Спасение утопающих

Похоже, единственный раз в жизни Итачи было не под силу нести брата. В жалких попытках руки удержевали буйно трясущееся тело. Итачи понимал каждую его дрожь: как нервные пальцы хватали рукава его плаща, как изо рта выходили невнятные, едва различимые звуки, как тревожное сердце отрывисто стучало. Итачи понимал. И ничего не мог сделать. Это мерзкое ощущение… Он не способен помочь. Осознание гадким комом встало в горле. — Саске, — в пустоту начинал говорить Итачи, прижимая его голову ближе к груди, — прошу, потерпи немного. Я помогу тебе, обещаю, потерпи немного. Конечно, он ничего не слышал. Он просто не мог в таком состоянии ничего, абсолютно ничего в этом мире различить… ни звука, ни слова, ни крошки сознания. Каждая секунда тянулась мучительную вечность. Расстояние до дома старухи казалось невыносимо долгим, длящимся чуть ли не целые сутки в нервных, но осторожных бегах. Нервные, но осторожные… Когда такое было в последний раз? Сердце забилось быстрее от одного лишь робкого воспоминания. Не хотелось ни минуты тратить на это бесполезнейшее дело, тем более пока в его руках был Саске. Итачи тяжело вздохнул и снова попытался тщетно вразумить брата: — Всё будет хорошо, Саске. Я не знаю, что ты использовал… — «Но обязательно найду того, кто дал тебе это». — …но уверен, что всё будет хорошо. Просто потерпи немножко, я буду с тобой. В ответ лишь было бульканье и копошение. Пальцы Саске дрогнули и застыли в неестественном положении, а голова почти свисала (если бы не руки Итачи). В темноте, конечно, трудно различить хоть что-то, но Итачи все еще помнил про странно припущенный рукав брата. Если его догадка верна, то Саске принимал это безобразие внутривенно… и… Снова воспоминания. Лишние. Горькие. Отвратительные. Итачи чувствовал, как злился всё больше на себя, на окружающих, на весь мир, что позволил такое случиться с Саске. Как с его младшим братом могли обойтись так? Вдох. Выдох. Наконец-то показался дом старухи. На втором этаже горел свет, а значит, Кисаме всё еще не спал. Это плохо, черт возьми. Лишние вопросы, нельзя спокойно осмотреть брата… Надо срочно придумать план действий. Толкнув дверь ногой — в этой деревне никто не запирал дверей, — Итачи зашел в окутанную мраком гостиную. Быстро проскачив лестничный пролет, он вошел в единственную комнату под чердаком. — Ну здравствуйте, Итачи-сан, — поприветствовал Кисаме чуть сонно. Кивком Итачи поздоровался. Кисаме был уже одет в свою ночную рубашку, а перебинтованная Самехада сопела возле небольшого комода. Теперь рядом с двумя спальными местами появилось и третье. Итачи, внутри прося у всех богов прощения за такой поступок, швырнул Саске на футон. Тот всхлипнул, но больших признаков жизни не подал. — Как жестоко, Итачи-сан, — зевнул Кисаме и, улегшись на свое место, чуть погодя, продолжил: — Хозяйка, кстати, говорит, что за третьего она впрягаться не будет. Мол, сами нашли его, сами и кормите. Хотя в таком состоянии, как сейчас, — его взгляд упал на чуть дрожащее тело, — ему не то, что есть — только дозу очередную подавай. — Я сам его кормить буду, если это потребуется. — Итачи, чуть приподняв брата, стянул из-под него одеяло и небрежно накрыл им. Опять нужно притворяться, только теперь перед Кисаме. Когда уже это закончится? Риторический вопрос, ответ на который он никогда не узнает. А когда все началось?.. Возможно, с рождения. Но… — Еда не проблема. Здесь дело в том, что она ждет не дождется, когда мы-то выселимся, а тут, видите ли, прибавка, так еще и в виде наркомана-шиноби. Неохотно она берет людей… Как думаете, может, манерам ее чутка подучить? Нет, все началось не с рождения. Вернее, раскрылись все краски только к тому времени, когда он вступил в Анбу. Именно тогда Итачи понял, что значит притворяться. Жить двойную, а