У твоей боли есть имя

— Так как говоришь тебя зовут? — вдруг неожиданно воскликнул он, старательно делая вид, что пытается-таки вспомнить его имя, щёлкая пальцами и устремив свой взгляд куда-то ввысь. — Я и не говорил… — весь выпитый за этот вечер алкоголь наложил руку на его речь, делая её слегка невнятной и заплетающейся, тем более что с момента их прибытия на эту мутную вечеринку прошло не больше двадцати минут, а Чон уже успел опустошить около пяти стаканов подчистую. — Чон Хосок. Меня зовут Чон Хосок. — Боже, ну и имечко, — пробормотал этот напыщенный индюк с презрительной усмешкой рядом сидящему человеку так, что даже Хо услышал, а сидели они на достаточно не близком расстоянии друг от друга. — Хорошо, ну и кем ты работаешь, Чон Хосок? — Директором кафе. У меня есть небольшая кафешка., — он не смог договорить предложение из-за того, что практически все присутствующие залились диким смехом. Словно бы Хосок рассказал им анекдот, а не какой-то факт из жизни. Это заметно привело его в замешательство. Глаза в панике забегали по сторонам в поисках помощи, но наткнулись лишь на леденящий взгляд Чимина, что за стеклянным шаром таил безжизненную пустоту. — И что, ты, наверное, неплохо умеешь готовить кофе? — вдоволь нагоготавшись, наконец, вновь обратился к нему толстяк, стирая с глаз проступившие слёзы своими жирными сардельками, вместо пальцев. — Думаю, никто бы не отказался от кружечки горячего мокко или, допустим скажем, американо. Что думаешь, можешь сварганить нам что-нибудь из этого? Конечно, они открыто глумились над ним, но ситуация от этого явно не становилась легче. Нервно прикусив губу, Чон заёрзал на месте, еще раз кинув в сторону Пака молящий о помощи взгляд, но тот по-прежнему молчал, будто ему и правда было наплевать. Зарой его здесь хоть в грязи с головой, он не шелохнётся с места. Спасибо, что хоть не присоединился к ним к этому всеобщему унижению его чувств и достоинств. — Ну же, давай, — он явно не собирался отступать. — Не думаю, что это хорошая идея… — Да брось, — цокнув языком, он закатил глаза и с явным трудом начал подниматься со своего места, чтобы вплотную подойти к Хосоку, схватить его за запястье и потянуть за собой, тем самым заставив того подняться. И это стало его самой большой ошибкой. Во-первых, потому что из-за быстрой смены положения тела в пространстве, высокие градусы ударили Чону в голову, и он окончательно поплыл, ведомый лишь его потными и липкими руками. А, во-вторых, как только его пальцы коснулись кожи Хосока, нет, даже раньше, только тот потянулся к нему, Пак молниеносно поднёс дуло пистолета к его паху, предупредительно сняв его с предохранителя. И если Хо никак не мог видеть этого или слышать из-за затуманенного разума, то толстяк чётко почувствовал это движение, тут же замерев на месте. Те, кто сидел близко, могли даже заметить, как сильно сжались его яички и затряслись колени. — Ты-ты чего? — всё ещё надеясь, что это всё часть неудачной шутки, он нервно посмеялся, но одного взгляда в эти полыхающие гневом чернильные глаза, убедили его в обратном. В них не было ничего, кроме желания забить этот скот прямо здесь и сейчас, под их истошные крики и мольбы о пощаде. Они сорвали предохранительную чеку у гранаты, что разорвёт их всех на кусочки. Никого не оставит в живых. Да Пак молчал, но в этой тишине он топил здесь всех присутствующих, каждого, кто хоть как-то посмел посмеяться или обидеть его драгоценность. — Убери руки, — спокойным голосом произнёс он, но у всех волосы дыбом встали от холода, которым повеяло от этих слов. И эта была даже не просьба, приказ, который ты либо выполняешь, либо… а другого выбора у тебя и нет. Но этот глупый скупердяй не желал признавать поражения. Будучи твёрдо уверенным, что тот не нажмёт на курок, просто не сможет при такой толпе, он попытался потянуть пошатывающего только от одного дуновения ветра Хосока, который от слова «совсем» не понимал, что происходит, ещё