А был ли мальчик?

      - Бери его и уходи, - Вэй У Сянь, глядя полубезумным взглядом красных глаз, дрожащими руками впихнул в ее объятия ворох тряпья, из которого выглядывало миниатюрное сморщенное личико заходящегося в громких рыданиях младенчика. Вэнь Цин всхлипнула сама, судорожно прижимая ребенка к груди, и уже открыла рот, чтобы возмутиться, но Вэй У Сянь не дал ей издать и звука. – Сейчас же! Цин-цзе, времени нет! Я не смогу задержать их надолго, а ты единственная, кто способен спасти и его, и себя!       - Уходи ты! – воскликнула девушка, тем не менее подхватывая свисающие края тряпок и поплотнее обматывая ими ребенка, чтобы удобнее было бежать.       Вэй Ин только грустно усмехнулся. Если бы все решалось так просто… Но они оба знали – заклинатели пришли по его душу, и они не уйдут, пока не получат свое… И место, которое должно было стать убежищем, обернулось смертельной западней.       - Позаботься о нем, - попросил Вэй Ин надломленным голосом, опуская руки и отступая на шаг назад. – И о себе, если сможешь.       Задерживаться дальше было слишком опасно. Вэнь Цин, на мгновение зажмурилась, беря эмоции и чувства под контроль, а потом решительно развернулась на пятках и со всех ног бросилась вниз по склону, моля Небеса подарить ей хоть малую толику удачи. Не для себя, она никогда бы не просила для себя. Она бы с готовностью осталась на Луанъцзан, рядом с семьей и другом. Но ребенок, чью крохотную ни в чем неповинную жизнь ей доверили, не заслужил такого конца. В нем нет даже капельки солнечной крови – в братской могиле последних Вэней ему места нет.       Оставшись в одиночестве, Вэй У Сянь не мог сдержать горьких слез. Очередное невыполненное обещание камнем упало на сердце, еще на один шаг приближая его к вратам в Диюй.

***

      Первой же мыслью Вэй Ина после воскрешения было: «Я надеюсь, они спаслись». Потом события понеслись галопом и думать стало немного некогда. Смерть семьи Мо, проклятая рука, ланьские дети, ланьский Второй Нефрит, побег на строптивом ослике – и это все только за одну ночь. Потом было несколько дней изнуряющего бега «куда глаза глядят», подальше от деревни Мо и крупных городов, где шансы наткнуться на заклинателей из Великих Орденов напрочь перечеркивали возможность заработать пару монеток и затеряться в толпе. Вэй Ину нужно было время – отоспаться, собраться с мыслями, подумать о произошедшем и понять, что нынче в мире творится. Иначе, без четкого плана или хотя бы знаний нынешней политической раскладки, он рисковал знатно облажаться – и никакой образ паренька с придурью ему бы не помог. Сумасшедшего половозрелого мужчину, не контролирующего свои поступки и не осознающего окружающий мир, убить гораздо выгоднее и безопаснее для общества, чем оставлять бродить по миру – мало ли, что ему в следующее мгновение в голову стукнет, пойдет и убьет кого камнем по темечку, просто потому что «голоса в голове так сказали». А если такая сумасшедшая особь еще и темным заклинательством отбиваться начнет – то можно сразу же брать лопату и закапываться самому, дабы не утруждать благородных господ охотой на себя-любимого.       Учитывая обстоятельства своей прошлой смерти, Вэй У Сянь предпочел бы не отсвечивать, а тихо-мирно разузнать новости, разыскать Вэнь Цин с ребенком (сколько ему, кстати, сейчас лет-то уже? Как долго У Сянь был мертв?), где бы они оба ни были, убедиться в их целостности и, возможно, присоседиться где-нибудь неподалеку. Все, больше ему ничего не надо – по крайней мере, на данном этапе, когда ничего непонятно, неизвестно и вообще какие-то странные дела вокруг творятся. Запрещенный темный ритуал в руках цзиньского ублюдка (и это не оскорбление, а факт), руки всякие, от тел оторванные… Нет, ну Вэй Ин признавал, что неприятности к нему липнут сразу скопом, так что даже не сильно-то удивлялся чудесным совпадениям… Пока судьба-матушка не вывела его на гору Дафань и не столкнула опять с теми же самыми ланьскими детишками, сделавшими из себя приманку для Богини-пожирательницы-душ. Условно-живой Вэнь Нин, явившийся на первый же зов, как будто специально ждал неподалеку; Хань Гуан-цзюнь, внезапно воспылавший к «Мо Сюань Юю» далеко не праздным интересом и предложивший проследовать вместе с ним в Гу Су (он что, каждого темного заклинателя в Облачные Глубины приглашает? Довольно подлый способ задерживать преступников)…       Из плюсов: по крайней мере, на этой несчастной горе не было Цзян Чэна. Зная свою удачу, Вэй Ин не удивился бы, наткнись он на своего шиди под первым попавшимся кустом, но, на счастье, пронесло. Вэй Ин еще не был готов смотреть брату в глаза… Особенно учитывая все то, что ему довелось услышать и увидеть по пути в Ступни Будды.       Собственно, информация была вторым плюсом во всей этой ситуации – за пару дней, прошедших с момента побега из деревни Мо, Вэй У Сянь успел узнать, что его изобретения стали довольно популярны среди заклинателей (интересно, а кто это такой умный додумался выгрести из пещеры Фумо наработки Старейшины И Лин, разобраться в них, убедить людей в их безопасности, наладить производство, и, куда же без этого, знатно на этом всем заработать, при этом даже не приписав себе авторское право?); что Глава Цзян имеет репутацию человека, которому опасно переходить дорогу и вообще попадаться на глаза; что Лань Лин Цзинь уже второе поколение не везет с наследниками и это совершенно-точно-зуб-даю проклятие Старейшины И Лин (мало ему было жизни Цзинь Цзысюаня шестнадцать лет назад, так он еще и обоих молодых господ с собой на тот свет забрал, даром, что один из них был сыном его шицзе, а другой даже не родился на момент его смерти); и что первого ученика Гу Су Лань никто не видел уже года три ни на охотах, ни на официальных мероприятиях, что странно, учитывая, что мальчишке должно быть уже лет семнадцать. Ну и всякое по мелочи – там рис не уродился, тут мертвецы кого-то загрызли, здесь у свекра подруги жены пожар случился (и в этом опять виноват Старейшина И Лин, конечно, кто ж еще), сям еще чего-то, в общем, обычная жизнь обычных людей с поправкой на то, что каждый третий в обязательном порядке проклят Старейшиной И Лин и из-за этого у «проклятого» вся жизнь идет наперекосяк. Вэй У Сянь даже немного смутился от повальной веры в его всемогущество – вот что б его так при жизни боялись, а! Глядишь, тогда и ожидания Павлина были бы им оправданы, а Вэни – живы полным составом. Ну, ладно, не полным, стариков там было приличное количество, но хотя бы большинство.       В общем, из всего разнообразия слухов ценность имели только факт того, что нынешним Главой Лань Лин Цзинь является Цзинь Гуанъяо… и что «сын шицзе Старейшины И Лин» мертв. Но последнее темой было довольно скользкой – Вэй Ин, как непосредственный участник тех событий, прекрасно понимал, что настоящего Цзинь Лина в Башне Кои могло и не быть.       Вэнь Цин к Цзиням по доброй воле не сунулась бы по тысяче и одной причине, среди которых лидировала даже не та, где Цзини убивают ее брата и держат ее семью в каменоломнях в качестве бесправной рабочей силы, а та, где Цзинь Цзысюань тащит своего новорожденного сына через половину Поднебесной и стоит перед ней и Вэй Ином на коленях, умоляя спрятать и защитить ребенка, пока в Башне Кои не станет для него безопасно.       Как-то сомнительно, что насильственная смерть родного отца (причем обвинили в этом опять Вэй У Сяня, хотя он мог бы своим Золотым Ядром (прям тем самым, которое пылает в груди Цзян Чэна – для увесистости) поклясться, что он невинен аки младая овечка, и что Вэнь Нин тоже в тот день с горы не спускался и Павлина, соответственно, в глаза не видел и пальцами не трогал) подходит под категории безопасности.       А если не в Лань Лин Цзинь… То круг поиска все равно не сужался даже на тот же самый Ланьлин. Вэнь Цин могла пойти куда угодно хоть тогда, шестнадцать лет назад, хоть в любой другой момент, если изначально она решила осесть где-нибудь в глухой деревне и растить ребенка одной. Мало ли, какие были обстоятельства – Вэй Ин понятия не имел, что происходило с миром прямо после его смерти, может, за Вэнь Цин вообще послали охотников и она вынуждена была скрываться в примыкающих к Могильным Холмам лесах? Нет, ну, Вэй Ин перед смертью успел, конечно, заметить, что Сяо Дандан, кормилицу, которую Цзинь Цзысюань нанял где-то между Ланьлином и Илином, заклинатели приняли за Вэнь Цин и куда-то в четыре руки тащили, но не факт, что они потом не осознали свою ошибку и не бросились искать настоящую деву Вэнь!..       Вспоминать о госпоже Сяо оказалось не лучшей идеей. Она была той, кого на Луанъцзан вообще не должно было быть никогда. Той, кто стала жертвой обстоятельств и чужих заговоров. Она, в отличие от Вэней и Вэй Ина, в Могильных Холмах ни от кого не спасалась и никого не защищала. Она только выполняла работу, за которую заплатили ее семье – кормила младенца, оставшегося без материнского присмотра. Своих детей у госпожи Сяо было аж трое – все достаточно взрослые, чтобы хотя бы кормиться самостоятельно, четвертый же умер спустя пару дней от рождения. Цзысюань потому и нанял ее – кормящая мать без младенца, из бедного слоя населения. Идеальный вариант для всех – и для ее семьи, и для маленького А-Лина, и для Вэй Ина, которому мозги начала промывать не одна властная женщина с инстинктом старшей сестры, а сразу две, только у второй на него сработал не сестринский инстинкт, а материнский. Так обе женщины еще и сдружились, для полного счастья!       Спасти госпожу Сяо из окруженного заклинателями Луанъцзан было задачей столь же невыполнимой, как спастись самому. Да, можно было бы отдать ей ребенка и приказать бежать, но… Она была самым обычным человеком. А значит, ни выносливость, ни скорость заклинателей ей были недоступны. Даже если бы ей повезло спуститься с горы и не наткнуться на пришедших по вэнськие души адептов других Орденов, далеко бы она успела убежать прежде, чем тело бы подвело ее? Прежде, чем подкосились бы ноги? А что потом, если бы получилось сбежать? Женщина с трехмесячным младенцем на руках, куда ей идти? Вэнь Цин хоть лекарь, ее везде примут, стоит только назвать другую фамилию. Да к ней и как к «Вэнь» ездили со всей Поднебесной, прямо на Луанъцзан – половина очереди под горой к ней стояло, а не к Старейшине И Лин! Вэнь Цин бы справилась… обязана была справиться. А госпожа Сяо? Не каждый человек и в обычных условиях сможет без приключений добраться из Илина в самое сердце Хэнань, а тут женщина с ребенком и деньгами! Считай, добыча – легче не придумаешь. Нет, рисковать жизнью племянника Вэй Ин был не намерен даже со всем своим человеколюбием… Хотя не сказать, что он не предлагал госпоже Сяо бежать просто так. И она вроде бы даже послушалась… Но почему и как ее поймали, Вэй Ин узнать не успел, а сейчас уже было в любом случае поздно.       В общем, кое-как отбившись от мелколаней, норовящих окружить его любопытной гомонящей толпой белоснежных крольчат, а так же с огромным трудом сбежав от Лань Ванцзи, вознамерившегося то ли таскаться за Мо Сюань Юем следом, то ли силком утащить его в проклятущие Гу Су, Вэй Ин зигзагами и петлями (не дайте Небеса, Лань Чжань на хвост упал – Вэй Ин, конечно, верил в порядочность Второго Нефрита, зато совершенно не верил в свою собственную, а значит, опасался справедливой кары со стороны правильного и благородного заклинателя. К тому же, не все тайны должны быть раскрытыми, в том числе и внутренние интриги кланов Цзинь и Цзян) направился в Пристань Лотоса. Если Вэнь Цин и могла пойти к кому-то за помощью – то это только к Цзян Чэну. Он, при всей своей праведной ненависти к Вэням, не тронул бы женщину с младенцем – даже без учета того факта, что младенец тот на самом деле его родной племянник и законный наследник Цзинь. По крайней мере, Вэй У Сянь искренне верил в добропорядочность своего шиди – и в то, что если он действительно что-то знает, то хотя бы поделится этим «чем-то» прежде, чем вздернет воскресшего Вэй Ина прямиком на Цзыдяне.

