У твоей боли есть имя

Силой заломив его руки за спину, Пак прижал его ещё плотнее к стене всем своим телом, чтобы тот даже не думал рыпаться. А на случай, если он всё-таки захочет сбежать, втиснул свою левую ногу прямо между пахом и бедром. Он мог бы просто вырубить его и спокойно сделать, всё что хотел, но так ведь будет не интересно, правда? Весь процесс потеряет свою обворожительность. Ведь так или иначе он пришёл сюда чтобы увидеть шоу, грандиозное и неповторимое. Но этот «актёр» будет выступать только для него, поэтому, чтобы на крики Хосока не сбежались ещё «зрители», он зажал его рот ладонью, оставляя белые вмятины на коже от своих пальцев. Тогда как другой своей рукой Чимин начал тянуться к его груди. И нет, он не хотел его облапать, как Чон подумал в начале. Это было бы самым приятным, что этот псих мог с ним сделать. Просто Хосок не заметил одной важной детали, а если точнее, вещи в его руке — острого карманного ножика. Вот тогда-то Хо и запаниковал, всеми силами и способами пытаясь вырваться из его плена — мотая головой в разные стороны, беззвучно кряхтя и извиваясь телом. Он даже попытался укусить того за пальцы, но Хо даже челюсть не мог разжать, что уж там говорить о руках или ногах. Безуспешные потуги, но не больше. — Тшш, — наклонился Пак к его уху, одновременно с тем видимым упорством надавливая своей коленкой в паре сантиметров от его принадлежностей, от чего Хосок скулить был готов. — Если ты будешь брыкаться, моя рука может дрогнуть и получится некрасивый рисунок. Холодное лезвие обожгло кожу, от одного лишь прикосновения по телу пробежалась волна мурашек. Частые громкие вдохи Хосока наполнили всё пространство на несколько этажей вверх и вниз. Его грудь так высоко вздымалась, что он рисковал в любой момент как шарик упорхнуть в воздух. Один лишь страх, пока конец ножа не разрезал его напряжённую плоть пополам, нарочито медленно, чтобы тот прочувствовал весь спектр боли. Горячие слёзы полились из янтарных глаз, венчая его беспомощность немым протяжным криком в пустоту. Плавные изящные движения, обжигали своей остротой, а слёзы давно смешались с кровью. Сколько Хосок не вырывался, чуть ли не в конвульсиях ударяясь об стену головой, сколько бы не мычал прекратить это мученье, всё было бесполезно. Рука Чимина была тверда и непреклонна, а взгляд полон безумного наслаждения. Да и как можно прервать выступление в самой его кульминации. Вот только Чон этого спектакля не оценил, обмякнув ватным телом в руках своего мучителя, а тот ведь только закончил вырезать первую букву. И даже после нескольких пощёчин, он не пришёл в себя. Какая бездарная растрата таланта. Болевой шок — спасший его от дальнейших страданий, начал потихоньку спадать, возвращая Хосока обратно в этот жестокий мир, обратно в лапы чудовища. Нервно подскочив на месте, Хо поморщился от жгучего неприятного нытья, поразившего пол его груди. А вокруг темно, не зги не видно, и пахнет спиртным, от которого не приятно щиплет нос. Он точно не дома. Тогда встает закономерный вопрос «А где тогда?». Что-то гладкое скатилось с его плеч, оголив стройный торс, чуть он только привстал с дивана. Ощупав это «что-то» вдоль и поперёк, Хо пришёл к выводу, что это куртка этого психа, что в любой другой ситуации было бы очень романтично. Но Чон, как от прокажённого, отскочил от неё на другой конец дивана, вжавшись в его глубокие складки. — Уже проснулся? Вместе с лукавым голосом Чимина его озарил яркий свет люстры, что слепил даже сквозь прикрытые веки. Надменные оглушительные шаги послышались прямо над его ухом, всё громче и ближе. Но опасность миновала, тот направлялся не к нему, а к массивному дубовому столу, находившемуся в конце комнаты. С одной стороны он был полностью заставлен пустыми бутылками из-под коньяка и грязными стаканами, тогда как с другой — в полнейшем беспорядке были