ближе к себе, как раздался пронзительный выстрел. В воздухе тут же повеяло порохом с привкусом металла на кончике языка. До дрожи перепуганный главный прокурор начал в панике ощупывать своё тело, на наличие сквозных дырок, отпихнув в сторону бедного Хосока. Он чуть было не упал, наткнувшись на всё тот же журнальный столик, но, к счастью, обошлось без травм. До всех ни сразу дошло, что Пак попросту выстрелил в воздух, испортив дорогую венецианскую люстру, что теперь беспорядочно покачивалась над их головами. Они ошарашено хлопали своими большими глазами, обхватив головы двумя руками. Никому не хотелось лишиться жизни. — Я не люблю повторять дважды, — на сей раз он нацелился прямиком ему в лоб, без единой эмоции на лице, лишь глаза выдавали его намерения. Пак был готов размазать его мозги по стенке, даже не моргнув, чтобы брызги крови, разлетелись на их дорогие наряды, а комната наполнилась визгами и плачем, об этом говорило всё: его ровное и спокойное дыхание, уверенная хватка, без малейшего намёка на дрожь, и совершенно серьёзный тон, с которым он произнёс последние слова. Тут уж ни у кого не оставалось сомнений, что дьявол не шутит. Для него шутка сродни лжи, которой орудуют только люди. Намного легче сказать правду, люди сами всё додумают, но в итоге ты всё равно останешься виноватым. — Пожалуйста, не надо, — наконец подал голос Хосок, наблюдавший за всем этим со стороны. Предчувствие чего-то плохо не покидало его с момента прибытия, и если это всё правда… — Заткнись! — рявкнул Пак, с не на шутку разъярённым взглядом в его сторону. Гнев пеленой застилал его кругозор, так что казалось, что он и вовсе не понимает, кто стоит перед ним. Ему понадобилось несколько томительных минут, чтобы неясные очертания сложились в овал, а овал в лицо чем-то или кем-то обиженного парня, чьи шумные вздохи действовали лучше успокоительного или ядовитого дыма табака. После чего он резко встал, сделав контрольный выстрел. Но не в голову, как изначально целился, а всего лишь в ногу. Но этого хватило, чтобы этот бедолага на всю жизнь запомнил всю эту боль и страх, исходившую лишь от одного человека. И пока люди в панике начали носиться кто куда, кто за помощью, а кто прочь с этой кровавой вечеринки, Чимин молниеносно подлетел к Чону, тяжёлой хваткой потащив того наружу, подальше от суеты и этого отравленного жадностью общества. Тянул его за собой через всю площадь, вниз по ступенькам, даже не обращая внимания, что тот пару раз чуть не полетел кубарем вниз, споткнувшись об собственные ноги. Так крепко пережал запястье, что то не свойственно ему побледнело, а кончики пальцев начало неприятно покалывать тысячами мелких иголок. Примерно, в этот же момент они промчались мимо председателя Кима, что было дело даже поднял руку, чтобы поздороваться с ними, но так и замер в этой позе с открытым ртом и чуть не сбитый с ног их стремительным шагом. Хосок даже развернулся, чтобы посмотреть всё ли с ним в порядке, но тот уже затерялся в толпе зевак. Тащил за собой, пока они не оказались за воротами, около ожидавшей их машины, где Пак с треском отварил заднюю дверцу и, как тяжёлый мешок на складе, швырнул туда обмякшее тело Хосока, который настолько уже ничего не понимал, что даже не пискнул, когда тот пережал его вены на руке или ударил его об обитое кожей сиденье авто. Через мгновение брюнет сидел уже рядом, размашистыми резкими движениями расстёгивая первые пуговицы своей рубашки, из-за обуявшего его жара, что как хворь, распространялся по всему телу с поразительной скоростью. Взъерошив пятернёй свои мокрые от пота волосы, он метнул взгляд на водителя, что через стекло заднего вида наблюдал за этим спектаклем. — Чжинхо, на сегодня ты свободен. Доберешься домой на такси, — его слова подействовали лучше любого пинка под зад. И в отличии от главного прокурора, водитель тут же послушался своего хозяина. Заглушив двигатель, он открыл дверцу и вышел на улицу. Из-за