может, даже и тройную жизнь. — Ее можно понять. — Итачи взял кувшин с водой и, приподняв голову Саске, поднес к его рту. — Лучше, если ты не будешь создавать нам лишних проблем. Пусть будет так, как она скажет. — Тонкой струей вода текла в открытый рот. Благо глотательный рефлекс остался у него. — Эх, вы как всегда, Итачи-сан. Ваш пафосный пацифизм до добра не доведет. — Всего на секунду пальцы Итачи пошатнулись от таких слов, от чего вода попала на лицо Саске. «Не тебе, рыбья бошка, судить, что до чего доводит», — подумал Итачи. — Ты прав. — Итачи отложил кувшин и, повернув голову, удостоверился, что Кисаме лежит спиной. — Но согласись, не лучшим будет ли до следующего заказа скоратать здесь время, чем прятаться по пещерам? Не ты ли жаловался, что тебе не хватает канализации, водопровода и электричества, когда мы в прошлый раз скитались по лесам? — Ох, ну тут вы меня поймали, — слабо улыбнулся Кисаме. — Вы, конечно, правы здесь, и тут уже должен согласиться я, что ваш пафосный пацифизм не всегда уж и плох. Итачи промолчал. Мёртвым взглядом он уперся в три прокола возле вен на сгибе локтя. Три. И кожа вокруг еще была сине-фиолетовый — вот-вот должны распуститься синяки. Внутривенно. Что это за наркотик? Неужели… это?.. Но зачем?! Зачем Саске колоть обезболивающие? Зачем?! Пальцы прошлись по трем точкам, на них была чуть подзапекшаяся кровь. Сжав локоть брата, Итачи пытался поверить, что все происходящее было чьим-то мастерским гендзюцу. Вот только такой мастер был всего один на свете. — Что ж, — зевнул снова Кисаме, — пора на боковую. Ваш братишка спит и видит третий околореальный сон, а мы с вами до сих пор не прилегли даже. Ну, точнее вы. Выключите свет? Итачи на ватных ногах добрался до выключателя. Щелчок — и комната в мраке. — Спокойной ночи, Итачи-сан. — Спокойной ночи. Хотя ночка была далеко не спокойной. Все еще не веря в происходящее, Итачи начал раздеваться. Плащ полетел на комод, точно не попав по Самехаде, остальную одежду он в беспамятстве стянул с себя и лег на футон. Хотя бы здесь ему повезло: он был прямо напротив Саске. Внутривенно обезболивающее. Судя по всему, очень сильное. Тогда зачем ему шары смерти? Их раздавливают руками и, высыпав на поверхность, снюхивают. Итачи точно не помнил, какой эффект от них. Черт, да даже вспоминать противно. Но они явно подавляли боль. Тогда зачем смешивать два болеутоляющих? Видимо, от них появлялся неизвестный для Итачи эффект, от которого… Саске громко вскрикнул и поднялся на кровати. Рефлекс сработал и у Итачи: он тут уже оказался возле него и, применив даже больше силы, чем расчитывал, уложил того обратно на матрас. — Черт, эта шавка всю ночь будет там скулить? — проворчал Кисаме, а Самехада нервно пошевелилась под бинтами. — Я позабочусь о нем. Спи. — Голос Итачи почти дрожал. Главное, чтоб Кисаме не заметил… — Если б не вы, то моя Самехада точно его к утру сожрала бы. Пусть ведет себя тише! Акуле было не понять, что такое невменоз. Он был далек от этого мира наркотиков, и оттого он так безбожно нервировал Итачи. Оторвав от шторы кусок, Итачи скомкал его несколько раз в полоску и засунул в рот Саске. Так действительно будет лучше. Видимо, он находился в некой эйфории, и поэтому обезболивающее не действовало на него. А возможно, это было вовсе не обезболивающее. С тихим стоном Итачи лег обратно. Как же хотелось прижать это бьющееся в агонии тело к себе и успокоить своим голосом. Да вот только не помогло бы ничуть… Ничего в таком состоянии помочь не могло. Приглушенные крики продолжались, кажется, всю ночь. Хорошо, что Кисаме перестал обращать на них внимания и даже уснул. А Итачи… Итачи боялся вспоминать себя. Боялся за брата. Боялся, что уже завтра им придется идти на следующую доставку. Страх был далеким чувством для Итачи. Но не в эту ночь.