на полной скорости не так больно

Когда Хэнк с очень довольным лицом протягивает ему кроссовки, у Кисы внутри все обрывается. Он в который раз клянется, что к бухлу и наркоте больше не притронется. — Это тут откуда возникло? — с подозрением спрашивает Киса. Хэнк смеется: — Ты бы меньше употреблял, может, помнил бы что-нибудь! Сходил, забрал твои тапки у этого придурка. Киса холодеет. Уебки на то и уебки, что не умеют завалить ебало. Соответственно, Хэнк, пока ходил, наслушался, даже если и не хотел. У Кисы нет особо претензий к той вписке. Пьяный гей-секс — он такой, ни на какие нежности рассчитывать не приходится. Больно, но адреналина столько, что каждый раз, протрезвев, он решает — стоило того. Правда, это не мешает при виде знакомых лиц делать большой крюк и переходить на другую сторону дороги. Да Киса просто спалиться не хочет. Но вот к тому, что Хэнк все видел — к этому претензии есть. Не только к себе — какого хуя нельзя было хотя бы штаны на него натянуть? Увидел кровь и испугался? Ссыкло ебаное. А теперь это ебаное ссыкло все рассказало Хэнку. Киса представляет, в каких подробностях, и обливается потом. — Чо, научил он тебя премудростям с высоты своего возраста? — отшучивается Киса и забирает кроссовки. — От души, я уже думал, что ноги выкидывать придется. — Да чему он там научит, — отмахивается Хэнк, — Пошел он нахуй. С последним Киса согласен, с первым — не очень. Все-таки Хэнк как был девственником, так и остался. — Кис, я подумал хорошо, — начинает Хэнк, и Кисе сразу хочется нажраться с самого утра. Ничего хорошего от Бориных раздумий по определению быть не может. Думать тоже надо уметь. Вот Киса умеет. Не всеми мыслями, правда, стоит делиться. Этого Хэнк тоже не отсекает. — Я подумал, ты же был трезвый почти, если ты еще хочешь — ну, я буду рад, конечно. Каждое слово выливается на Кису ушатом холодной воды. То есть он наслушался чего-то такого, что теперь шкварить его уже не боится. Все про него понял. Ну правильно, чего его жалеть. Киса, вон, самого себя не жалеет. Но к сочувствию Хэнка… К этому он привык, как к наркоте. Потому что это было единственное сочувствие на всем белом свете. Да с чего ты взял, что ты его достоин, вздыхает Киса и натягивает лыбу. — Че, прямо тут, Хенкалина? — он обводит взглядом школьный двор. — Сюда из кабинета директора окна выходят, так-то. Хотя… Звучит даже весело. — Может, — Хэнк опускает глаза. Смущается, умиляется Киса и ждет. — Может, у меня? — выдавливает, наконец, Хэнк. Киса закатывает глаза. Стоило так мяться, чтобы потом выдать такую чушь. — Чтоб твой папаша меня за жопу схватил? Хочешь на нары меня сбагрить? А еще прикидывался, что за очко мое переживаешь! — Да ну Кис, да даже если что-то — он не станет! — смурнеет Хэнк. Вечно он выгораживает этого мента обоссаного, как будто Киса неправ, что тот только и ждет, как ему какое-нибудь дело пришить. Чтоб не развращал ему сыночка. — В общем, я сказал, — заключает Хэнк, — Я не хочу на базе. Слишком стремно, что увидят. Киса пытается не показать, как его задевают эти слова. Ну ладно. У него ведь в любом случае нет права голоса. Просто делать все, что Хэнк попросит, чтоб он не бросил его в этом ебаном мире одного. Даже позориться перед его родаками. Они идут к Хэнку сразу после школы, и Киса благодарит всех богов, что их никто не встречает. Они проходят в комнату, и воцаряется неловкое молчание. Хэнк, конечно, вообще не планирует разбираться, так что Киса сам его засасывает. Интересно, Хэнк хоть подрочит ему потом, или придется самому разбираться. Главное, в ванную чтоб не идти… Киса опускается на колени. Ему очень неловко, и он не знает, возбуждает это Борю или наоборот. Наверное, нет, а то связался бы с кем-нибудь поприличнее. У Хэнка уже стоит. Киса наклоняется и на пробу посасывает головку, и он закрывает глаза. Неважно, что ему там нравится, решает Киса. Просто надо сделать так красиво, чтобы выбора у него не осталось. Он медленно проводит языком по всей длине, нежно целует головку. Хэнк шипит что-то невразумительное. Киса довольно улыбается и берет член в рот. Получается заглотить целиком с первого раза. Он мысленно выдает себе медаль за первое место на конкурсе хуесосов и начинает двигаться. Не то чтобы у него правда дохуя опыта, но какой-то имеется. Да и вообще, не так уж это сложно, думает Киса и втягивает щеки. А в