***

      Жизнь никогда не была добра к Цзян Чэну. Она даже не была к нему милосердна, оставив сиротой в семнадцать, отобрав брата и сестру в двадцать с небольшим, а ближе к тридцати и вовсе отняв последнюю радость и отраду – племянника. Так что нет. Ничего хорошего Цзян Чэн уже от жизни не ждал, цепляясь за эту стерву исключительно из гордости и чувства долга.       Цзян Вань Инь был разбит и уничтожен – к сожалению, только морально. Физически он в свои почти-сорок все еще здоров, как бык – и да, его это удручало. Было бы гораздо проще доживать свою безрадостную жизнь, окажись он на грани искажения ци, подхвати пару болячек или элементарно сверни себе шею на Ночной Охоте. Между прочим, на последний вариант шансы были немалые, как раз шестнадцать лет назад – в ту чудесную пору, когда брат и сестра были еще живы, а глобальной проблемой, и то весьма условной, были разве что засевшие на Луанъцзан Вэни. Очень жаль, что от темной твари, обнаруженной у гуя на рогах вместо ожидаемого выводка оставшихся после войны лютых мертвецов, Цзян Чэн тогда отбился. И травмы потом – пять сломанных ребер, открытый перелом ноги, рваная рана на левом боку и застрявший под правой ключицей клык размером с женскую ладонь – заживали так паршиво и проблематично, дополнившись тяжелой лихорадкой, что лучше б уж или зажили побыстрее, дав Цзян Чэну шанс хоть что-нибудь исправить, или свели б в могилу, что б Цзян Чэн не мучился. К сожалению, не случилось ни того, ни другого, да и, как на зло, именно тогда у Цзян Вань Иня были причины жить. И он, прикованный к постели на добрый месяц, отчаянно цеплялся за реальность, выкачивая из организма все резервы и чуть ли не зубами выгрызая у мироздания свое право на существование.       У него же… сестра беременная как раз тогда была, зять придурок павлиний, брат самоотверженный идиот, Орден недостроенный. Куда они без него? Тут работы непочатый край, а он валяется на простынях, как девица с женскими недомоганиями, ну куда это годится? Мать бы на смех подняла, и была бы целиком и полностью права.       А потом Цзян Чэн очнулся и узнал, что сестры у него больше нет и даже на похороны он умудрился опоздать. Цзян Яньли умерла родами, аккурат через неделю после того, как лихорадка скосила его самого. Лань Лин Цзинь честно присылал Главе Цзян гонцов с просьбой срочно прибыть в Башню Кои для помощи роженице с циркуляцией энергии – как родственник, он мог стабилизировать ее состояние, прогнав по слаборазвитым меридианам свою, схожую, легко усваиваемую ци, но… На тот момент ему бы самому кто помог. Гонцы отправились обратно с дурными вестями, что Глава Цзян не в силах приехать, не подохнув по дороге где-нибудь на обочине, и вскоре Цзян Яньли не стало. На счастье, ее сын, маленький Цзинь Жулань, родился здоровым, немного крупноватым, правда, но вроде как в полном порядке и с шансами на дальнейшую счастливую жизнь. Цзян Чэн впервые увидел племянника на празднике первого месяца – когда сам едва смог отковыряться от постели и доползти до Башни Кои без риска для собственной жизни – нормальный мальчонка. Страшненький.       Цзян Чэн таких маленьких детей даже на картинках не видел, он элементарно не знает, как они должны выглядеть и что делать, кроме как орать и кушать, а с этим у А-Лина явно все было в порядке. Больше опасений вызывал Павлин – бледный до серости, какой-то весь пожухлый, с фальшивой улыбкой и со странной оторопью перед собственным ребенком. Цзян Чэн даже начал бояться, а не повторится ли история их с Яньли отца, никогда не любившего родных детей и души не чаявшего в талантливом приемыше. С Павлина же, Цзиня несчастного, тоже станется бастарда притащить. Своего или отцовского, на выбор. И будет Цзинь Лину счастье, в виде названного братика или сестрички, и тогда Цзян Чэну останется только радоваться, что бедняжка А-Ли до такого позора не дожила. Но Госпожа Цзинь, явно разгадав бродящие в пост-лихорадочном сознании Саньду Шэншоу панические мысли, жестко их обрубила на корню, пояснив, что для отца-одиночки, искренне любившего свою жену и ценящего свое дитя, Цзинь Цзысюань еще очень даже хорошо держится. Цзян Вань Инь был не очень с ней согласен, считая, что скорбящий по любимой женщине отец, у которого в распоряжении несколько сотен слуг, нянечек, кормилиц и прочего персонала, мог бы выглядеть чуть более трепетным по отношению к ребенку на своих руках, но мудро решил не спорить. Женщине виднее, посчитал он и успокоился.       Еще через два месяца Вэй У Сянь убил Цзинь Цзысюаня.       Точнее, технически, это сделал Призрачный Генерал, но всем было прекрасно понятно, что без приказа своего господина лютый мертвец и с места бы не сдвинулся. Так что Вэй У Сянь убил Цзинь Цзысюаня – факт, подтвержденный немногочисленными выжившими свидетелями. Причину установить не удалось – то ли Старейшина И Лин обиделся, что его не позвали на празднование первого месяца от рождения Цзинь Лина, то ли ему просто темная энергия в голову ударила, непонятно. Цзян Чэн, на пару с Лань Ванцзи, честно старался не верить в оба варианта. Вэй Ин, конечно, идиот, но ведь не настолько же! Он не стал бы убивать кого бы то ни было просто потому, что ему захотелось! Уж точно не отца сына своей обожаемой шицзе, пусть даже они с Павлином всегда были на ножах. Тем более, Вэй Ин знал о смерти А-Ли – Цзян Чэн лично, послав к гуям все договоренности и конспирацию, приходил к нему с новостями (с опозданием, конечно, почти в полтора месяца, ну уж простите, как получилось). У него бы хватило мозгов не оставлять трехмесячного племянника полным сиротой на попечении Цзинь Гуань Шаня!       …но все улики упрямо твердили об обратном.       Финальным аккордом стало требование Верховного Заклинателя передать Вэнь Цин и Вэнь Нина под суд – в обмен на это, Цзинь Гуань Шань прилюдно обязывался на некоторое время оставить в покое и Старейшину И Лин, и его подозрительные делишки. Кровь за кровь, все звучало честно, пусть лично Цзян Вань Иня и не устраивала формулировка – его мнение спрашивали больше для проформы, чем действительно с ним считаясь.       Давить на Глав трех Великих Орденов ему нечем – слишком молод, слишком политически-слаб, слишком нетвердо стоит на ногах, да еще и пребывает на грани потери официального союза с Лань Лин Цзинь. Лань Ванцзи бессилен и подавно, разве что с Цзэу-цзюнем поговорить смог, но тот принял сторону названых братьев. Вэй У Сянь опасен, Вэни под его крылом – тоже. Максимум, что сейчас возможно сделать, это потребовать расплату за жизнь Цзинь Цзысюаня, а не пойти взымать ее лично.       Саньду Шэншоу только и оставалось, что действовать исподтишка. В ураганном темпе провести расследование, вычислить виновника, оправдать брата – вот, что было в его планах. Хань Гуан-цзюнь присоединился без вопросов – не то чтобы его вообще кто-то звал, правда, но в конечном итоге Цзян Чэн рассудил, что лишние руки ему не помешают. А учитывая, что руки-то эти не просто лишние, но еще и ланьские, то первым же делом Цзян Вань Инь, подцепив нежданного помощника чуть ли не за шкирку, пошел играть Расспрос для душ Цзинь Цзысюаня и сопровождавших его в тот роковой день адептов Лань Лин Цзинь.       Однако результаты оказались неутешительны. Добраться-то до места трагедии у них получилось без проблем, и на том спасибо, но на этом успехи закончились. Рассказанная духами информация никак не противоречила ни словам выживших свидетелей, ни официально озвученной Верховным Заклинателем версии. Наследник Цзинь, сопровождаемый должным количеством свиты из солдат и слуг, направлялся с официальным визитом в достаточно крупный Орден, занимающим территории на границе Ланьлиня и Гусу. Шел-шел и не дошел – на середине пути они услышали мелодию флейты, а потом на них напал «Призрачный Генерал» и всех перебил, вырвав сердце из груди сопротивлявшегося Цзинь Цзысюаня. Выживших не осталось.       На вопрос, а уверены ли они, что это был именно Призрачный Генерал, духи дружно отвечали «да». На вопрос, почему, так же дружно твердили, что «очень сильный лютый мертвец в вэньских одеждах», очевидно, не может быть никем иным, кроме как Вэнь Цюнлинем. Логично, ничего не скажешь.       Павлина, ради чистоты следствия, призывали отдельно – и как раз этот этап чуть не сорвался по причине отсутствия у Цзян Вань Иня какой-либо личной вещи Цзинь Цзысюаня, пока он не вспомнил о ленте для волос, забытой Павлином во время последнего визита в Пристань Лотоса. Попутно вспомнилась и причина того визита – Наследник Цзинь предельно обходительно расспрашивал Главу Цзян о самочувствии и заживающих ранах, при этом ненавязчиво вытягивая подробности той злополучной ночной охоты. Тогда, кое-как очухавшийся после лихорадки, смерти сестры, празднования первого месяца А-Лина и тяжелого разговора с Вэй У Сянем, Цзян Чэн не особо задумывался о внезапных семейных порывах Павлина, но сейчас понимал, что, скорее всего, зря.       Где-то в чем-то как-то крылся подвох, о котором Павлин знал.       Но говорить отказывался даже после своей смерти, набренчав на гуцине Хань Гуан-цзюня беспокойство о сыне и напрочь проигнорировав все остальное. По идее, лгать заклинателю уровня Лань Ванцзи мертвые не могут, но Павлин, со свойственной ему надменностью, просто-напросто отказался отвечать, без перерыва наигрывая имя сына и лишь единожды обронив лаконичное «Вэй У Сянь».       Что очень даже подтверждало версию о личности убийцы, как бы Цзян Чэн не хотел верить в обратное. Лань Ванцзи, некоторое время помолчав и обдумав ситуацию еще раз (в то время, как Цзян Вань Инь метался, словно раненый тигр, не зная, за что хвататься в первую очередь) предположил, что если мертвец так упорно твердит о собственном еще живом ребенке – то это что-то да значит и неплохо было бы присмотреть за Цзинь Лином внимательнее, возможно, даже забрать его из Башни Кои в Пристань Лотоса…       А потом вернулись посланные на Луанъцзан гонцы. Вернулись, стоит отметить, по частям и не полным комплектом, а на Расспросе, сыгранном лично Главой Лань, уверенно рассказали все о том же пронзительном свисте призрачной флейты и лютом мертвеце, облаченном в обрывки вэньских клановых одежд.       