Молоко с грогом.

Синий-синий воздух, серое дыхание, молочные, плотные клубки воздуха. «Зачем я здесь существую?» — крутилась мысль, как чертово цветочное колесо на огромном зеленом поле, с красными и желтыми лентами, которые развивались над головой. Выдыхая, кажется, что я в любую секунду могу просто исчезнуть. Не умереть, а раствориться, как будто меня здесь и не было. Дышу я — дышит и земля вокруг. Дышу я — дышат растения, каждая клеточка, каждый сантиметр. Значит, я и есть все вокруг. Получается, меня нет. Даже не вопрос, меня это не удивит, и я не смогу почувствовать эти мысли «как в первый раз». А хотелось. Это состояние подобно страху, вперемешку с восторгом, непониманием и экстазом. Осознание чего-то настолько необозримого, неизмеримого и великолепного. То, что нам не суждено понять, а только так, поглаживать сознание. — Сссссадхааа… — шепчу свое имя протяжно, медленно, согревая воздух вокруг. Я существую здесь совсем не одна, я есть у себя в тысяче копий, вариантов и дублей. С кем мне поговорить о себе? Не с собой ли я буду вести беседу? Не услышу ли я просто то, что хочу услышать? Где остальные персонажи этого бессмысленного романа? Слышать, слушать, слушаться, я не понимаю что застряло в моей голове. В списке еще два места силы. Нужно двигаться, не знаю какое сейчас время, часы бесполезны. Время не осознает, оно двигается ровно так, как мне нужно. Да, я все еще в системе управления, здесь нет момента отдыха или расслабления. Ты за рулем, хочешь ты этого или нет. Почему силы? Мы приходим в эти «особенные места» для того, чтобы пролить слезы, или постоять с пустой головой, не думать. «Не думать не думать не думать не думать» — какое жадное, плотоядное желание, мне хочется постоянно писать это везде, кричать об этом. Не хочу быть в своей голове, это ужасно тяжелое задание. Вернусь к слову «сила». Силы? А не самый слабый появляется там? Ищет, страдает в поисках? Признать, что ты настолько устал и отвернут от жизни, что стал слаб — вот же она! Вот она сила! Моя душа, Лира, говорит, что я путаю слова специально, чтобы она ничего не понимала, казалась глупее и проще. А я не умею разговаривать, я хочу просто петь словами, которые сами выходят из моей головы, из моей глотки. Вишудха моя, колесо и вихрь, сейчас уже не видна. Белый слон заблудился и просто не способен вырубить эту песнь. В словах есть послание, слово есть сила. Понятно? Мне тоже сейчас неясно. — Ты попробуешь? — Лира замотана полотенцами, старается все успеть. — Это почти готово, очень горячо, прошу тебя… Мне все равно, я пробую вкус, а не температуру. Она снова в делах, бегает, четвертой рукой погоняет себя по затылку. — Вкусно, наверное, — тяну край вафельной ткани — Ты замоталась, давай все по очереди. Суп? Отлично, убирай белье, стирка зря не должна пройти, все в бульоне будет. Она смотрит на меня буквально своим носом, вздернутым, мокрым, идеально белым и мягким. Он забрал все внимание, далеко впереди, как будто заранее выдает все ее намерения. — Надо все успеть, это просто оптимизация, — уверенно, с оптимизмом выпалила душа. — Ты успеваешь, только устаешь, и в итоге ничего не захочешь после. Белье брошено на пол, резкий щелчок выключателя плиты, пинок по трухлявому стулу, как будто это маленький щенок, и две недовольные капли на лице. — У тебя лицо, как озеро, я ничего не вижу, но все равно буду смотреть. — Может хотя бы раз ты скажешь: «Ты молодец», или: «Спасибо, что стараешься сделать все для меня», «Не беспокойся, Лира, мы все вместе успеем сделать». — видно, как в горле застрял ком, но она не подает виду, держится синий червяк за свое. — Ты хочешь это услышать от меня или в целом? Я добиваю сейчас твое состояние? Ты хочешь все бросить? — закидываю вопросы-крючки, догадываясь, что будет далее. Моя любимая картина: время остановилось, ее лицо преображается. Все начинается с гримасы маленького ребенка, губы кривятся и изворачиваются. Глаза сжимаются, почти закрываются, оставляя тонкую щель. Быстрая смена на гневающиеся брови, камыши на озере шумят, злой оскал, а что дальше? Дальше приходит она, маленькая грустная девушка, которая любит, знает, понимает людей. Она откусит у себя кусок кожи, чтобы заесть эту обиду и боль, но поймет, потерпит. — Я хочу чтобы тебе было хорошо, лучше, чем мне, — все равно обиженно разворачивается, по-детски, но медленно уходит. На ее шее давно висит табличка с гирей и кровяной, коричневой, надписью: «мне тяжело, но я смогу.» Знаю, что ей нужен стакан теплого молока с куркумой. А лучше кружку, с большой ручкой, и идиотским рисунком. Чем хуже, тем теплее. Хочу увидеть ее теплую грусть, а не зеленую терпеливость, недосказанное «спасибо» и обиженное сердце. Она сможет подняться, перестанет ждать чего-либо, надеяться на особые слова и звуки. Просто пока не верит в это. А я вижу свет, и надеюсь, что она заберет его с собой.