О чём молчат стены?

Возвращаться домой давно уже не хотелось. Что-то не так постоянно, вечно что-то гложет, но так и не получается понять что. Не получается ни выспаться, ни отдохнуть – оттого вечером приходит каждый раз ещё более уставший, чем на день раньше. Ресурсы кончаются и каждый раз кажется, что за этот месяц платить не стоит, лучше найти новую квартиру, к этой душа не лежит. Но каждый раз на это не решается – это нужно время, деньги, ресурсы, а сейчас, очередной раз возвращаясь, приходится выключать тусклый свет в прихожей. Может, утром забыл выключить, что, кажется, более вероятно. Но проверял же – еще и темно было, заметил бы, если бы не выключил. И снова, как и десятки раз до этого, чувствует неладное. Не один дома будто бы. Будто бы смотрят в упор. Списывает взгляды на странные ощущения от зеркала на двери, присутствие – туда же, ещё добавляя усталости. Правда, это всегда так. Может, заедает выключатель – такой уже приходилось менять. Обувь скидывает быстро, куртку на пол на пороге – не хочется искать свободный крючок среди всего, что висит на этой несчастной вешалке. Даже вернувшись бодрым и полным сил – всё равно уверен, что обернувшись – словит на себе взгляд. Каждый раз оборачивается. И каждый раз будто бы мимо. Будто бы какой-то воришка второй месяц сводит с ума, бегает за спиной, смотрит, каждый раз заглядывает в лицо, пока Серафим спит, будит среди ночи – и каждый раз сбегает, растворяется в воздухе, ускользает от цепкого взгляда. Сводит с ума и ждёт, пока можно будет украсть у Серафима самое ценное. Правда пока не понятно, что именно воспринимает этот урод как самое ценное. Возможно, рассудок. Взгляд в кухню на выходе из ванной. Темно. Потух фонарь под домом – когда-то его должны поменять. А пока можно хотя бы заснуть в почти полной тьме, а не в отголоске заката, различающемся из уличных фонарей в квартире на восьмом этаже. И каждый день будто бы давал очередной повод для того, чтобы потихоньку искать новую квартиру в другом доме или, на крайний случай, просто сходить в церковь, иначе никак не объяснялась куртка, которая сейчас висела на несчастной вешалке. Ужас пробрал до костей – выйдя в коридор, скинул элемент одежды с вешалки снова. Хочется отоспаться и на работу. Завтра, значит, точно поедет в церковь. Это пока вариант попроще. Душ, вечный сквозняк из двери, которая не закрывается, и, наконец – падает на кровать в комнате. Спина, расслабляясь впервые за день, будто отнимает возможность дышать. Каждый раз кажется, что точно что-то себе передавил, никогда не встанет, не вдохнёт и умрёт так тупо – в собственной кровати, задохнувшись от того, что впервые за день расслабился. В кухне явно падает пустая корзинка под фрукты. Сквозняком сдуло – Серафим почувствовал этот холод свешенными с постели ногами. Подбирает в руки телефон. Полистать ленту перед сном однозначно святое. Думал, что святое. Лента состояла сплошь из еды – желудок урчал. Хотелось всё-таки перекусить, пусть почти ничего в холодильнике не было. Кроме купленного накануне кетчупа и роллтона, от которого давал о себе знать старый добрый гастрит. Поднимается через силу. Можно же что-то найти – по шкафчикам полазить. На крайний случай сварить себе макароны как-нибудь и залить кетчупом. Вот уже и блюдо полноценное. Хотя проще было бы в таком случае просто съесть разогретый хлеб с кетчупом – но все мысли прерываются на пороге кухни. Усталость шалит, думает Серафим. Темно как-то перед окном, где всё-таки вдалеке горят фонари. Светило же. Потом допирает – усталость шалит не просто так, а выделяет во тьме фигуру. Серафим шмыгает носом. Темнота шевелится. Щёлкает выключатель. Усталость не шалит. Дёргается глаз, когда в кухне не тень, а вполне себе чёткий человек, оборачивающийся на Серафима. С сигаретой. Чиркает зажигалка – лопается лампочка, сыпется осколками по полу. Очертание чужого лица видны исключительно от слабого, быстро тухнущего огонька зажигалки. И от этого огонька – Серафим чётко замечает красные недлинные рога, крепко посаженные среди недлинных белых волос. Впору падать замертво на пороге – но держится. Блять, не хотел же прокуривать квартиру – думает. Машину – ладно, похуй уже, слишком много и