И время на поиск истины резко истекло – Великие Ордена объявили Старейшине И Лин войну. Поблажки закончились, единственный вариант перемирия Вэй У Сянь красноречиво отверг, Цзинь Гуань Шань справедливо оскорбился, Чифэн-цзюнь возжелал окончательно покончить с Вэнями, а Цзэу-цзюнь с огорченным вздохом признал правоту своего дяди. За свои злодеяния Вэй У Сянь должен был умереть, единственный свой шанс на спокойную жизнь он истратил, жестоко расправившись с гонцами.       Главу Цзян новости настигли в последнюю очередь – со взмыленным адептом Юнь Мэн Цзян, принесшим ему почти просроченное приглашение присоединиться к Осаде Могильных Холмов. «Почти» – потому что время для ее начала еще как бы было, но провести свой Орден через все процедуры (то есть, послать официальный ответ, собрать людей, прийти на точку сбора и прочее, прочее, никому не нужное, но очень важное) он уже не успевал, а значит, и участвовать, по идее, не должен был. «Кто не успел – тот опоздал», как-то так получалось. Вроде как Саньду Шэншоу сам оставался виноват – нечего торчать гуй знает где, когда в мире такие дела творятся, тогда и опаздывать на важные мероприятия не придется. Тонко.       Но ожиданий не оправдало. Злобно ухмыльнувшись, Цзян Вань Инь отправил своего адепта обратно в Пристань Лотоса с приказом срочно подготовить отряд и двинуться навстречу объединенной армии Трех Великих Орденов. А сам отправился прямиком в Башню Кои, где собственноручно вручил Цзинь Гуань Шаню свое нарисованное чуть ли не на коленке согласие, оповестил о том, что юньмэнцы присоединятся чуть попозже, ибо смысла нет туда-сюда людей гонять, если из Ланьлина путь на Илин все равно пролегает через Юньмэн, а он, так уж и быть, почтит собрание своим присутствием прямо сейчас, раз уж он по стечению обстоятельств оказался недалеко. Желающих ему перечить ожидаемо не нашлось.       Лань Ванцзи в это время должен был прямым ходом направиться в Могильные Холмы – предупредить Вэй У Сяня и уже с ним на пару придумать способ спастись. Но… как выяснилось позже, нападение застало Вэй Ина врасплох. Второй Нефрит опоздал – и это учитывая практически сутки форы! Цзян Чэн готов был с него шкуру спустить при первой же встрече, произошедшей дайте Небеса через несколько месяцев после Осады – во время самой Осады Саньду Шэншоу было не до разборок с ленточным козлом, которому даже роль посыльного нельзя доверить, а после ее завершения Хань Гуан-цзюнь и вовсе как в воду канул, объявившись на глазах общественности только спустя три года. Цзян Вань Иню повезло в этом плане больше – он, пребывая в перманентном бешенстве после всего случившегося, явился в Облачные Глубины лично, и ответы на свои вопросы получил из первых рук.       Выяснилось, что подстава с приглашением коснулась не только Главу Цзян – точнее, само почти просроченное приглашение действительно ловушкой было исключительно для него. Но умные люди (отловить бы этих умников за все хорошее…) понимали, что если Саньду Шэншоу и Хань Гуан-цзюнь носами землю роют в поисках правды, то и на верную смерть Вэй У Сяня просто так не бросят. И, не сумев остановить саму Осаду, они бы гарантированно бросили на Луанъцзан… Поэтому приказом Лань Цижэня им на перехват был брошен отдельный отряд. «Облагоразумить», как сообщил прикованный к кровати не хуже, чем Цзян Вань Инь недавно, Лань Ванцзи. Отряд состоял сплошняком из адептов клана Лань – и как они собирались «облагоразумить» Главу Юнь Мэн Цзян, загадкой осталось неразгаданной. Разве что потянуть время дипломатией – Цзян Чэн вряд ли бы рискнул внаглую портить отношения с Великим Орденом (хотя, доведенный до ручки, может, и рискнул бы), но по факту останавливать им пришлось только члена своего же Ордена, с которым не церемонились. Сначала, конечно, попытались решить дело словами, но, когда Лань Ванцзи вознамерился их обогнуть и продолжить свой путь к Могильным Холмам, братья по Ордену просто и без изысков его вырубили, заблокировав меридианы. Сбежать-то Лань Ванцзи потом все равно сбежал, но время было безнадежно упущено, а потом, по возвращению в Гу Су после Осады, его еще и наказали по всей строгости, всыпав почти два десятка ударов дисциплинарным кнутом и отправив в «уединенную медитацию», выбраться из которой у Второго Нефрита получилось только через те самые три года.       Вот так и получилось, что все попытки спасти Вэй У Сяня они с Лань Ванцзи благополучно стратили.       К тому же, во время Осады Вэй Ин отбивался всерьез. Он действительно… сражался. Цзян Чэн своим глазам не мог поверить – Вэй У Сянь на полном серьезе сражался, заперев всех Вэней в пещере Фумо и защищая их собственным телом. Он убивал, он… стоял насмерть, защищая горстку стариков и женщин с таким отчаянием, которое Цзян Чэн не видел на его лице, пожалуй, никогда. От этого было больно.       Эй, шисюн, братец, дружище – почему ты с ними, а не со мной? Почему ты выбрал их, а не меня?       Саньду Шэншоу тоже пришлось биться с полной самоотдачей – иначе ему бы, скорее всего, откусили голову так же, как тому заклинателю из Цинхэ Не. Сначала он даже решил, что Главы Орденов оказались правы и Старейшина И Лин сошел с ума – может, и Цзысюаня лично ходил убивать. В тот момент Цзян Чэн твердо решил убить брата лично, чтобы хотя бы так… проститься и защитить, не дать ему пасть от чужих клинков (а с Вэнями он разберется потом), не позволить быть оскверненным чужой ци… И только всадив Саньду Вэй Ину в грудь, только увидев на его лице вместо холодной ярости мягкую, извинительную улыбку, только ощутив, как холодные дрожащие пальцы засовывают ему за пазуху Стигийскую Тигриную Печать, Цзян Чэн все понял.       Вэй У Сянь зверствовал осознанно. Он прекрасно знал, что делает, целенаправленно отвлекая внимание на себя, вынуждая озлобленных заклинателей не смотреть по сторонам и переть на него и его мертвых марионеток единым фронтом, буквально ставя их перед выбором – защитить свою жизнь, уничтожив главную угрозу, или рассыпаться на отдельные группы, прочесывая Луанъцзан.       Позже выяснилось, что за защитным барьером в пещере Фумо пряталась далеко не армия тьмы, но поголовно Вэней уже никто не пересчитывал. Цзян Чэн был уверен, что их меньше пятидесяти – и что Вэнь Цин среди них нет. Призрачного Генерала, ослабленного смертью своего господина, скрутили силами четырех Глав Орденов (точнее, трех Глав и одного Лань Цижэня), спеленав Цзыдянем и ланьской музыкой, а после пригвоздив к земле с помощью Бася (и, видимо, моральной поддержкой Цзинь Гуань Шаня, вызвавшегося заняться остальным ритуалом запечатыванием неупокоенного лютого мертвеца).       Изуродованное тело Вэнь Цин обнаружили через несколько дней у самого подножья горы, в окружении нескольких трупов заклинателей из Лань Лин Цзинь и Юнь Мэн Цзян, по итогу даже не став тащить ее в кровавое озеро к остальным Вэням, а всего лишь спихнув в ближайший овраг (о чем Цзян Чэн узнал вместе с докладом о найденных телах адептов своего Ордена). Никаких детей нигде обнаружено не было – ни среди прятавшихся в Фумо стариков, ни рядом с Вэнь Цин, ни в окрестностях. Вопрос с Вэнь Юанем оставался открытым, и Цзян Чэн честно искал ребенка – живым или мертвым. Он помнил этого слабого здоровьем малыша, едва дотягивающего по виду до своих законных двух лет. В последний раз, когда Цзян Чэн был на Луанъцзан, то есть через полтора месяца после смерти А-Ли, ребенка ему даже не показали, хотя Цзян Чэн отчетливо слышал детский плач в одной из хижин. Вэй Ин сказал, что А-Юань опять заболел и Вэнь Цин его выхаживает… Что ж, если этому маленькому Вэню повезло, он умер от болезни еще тогда, на руках своей тетки и приемного папеньки. А если нет, то, возможно, его маленький трупик покоится где-то среди обгоревших остатков хижин или на дне алого озера. В самом оптимистичном случае, ребенка успели спасти и вынести за пределы бойни, но так ли это, Цзян Чэн выяснить не сумел. Не сильно-то и пытался, считая, что если А-Юань уцелел, то привлекать к его поискам лишнее внимание было бы медвежьей услугой, а если он мертв, то тут уж ничего не поделаешь. Мир его праху.       Из всей семьи у Цзян Вань Иня остался один только Цзинь Лин и именно ему грозный Саньду Шэншоу старался посвящать почти все свое свободное время. Сомнительное посмертное предостережение Цзинь Цзысюаня не шло у Цзян Чэна из головы. Что же оно все-таки подразумевало? Что Павлин такого знал, что вынуждало его беспокоиться о сыне? Неужели только тот факт, что после его смерти Цзинь Лин автоматически становился главным наследником Цзинь? Но ведь это обычная практика, и Гуань Шань, каким бы кобелем ни был, родную законнорожденную кровь без присмотра не оставит. Цзян Вань Инь лично убедился – к малышу Цзинь Лину в Башне Кои относятся с должным почтением и бережностью. Немного напрягала только ощутимая прохлада от Мадам Цзинь, но, опять же, женщина в короткий срок потеряла невестку и сына, вполне естественно, что ее горе выражается в некоторой отстраненности от мирских дел. Зато Цзинь Гуанъяо племянника любил, кажется, вполне искренно, балуя его не меньше, чем родного Жусуна.       А через пару лет, когда малолетний Жусун погиб от рук заговорщиков, А-Лин и вовсе стал для Лянфань-цзюня и Цинь Су практически родным. Цзян Чэн даже не сопротивлялся – как бы он ни хотел, забрать племянника в Пристань Лотоса насовсем Цзян Вань Инь не мог, а в Башне Кои ребенку требовался хоть кто-то близкий и понимающий. Тем более, трепетное отношение любимой жены Верховного Заклинателя гарантировало ребенку хотя бы то, что бывший вэньский прихвостень не угробит ребенка, как вероятного конкурента своей власти. Сплошные плюсы.       Были.       Пока в возрасте шести лет Цзинь Жулань, не шибко талантливый, но очень старательный мальчик, похожий на всех Цзиней скопом, но практически ничего не взявший от своей Цзянской родни, не погиб от рук очередных одержимых мировым господством тварей, не достойных называться людьми.       И жизнь Цзян Вань Иня более чем на десять лет погрузилась в кромешный непроглядный мрак.