разбросаны какие-то бумаги и папки. Он вальяжно сел в свое кресло, закинув ноги прямо на стол, из-за чего пару бутылок полетело вниз, вдребезги разбившись об пол. Резкий звук заставил Хосока поднять голову и пересечься взглядами с исчадьем ада во плоти, с лица которого даже сейчас не спадала эта надменная издевательская улыбочка, время от времени выливавшаяся в хищный оскал. — Как жаль, что ты вырубился прямо посреди моей кропотливой работы, — в его руках вновь сверкнуло холодное лезвие, уродливо испачканное в крови. Поднеся его к своим пухлым губам, он обвил нож своим языком, без какой-либо опаски пораниться. Засохшие тёмно-алые капли раскрылись во рту нотками железа и соли. — По-моему, получилось очень даже неплохо, — кивнул он сторону хосоковой груди, где на медовой смуглой коже проступали ярко-красные порезы, такие большие и глубокие, что вряд ли их можно скрыть за футболкой или кофтой, только за свитером с горлом. — Где моя рубашка и почему я здесь? — прикрывая ладонями голую грудь, с видимой опаской проскулил Чон. Вид у него был хуже забитой старой собаки, что боится оскалиться на своего хозяина. Что он сделал? Во что он превратил волевого и никогда не унывающего Хосока? — Она была грязной и вся в крови. От таких вещей стоит избавляться, — слова с двойным подтекстом. Чимин специально подчеркнул их, уже даже не скрывая того, что считает парня не больше чем вещью. Его вещью. — Ты должен запомнить эти слова, потому что теперь должен выглядеть соответственно. — Кому и с какой стати? — всё же он ещё не настолько надломился, чтобы не показывать свой характер, или просто забыл, кто перед ним сидит. Сам дьявол прямиком из ада. Чужие страдания для него — лишь повод, подольше побыть на земле, что хуже и страшнее преисподней в сто крат. — Я смотрю, ты не догадливый, мой ангелочек, — он убрал ноги со стола и, оттолкнувшись от спинки кресла, направился прямиком к Чону, прихватив с собой недопитую бутылку рома. — Ты, — он ткнул ему указательным пальцем прямо в рану, прокручивая его на все триста шестьдесят градусов так, что из той снова потекла кровь, — теперь моя собственность. Если я сказал тебе прийти — ты должен будешь бегом примчать сюда, скажу танцевать — ты исполнишь мне сальсу, скажу умереть — … — А если я откажусь, — кажется, ответ был очевидным, но сказал он это быстрее, чем подумал о последствиях. — А у тебя нет выбора, куколка моя. За веревочки всё равно тяну я, — Пак грубо взял его за подбородок, взглядом приказывая тому встать. Отпив пару глотков из бутылки, он отшвырнул её в сторону, та, к счастью, не разбилась, а лишь со звоном откатилась куда-то под стол. А потом резко начал расстёгивать пуговицы своей чёрной атласной рубашки. Одну за другой под недоумённый взгляд Чона, а разделавшись с последней — и вовсе снял ту с себя, оголяя старые рубцы и безобразные шрамы, накладывающиеся друг на друга. На нём живого места не было, всё исполосано вдоль и поперёк. — Я не дам тебе вздохнуть спокойно ни одной секунды, — натягивая рукава рубашки на его дрожащие руки, начал напускать он гнетущую атмосферу, — так, что в один момент ты вдруг осознаешь, что смерть по сравнению со мной — не такая уж страшная штука, — его слова вот никак не вязались с действиями. Аккуратные движения пальцев, что неторопливо застёгивали пуговицы — и предупреждение о адских страданиях, что ждут его в ближайшем будущем. Что в голове у этого маньяка? — Ты омерзителен, ты это знаешь? — вздрогнув от очередного его прикосновения, брезгливо поморщился Хо. — Знаю, спасибо, — погладив того по плечам, брюнет отошёл чуть назад, оценивая его прикид с ног до головы. Чимин специально не стал застёгивать верхние пуговицы, что бы все вокруг видели его метку, или позорное клеймо — как сказал бы сам Хосок. Довольно улыбнувшись, он полез в карман, откуда достал совершенно новый телефон, — Когда