следующую секунду, конечно, давится. — Блять, — он быстро слезает с хуя и пытается откашляться, — Подожди, не уходи никуда, я щас… — Куда я уйду-то из своей квартиры, долбоеб? — Киса слышит встревоженный голос, и Хэнк тут же садится на пол рядом. Да куда угодно, хочется ответить Кисе. Куда-то же вы все уходите. Но он только кашляет. Когда он восстанавливает дыхание, Хэнк вдруг тянется к его губам, и Киса в шоке отшатывается в сторону. — Да блять, Кис, не рыпайся, — Боря притягивает его за макушку и все-таки целует. Осознание того, что Хэнк тоже относится к этим муткам серьезно, накатывает стремительно. А понимание того, что Хэнк чувствует вкус собственной смазки, сметает все оставшиеся мысли. Киса правда старался делать так, чтобы Хэнку не за что было загоняться. Но тот только что похерил все его усилия. — Давай как раньше? — спрашивает Хэнк, отстранившись. — Тебе тяжело? — Ну уж нет, — лыбится Киса, — Хуй тебе. И снова насаживается на член. Хэнк кончает очень быстро и запускает руку ему в штаны. — Я потом, ладно, в следующий раз, ты же не обидишься? — бормочет он. Киса угукает, не особенно вникая в смысл. Его тоже накрывает. Боря еще раз целует в губы, и Киса лезет обниматься, а потом кладет голову Хэнку на колени. Он так его любит. Как вообще такое выдержать? Кисе кажется, что никак. Значит, он один любит так сильно на всем белом свете. А это очень тяжело. — Мне так с тобой хорошо, — шепчет Киса Хэнку на ухо, — Пиздец как хорошо, Борь. Не может же он раскидываться признаниями. Кажется, Хэнку окей — он кивает и целует в макушку. Они перебираются на кровать и все так же лениво целуются. — Кис, — бормочет Хэнк, — Давай встречаться. По-нормальному. — Мне для этого нужна пизда, — ржет Киса, — Че за пидорские подкаты? — Я серьезно, — Хэнк толкает его в плечо. — Не ходи больше на вечеринки. Все, что тебе нужно, я тебе дам. Да ничего мне кроме тебя не нужно, улыбается Киса и кивает. Ему хорошо и спокойно. Хэнк не хочет прострелить ему лоб, не хочет выгнать его спать на скамейку на улице и не хочет, чтобы Киса сосал чужие хуи. Значит, волнуется за него по-прежнему. А то, что не ответил, что ему тоже пиздец как хорошо — ну, может, ответит когда-нибудь. ***шутка-минутка*** Киса специально дожидается, пока все разойдутся по комнатам, и все равно по пути в туалет слышит: — Ну-ка, пойди сюда! Он демонстративно заходит в туалет, ссыт, даже моет руки! И только потом заглядывает в кухню, где сидит очень мрачный Константин Анатольевич. — Че? — устало интересуется Киса. — Я без дозы, шмонайте, сколько хотите. — Вы чем занимаетесь? В моей квартире, блять! Совсем охуели, парни? Киса чувствует, что краснеет до слез. Ну, он Хэнку говорил, а тот не верил. А отдуваться-то кто будет? Ну не Хэнк, конечно. — Он когда тебя притащил, — морщится Константин Анатольевич, — Я, по-твоему, за двадцать лет на следы изнасилования не насмотрелся? Послушай меня внимательно, если ты и моему сыну что-то сделаешь… — Да блять! — Киса закрывает глаза рукой. Отдает себе отчет, что остальное лицо перекошено в гримасе ярости, ну и ладно, главное самому не видеть реакцию на свои слова. — Да блять, это моя была! Выговаривать это все невыносимо, но Киса понимает, что сам бы на месте Константина Анатольевича с ума бы сошел от беспокойства. И доебался бы с этим до сына. — Да я бы пальцем не тронул! Это больно, блять, очень! Киса отходит к окну, продышаться. Константин Анатольевич никак не комментирует его откровения. Спрашивает только: — Заявление не хочешь написать? — Да я че, совсем ебнутый, что ли? — возмущается Киса. Его захлестывает стыд. — Константин Анатольевич, не говорите с Хэнком об этом, — скулит он, — Я не трону, просто, пожалуйста… Киса прекрасно знает, в каких выражениях Борин отец о нем отзывается. Если он в таком ключе будет говорить об… Его ориентации… Кого Хэнк поддержит? Да уж точно не его, а папашу родного. — Я в ваши дела лезть не собираюсь, — хмурится Константин Анатольевич, — Если будете осторожней себя вести. Сядь. Киса плюхается на табуретку, и он протягивает пачку сигарет. — Покури. Это настолько похоже на заботу, что у Кисы не сразу получается затянуться — сжимает горло. Он курит, глядя в окно, а потом, не сказав ни слова, выходит из кухни. Наутро Константин Анатольевич говорит только: — В школу опоздаете, олухи! — и Киса благодарен ему до безумия.