***

      К тринадцатому году жизни Лань Юань обзавелся четырьмя шрамами от дисциплинарного кнута поперек спины, неисчислимым количеством шрамов поменьше, от ферул и розг, лучшим (и единственным) другом, глубокой ненавистью к вырастившему его Ордену и продуманным до последней мелочи планом побега.       Этого было мало. Отчаянно хотелось еще как-нибудь нагадить напоследок, но Лань Юань, несмотря на общепризнанную необучаемость, прекрасно понимал, что чем тише он провернет задуманное, тем больше у него шансов в принципе достичь конечной цели. Нет, ну, какой-нибудь пожар в библиотеке, несомненно, отвлек бы на некоторое время всех желающих вправить ему мозги путем приложения ферул к позвоночнику, но минусов в такой вариации плана было больше, чем плюсов. Лань Юань знает, Лань Юань уже об этом думал – моральное удовольствие определенно не стоит десятка новых шрамов и дальнейшей воистину бесконечной переписи воистину бесконечных правил, чье количество его скромными стараниями увеличилось почти на сотню. Не чета тому человеку, из-за которых в прошлом поколении ввели целую новую тысячу, но тоже неплохо.       След в истории, так сказать, Лань Юань после себя оставил, правда, непонятно, кому он сделал этим лучше. Явно не тем людям, которым придется переписывать эти гуевы правила, стоя вверх ногами в стойке на руках.       Но это будут уже не его проблемы, так что плевать.       Он мечтал, чтобы это не было его проблемами.       Сколько Лань Юань себя помнил, он всегда кого-то чем-то не устраивал. Слишком капризный, слишком болезненный, слишком ленивый, слишком самовольный, слишком гордый, слишком самоуверенный, слишком непокорный. Слишком не-Лань, чтобы носить ленту с вышитыми на ней облаками, и потому «будь благодарен Хань Гуан-цзюню, А-Юань». Чем старше становился мальчик, тем более серьезными становились претензии, а вместе с ними росла и жестокость наказаний. То, за что Лань Цзыньи – одногодка и единственный приятель, должен был всего лишь разочек переписать правила, и то не все, а только один раздел, или подмести дорожки у дома, Лань Юаню оборачивалось болью в перетружденном запястье, выпадающей из скрюченных пальцев кисти и обвинением в бездарности.       Спину ровнее, взгляд вежливее, не улыбайся попусту, не повышай голос, будь почтителен, кланяйся ниже.       «Будь благодарен Цзэу-цзюню, А-Юань»       И Лань Юань старался. Искренне, со всей прилежностью маленького мальчика, который так сильно хочет порадовать взрослых и получить от них похвалу… Но каждый раз в его поведении, внешности или выполненном задании находились недочеты – и вместо доброго слова А-Юань получал упреки. В следующий раз он старался больше, почти параноидально проверяя каждую складку на своей одежде, выражение своего лица и идеальность сделанных уроков… и больше. И больше. И еще больше. Получить от сурового наставника Лань скупое «молодец» было равноценно празднику, а прожить день и не схлопотать какое-нибудь незначительное (или значительное) наказание приравнивалось к событию года.       Взрослые, даже отец, говорили, что это ради его же блага. Он должен стать лучшей версией себя – вот этого, правда, отец не говорил, его единственного устраивал настоящий А-Юань – шебутной, улыбающийся, чуточку высокомерный мальчик, широким взмахом руки поправляющий высокий пушистый хвост волос, скрепленный длинной белой лентой.       Иногда А-Юань замечал в цзинши такой же длины ленту алую, и не мог не думать о том, могла ли она быть для него, ну, отцовским подарком на какой-нибудь важный праздник… Но Хань Гуан-цзюнь никогда не дарил ее ему, и Лань Юань скрывал за вежливой улыбкой острый привкус разочарования – конечно, правилами клана запрещены одежды и аксессуары, которые не входят в цветовую гамму голубого и белого, но… А-Юаню так хотелось ленту для волос. Именно такую, красную, красивую, которой ни у кого больше в его окружении нет. Он никогда не позволял себе заикаться о своем эгоистичном желании – правда, не потому что считал его недостойным, а потому, что лишний раз подводить себя под наказание не хотелось. К тому же, отец всегда дарил ему что-нибудь другое – новый лук, например, или гуцинь… с которым А-Юань совершеннейшим образом не дружил, как и с подаренной чуть позже флейтой (с луком, однако, проблем никаких не было – даже Наставник признавал его хорошим лучником, а отец, казалось, гордился каждой попавшей в яблочко стрелой). Выбор удобного музыкального инструмента стал еще одним камнем преткновения со старшими – флейту Лань Цижэнь («За то, что ты назвал меня дедушкой, а не наставником Лань, перепишешь раздел «О Вежливости» три раза») лично сломал об колено в первый же день, когда увидел ее в руках десятилетнего мальчика. И сказал, что если «это» повторится еще раз, он будет вынужден принять меры. Сказал, на счастье, не А-Юаню, а отцу – тот в ответ даже нахмурился, что выражалось в чуть сведенных к переносице бровям, но перечить дяде не стал. Сам А-Юань ничего не понял, но флейту было жалко. Красивая она была, белая, как Лебин Цзэу-цзюня, только поперечная, а не продольная, но это мелочи. Правда, все равно ничего путного не получалось и с ней, так что, может, оно и к лучшему было. Потом Лань Юань вынужденно вернулся к тренировкам с гуцинем – уже традиционно провальными. Музыкальное совершенствование явно было создано не для него, и для заклинателя из клана Лань это обстоятельство автоматически становилось… позором.       «Будь благодарен, А-Юань, отцу, дяде, наставнику, предкам»       Конечно, о том, что Хань Гуан-цзюнь никакой ему не отец, Лань Юань прекрасно знал. От ребенка никогда не скрывали, что он приемный – ведь лгать запрещено. Но именно Хань Гуан-цзюнь привел его в Орден и своими руками повязал ему на лоб «облачную» ленту – так и кому же, как не ему, быть А-Юаню отцом? А вот о настоящих родителях ему никогда не рассказывали. По крайней мере, не в глаза – лгать запрещено, но умалчивать правду – не есть нарушение, если ты взрослый и ответственный. Вздумай А-Юань умолчать по поводу разбитой миски для риса или порванном на коленке нижнем слое одежд, наказание ему бы назначили большее, чем если бы он заявился к Наставнику или отцу с повинной. Запрещено относиться к вещам небрежно. Хотя когда Лань Цзыньи испортил верхнее ханьфу, случайно пропоров рукав от локтя до самого края, ему досталось меньше ударов ферулами – всего пять, а А-Юаню – целых десять.       Он никогда не жаловался.       Некому было, кроме, разве что, того же А-И. Лучший друг, единственный друг, он… почти всегда был рядом. И не «просто так», а «вопреки». Нет, им не запрещали общаться или что-то в этом роде – все заклинатели Ордена Гу Су Лань равны и вольны общаться между собой без ограничений (не считая запрета на общение разнополых адептов, конечно), но… Для Лань Цзыньи, не наследника и не примерного адепта, но все же кровного представителя клана Лань и Первого Ученика Ордена, общаться с таким, как А-Юань, негласно считалось зазорным. Разного полета птицы, пусть одинаковые ленты на их лбах официально говорят об обратном. Просто… Лань Юаня ведь не очень уважали даже одногодки. Ему не говорили в лицо, что он приемыш и бездарность, что «облачная» лента досталась ему по ошибке и что такому, как он, места среди них нет – но все красноречиво об этом молчали. Только А-И плевать хотел на подобные мелочи, широко улыбаясь (улыбаться запрещено) и предлагая вместе поиграть (излишнее веселье запрещено) где-нибудь, где их не найдут старшие.       Половина шрамов на спине А-Юаня – из-за выходок А-И, но А-Юаню так плевать.       Точнее, это сейчас, в тринадцать, ему плевать. В детстве же он часто плакал (излишняя грусть запрещена) от непонимания и обиды, а потом научился держать голову прямо и вскидывать подбородок выше. Хотя по-хорошему, надо было бы учиться просто смотреть стеклянным взглядом прямо перед собой – как Хань Гуан-цзюнь, главный образец достоинства и возвышенности идеального заклинателя, но у А-Юаня так не получалось. А-И, каким-то непонятным образом, мог выглядеть почти точь-в-точь – когда очень того хотел, но Цзыньи проявлять эмоции и открывать рот запрещали гораздо реже, чем А-Юаню, так что чаще всего он совершенно не желал выглядеть прилично. А Лань Юань – не мог, даже если хотел очень-очень. У него по жизни была слишком живая, не вытравливаемая никакими тренировками, мимика – он рефлекторно задирал нос, его губы сами собой разъезжались в усмешке, он хмурился, морщился, обжигал яростным взглядом и скалил зубы, удерживая в глотке готовые сорваться с губ злые слова.       Вэнь.       Презрительно шептались ему в спину, и А-Юань, впервые об этом узнав, тайком смеялся в любезно подставленное плечо Цзыньи. Смеялся и плакал навзрыд, прячась от мира в глубинах кроличьей пещеры.       Вот он, ответ на все его незаданные «почему» – на самом деле, все до безобразия просто. Лань Юань, А-Юань – на самом деле вэньский пес, вот и вся причина. Действительно, вэньскую шавку нужно воспитывать в строгости, чтобы она не вздумала укусить приютившего ее доброго человека – иначе правильнее было бы добить. Ему же позволили жить, ему позволили быть частью правящего клана, и он, Вэнь по крови, должен соответствовать доверенной ему чести. А он, неблагодарная шавка, не соответствует. Он недостаточно хорош, недостаточно вежлив, недостаточно Лань.       «Будь почтительным и скромным, А-Юань»       …между прочим, он всегда любил собак. Ну, с того дня, когда увидел их в Цайи вживую и попутно узнал, что люди за пределами Ордена могут держать эти забавные горы мягкого меха в качестве домашних животных. Он даже набрался смелости и спросил у отца, можно ли ему тоже завести собаку – хотя бы маленькую. Он бы он ней сам заботился, честно-честно, и кормил, и убирал, и домик бы сам построил. Но Хань Гуан-цзюнь, помнится, посмотрел на сына… разочарованно, что ли? С такой странной смесью скорби, жалости и тоски, замешанной на треснувшей маске отстраненности, что А-Юань даже растерялся, впервые увидев отца настолько эмоциональным… Но получил он все равно твердый отказ, ведь держать домашних животных в Облачных Глубинах запрещено.       - А кроликов, значит, держать разрешено? – спросил в ответ А-Юань, обиженно надув губы – в компании отца он мог позволить себе быть чуть-чуть собой.       Хань Гуан-цзюнь посмотрел на него тогда еще более странно. Как будто видел на его месте кого-то совсем другого и это видение приносило ему нестерпимую душевную боль.       Потом А-Юань часто замечал на себе этот странный взгляд. Отец будто смотрел сквозь него куда-то в прошлое, неотрывно, иногда часами, наблюдая, как он тренируется, отбывает наказание или просто что-то делает. Как он ходит, как держит палочки для еды, как поправляет волосы – а ведь подвязывать хвост именно таким образом А-Юаня тоже научил Хань Гуан-цзюнь. Когда-то в далеком детстве отец часто лично заплетал ему волосы и в последствии мальчик просто повторял ту прическу, которая нравилась его единственному родному человеку. Он даже не укорачивал основную длину с помощью лент, как это делал Цзыньи – отцу нравились именно длинные, спадающие ниже спины, локоны. Если отцу нравится, то и хорошо.       Когда Хань Гуан-цзюнь сказал, что придумал А-Юаню вежливое имя, он даже не удивился. Да, в двенадцать лет еще как-то рановато, но выбирать имена заранее не запрещено. Права голоса у А-Юаня все равно нет и не предвидится, так что какая разница? Так он думал, пока отец не поймал пальцами кончик его налобной ленты и не произнес ласковое «Сычжуй».       «Тоскующий о прошлом». «Вспоминать и тосковать». Как не поверни, под каким углом не посмотри – Лань Юань себя в этом имени не видел. Это он – «жалеть» и «гнаться»? Он – «замысел» и «провожать»? Да есть ли в этом имени хоть что-то от «Юаня»? Или доброе пожелание на будущее, как принято? Посыл, который взрослый-он должен воплощать, чтобы оправдывать данное ему имя? Почему «прошлое», почему «тосковать»?       Лань – Вэнь – Юаню не нравится («Этот ученик благодарит Хань Гуан-цзюня за потраченное на него время»). Тем вечером он впервые задумался – а какое имя дали ему настоящие родители? Всегда ли он был «Юанем»? Или этот «Юань», «верный», принадлежит ему так же, как и «Сычжуй»? Лань Юань не знал, и спрашивать напрямую, как ни странно, не собирался. Какая разница, какое имя хотели ему дать, если все, кто мог бы это сделать, мертвы?       