нервно катается, там надо. Но дома есть балкон и… – Ты кто нахуй? – вырывается быстро, на одном дыхании. Слышит, как ухмыляется «собеседник». Взгляд на дверь – блять, запирал. Да и в окно на восьмой этаж, через маленькую щель – ну глупость. Заснул, наверное. Спит. Щипает себя – блять, ну не спит значит. – Дима. – спокойно отвечает фигура во тьме. Перестает быть так темно в кухне, но пошевелиться не получается. Чужие глаза неестественно блестят во тьме пока приближаются, под ногами хрустят стекла лампочки. Опустить взгляд тяжело – будто приковали взглядом к себе. Сигареты этого урода воняют. – Домовой, что-ли? – всё-таки делает шаг назад. Ледяная рука тянет обратно в кухню, заталкивая достаточно грубо. За спиной хлопает дверью, Серафим прижимается к стене. Дима бросает окурок на пол, прижимая носком кроссовка. Движения у него плавные, элегантные. Серафима завораживают не только светящиеся глаза, но и чужая грация, с которой пальцы проходятся по щеке. И даже отдёрнуться от чёрта не получается. Серафим чувствует себя каменной скульптурой. – Ничего с этим общего не имею, к счастью. Тело почти не слушается – потерянность в ситуации позволяет только смотреть на происходящее со стороны, как зритель, а не участник. – Уёбывай, пока просто так отпускаю, – напрягается, когда фигура подходит ещё ближе. Расстояние вытянутой руки стремительно сокращается. – Я ёбну, если подойдёшь, блять, понял? Угроза не оказывает никакого влияния на существо. Серафим не пиздит – замахивается, бьёт, вкладывает всю агрессию к существу, посетившему его так неожиданно, испортившему свет в кухне, настроение на вечер, нервные клетки и вообще, хули лапаешь. Этот Дима удар ловит легко. Ему без разницы любые замахи и нападения на его высокую фигуру с рогатой тенью – трёт переносицу, куда и пришёлся весь гнев хозяина квартиры. Ну, должен был – ничего не остаётся, Серафим трёт руку. Глаза блеснули. – Ещё разочек ударишь или не рискнёшь? – шаг ближе, стоит вплотную. Серафим по стене отодвигается к столешнице, пока чужая рука не смыкается на шее, заставляя замереть на месте. Вдохнуть не получается – хватается за руку, угрожающую целостности шейным позвонкам. – Я не сделаю тебе больно, – чуть более ласково сообщает хтонь, любезно навестившая Серафима. – Если ты не будешь сопротивляться. – продолжает с нажимом. И если уже на моменте «не сделаю больно» чувствовалось неладное, то на продолжении становилось четко понятно, что ничего хорошего от вечера ждать не стоит. Да и от жизни в целом, думается дальше. Выдох. – Нахуй иди. – шипит из последнего воздуха. Рука с шеи спускается ниже, подлазит под домашнюю футболку, проводя холодом по груди. Серафима дёргает – даже не знает, осознанно или неосознанно начал отбиваться и замахнулся коленом. Ударил ровно промеж ног – Дима только брезгливо скривился, мёртвой хваткой вцепляясь в отросшие кудри. Опускает рывком ниже – кажется, что вот-вот вырвет волосы. – Как чётко подметил, – будто философствуя, отмечает существо, блеснув глазами. Серафим цепляется за джинсы на хтони. Кажется вполне человечным. Если бы не блестел своими ебучими глазами, если бы не ядерно-красные рога, сейчас особо выделяющиеся среди волос, и не игнорирование попыток отбиться – Серафим бы принял Диму за маньяка. А может он и есть маньяк с какими-нибудь пафосными линзами и ублюдским ободком. Нажрался каких-то таблеток и объёбанный завалился в хату. Пауза выходит длинной. Ведёт пальцами по губам – Серафим брезгливо отворачивается. – Только пойду не я, – после пощёчины, высыпающей из головы абсолютно все мысли, Серафим всё-таки перестаёт крутить головой и послушно открывает рот, впуская пальцы. – А ты. Нравишься ты мне. Очень давно, Серафим. – водит так нежно по губам и так легко проходится по языку, почти доходя до корня. Глаза распахиваются непроизвольно – жутко ощущать, как язык чуть ли не царапают острыми ногтями. – Андрею ты так не нравишься, как мне. – продолжает. Серафима дёргает. Если он и за ним с Андреем подглядывал – это тем более… Мерзко. Ужасно. Как минимум нетактично и Серафиму за всё становится жутко неловко. Льстит, конечно. Может, в нормальных условиях был бы рад нравиться кому-нибудь… Ну…. Такому. Но сейчас это