Третий не лишний (по мнению этого самого третьего, которого никто и не спрашивал)

      Сергей едва не давится скопившейся во рту слюной, когда на очередном выбивающем дух толчке со стороны Дмитрия Сергеевича он также чувствует то, как в его левой руке, впившейся сейчас в край стола, кто-то начинает копошиться. Ну то есть что значит «кто-то»? Он прекрасно знает, кто.       С трудом отцепив руку с перчаткой, он поворачивает ее ладонью к себе, чтобы уже отругать в край обнаглевшего напарника, но тот его опережает:       — Не могу поверить, что вы снова делаете это при живом мне! Пусть и относительно живом, но тем не менее…       Волшебник позади смеется, и от этого бархатного звука П-3 на миг забывает про всякое раздражение, прикрывая глаза от удовольствия уже не только физического, но и душевного.       — Харитон, но ведь никто не заставляет тебя на это смотреть. Я для того и установил в перчатке спящий режим, чтобы ты мог в любой не угрожающий моему любимому агенту момент отдохнуть от него и бремени окружающего мира, — Сергей не видит, но отчетливо слышит добрую усмешку в его хриплом от возбуждения голосе. — Я ведь тебя хорошо знаю, как бы ты ни кичился своим образом отчужденного гения. Если бы тебе это действительно не нравилось, ты бы высказал мне свои претензии в ту же секунду, как эта мысль сформировалась бы в твоем полимерном мозгу, а не ждал для этого полгода.       Больших трудов Нечаеву стоит сдержать недовольный рык. Нашли, блядь, время переругиваться!       — Что ж, тут ты меня подловил, — признает свое поражение ХРАЗ, в чьем голосе, к вящему удивлению Сергея, тоже угадывается улыбка, хоть и едва уловимая. И внезапно снова обращается к едва соображающему Нечаеву. — К слову, не могу не отметить, что Вы проявляете прямо-таки чудеса гибкости, товарищ майор.       Даже удивительно, сколько ехидства способен выдать роботизированный голос.       — З-заткнись, ХРАЗ… — если бы лицо Сергея уже не было оттенка флага его родины, оно точно бы стало таким после скабрезного комментария этого полимерного говнюка.       Но ХРАЗ и не думает следовать его, вроде бы, вполне вежливому совету, приподнимая жгутики чуть выше, будто таким образом заглядывая старому другу в лицо:       — Ты удивляешь меня, Дима.       — Чем же это, позволь спросить? — Сеченов и сам теперь звучит удивленно, даже на время полностью останавливается, из-за чего Сергей мысленно клянет перчатку еще пуще прежнего. Но ему не остается ничего другого, кроме как покорно лежать, раздвинув ноги, и ждать, пока эти двое наговорятся. Довольствуясь пока лишь ощущением заполненности и тихо радуясь, что Дмитрию Сергеевичу хватило милосердия хотя бы остаться в нем.       — Я не помню, чтобы ты когда-либо проявлял интерес к мужчинам, да и с женщинами ты тоже всегда держался особняком. А тут вдруг привязался к собственному агенту, что делает за тебя всю грязную работу. К тому же вояке! Хотя со своими данными ты можешь заполучить себе практически кого угодно, в том числе твоего уровня.       Сергей непонимающе нахмурился. Это его только что так опустили…?       — И что же тебя так удивляет в этом? Я никогда не разделял твоей высокомерной тяги искать непременно равных себе. Мой П-3 меня полностью устраивает, он особенный, — на этих словах, буквально пропитанных нежностью, резко контрастирующей с формальным звучанием позывного и тем, как еще минуту назад он втрахивал Нечаева в стол так, будто от этого зависят их жизни, академик пропускает чуть влажные волосы Сергея сквозь пальцы, слегка массируя кожу головы, от чего тот мигом забывает свою прежнюю злость и довольно жмурится.       — О, это я уже успел заметить!       — Че ты сказал?! — не сдержавшись, все-таки подает голос приоткрывший один глаз Сергей, и смотрит на перчатку так, словно жалеет, что не имеет возможности позаимствовать у Вовчиков способность, благодаря которой смог бы испепелить сидящего в той засранца лазером. Благополучие собственной руки при этом его сейчас даже не заботит.       — Просто мысли вслух, — примирительно отвечает ХРАЗ и тут же добавляет. — Опишите свое состояние, товарищ майор.       — Нет, ну теперь ты точно издеваешься! — бурчит Сергей, все-таки вспыхивая пуще прежнего и недовольно смотря на него уже в оба глаза. — Ты и так все знаешь…       — Я может и да, а вот у товарища Сеченова такой возможности нет. К тому же я считываю только физические и химические реакции в вашем организме, говорящие сейчас о крайней степени сексуального возбуждения. Это простая физиология. Меня же интересует, что вы непосредственно думаете в этот момент.       — Я думаю, ах! — явно специально Сеченов решает возобновить фрикции именно тогда, когда тот начал говорить, от чего Сергей давится стоном и на миг роняет голову, пряча глаза в изгибе локтя правой руки. А когда майор с большим трудом все-таки вновь поднимает ее, он смотрит на ХРАЗа настолько хмуро, насколько это позволяют его живущие словно своей жизнью брови, ломящиеся в унисон с каждой сладкой волной удовольствия. — Я думаю, что ты в край охуел. Такой ответ тебя устроит?       — Выбирай выражения, П-3, — рука шефа вдруг звонко шлепает его по заднице, вызывая у не ожидавшего это Нечаева стон смешанного с болью наслаждения. — Мой друг задал тебе вопрос. Да и мне, признаюсь, весьма любопытно, что ты сейчас думаешь…       — Ладно. Ладно. Хорошо, — бормочет тот в полубреду. Ебучие пироги! Его мозги уже буквально плавятся не хуже всего остального тела, а от него в таком состоянии еще и какие-то ответы ждут, пиздец! Впрочем, он может выложить все как есть. Все равно только об этом он сейчас и может думать, пуская слюни на стол. — Мне тоже хорошо. Очень. Хочу, чтобы вы не останавливались. Потому что люблю вас любым: добрым и злым, ласковым и грубым. Потому что я счастлив, когда вы занимаетесь со мной любовью так же сильно, как счастлив, когда вы просто пользуетесь мной, словно вещью. Вы моя жизнь, мой шеф, мой хозяин. Я сделаю все для вас. Что угодно! И вы знаете все это не хуже меня…       Он произносит все это практически скороговоркой, едва не задыхаясь от чувств, проглатывая окончания с каждым толчком или укусом в уже и так за последние полчаса истерзанную стараниями кое-чьих зубов шею. И ему даже как-то плевать, что все это слышит посторонний. Наверное, все-таки попривык к болтливому дополнению их странной парочки.       — Ну вот, было ведь совсем не сложно, не так ли? — жаль, правда, этому дополнению нельзя прописать в челюсть для профилактики излишней дерзости. — А что скажешь ты, Дим? Все-таки как-то невежливо оставлять подобное пылкое признание без ответа. Мы же тут все интеллигенты. Ну, на две трети так точно.       В отличие от до ужаса смущенного после своих слов и ситуацией в целом Сергея, шеф, отвлекаясь на миг на то, чтобы оставить чуть выше шрама на лопатке П-3 очередной поцелуй, гораздо легче и будто бы даже с энтузиазмом подхватывает игру, которую зачем-то вдруг затеял Захаров. Отнимая одну руку с поясницы майора, он вновь ерошит ему волосы пятерней, а после меняет угол проникновения так, что теперь головка его члена попадает по простате Нечаева всякий раз, как он толкается в него. Однако при этом академик специально замедляет темп до тягуче медленного, практически до полной остановки. Издевается.       П-3 недовольно мычит от недостатка фрикций, пытаясь самостоятельно подмахнуть бедрами, но в этом ему жестко отказывают руки Дмитрия Сергеевича. Он уже давно успел заметить, что несмотря на свою внешнюю элегантность, в них скрыта удивительная сила, раз шеф способен удержать его нижнюю часть тела на месте с тем количеством железок, что в него понапихано.       — Нет ничего, что бы он уже не знал о моем отношении к нему, — и тем не менее Сеченов явно не против все это повторить, сопровождая каждое предложение поочередно то толчком вперед, то практически полным отстранением от него. Будто пунктирной линией. — Я люблю то, насколько он податливый подо мной. Люблю, как он не признает авторитетом никого, кроме меня, готовый броситься на всех, кто в свою очередь недостаточно меня уважает, но сдерживается от этого под одним лишь моим взглядом. Люблю, как в нем восхитительно тесно, сколько бы раз я ни брал его. Если бы он не был мне так необходим в других делах, я бы не отпускал его от себя ни на шаг, — он прижимается к Сергею всем телом, замирает внутри, и тот беззвучно стонет, запрокидывая голову ему на плечо, отчетливо чувствуя внутри пульсацию его члена. — Будь это возможно, я бы сократил его обязанности до своей куклы, чтобы он всегда находился в полной безопасности рядом со мной и знал лишь то, как скакать на мне по ночам, а днями греть в себе мой член, пока я заполняю скучные отчеты или присутствую на видеоконференциях с пустоголовыми чиновниками из партийной верхушки, — последнее он шепчет непосредственно Сергею, щекоча бородкой заалевшее ушко. — Я тоже люблю тебя, мой мальчик. Ты у меня самый лучший. Мне не надо никого другого, кроме тебя.       На глазах Нечаева проступают слезы не то удовольствия от стимуляции, не то от этих слов.       — Я могу вывести на вашу полимерную сетчатку глаза то же, что вижу я, — вдруг предлагает ХРАЗ уже более привычным вежливым тоном, что придает ситуации лишь больше абсурда. Но Сергей только сглатывает и, к своему стыду, не задумывается ни секунды перед кивком.       — В-валяй…       В тот же миг помимо края стола, ХРАЗа и ясно-голубого неба за окном он также начинает видеть все, что происходит сзади, словно чуть правее кто-то поставил огромное, обхватывающее добрую половину поля зрения вертикальное зеркало. И в этом зеркале он видит себя, точнее свое лицо с подсохшими дорожками слез и горящими скулами. Свои до кровавых ранок искусанные не то шефа, не то его собственными зубами алые губы и то, как дрожат его влажные ресницы. Но самое главное: он видит тот самый взгляд Волшебника, столь интенсивный и тяжелый, от которого желавший тут же спрятаться от такого внимания Сергей неизменно забывал, что он, вообще-то, войну прошел, и не пристало, на минуточку, майору спецназа так робеть перед другим мужчиной. Вот и сейчас он с жалобным стоном роняет голову и прячет глаза в сгибе локтя, совершенно не отдавая себе отчета в том, что их «отражение» видит только он. Впрочем, Нечаев все равно готов поклясться в том, что перед тем, как снова выпрямиться, Дмитрий Сергеевич специально посмотрел на ХРАЗа, чтобы через того заглянуть ему прямо в глаза.       Решение закрыть их рукой неожиданно оказывается опрометчивым. Поскольку теперь ничто не отвлекает майора от того, что происходит позади. Левая рука, не являйся она целиком протезом, уже наверняка начала бы потихоньку затекать в таком положении, но на данном этапе Сергей не смог бы опустить ее, даже если бы она действительно полностью онемела, поскольку он оказывается моментально заворожен представшим перед ним зрелищем. Он где-то находит в себе силы приподнять ту повыше, от чего теперь видна лишь нижняя половина лица Дмитрия Сергеевича, чьи губы вдруг трогает ухмылка. Конечно же, такой умный человек, как он, моментально догадывается о причинах этого действия. И потому очень медленно вытаскивает член целиком, чтобы Серёжа увидел его, выглядывающего из-под как всегда неснятой рубашки и лишь приспущенных брюк, во всем своем великолепии. Такой аккуратный, влажный от смазки, с темной, поблескивающей на солнце из окна головкой, от одного вида которой рот Нечаева невольно вновь наполняется слюной. В своем положении он может видеть лишь его торс, свою поясницу и преступно красивые руки с закатанными по локти рукавами рубашки, что впились в полушария его ягодиц до белеющих вмятин на нежной коже, на которой потом точно останутся синяки в виде подушечек пальцев. Ну и, конечно же, он видит, а главное чувствует, кажется, каждой клеточкой своего тела то, как Дмитрий Сергеевич вновь врывается в него до самого основания.       Член шефа исчезает в его нутре с пошлым влажным звуком, чтобы не больше, чем на секунду выглянуть вновь и тут же вернуться в первоначальное положение. От этого зрелища вкупе с крышесносными ощущениями и совершенно бесстыдными звуками шлепков кожи о кожу, а также сдержанных стонов самого академика, Сергей и сам уже скорее жалобно мяукает под ним, давясь слюнями, чем стонет или даже поскуливает. Так что надолго его не хватает. Его настигает оргазм такой силы, что от этого не только подгибаются пальцы на ногах, но даже немного сводит челюсть, а дыхание на миг перехватывает, словно шею резко стянуло удавкой, давя в зародыше вышедший абсолютно немым вскрик.       Нечаев пачкает поверхность стола и мышцы еще некоторое время рефлекторно сокращающегося живота, так и не прикоснувшись к себе. И, сглатывая накопившуюся из-за категорически отказывающегося до этого закрыться рта слюну, загнанно дышит, отстраненно чувствуя, как следом Сеченов с рыком изливается в него, прикусывая холку, словно пес течной суке, но это мысленное сравнение для забывшегося в удовольствии П-3 столь же унизительно, сколь и заводит. Ему всегда окончательно сносит голову именно в этот момент, его самый любимый, когда тело становится настолько чувствительным внутри и снаружи, что он даже может ощущать, как нежные стенки орошает жемчужное семя его хозяина.       — Нет, нет, стойте. Пожалуйста, — почти в панике хрипло просит Сергей, стоит шефу лишь слегка отстраниться. Он накрывает правой ладонью чужую руку на плече, прося остаться. — Давайте еще немного побудем так…       — Как тебе будет угодно, — хрипло отвечают ему, гладя по волосам, словно послушную собачку. Даже хвалят на тот же манер. — Ты хорошо справился, Серёжа. Впрочем, как и всегда. Умница.       Но для Сергея нет ничего дороже этой похвалы. Ну, конечно, сразу после человека, которому та принадлежит. Он видит через второй «экран» с какой нежностью и любовью Дмитрий смотрит на него, когда ложится грудью ему на спину, поглаживая дрожащие плечи и целуя искусанную шею. Это ХРАЗ, на удивление, не комментирует. Кто бы мог подумать, что даже у такого мизантропа есть чувство такта не прерывать трепетный момент между двумя влюбленными людьми! Но вот когда все закончится, и тот откроет свою цифровую варежку…       Нечаеву понадобится вся сила воли, чтобы с благими матами не вырвать этого саркастичного засранца из перчатки методично, жгутик за жгутиком, и вдоволь на нем потоптаться.