Вся семья, которая у него есть – это Хань Гуан-цзюнь. Далекий, отстраненный, величественный Хань Гуан-цзюнь, который периодически заплетает ему волосы, приглашает на совместный ужин и иногда берет с собой на прогулки до Цайи. Единственный отец, пусть и не родной по крови… Ну. То есть. Наверное. Слухи (слухи и сплетни запрещены) о том, что Второй Нефрит по окончанию войны обрюхатил какую-то вэньскую суку, а потом, как приличный человек и благородный мужчина, взял на себя ответственность за щенка, Лань Юань тоже слышал. Причем чаще чем хотелось бы – стоило только вообще один раз узнать, что он ни гуя лысого не Лань и даже не безродный уличный сиротка, как все эти шепотки за спиной стали вдруг выползать из каждой щели. То ли закон подлости, то ли Юань, повзрослев, просто начал обращать на это внимание, но скрыться от вездесущих шепотков не получалось даже в библиотеке. От мордобоя его в такие моменты удерживал только Цзыньи – кем бы ни была его мать, пусть даже шлюхой из разоренного борделя в Безночном Городе, какое право они имеют ее судить? За собой бы следили и за своим Нефритом – не он ли виноват в нагулянном ребенке? Где бы он его там не нагулял, хоть в Огненном Дворце, хоть в Нечистой Юдоли, хоть, гуй побери, на Луанъцзан!       Лань – Вэнь – Юань не имел права даже поднимать на этих сплетников взгляда. А от расквашенного на тренировке носа главного повторялу – второго ученика клана, идущего по рейтингу и статусу сразу после Лань Цзыньи, первого ученика – никакие правила не уберегут. Драки без разрешения запрещены, но тренировочный бой – драка разрешенная. Уж втоптать уродца в пыль у А-Юаня умений хватит, еще на прихлебал (верных товарищей) останется.       Но это были так, жизненные неурядицы, которые можно терпеть. У Вэнь Юаня было больше, чем он мог надеяться – жизнь, учеба, друг, отец. Последний, конечно, со странностями, но у кого их нет? Раз в пару месяцев молча посидеть рядом и дать отцу на себя полюбоваться, Лань Юаню не сложно (все остальное время Хань Гуан-цзюнь все равно проводил за пределами Ордена, на ночных охотах, неизменно находясь там, где творится хаос). Не так уж это и страшно, в конце концов, он действительно должен быть благодарен за все, что сделал для него клан Лань… Ненависть пришла потом, обрушившись на Юаня с четвертым ударом дисциплинарного кнута. К счастью, не подряд – он бы в свои ничтожные двенадцать лет не пережил четыре удара – а суммарно за жизнь, но и этого хватило, чтобы загреметь в целительский павильон на целую неделю. Повезло, что не на больше – но к гуям такое везение, серьезно. Терпение Лань Юаня лопнуло вместе с рассеченной на спине кожей, яркая, жгучая ненависть выплеснулась наружу вместе с кровью, застелив глаза той же алой пеленой, в которую превратились его нижние одежды.       С него хватит.       Он же даже ничего такого криминального не сделал, чтобы с него шкуру спускали! Они с Цзыньи всего лишь ловили рыбу в мелкой речушке на западном склоне – даже не удочками! Голыми руками! И поймав, не выкидывали добычу на берег, а отпускали обратно в забаламученную воду. И… И клановые верхние ханьфу спокойно лежали на камнях выше по течению – они с А-И планировали спокойно высушить нижние одежды на ярком летнем солнышке, спокойно привести себя в порядок и спокойно сделать вид, что ничего не было! Да оно и не было!!! Что они, кроликов, что ли, свежевали? Или птиц в клетки запихивали? Они только… играли. Немного. Да, в это время они должны были быть в библиотеке на дневном чтении или на тренировочном стрельбище, на выбор, а они предпочли прогуляться и поиграть в воде. Да, их застали в неподобающем виде, мокрыми с головы до ног, растрепанными, улыбающимися, смеющимися. У Цзыньи еще и шишка на лбу обнаружилась – А-Юань неудачно пихнул его локтем и А-И поскользнулся, булькнувшись с головой под воду и ударившись о скрытый под самой поверхностью каменный валун, но ничего ведь страшного! Даже без сформировавшегося полностью Золотого Ядра, регенерации Цзыньи хватит, чтобы свести «ранение» за пару дней. А то и само по себе быстрее заживет!       Прилетело, конечно, обоим. И за внешнюю потрепанность, и за веселье, и за рыбу, и за прогул занятий, и за шум, и за недобросовестность, и за что только не. Штук десять нарушенных правил точно наскреблось – Юань перестал считать после пятого пункта, уже тогда поняв, что переписыванием правил они с А-И не отделаются. Ну да и ладно бы – к ферулам он привык. Стоять на коленях в Храме Предков, залечивать спину на холодном источнике, прятать в рукавах целебную мазь, тайком выданную стареньким сердобольным целителем – это была его обыденность. Ничего нового, ничего страшного, нужно всего лишь выучить урок и больше так не делать. Или делать по-другому. Но… почему-то к списку личных прегрешений Лань Юаня добавились «подбивал брата по Ордену на нарушение правил» и «неумышленное причинение вреда здоровью брата по Ордену». Откуда что взялось только? Идея поиграть на речке принадлежала, вообще-то, Цзыньи – о чем он не замедлил во весь голос заявить, загородив растерявшегося Лань Юаня своим плечом. Его выслушали, покивали… и добавили еще пяток ударов ферулами за нарушение правила «лгать запрещено». Юань не стал даже рот открывать – получить вместо одного нового шрама сразу два хотелось еще меньше, чем получать их вообще, поэтому он только плотнее сжал губы и поклонился Старейшинам, смиренно принимая свое наказание. Удивительно, но нарушение правила «запрещено дерзить старшим» ему не накинули, видимо, все же сжалившись над двенадцатилетним ребенком. Или, может, побоявшись его убить, не спросив разрешения Хань Гуан-цзюня – главный по наказаниям в Гу Су Лань как раз в тот момент отсутствовал в Ордене, а Глава Лань не слишком вмешивается в дисциплинарные дела, даже если они касались его вероятного наследника (Цзыньи) и почти-родного племянника (Юаня).       Цзыньи, впрочем, дисциплинарный кнут не касался ни разу в жизни. Юань всей душой желает, чтобы это так и оставалось.       На подготовку побега ушел весь следующий год. На самом-то деле, решение уйти из Ордена далось А-Юаню легче, чем он сам от себя ожидал – просто проснувшись перед утренним колоколом от боли в разодранной спине и не сумев подняться с постели, Лань Юань вдруг крепко понял, что ему здесь места нет. Он, вэньский щенок, никогда не станет В Гу Су Лань своим, хоть наизнанку вывернись – изнанка у него тоже вэньская, горячая и пылкая, не чета холодному спокойствию истинных Ланей. Так… стоит ли тогда продолжать пытаться? И если да, то ради чего? Выплаты долгов перед спасителями?       Вэнь Юань не просил себя спасать. Да он понятия не имеет, откуда его вообще взяли – только знает, что в Облачные Глубины Хань Гуан-цзюнь принес его младенцем, которому от силы полгода стукнуло, и то далеко не факт, уж больно мелкий и худосочный он был, думали, и не выживет. Потому, наверное, и оставили – убивать-то без причины нельзя, а какая причина для убийства новорожденного? Разве что из жалости, да Лани таким не увлекаются. Вэнь Юань бы себя убил. Мало ли, какая псина из него вырастет – и выросла, кстати. Псина. Вэньская. Готовая предать только потому, что получила пару раз по холке, причем, если так подумать, за дело.       …Учеба, еда, крыша над головой, одежда, оружие… Цзыньи.       Из вэньской псины пытались сделать человека, но потерпели просто феерическую неудачу, потому что любые проблески здравой благодарности начисто смывала ненависть. А-Юань не собирается платить за еду и кров своей жизнью – а такими темпами до семнадцати он доживет разве что чудом и молитвами Цзыньи.       Пошло оно все.       Он так их всех ненавидит.       Ненависть, конечно, делу не помогала. Возможно, будь А-Юань более покладист, более мягок и гибок в исконной своей сути, у него было бы больше шансов стать тем, кем его желают видеть – истинным сыном своего отца, хорошим, покладистым, правильным ребенком. Но он не был. Чем яростнее и непримиримее становились его чувства, тем больше ошибок он делал в повседневной жизни – а ведь выпустить пар нельзя даже на тренировках, клановый стиль Лань не предполагает зверского избиения манекенов деревянным мечом. Чем больше ошибок, тем чаще наказания, тем больше ненависти и решимости. Постоянно сужающийся замкнутый круг черной неблагодарности, и центром в нем был сам Лань Юань, из всех сил стремящийся теперь уже не исправить себя в лучшую сторону, а спрятать худшую часть себя от посторонних взоров. Посторонними же были все, кроме Цзыньи – лучший друг знал о планах А-Юаня. Не поддерживал, конечно, недовольно кривя губы и бросая отчаянные взгляды, и отговорить пытался со всем юношеским пылом, но и не сдавал старшим, позволяя секрету оставаться секретом. Даже прикрывал иногда в Цайи, если А-Юаню нужно было отлучиться от основной группы учеников, и, неодобрительно бурча, по собственной инициативе отдавал свою часть карманных денег, выданных родителями на покупку в городе чего-нибудь интересного для детского ума. У А-Юаня тоже было свои деньги– отец не скупился, но в таком деле, как изменение своей жизни на корню, пренебрегать столь ценным ресурсом, как серебро, никак нельзя. Кто знает, как все получится по итогу – пусть хоть что-то в кармане будет. Увесистое, желательно.       Вот с отцом общаться становилось с каждым днем все невыносимее. Не то чтобы они виделись прям-таки каждый день, правда, но в последний год Хань Гуан-цзюнь стал оставаться в Облачных Глубинах чаще и дольше, стараясь больше времени проводить рядом с сыном. Вовремя, ничего не скажешь – именно тогда, когда Юань уже все для себя решил и занялся исполнением своего плана, потихоньку скупая в Цайи все нужные для дальнего путешествия мелочи и пряча их в тайниках за границами Ордена, отец воспылал семейными чувствами. То на гуцине учит заклинать, самолично объясняя тайны некоторых простеньких клановых музыкальных техник, то по тренировочному полю размазывает, на практике указывая на провисающие и недоработанные моменты, которые в реальном бою грозились обернуться смертью. Знания Юань впитывал, конечно, охотно – что бы там о нем не говорили, ни слабаком, ни дураком он не был и учиться любил. Любое умение может понадобиться в любой момент – особенно если торчать в безопасности за защитными барьерами остается всего-ничего, только весны дождаться. Но можно было делать все это раньше, когда Юань действительно нуждался в своем отце и готов был хоть неделю на коленях стоять перед цзинши, лишь бы прославленный Хань Гуан-цзюнь побыстрее вернулся домой, в Орден?! А сейчас уже поздно, телега сыновьего почтения уехала в сторону Бездны, вместе с совестью и клановой честью.       Нет, Юань отдавал себе отчет, что своим поступком он сделает Хань Гуан-цзюню очень больно. Понимал и то, что в отношении отца он поступает еще более отвратительно, чем в отношении Ордена, но даже эти чувства заглушались в нем обидой и ненавистью. Где отец всегда пропадает, когда Юань кверху спиной валяется в лекарском павильоне? Почему он появляется раз в месяц, почему хочет дать такое глупое имя, почему смотрит с каждым разом все дольше, почему норовит коснуться налобной ленты, почему, почему, почему Юаню рядом с ним страшно? Нет, ну, бояться Хань Гуан-цзюня, в принципе, нормально, его не только младшее поколение перепуганными взглядами провожает, но и в целом половина Ордена – Юань своими глазами видел, как заклинатель одного с отцом поколения торопливо отступает в сторону, будто обожженный присутствием Второго Нефрита. Но только у А-Юаня от страха сосет под ложечкой и колени подгибаются, хотя вроде бы и поводов никаких нет. А иногда ему и вовсе хочется забиться под камень и слиться с пейзажем, лишь бы не чувствовать на себе пронзительно-безразличный взгляд золотистых глаз. Знать бы еще, что именно отец желает в нем увидеть – может, тогда и соответствовать его ожиданиям было бы легче.       С другой стороны, гори оно все вэньским пламенем – А-Юань слишком устал пытаться стать тем, кем он совершенно точно не является, и в ответ получать только наказания и обвинения.       В ночь Икс, выкидывая из украденной лодки (ладно, в одностороннем порядке арендованной – Юань оставил на пороге дома лодочника несколько монет) в самый центр озера Билин булыжники, загодя обмотанные двумя комплектами клановых одежд и перевязанные налобными лентами (мало ли, куда, кроме нефритового жетона, наложена печать отслеживания), А-Юань чувствует себя самым счастливым человеком на свете. Сидящий рядом нахохлившийся Цзыньи, ощущающий себя едва ли не голым в повседневной одежде обычных людей, радости лучшего друга совершенно не разделяет, но, глядя на его обращенную к звездам яркую улыбку, не может не улыбаться в ответ.       Путь их лежал в единственный на всю Поднебесную Орден, который мог бы понять и принять в свои ряды двух беглецов-Лань – Молин Су.