я позвоню, ты должен будешь взять трубку. Иначе мне придётся «изрисовать» всё твоё тело. Точный бросок прямо тому в руки, и Чимин уже было развернулся, чтобы продолжить заниматься своими «темными делишками», как остановился, подняв вверх указательный палец. — Забыл кое-что сказать, — то мнимо малое расстояние между ними Пак преодолел парой изящных шагов, нагнувшись к его правому уху. Чтобы тот наверняка услышал каждое его слово. Чон даже и не понял, как оказался в ловушке из его рук, властно вцепившихся в шею. Хоть он и не видел, но без сомнения мог сказать, как ярко сейчас блестели его белоснежные клыки, отливавшие неоном уличных ламп. — Теперь-то тебе точно стоит оглядывать и перестать ходить по тёмным переулкам. Есть много людей, которые хотят украсть мои вещи. Ну только этого Хосоку не хватало. Теперь его жизни угрожает не только этот мелкий потенциальный маньяк, но и другие такие же психи из его окружения. Да он собрал просто смертельное комбо, апогеем которого будет конец света и, возможно, его страданий. Хоть какой-то в этом будет плюс.

***

Вырвавшись из стен душного клуба на свежий воздух вечернего города, он наклонился, оперевшись руками о колени, пытаясь собрать в кулак последние силы, дабы не впасть в истерику, которая уже к горлу подкатывала лёгкой тошнотой. От неё подкашивались ноги, а тело бросало в жар. Хуже этого было только его моральное состояние, где Чимин посеял ядовитые саженцы беспочвенной паранойи и собственной никчёмности. Они так глубоко вросли в его сознание за такой короткий период времени. Его грудь вздымалась всё сильнее и быстрее, а лёгкие работали как огромный воздушный насос, но кислорода всё ещё было катастрофически мало. Так, что конечности начали потихоньку неметь, или ему это всё только кажется? Понапридумывал себе не бог весть что, грёбанный психопат. — Я не стану таким же как он, — пошатываясь из стороны в сторону, поплёлся Хо в направлении своего кафе, так как оно сейчас было ближе всего к его местоположению, минуты считая до своей смерти. А та ходила совсем рядом, на втором этаже здания, что он только что покинул, в своём собственном кабинете, довольный проделанной работой. Закрыть все окна и двери, выключить свет и ни издавать ни звука. Так Хосок надеялся пережить эту ночь, неделю, оставшуюся жизнь. Забиться в самый дальний угол и надеяться, что этот проклятый телефон никогда не зазвонит. А если тот всё-таки издаст звук? Притвориться глухонемым и тупым, как он обычно и делал? Глухим ударом кулака об стену раздались бессильные попытки заглушить свою душевную боль физической. Снова и снова, пока костяшки не превратились в мясо, а немые стоны и придушенные всхлипы не вырвались в истеричный плач. Хотелось разодрать в клочья рубашку, что так туго облегала его тело, а потом и себя за то, что позволил докоснуться своими грязными и грешными руками своей кожи. Судорожно стирая с рук невидимые следы этого безобразия, за приступом он не осознавал, что причиняет себе боль. Тёр так сильно, что на коже проступили красные пятна. Что поделать, теперь его касания не стереть даже хлоркой, они останутся с ним навсегда, до самой смерти. Ночь никогда ещё не была такой долгой. За непроглядной мглой, казалось, так и не наступит рассвет. Но хоть на улице и стало светлее, темноту в душе Хосока она так и не смогла разогнать. Он не сомкнул глаз с чёрного экрана телефона, будто тот был ружьём, чьё дуло было направлено прямо ему в пасть. Потеряешь бдительность — умрёшь. Глаза покраснели от перенапряжения, в них лопнуло несколько капилляров. Да и в общем видок у него был изрядно потрёпанный, поэтому, когда в кабинет зашёл Хеджин, как всегда без стука, у него чуть душа в пятки не ушла при виде своего начальника, понуро забившегося в угол и обхватившего свои ноги двумя руками. — Хей, с тобой всё нормально? — начал аккуратно