тонированных стёкол нельзя было точно сказать, куда именно он пошёл, но можно было утверждать, что тот не караулил у машины, чтобы подслушать их… разговоры, а отдалился на достаточную дистанцию. В машине повисла тишина, оттеняемая тяжкими частыми вздохами монстра, что, казалось, превратился в один сплошной комок гнева и злости. И Чону уж точно не хотелось ворошить этот улей своими бесполезными вопросами. Он уже давно потерял смысл в тех действиях, что творил Чимин. Законы логики для него ничто, так, пыль под ногами, не более. — Как можно быть таким жалким? — продолжая смотреть в одну точку, куда-то вперёд перед собой, буквально выплюнул из себя эти слова Пак. — Что им ещё надо было с тобой сделать, чтобы ты перестал терпеть и послал их всех нах*й? — Так проще жить… — поникнув головой прошептал он в ответ, вложив в это предложение какой-то свой смысл, словно бы оправдываясь за свою слабость и беспомощность, за то, что он такой с дефектом. — Вечно пресмыкаясь, как жалкая букашка, под ногами этих зажравшихся ублюдков? — на сей раз Чимин заглянул прямо ему в глаза, чтобы распознать ложь. Но ей там даже и не пахло. Он искренне отказывался понимать его, приходя в неистовое бешенство от противоречий, раздиравших его. — Неужели так сложно нажать на курок? Этот вопрос, который он когда-то задал также… Ответ на него всё по-прежнему был тот же. Чон даже не соизволил произнести его в слух, виновато опустив голову вниз. Его губы дрогнули, приоткрывшись, но никакого звука далее так и не последовало. Это ещё больше разозлило Чимина, буквально вывело его из себя. Тогда он достал из-за пазухи пистолет и впихнул его прямиком Хосоку в руки, насильно поместив указательный палец на курок, а большим — снял его с предохранителя. — Стреляй! — не знаю, что руководило им в тот момент, но настроен этот псих был весьма решительно. Словно бы вторил откуда-то непонятно взявшимся голосам в голове — если умирать, то только от его рук. — Не могу… — сопротивляться было бесполезно, Пак твёрдой хваткой пригвоздил его пальцы к этому холодному на ощупь смертельно-опасному оружию, но не делать совершенно ничего, было сравни признать поражение, и речь шла ни о какой-то там высокой принципиальности, на кону стояло что-то намного важнее — его жизнь. — Давай! — сорвался он на нечеловеческий крик, попутно прижимая дуло пистолета прямо себе в лоб, в самую его середину. Всё его внимание резко сконцентрировалось лишь на глазах Чона, отставляя на второй план металлическую пушку и дикое животное желание, что-то ему доказать. Он видел в них всю правду так, что тому не надо было даже рот открывать для ответа, а самое главное — видел в них себя, и только себя. Будь то ярость, обида и симпатия — все те чувства вызывал в нём только он, как аллерген для аллергиков или никотин для курильщиков. Внезапно откинув пистолет в сторону, куда-то на водительское сиденье, и чуть не разбив им лобовое стекло, он жадно впился пальцами в его хрупкие худые плечи и с нечеловеческой силой вжал Чона в сиденье, нависнув своим напряжённым мощным телом прямо над ним, так что и шевельнуться было нельзя. Он тяжело дышал, пытаясь держать над собой контроль последними крупицами разума, что ещё не растворились в необузданном море эмоций и чувств. Но его сладковато-кофейный аромат и идеально гладкая медовая кожа с каждой секундой всё больше и больше подливали масла в огнь, чьи языки давно сожгли весь кислород вокруг. Так много плюсов вкусить сей восхитительный запретный плод, что полностью был в его власти, и так мало минусов воздержаться, да их практически нет. И чаша весов окончательно перевесила вправо. — Твои волосы… — запустил он свои пальцы в его полностью побелевшие пряди, то грубо сжимая их в своём кулаке, заставляя того выгинаться в нужную ему сторону, то еле ощутимо проводя кончиками пальцев вдоль и поперёк его корней, доводил до мучительной истомы. — Так мне нравится даже больше. Он наклонился, чтобы