***

      В пятый раз перечитывая отчет о допросе Бицао, бывшей служанки ныне покойной матери своей возлюбленной жены, Цзинь Гуанъяо отчаянно хотел только одного – уйти в уединенную медитацию где-то годика на полтора. К сожалению, Лань Лин Цзинь – это вам не Гу Су Лань, здесь такие фокусы очень быстро приведут к полной утере статуса, власти и авторитета. А еще, вероятно, вернувшись из медитации, можно будет узнать, что на него повесили все грехи этого мира вплоть до сквозной дыры в орденской казне. Ну, помимо той дыры, которую действительно прогрыз он, в обход желаниям Старейшин пустив деньги на Смотровые Башни. Так что, как бы Гуанъяо не хотелось отдохнуть от бесконечных интриг родного Ордена, приходилось, сцепив зубы, разгребать их и интриговать самому, по большей части действуя на опережение и не позволяя загнать себя в угол – иначе вся его прошлая жизнь, достижения и потраченные усилия стройными рядами пойдут Сюань-У под хвост, чего хотелось бы избежать хотя бы из уважения к самому себя.       Другой вопрос, что шестнадцать лет назад все было не настолько просто. В те времена он еще не был Верховным Заклинателем, а его статус в обществе держался исключительно на соплях и побратимстве с Главами Не и Лань – плюс, Башня Кои еще не была его законной территорией, Молин Су не были достаточно организованным Орденом и больше походили на кучку плюющихся себе за спину беженцев (Гуанъяо долго не мог понять, почему они настолько сильно ненавидят Гу Су Лань, что решились аж в разгар войны покинуть Орден, и честно считал Су Шэ с компанией просто полезными идиотами… а потом поговорил с тем же Су Шэ о его жизни в Облачных Глубинах чуть более откровенно и понял, что логика в их поступках все же прослеживается – не каждый человек способен выдержать установленную Ланями планку «приемлемости»), и вообще, наконец-то достигнутая цель «Хочу, чтобы отец меня признал» на проверку оказалась с гнильцой. Союз – вернее, продуктивное сотрудничество – со сводным братцем (и, соответственно, его маменькой, не только держащей в своих руках ощутимую власть в пределах Башни Кои, но и имеющую за спиной поддержку Ордена Мэйшань Юй и симпатию Ордена Юнь Мэн Цзян) казался отличным способом закрепиться в Лань Лин Цзинь. Тем более, «изнеженный и глупый Павлин», не способный без скандала даже девушке признаться, при необходимости выдавал прямо-таки чудеса мыслительного процесса и управленческой деятельности – то есть, ровнехонько как и его отец, нашел, на кого спихнуть грязную работу. Этим «кто» оказался Цзинь Гуанъяо – однажды, буквально через пару дней после рождения сына и смерти жены, Цзысюань среди ночи завалился в спальню брата, выглядя при этом настолько пьяным и лыка не вяжущим, что Мэн Яо грешным делом решил, что его сейчас будут убивать.       В итоге его не убили, но зато глубоко и со вкусом изнасиловали.       Правда, исключительно морально.       Ну, совсем идиотом Мэн Яо своего брата не считал – прожил же он как-то двадцать с гаком лет в Башне Кои, не сгинув в горниле внутриклановых интриг, значит, какие-то мозги в птичьей черепушке имеются. То, что этими мозгами братец тоже умеет плести интриги было… интересным открытием. Даже сам Мэн Яо, по долгу шпионской службы знающий чуть больше, чем положено знать помощнику Главы Ордена, понятия не имел, что милый Цзинь Жулань – крупноватый здоровый младенчик, чье появление на свет стоило его матери жизни, на самом деле куплен в ланьлинском борделе, а местоположение настоящего знает только сам Цзысюань.       Как показали годы, подставной ребеночек все равно на вид оказался самым настоящим Цзинем, так что ничего особо даже врать не пришлось – подумаешь, не досталось ребенку никаких генов ни от Цзян, ни от Юй, ну, Небеса так рассудили, не нам с ними спорить. А кто он там Цзысюаню и Гуанъяо по правде – брат, племянник или седьмая вода ни киселе, дело уже десятое. Мало ли у них неучтенных (да и учтенных, в общем-то, тоже) родственников обоих полов?       Но это все было гораздо позже, а в тот вечер, когда совершенно трезвый, но насквозь пропахший вином Цзысюань выдавал Мэн Яо тайну рождения своего сына, тот не мог понять только одного – братец действительно такой придурок, что решил довериться непонятному бастарду, который в Башне Кои живет без году неделя и вообще заслужил свой титул путем шпионажа и всаженного в спину Главы Вэнь ножа? Ну, ладно, в Ланьлине он живет уже пару лет, а не неделю, с самого окончания войны, но все же. Они с Цзысюанем все это время только по работе общались, а вдруг именно Мэн Яо отравил госпожу Цзян? Как раз же, если Мадам Цзинь не ошиблась в своих выводах по поводу использованного яда (а она, стерва ревнивая, точно не ошиблась – сама такой же использовала, ровнехонько с теми же самыми целями, что и неизвестный отравитель девы Цзян), его профиль – снадобье для экстренного прерывания беременности, в борделях таким периодически пользуются. В разной концентрации (и при разном качестве исполнения, а, соответственно, и разной цене) дает разный эффект, от очистки организма от только что зародившегося плода до полноценного выкидыша… Обычные женщины сопротивляться действию яда не могут – что на поздних сроках может привести к смерти как ребенка, так и матери; но у заклинательниц есть способы перенаправить ци на защиту плода – а там все зависит от силы Золотого Ядра. Наверное, кто-то уровня Мадам Цзинь мог бы справиться с ядом и вовсе без последствий, в то время как Цинь Су ждала бы гарантированная смерть.       Цзян Яньли не повезло трижды: яд подлили ей под самый конец беременности, уже на девятом месяце; заклинательницей она сама по себе была не ахти какой; а Цзян Вань Инь в этот же период времени слег с ранением и прибыть в Башню Кои не смог по независящим от своего желания причинам.       Отличный расчет – вполне в духе Яо, стоит признать. Тонко и на него никто не подумает, даже немного обидно, что это действительно был не он. Вопрос – почему Цзысюань тоже думает, что это не он? (И подумал бы он так же, если бы за убийством Цзян Яньли все же стоял Мэн Яо, или закон подлости, наоборот, подтолкнул бы его к обвинениям?)       Цзинь Гуанъяо даже не поленился спросить, чисто из любопытства, на что получил честный и прямой ответный вопрос – а зачем тебе избавляться от младенца и его матери, если сам ты не наследник, собственного ребенка у тебя нет, а союз с Юнь Мэн Цзян не будет расторгнут хотя бы потому что никто в целом мире не уверен, точно ли Глава Цзян разорвал отношения со Старейшиной И Лин, или, в случае чего, злой-презлой темный заклинатель опять приведет свою армию мертвых Вэней в качестве веского аргумента в пользу Саньду Шэншоу.       Крыть было нечем. Ну, кроме планов Цзинь Гуань Шаня на Стигийскую Тигриную Печать, но это явно не та информация, которую следовало вот так с ходу разглашать (Очень сильно позже, гладя в глаза озлобленного на весь мир Су Юаня, Гуанъяо понимал, что, кажется, очень даже зря).       Вот так Лянфань-цзюнь втянулся в расследование смерти Цзян Яньли, попутно продолжая работать над планом Главы Цзинь по захвату мира (сам Цзинь Гуань Шань, к слову, на смерть невестки даже внимания особого не обратил – внук жив и ладно, значит, Цзян Вань Инь не рыпнется, а женщину сын себе новую заведет, если захочет) и потихоньку воплощая собственные идеи по упрочнению своего места в Башне Кои. Как и ожидалось, активная и почти открытая дружба с прямым наследником принесла свои плоды – кое-какие дверцы золотого лабиринта приоткрылись и для его любопытного носа, и даже Мадам Цзинь, по мере сил помогающая сыну с поиском виновных, перестала так активно распускать в его сторону руки и винить во всех грехах. Само расследование шло с переменным успехом – ни преступники не находились, ни место, где Цзысюань прячет настоящего Цзинь Лина. Логичное со стороны обеспокоенного отца решение – чем меньше людей знает тайну, тем в большей А-Лин безопасности, но недальновидное – ребенка-то в итоге потеряли.       Насколько Мэн Яо знал, Цзян Вань Иня в маленький семейный заговор тоже не посвятили – грозный Саньду Шэншоу носился с «Жуланем» так, будто это был его родной племянник, и знать не знал, что родственными узами там и не пахнет. Значит, либо Цзян Вань Инь скрывал в себе невиданное актерское мастерство (что заставляло все же задуматься о правдивости их с Вэй У Сянем ссоры), либо Цзинь Лина в Пристани Лотоса нет и никогда не было. Еще и это удивительно-вовремя случившееся ранение на ночной охоте… Гуанъяо предполагал, что оно могло быть частью плана злоумышленников – но могло и не быть, потому что больно сложные хитросплетения тогда получаются. Заманить Главу Ордена на охоту, подсунуть ему вместо одной тварючки другую, куда более опасную, параллельно этому отравить Цзян Яньли… Тянет уже не на внутриклановую возню, а на что-то размером с замысел Цзинь Гуань Шаня. Или Вэнь Жоханя – что-то, что так или иначе повлияет на весь заклинательский мир в целом. Например, если бы Цзян Вань Инь не выжил, Пристань Лотоса бы пала, так и не успев даже отстроиться – просто потому, что от правящего клана никого бы не осталось, и кто бы ни пришел на замену Саньду Шэншоу, ни авторитетом, ни силой молодого главнокомандующего, засветившегося в первых рядах Аннигиляции Солнца, он бы не обладал. Это для высшего эшелона, других Глав и Старейшин Орденов, Цзян Вань Инь был вздорным мальчишкой, которым не так уж сложно управлять – для обычных людей и своих адептов он был таким же небожителем, как и любой другой могущественный заклинатель.       Но… Если бы Саньду Шэншоу погиб, то наследником Пристани Лотоса автоматически стал бы на тот момент еще нерожденный Цзинь Жулань. Какой смысл тогда был травить и Цзян Яньли, если она уже официально принадлежала клану Цзинь, а значит, и Юнь Мэн Цзян перешел бы во владение Цзинь Гуань Шаня как минимум до совершеннолетия мальчишки (не то чтобы Пристань Лотоса так долго протянула бы, конечно, разоренная и разобранная на дощечки жадным Цзинем)? Ответ, как полагал Мэн Яо, прост – ноги заговора растут не из Башни Кои. Если убить и Саньду Шэншоу, и Цзян Яньли, и Цзинь Жуланя, то заявить свои права на Пристань Лотоса Цзини не смогут. Как и Мэйшань Юй, которые могли бы вмешаться правом кровного родства с предыдущим Главой и его сестрой. Ничейная территория – и пусть злоумышленнику тогда не достанется вся Пристань, выгоднее приватизировать хотя бы ее часть, чем остаться совсем без ничего.       Из этой теории выходило, что Цзян Яньли и А-Лин были побочными жертвами, а клан Цзинь не был основной целью заговора. Но подтверждений ей не находилось, не смотря на видимую логичность – Цзян Вань Инь мало что мог сказать о той ночной охоте, а поскольку он выжил, то и никаких поползновений в сторону Пристани Лотоса замечено не было.       По другой теории, ранение Саньду Шэншоу было случайностью и злоумышленник воспользовался недееспособным состоянием Главы Цзян, чтобы провернуть отравление Цзян Яньли… Но тогда откуда заговорщик знал, что Цзян Вань Инь не сможет прибыть в Башню Кои? Юнь Мэн Цзян не кричали на всю Поднебесную о состоянии своего Главы. Непонятно.       