медленно подходить он, с некоторой опаской выставив правую руку вперёд. Ещё никогда он не видел Хосока в настолько подавленном состоянии, его буквально было не узнать. Словно вместо него сидел другой человек, слабый, надломленный, полная противоположность того старого Чона. Спросонья перепутав Хеджина с тем психом, Хосок, испугавшись, что его ударят, выставил руки вперёд, отвернув голову к стенке, и крепко-прекрепко зажмурился. Но вместо ожидавшегося удара он почувствовал лёгкое прикосновение на своей щеке, такое бережное и аккуратное, что после вчерашнего, такое казалось попросту невозможным. — Хён, ты чего? — обратился он к нему чуть более мягко, чем в первый раз, опустившись на коленки всего в паре сантиметрах от его босых перепачканных кровью ног. Видимо, из-за нервов он разодрал их, как впрочем и руки с шеей. В разных местах, то тут, то там, виднелись красные пятна и царапины. — Кто это с тобой сделал? Но тот не спешил отвечать, даже видя такое явное беспокойство со стороны друга. Попросту не знал, что сказать, чтобы не подвергнуть опасности ещё и его. Но преграду, в виде своих рук, он всё-таки убрал, поднеся их к шее, чтобы Хеджин ни в коем случае не заметил эти безобразные буквы, вырезанные на его груди. Тогда как в дверь кто-то настойчиво застучал и уже хотел было войти, но блондин в сером фартуке его остановил, рявкнув каким-то не свойственным ему низким голосом: — Закрой дверь! И скажи другим, чтобы даже не думали подниматься на второй этаж! После этих слов он потянул Хосока вверх, подставляя своё плечо в качестве опоры, чтобы затем усадить того в кресло, жестом показывая, чтобы тот никуда не уходил и дожидался его тут. Буквально через пару минут он вернулся со сменной одеждой, видимо, с той, в которой он сам пришёл утром, аптечкой, пледом, парой чистых полотенец и бутылкой обычной воды. Без лишних расспросов и пыток «Что? Как и почему», Хеджин начал приводить друга в порядок, сначала протирать его раны, потом обрабатывать их, чтобы, не дай Бог, те не загноились. И даже когда тот с перепуганным лицом скрестил руки на груди, не давая даже мельком осмотреть её на наличие ран, он ничего не сказал. Лишь протяжный тяжкий вздох выдавал его взволнованность. — Мне позвонить твоему брату? — уточнил Ли напоследок, облокотившись на стену возле двери с крещенными на груди руками. Он дожидался, когда Хо закончит переодеваться, чтобы со спокойной душой идти работать. Хотя ответ, кажется, был более чем очевиден. — Я сам, — еле слышно кинул он через спину открытую ложь. Чон знал, что тот в неё не поверит, но и протестовать не станет. Так и произошло. Хеджин развернулся и просто скрылся за дверью, оставив Хосока наедине со своей паранойей. Что же ему делать? Какое решение принять? Шестерёнки в голове отчаянно сопротивлялись работать, просто отказываясь искать другие варианты кроме как подчиниться. Но его гордость, которая и так была задета сильнее некуда (ах да, есть куда), рвала и метала, не желая мириться с уготованной ему участью. И он, Хосок, был на перепутье этих двух суждений, метаясь от одной стороны к другой. Обхватив лицо двумя руками, он яростно замотал ей в разные стороны, желая вытрясти из неё все мысли, не знать ничего и никого. Как кстати бы сейчас была внезапная амнезия. За сим последовала странная мимолётная идея — кинуться под машину, но Чон её тут же отбросил, присудив её к разряду самых крайних действий. Ясно было одно, что один он со всем этим не справится, но посвящать других в это мутное и небезопасное для жизни дело Хо был не готов. Поэтому на роль его слушателя и советника подходил лишь один человек, ну или не совсем человек. Пару неуверенных взглядов в сторону проклятого смартфона и снова развязавшаяся битва инстинкта самосохранения и гордости, замедлили его планы здесь и сейчас отправится к станции Ангук, являющейся