вдохнуть их дурманящий запах, но остановился на полпути, почувствовав, как горячие пальцы Хосока начали медленно обвивать его покрывшуюся мурашками шею. Никогда и никому не позволял приблизиться к себе настолько сильно, вырубал на корню даже малейшие попытки, а сейчас — и слова не сказал, продолжая в смятении метаться средь его карих глаз, потеряв в них прежнего Хосока, что пару секунд назад дрожал как забитая собака. — Кто ты такой? — на мгновение его взгляд прояснился, словно сработал последний предохранительный механизм, но его оказалось недостаточно, чтобы подавить столь очевидно влечение. И вот ему уже не важно, как тот смог усыпить его демонов, как смог пробраться в его голову и заменить те голоса на свой, хрипловатый и просящий о продолжении? Как? Теперь уже под инициативой Чона он притянулся ближе, но не к губам, как тот ложно подумал, а к приоткрытой шее с проступающими синими венами и острым кадыком. Он опалял его кожу частыми вздохами в поисках того самого уязвимого места, что доведёт парня снизу до невыносимого блаженства, попутно убирая его руки вверх, за голову. Он сковал их невидимыми путами, так что и не выбраться вовсе. Медленно изучая его изгибы по миллиметру, брюнет царап его распалённую кожу совсем недавно проступившей щетиной, но тут же компенсировал всё еле ощутимыми поцелуями, пока вдруг не почувствовал, как тот прогнулся в спине и издал приглушённый писк. Вот оно! Прикрытое мочкой уха, всего лишь сантиметр на сантиметр, место с самой чувствительной и мягкой кожей. Пак хотел слышать его отчаянные и ясные стоны, не крики боли, так кое-что послаще. Поэтому решил сыграть на контрастах: сначала до боли укусил того, так что остался след от зубов, а потом ласково поцеловал, но не добился нужного результата. Хосок старался сдерживаться, выдав сдавленное мычание сквозь стиснутые губы. Тогда Чимин проделал тоже самое действие только под другим ухом, этого хватило, чтобы до его ушей тут же донёсся сладостный и протяжный стон. Теперь-то можно было играть по-крупному. Его пальцы вдруг потянулись под плотную ткань рубашки, своим ледяным касанием оставляя за собой волны мурашек, вверх по выступающим рёбрам, туда, где красовался ещё не до конца заживший рубец с его инициалами, а всё для того, чтобы притянуть его к своему торсу, не прекращая вдыхать аромат его стройного гибкого тела. Хотел его всего, вкусить без остатка, до трясучки во всем теле и пелены, затуманивающей взгляд. И в этом порыве он рисковал уничтожить всё вокруг, включая парня, что стал чем-то больше, чем «игрушка» или «вещь». Так жадно вцепился в его губы, словно это была последняя бутылка его любимого виски на Земле, как стервятник, что налетел на кусок мяса, готовый разорвать его на мелкие кусочки. Прикусив его нижнюю губу, Пак слегка оттянул её, словно дразнил, чтобы с новым напором припасть к ним. И если у Чимина над его телом был полный контроль, без каких-либо «но», то Чон просто-напросто не знал границы дозволенного. «Запрет на прикосновение» он усвоил ещё в ту ночь, когда тот приполз при смерти к нему домой, и таких «запретов» на его счёте была целая куча. Но не всё ли равно, когда над тобой нависает сам дьявол, любимый ангел Бога, что за свою необузданную страсть и желание к свободе был низвергнут с небес? Когда он сжимает твой пах, и томно дышит на ухо, тихо бормоча что-то похожее на твоё имя в лихорадочном бреду? Когда его коленка вдруг оказывается между твоих бёдер, а краем уха слышится щелчок ремня, что тот начинает расстёгивать? И каждое прикосновение, каждый поцелуй, как раскалённая лава по металлу. Ты — исходный материал, а он — мастер, что слепит из тебя произведение искусства, что так и не выйдет в свет. Будет сиять только для него, так и не познав всю сладость внешнего мира. — Не бойся, папочка не сделает тебе больно, — последнее, что он прошептал Хосоку на ухо перед тем, как доставить ему удовольствие, расстёгивая ширинку своих черных штанов.