Улик было преступно мало, а время утекало сквозь пальцы. Вскоре умер Цзинь Цзысюань – и, гуй побери, Мэн Яо был здесь совершенно ни при чем! Ну… частично. В спектакле грандиозной подставы Старейшины И Лин он участвовал, но брата не убивал. Зачем бы ему? Лично Гуанъяо живой наследник на тот момент был выгоден гораздо больше, чем мертвый – он еще не успел наложить лапы на фракцию Мадам Цзинь, в которой тайно вращался в рамках еще более тайного расследования смерти Цзян Яньли. Проблема была в том, что Гуань Шань тоже своего сына убивать не планировал – Цзысюань должен был оказаться не слишком тяжело раненым и уж точно живым. Обстоятельства к такому исходу вполне располагали – Призрачный Генерал же был свой собственный, контролируемый до последнего движения и даже не больно-то лютый, так, всего лишь особо удачный выверт больной фантазии Сюэ Яна, облаченный в вэньские шмотки. Что пошло не так, сказать мог только сам Сюэ Ян, а тот только ржал, маньяк малолетний, любезно помилованный Главой Цзинь за красивые красные глазки и исключительные таланты на стезе темного искусства – и ради грядущего второго акта спектакля.       Собственно, о сыне Цзинь Гуань Шань горевал тоже не слишком долго, мгновенно обернув ситуацию в еще большую пользу и наскоро перекроив остаток плана, выставив Вэй У Сяня еще большим злодеем, чем собирался изначально. Мэн Яо, искренне скорбящий по брату и старательно закрывающий глаза на шебаршение Цзян Вань Иня и Второго Нефрита Лань, неприятно этому факту удивился – если уж полностью родная кровь для этого человека значит не больше, чем расходный материал, то что говорить о бастарде?.. Впрочем, внутренний раздрай совершенно не помешал Гуанъяо отработать план без задоринки. С родственными чувствами можно разобраться позже, Цзинь Гуань Шань никуда не убежит, а вот Старейшина И Лин может и ускользнуть из любезно расставленной для него ловушки. Действовать нужно было быстро. В том числе стоило дополнительно перетянуть на свою сторону Цзэу-цзюня и подбросить ему мысль, что неплохо было бы задержать увлекшегося расследованием Лань Ванцзи – чтобы потом не пришлось оправдывать перед всем белым светом его попытки уберечь Старейшину И Лин от справедливого возмездия.       В итоге Вэй У Сянь погиб от рук своего шиди, а ценные изобретения и еще более ценные рукописи расползлись по Орденам в качестве трофеев, пополнив орденские коллекции ценностей, а кое-кому из мелких Орденов даже помогши улучшить материальное благосостояние, повысив их статус и рейтинг их невест на заклинательском брачном рынке (и не только мелких – те же Гу Су Лань вовсю начали использовать и распространять компасы зла и призывающие нечисть флаги). Без вести сгинул только главный приз – Стигийская Тигриная Печать, да призрачную флейту Чэньцин приватизировал Цзян Вань Инь, у которого снега зимой не допросишься, не то что принадлежащую Вэй У Сяню вещь выменяешь, как бы ни нужна она была в Лань Лин Цзинь.       Следующие несколько лет прошли спокойно – дети росли, неприятели умирали. Ускакал вершить кровавые дела Сюэ Ян, после чего слухи о героических подвигах Сяо Синчэня и Сун Ланя как-то резко заглохли. Впал в искажение ци Не Минцзюэ, чуть не захватив с собой на Небеса своего младшего брата. Надорвался во время весенних игр Цзинь Гуань Шань (Мэн Яо все еще гордился получившейся иронией). Зачахла «от горя» Мадам Цзинь, так и не смирившаяся с тем, что ее настоящий внук сгинул без вести, а его место занял купленный за пару монет сыночек шлюхи (еще один, ага-да, клан Цзинь стал приютом для выползков из ивовых домов). Выполз из «уединенной медитации» Лань Ванцзи. Цзян Вань Инь, отстроив наконец Пристань Лотоса и облегченно по этому поводу вздохнув, перестал быть похожим на лютого мертвеца не первой свежести и стал похожим на мертвеца-только-что-мяукало. То есть, выглядел Глава Цзян все еще паршиво, но уже стало заметно, что спит он больше пары часов в неделю. Возможно, даже не за рабочим столом. Не то чтобы Лянфань-цзюнь сильно от него отличался.       Ни настоящего Цзинь Лина, ни убийцу Цзян Яньли найти не получилось – на плодотворное расследование элементарно было упущено время. Следы затерлись, ниточки оборвались, виновные растворились в толпе.       Но это не значило, что Мэн Яо о них забыл.       Цинь Су, святая женщина, ниспосланная Небесами в этот грешный мир, второго ребенка приняла со стоицизмом истиной Хозяйки Ордена Заклинателей. «Жуланя» Мэн Яо было откровенно жаль – в ребенке он видел самого себя. Только этому цзиньскому ублюдку повезло и добрый родственник купил его для своих интриг, попутно подарив любящую ни о чем не подозревающую семью, деньги и статус второго молодого господина (Жусун все-таки стал наследником сразу же, как только пост Главы Цзинь перешел к Лянфань-цзюню), а Мэн Яо пришлось прогрызать свой путь наверх зубами. Ненависти и зависти у старшего ублюдка не было – наоборот, А-Яо привязался к парнишке не меньше, чем к родному сыну, благо, частично посвященная в тайну Цинь Су (легче было сказать правду, чем дать жене повод сомневаться в своей верности – милая Цинь Су, конечно, не Мадам Цзинь, и тем более не Пурпурная Паучиха, о которой Мэн Яо был наслышан, но беспочвенно злить любимую женщину… Только в собственной постели Цзинь Гуанъяо врага-то и не хватало) его поддержала, а Цзян Вань Инь, некоторое время поплевавшись молниями, смирился.       А потом умер Жусун. И, опять же, Гуанъяо отношения к этому не имел! Да, Жусун был плодом инцеста. Да, какие-то отклонения в развитии у него с возрастом, несомненно, проявились бы. Но по той же логике, приснопамятный Вэнь Чао – дитя люби Вэнь Жоханя с ослицей, не меньше, а Главу Вэнь почему-то в зоофилии никто подозревать не спешил. Никаких слухов о настоящем отце Цинь Су по Поднебесной не гуляло, общих родственников у них по факту тоже только одно поколение – Гуань Шань. Матери разные, родословные матерей не пересекается – где благородная мадам Цинь и где бордельная шлюха. Все должно было обойтись минимальными потерями, и Мэн Яо собирался действовать строго по обстоятельствам. Он любил своего сына, даже если бы он не годился на должность наследника – всегда есть Жулань или еще кто-нибудь. Назначить наследника не кровной преемственностью, а, например, по результатам экзамена будет, конечно, скандалом, но выходом. Или доверенного помощника к сыну приставить. Или Жуланю. В общем, ну незачем было ему убивать ребенка своей любимой женщины, особенно с учетом того, что ощутимых внешних патологий лекарями не замечено.       В этом случае найти виновников оказалось просто – и умирали они долгой, мучительной смертью. Цзинь Гуанъяо даже не пожалел поделиться с Сюэ Яном по старой памяти подопытным материалом – как будто выследить этого придурка так уж сложно, честное слово – он как раз творил какую-то непонятную полуживую жуть из несчастных жителей Города И. Жителей было жалко, заговорщиков – нет. Плюс, внимательно прошерстив все связи и документацию восставшего против идеи Смотровых Башен Ордена, Цзинь Гуанъяо показалось, что он увидел тень того, старого дела… Дела о смерти Цзян Яньли. Но нить оборвалась, стоило только чуть сильнее за нее потянуть – Су Шэ вернулся с задания ни с чем. Гуанъяо его не винил. Слишком много лет прошло…       Подумал он тогда огорченно, полностью сосредоточившись на Жулане. Цинь Су тоже замкнулась, отдав все свое материнское внимание дважды приемышу. Они с женой в ту пору много говорили – о себе, друг друге, жестокости судьбы. Естественно, со стороны Цинь Су всплыл вопрос о втором ребенке – Жулань это, конечно, хорошо, но нормальные мужчины обычно хотят видеть своим преемником родного сына. Тема была скользкой, и, несмотря на то, что Гуанъяо мог бы с легкостью ее избежать, он предпочел поскользнуться. Несколько лет в качестве жены Верховного Заклинателя наглядно показали, что Цинь Су, может, и не создана для дворцовых переворотов и управления собственной фракцией, но секреты мужа хранить умеет – о тайне того же Цзинь Жуланя не знал никто, кроме них двоих и тех, кого Гуанъяо посвятил лично. Новости о близком кровным родстве Цинь Су приняла… тяжело. Были истерики, были обиды, были тошнота и нежелание жить дальше. Но они справились, пусть не сразу и со скрипом. Вопрос об еще одном ребенке больше не поднимался, а официальным наследником Цзинь стал малыш Жулань, на радость Главы Цзян (или раздражение – Мэн Яо так и не понял, как интерпретировать ту гримасу, которую скорчил Цзян Вань Инь. Что-то среднее между гордостью за племянника и огорчением, что теперь забрать его в Пристань Лотоса не получится никак).       …когда Жулань умер, «случайно» упав с одной из многочисленных лестниц в Башне Кои, Цзинь Гуанъяо молча пустил Цзян Вань Иня по следу заговорщиков (по крайней мере, это было безопаснее, чем отбрехиваться от Главы Цзян самому – тот, лишившись «последнего» члена своей семьи, окончательно слетел с катушек, и попадаться ему под горячую руку означало гарантированно лишиться головы). Внезапно получилось выйти и на убийц Цзян Яньли – кое-кто ну очень хотел повысить статус своего ставленника, ребенка одной из побочных ветвей клана Цзинь. В очереди на наследование юноша, на тот момент уже семнадцатилетний, даже с учетом смерти Жуланя едва ли дотягивал до первой пятерки, но учитывая продуманность его ближайших родичей… Гуанъяо тоже до титула наследника добрался не в пятнадцать. И ведь так хорошо сидели прямо под носом, а! Мэн Яо даже ни сном, ни духом – ну, то есть, за невинных барашков он этих товарищей не считал, мелкие прегрешения тоже отслеживал, но настолько глобальной интриги от них не ожидал. За что и поплатился жизнями обоих своих детей… Можно сказать, даже трех, ведь настоящий Цзинь Лин тоже сгинул по их вине.       Саньду Шэншоу, попутно узнавший о неестественных причинах смерти своей возлюбленной сестры (чем думал Цзысюань, скрывая эту информацию от всего мира, Мэн Яо так и не понял – хотя, с другой стороны, в те времена затурканный войной, работой, проблемным братом и интригами Гуань Шаня Цзян Вань Инь мог бы наломать таких дров, что упокаивать всем миром пришлось бы не Старейшину И Лин, а Главу Цзян), зверствовал долго, ярко и больно для всех причастных. Сюэ Ян с новым материалом на эксперименты обломался – мокрого места от заговорщиков не осталось, Гуанъяо только следы флегматично подтер и выразительно клацнул зубами в сторону остального Ордена, красноречиво пообещав за еще одну такую выходку сравнять всех недовольных с землей.       Всех заинтересованных проняло.       Говорить, что настоящий Цзинь Лин все еще может быть жив, Гуанъяо не стал. Смысла в откровениях не видел никакого – во-первых, ребенка уже не найти, во-вторых, Цзян Вань Инь не поленился бы за такие новости сравнять с землей самого Мэн Яо, в-третьих, вряд ли бы Главу Цзян хоть сколько-нибудь успокоили бы новости о том, что шесть предыдущих лет он нянчил подкидыша. Цзян Чэна было по-человечески жалко.       Себя, как полагается, было еще жальче.       А потом Цзян Вань Инь вякнул что-то про подставу в обстоятельствах смерти Цзинь Цзысюаня, и Гуанъяо пришлось экстренно сворачивать лавочку, пока жалеть себя не пришлось посмертно.       