порталом меж двух миров. Но страх перед Чимином, то есть перед самой смертью во плоти, оказался всё-таки сильнее, поэтому он сгрёб мобильник в охапку, положив его в задний карман чёрных джинс, что полностью прикрывал большой бесформенный свитер поверх белой рубашки, и решительно отправился на выход. В душе у него теплилась надежда, что тот другой Чимин сможет ему помочь, решит все его проблемы волшебным взмахом палочки как его личная крёстная фея. Наивно, не правда ли? Тёмные тучи затянули небо сплошным занавесом так, что, казалось, на дворе уже был поздний вечер. Беспризорно гуляющий по переулкам и меж искривлёнными ветвями деревьев сильный ветер портил прохожим причёски и настроение. Вот-вот должен был грянуть гром и ливень. Погода как нельзя кстати отражала его собственные эмоции. Грядёт буря, и от неё никому не спрятаться. Укроешься в доме, и она снесёт тебе крышу. Идти было далеко, поэтому, чтобы не терять времени, Хосок ускорил свой шаг, иногда переходя на медленный бег, а когда выдыхался — обратно. Не вовремя загоравшиеся красным светофоры изрядно портили ему настрой, вся решительность, как песок, сквозь пальцы просачивалась вниз с каждой новой секундой ожидания. В такие моменты он резко останавливался возле края дороги, нервно постукивая ногой по бордюру, высверливая чёрную дыру в этом красно-желто-зелёном чудовище. Уже почти на подходе ударил мощный ливень, заставший всех без исключения врасплох. И если другие люди либо поспешили спрятаться под навесами магазинов и кафешек, либо повытаскивали кто-откуда зонты, то Чон просто проигнорировал его, продолжая идти прямо. В первую же минуту он вымок до ниточки, хлюпая чужими кедами прямо по лужам. Но это никак не мешало ему. Хо торопился, подгоняемый каким-то странным чувством, осевшим внизу живота. Не сможет добраться, что-то точно остановит его. Вот уже впереди показалось небольшое вылезающее из-под земли строение с уходящими глубоко вниз ступеньками и опознавательным знаком в виде огромной красной буквы «М». Чон сорвался на бег, уже давно не чувствуя свои лёгкие. Вот-вот и он будет там. Вот-вот… и раздался звонок, вибрацией отдававшийся в заднем кармане. В одно мгновение у него отнялись конечности, из-за чего он чуть кубарем не повалился на землю, в последнее момент ухватившись за фонарный столб. Сердце замерло, а некогда загорелые руки, принявшие теперь нездорово бледный цвет, неконтролируемо затряслись в холодном воздухе. Он уставился на них испуганными глазами, с бегающими туда-сюда зрачками. Они как пассажиры, что остались без спасательной лодки на тонущем корабле и теперь в панике носились по всей палубе, не зная, что им делать. Частые вздохи, заглушавшие шум от дождя и машин, превращались в густой пар, контактируя с внешней средой. Надо было что-то делать — либо отвечать на звонок, либо продолжать его игнорировать, а там будь что будет. Хо снова оказался на перепутье, где одна тропинка, была опаснее другой. Четыре… шесть гудков. Хосок достал телефон из кармана, несмело проведя пальцем по экрану, и тут же поднёс его к уху. — А я уже думал, что ты не ответишь. Чего так долго, куколка? — по телефону его голос звучал не менее пугающе. Чон так и видел эти чёрные блестящие безумием глаза, видящие в нём только добычу. — Что забился в тёмный уголок и плачешь? — Нет, — собственный голос прозвучал как-то незнакомо, безжизненно и тихо. В очередной раз он возненавидел себя из-за этой слабости и никчёмности перед этим парнем. А тот ведь даже не Бог, всего лишь человек, как и сам Чон. За исключением того, что в Чимине находилось две сущности дракона. — Как нехорошо врать, ая-яй, — на заднем плане послышались чьи-то пьяные крики, да и голос Пака звучал чуть более расслаблено, чем обычно. — Чтоб через десять минут был в клубе. И лучше тебе не опаздывать, ангелочек, иначе папочка может разозлиться.