***

И несмотря на такую прекрасную и одновременно ужасную ночь, утро для Чона выдалось не таким уж радостным. Плетясь вдоль обочины забытого всеми шоссе босыми ногами в разорванной напрочь рубашке и штанах, он прибывал в глубокой прострации, не до конца осознавая, что произошло и насколько серьёзную ошибку он совершил. Когда всё закончилось, у Пака словно вырвали сердце и душу, как безэмоциональная кукла, сев за руль и вышвырнув Хосока, без единой монеты в кармане, наружу, он с диким рёвом мотора умчал куда-то вдаль. И сколько бы Хо не ждал его, час, два, три, он так и не вернулся за ним. Тогда-то он и решил добираться домой на своих ногах, но без обуви это оказалось не таким уж и лёгким делом. Уже через десять минут ходьбы он изодрал пятки в кровь, несколько раз наткнувшись на инородные предметы странного характера. Но, к счастью, мучаться ему пришлось недолго. И нет, он не свалился на бок от бессилия в какую-нибудь грязную и вонючую канаву насмерть, счастье заключалось в том, что на горизонте наконец-то появилась первая и единственная за долгое время машина. Один из очень опытных и бывалых дальнобойщиков, знающих все секретные дороги и объездные пути, решил сократить путь как раз-таки через это шоссе, вот это совпадение, да? И Хосоку даже руку не пришлось вытягивать, фура начала притормаживать ещё за сотню метров до него. На его везение водитель оказался из тех самых добрых старичков, которые не только до города тебя довезут, поделившись своим подержанным свитером и тапочками. Но ещё и денег на такси дадут, чтобы ты в благополучии и здравии добрался до дому. Так в принципе и вышло, и где-то около восьми утра Чон уже клевал носом возле входной двери своей квартиры, с видимым усилием припоминая, куда же он спрятал запасной ключ. Прошарив все самые приметные места, Хо отыскал его под одним из цветочных горшков на подоконнике, мысленно поставив галочку, найти место побезопаснее для такой серьёзной вещицы. И вот, оказавшись наконец внутри своего уютного и что самое главное тёплого гнёздышка, он даже раздеваться не стал, рухнув на не расправленную кровать так, в чём есть. А всё дело в том, что он настолько вымотался за весь прошедший день, за который он успел побывать в больнице, в другом мире и на вечеринке какой-то влиятельной шишки, что мозг и все остальные конечности просто отказывались нормально функционировать. Но так даже лучше, былые воспоминания подсотрутся из памяти, сделаясь менее красочными и эмоциональным для восприятия. И, может, Чон сможет наконец принять взвешенное и рациональное решение. Кажется, что у Хосока уже вошло в привычку просыпаться, чуть только солнце начинало клонить к закату, когда его багровые лучи, с трудом пробираясь сквозь плотные шторы, вырисовывали диковинные узоры на однотонных обоях стены. Превратился в ночного жителя, но совсем не по своей воле. Чуть только он оторвал голову от подушки, та тут же затрещала как полыхающие дрова в костровище, а во рту словно кошки сдохли. Вот оно всеми «любимое» похмелье на утро, то есть вечер, после бурной ночи. В голову полезли сотни таких же пробуждений и в каждом из них, в абсолютно каждом, на тумбочке стоял заботливо оставленный его братом стакан с водой и таблетки, но не сегодня… с этими мыслями он побрёл к холодильнику, но шаги давались ему настолько тяжело, словно он ступал по острию ножа, а не по гладкому паркету студии.