Саньду Шэншоу, напившись крови виновных и распугав своим злобным видом половину Поднебесной, удалился обратно в Пристань Лотоса, где и засел безвылазно, породив тысячу и один слух про «страх и ужас Юнь Мэн Цзян». За пределами Юньмэна Цзян Вань Иня видели редко, но, как говорится, метко – или на Собрании Кланов, где тот заседал мрачной тучей, одним грозовым взглядом затыкая даже Главу Яо, или на охоте за темными заклинателями, шкуру с которых живьем спускали не в переносном смысле, а самом что ни есть прямом. Саньду Шэншоу плавно двигался к славе и жестокости Вэнь Жоханя – Цзинь Гуанъяо начинал понимать отца, крутившего хвостом перед последним Главой Вэнь, как шлюха перед клиентом. Легче сразу прикинуться своим и огрести по минимуму, чем потом соскребать остатки своего Ордена и себя самого от ближайшей горизонтальной поверхности.       На счастье, в мировом господстве Цзян Вань Инь заинтересован вроде бы не был – Гуанъяо на всякий случай «по-родственному» периодически захаживал к нему в гости и ничего подобного не замечал. Главное, опять его не раздраконить, а то тот факт, что Главе Цзян нужна причина, чтобы начать зверствовать, никого не спасет, если такая причина вдруг найдется.       По закону подлости, причина нашлась. Еще через семь лет, в Ордене Молин Су, куда Гуанъяо завернул исключительно ради поддержания дружеских отношений с Су Шэ. «Причина» смотрела на Главу Цзинь злобным взглядом ореховых глаз и была уменьшенной копией Цзян Вань Иня с примесью цзиньских генов. Цзинь Лин.       Настоящий.       Искренне считающий себя Вэнем и все предыдущие тринадцать лет воспитывавшийся в Гу Су Лань.       Цзинь Гуанъяо чуть не сел там же, где стоял, схватившись за сердце и голову одновременно – Лань. Приемный сын Лань Ванцзи. Племянник Эр-гэ. Все это время Цзинь Лин был так близко… только руку протяни. Конечно, не то, чтобы Цзинь Гуанъяо прям кровь из носу нужен был этот ребенок, по большей части, поиски Цзинь Лина всегда были сделкой с совестью, а не с разумом, но… По самолюбию било прямо-таки кувалдой.       Хотя странно – Сичэнь-гэ никогда племянником не хвастался. Нет, ну, хвастаться, понятное дело, запрещено, но мальчишка же одногодка Жуланя и чуть-чуть старше Жусуна! Если даже познакомить их было нельзя, ради укрепления дружбы между Орденами… Мэн Яо вообще с трудом мог припомнить чтобы Сичэнь-гэ упоминал, что у него есть племянник. Да и Лань Ванцзи, этот гордый отец-одиночка, гораздо чаще обитал где угодно, но не в родном Ордене, и ребенка рядом с ним никто никогда не замечал… И во время своих визитов в Облачные Глубины Мэн Яо сталкивался только с первым учеником клана – Лань Цзыньи (который тоже обнаружился в Молин Су – чуть менее злобно настроенным к миру), но никогда – со своим племянником по клятве.       В принципе, если так подумать, это было логично – если мальчишку дружно считают Вэнем, то у Гуанъяо могли быть все шансы опознать в «облачном» Лане представителя уничтоженного клана, не зря же он столько времени провел в Цишань Вэнь.       Ну, он и опознал.       Цзиня.       Который считает себя Вэнем. Откуда Лань Ванцзи вообще мог взять малолетнего Вэня, если он год в постели валялся и еще два медитировал в запертой цзинши?!       Разговор с Су Шэ по поводу новичков в клане расставил все на свои места, и Цзинь Гуанъяо срочно захотелось приложиться головой об стол. Мальчишка сказал, что в Орден его принесли совсем грудничком. Младенец-Вэнь, которого принес Лань Ванцзи. Лань Ванцзи, который накануне своего наказания был на Луанъцзан. На Луанъцзан, где единственный «Вэнь Юань» ну никак не мог быть грудничком – Мэн Яо специально поднял архивы и проверил, что «Вэнь Юаню» с тропы Цюнци на момент Осады должно было быть уже года три. Ну, разве что мальчишка – сын Вэнь Цин… Ага, ребенок не слезающей с горы девы Вэнь – с лицом самого цзиньского Цзиня. В сына Цзян Вань Иня поверить бы еще можно было, но эти типично-цзиньские черты…       Вывод напрашивался только один.       Цзысюань спрятал своего сына на Луанъцзан.       Тупее варианта Павлин придумать не мог – Мэн Яо стыдно, что они родственники. Он вообще забирает все свои слова назад, в павлиньей черепушке мозгов не было совершенно, и то, что Цзинь Лин явно мальчик поумнее своих родителей, явно заслуга Цзян Вань Иня… и самого Мэн Яо, они же тоже родственники.       Спустя где-то неделю после обнаружения мальчишки в Молине, Лань Сичэнь попросил у Главы Цзинь помощи в поисках двух пропавших без вести малолетних адептов – первого ученика и приемного сына Ванцзи. Цзинь Гуанъяо сочувственно поохал и заверил старшего брата, что обязательно примет меры (например, предупредит Су Шэ усилить бдительность, благо, Молин Су не впервой укрывать у себя полезных Лянфань-цзюню людей), попутно выспросив ланьскую версию событий. Цзэу-цзюнь со скорбным видом признался, что никто не понял, что случилось – плановая ночная охота в окрестностях Цайи даже ночной-то не была, мальчишек днем сводили в леса, показать живьем тварей, которые по ночам обычно спят, плюс провести практикум по ориентированию в лесу. Переночевала группа в гостинице на окраине города – тоже ничего необычного, традиционный отбой в девять вечера никто не отменял… А на утро двух детей не досчитались. Поиски по жетонам-пропускам привели к озеру Билин, но ни живых, ни мертвых детей обнаружить не удалось. Пока что все надеялись на лучшее – мальчишек могли украсть люди или демоны, или они сами могли нарушить правила и пойти прогуляться (за обоими юношами образцового поведения не замечено, особенно, стыдно признаться, за А-Юанем, который уже не раз получал достаточно серьезные наказания за свои проступки), в результате вляпавшись в передрягу и заблудившись… В общем, вариантов много. Мэн Яо, уже прекрасно знавший от Су Шэ и о шрамах на спине «Юаня», и о «прогулке под луной», старательно строил пораженный вид и цокал языком, соболезнуя брату и заверяя его, что Лань Лин Цзинь сделает для поиска детей все возможное.       Мальчишек не нашли. А-Юань, взявший орденскую фамилию Су, не хотел иметь с Облачными Глубинами ничего общего, радостно и совершенно по-детски возясь с Феей – угольно-черной собакой-оборотнем, подаренной юноше Главой его нового Ордена (по факту это был подарок Цзинь Гуанъяо, прознавшего о любви парнишки к собакам). А-И, тоже сменивший фамилию на Су, первым учеником Молин Су не стал, но, осознавая примечательность своей мордашки, не очень-то и стремился в ближайшие несколько лет заниматься делами, которые подразумевают под собой взаимодействие с другими Орденами. Это А-Юаня в лицо знали только адепты Гу Су Лань, а вот бывший первый ученик сам себя загнал в ловушку, однажды решив последовать за другом. Но, не скованный бесконечными правилами и не испытывающий вину за прилетающие А-Юаню наказания за их общие выходки, Су И мог вдохнуть полной грудью и заняться чем-нибудь еще. Например, чтением запрещенной в Облачных Глубинах литературы.       Тайну о том, что Су Юань на самом деле никакой не Вэнь, а очень даже Цзинь, Гуанъяо продолжал хранить при себе, раскрыв ее только перед Су Шэ – тот никогда не был не таким уж слепым, чтобы не заметить семейное сходство своего покровителя и своего же молодого адепта. Разрушать картину мира самого А-Юаня толку не было – ну узнает он правду, и что с того? В Лань Лин Цзинь хода ему нет – «Цзинь Жулань» уже семь лет как мертв, и объявлять его чудом ожившим было бы максимально глупым решением. Приводить в Орден очередного «бастарда» занятие тоже бессмысленное – во-первых, если уж приводить, то разве что с целью объявить его наследником, а Су Юань этого явно не хотел. Хотя гордость у него явно цзиньская – этот вздернутый до Небес нос, эти сурово поджатые губы… И цзянское желание сделать так, как хочется, а не так, как надо или выгодно. Чисто ради того, чтобы потом с гордым видом обозревать последствия – ну, Гуанъяо даже не очень удивлен, что у Ланей мальчишка отхватывал за каждый косой взгляд. А во-вторых, вопросы к «бастарду» появятся со стороны Гу Су Лань, и перспектива гадкой ссоры с Эр-гэ Гуанъяо как-то не впечатляла. Опять же, придется с родственными связями разбираться, мальчишка же официально записан в ланьских клановых книгах как «облачный»… И Лань Ванцзи лично мог палки в колеса вставить, заявившись не в том месте не в то время… В общем, овчинка явно не стоила выделки, тем более, Су Юаню вполне неплохо и Вэнем жилось, незачем добивать его четвертой клановой фамилией (три из которых принадлежат Великим Орденам – всем благородным господам на зависть, такую чистую заклинательскую родословную еще пойди сыщи).       …в-третьих, в случае всяких непредвиденных обстоятельств, можно будет сделать вид, что Гуанъяо тоже ничего не знал и понятия не имел об истинном происхождении малолетнего беглеца. Авось прокатит.       А в последний год вокруг Лань Лин Цзинь началась какая-то свистопляска. Сбежал из своего заточения, где ему прекрасно сиделось все шестнадцать лет, Вэнь Нин, объявившись на горе Дафань и тут же испарившись вновь. Выполз из своего почти десятилетнего юньмэнского уединения Цзян Вань Инь – причем в компании Мо Сюань Юя, засветившегося на той же горе Дафань и за несколько дней до этого сбежавшего из родной деревни Мо, подвергшейся нападению проклятой руки (о которой Мэн Яо рассказал Цзэу-цзюнь, завуалированно жалующийся на сильную темную тварь, запертую нынче в минши). В Цинхэ, недалеко от некрополя клана Не, где Гуанъяо в свое время спрятал ноги Чифэн-цзюня, отмечена непонятная активность. У адепта Молин Су, посланного в Юэян перепрятать торс Не Минцзюэ, чуть этот самый торс с боем не отобрал Лань Ванцзи, благо, парень успел сбежать и не засветить свое лицо. С концами где-то сгинул Сюэ Ян, и как бы не от рук Саньду Шэншоу, а то видели Главу Цзян как раз неподалеку от Города И… Совет Кланов радовал видом Чэньцин, заткнутой за пояс Мо Сюань Юя, и кровожадным взглядом Цзян Вань Иня…       Что ж, радовало в этой ситуации только то, что юньмэнская парочка, состоящая из главного ужаса темных заклинателей и главного ужаса всех приличных людей, не заявилась прямым ходом в Ланьлин, а несколько месяцев моталась по всей Поднебесной, тыкаясь из угла в угол и гуй знает что вынюхивая. В принципе, Гуанъяо догадывался, что они ищут – то же самое, что он сам несколько лет к ряду искал, а обнаружил у себя под носом. А значит, раз они еще не пришли вытряхивать из Мэн Яо душу вместе с чистосердечным признанием, существовал нехилый такой шанс, что тихушник-Цзысюань в свое время не посвятил Вэй У Сяня в детали своей деятельности, просто молча спихнув ему ребенка и умотав обратно в Башню Кои, соответственно, еще есть шансы сделать вид, что он не при делах.       Лянфань-цзюнь устало вздохнул, перечитал отчет в шестой раз и поднял расчетливый взгляд на Су Юаня, в своей черной одежде без опознавательных знаков и с забранными в тугой пучок волосами напрочь сливающегося с вечерними тенями в дальнем углу кабинета Верховного Заклинателя. Пожалуй, перед тем, как отправлять кого-то из людей Су Шэ в Цинхэ, по следу заказчика Бицао, стоит поговорить с мальчишкой начистоту.       Узнать, хочет ли он, чтобы его нашли.