категорически не нравится. Особенно глядя снизу вверх на два ярко-красных рога среди белёсых волос и черт лица, напоминающих хищника. Хищную птицу. Пальцы убирает – Серафим плюется. Языку холодно было, остро, да и в целом противно. Хитрость сама лезет на лицо. Серафим зло вздыхает. – Съебись, чёрт, я крещёный. – руку с волос пытается убрать. Не помогает. По кухне разносится хохот, больше напоминающий демонический. Время на циферблате над кухонным столом, светящееся красным, дальше восьми не двинулись. Серафим вскидывает брови – блять, пришел же в восемь. – Молодец, крещёный Серафим. – рука больше не сжимает кудри. Ведёт ласково. Из-под прикосновений Серафим выпутывается, но не поднимается. – Будешь сопротивляться – мне интереснее, тебе больнее. – констатирует Дима. Серафим на коленях отползает назад. Пытаются схватить за волосы – Серафим ускользает. Вскакивает, вырывается с кухни, бьётся плечом и бедром в зеркало на входной двери, жмёт на ручку, крутит замок, но тот не поддаётся. Шаги слышны, такие чёткие. В зеркале никого. Стоит только голову повернуть – стоит рядом. Разве что дыхания не слышно. Взгляд ниже. Руки опускаются. Грудь не вздымается. Взгляд в глаза. Блестят серым. – Открыть тебе дверь? – вопрос риторический, Серафим понимает. Но всё равно кивает. В ответ так же нежно ведут по волосам. Будто рефлекс нападать на то, что не понимает с первого раза неприязнь. Удар между рёбер – таким можно отсоединить человека от ситуации, пока не придёт в себя и не отдышится. Но никак это не влияет на хтонь. Серафим уверен, что в доме живой человек – только один. И отлично будет, если к утру так же и останется один живой, но ноль, блять, не живых? Мёртвых? Каких? Хтонических? Отряхивает черную рубашку от чужих прикосновений. За волосы быстро тянут в кухню, зажимают рот с первых мгновений вопля. На часах так же восемь вечера – ни минутой больше. Будто время остановилось. Или часы сломались. Рывком на стол, рывком стянуть штаны с бельём до колена. Серафим вскрикивает, оставшись без руки, зажимающей ему рот. – Нахуй пошёл! – крик раздирает горло. Попытки подняться не венчаются успехом – кажется, что этот Дима не прикладывает никаких усилий, чтобы уложить Серафима обратно животом на стол. Руки начинают у самого трястись, пока их не затягивают ремнём. Больно давит. Если не снять вовремя, то, наверное, будет как минимум крайне неприятно. – Нахуй! Блять! Ёбаный ты… Блять! – Серафим чувствует холод. А ещё задницей чувствует чужой стояк.

Блять, блять, блять, блять! Блять! БЛЯТЬ!

Пихает бёдрами, но, кажется, Диму это наоборот заводит. Шлепок по заднице. Снова, кажется, звёзды из глаз. Будто не ударили, а упал задницей вниз с третьего этажа, чтоб пострадала только эта самая ранее упомянутая задница. След на коже горит, больно. Взгляд снова на часы – блять, восемь. Дёргается секундная стрелочка, но не идёт. – Сопротивляйся ещё, – спокойно продолжает Дима, задирая футболку на спине Серафима. Холодные пальцы пересчитывают позвонки, зарываются в волосы на затылке, немного оттягивая. – Тебе очень идёт. – снова спускается пальцами вниз. Ведёт по заднице, аккуратно отводит в сторону ягодицу. И если от слов сопротивляться не хотелось, то действия так и говорят – завизжи, как резаный кабанчик, и попытайся сделать тройное сальто за спину обидчику. Серафим пытается вытянуть из ремня руки, сосредотачивает все силы на этом, пока ноги прижимают к опоре стола. Моментом по коже разбегаются мурашки, оборачиваться не хочется, но каждой клеточкой своего тела Серафим почувствовал, что Дима удобнее вклинился между его ног, проводя языком меж ягодиц. Испуганный выдох непроизвольно напоминал стон. Это пугало даже больше, чем связанные руки. Облапывает всего, ведёт по мягкому члену. Серафиму кажется, что руки всё-таки не такие уж холодные. Не так уж страшно оказываться у себя на столе, не так страшно, что домашние треники и трусы оказываются на полу, под чужими кроссовками. Серафим все-таки заглядывает через плечо на Диму. Видит его рога, сверкнувший взгляд, снова чувствует язык там же. Непроизвольно подгибает колени, правда, достаточно резко их опускают обратно. – Отъебись, чёрт, я тебе-е-еа-ах… – возмущение быстро уходит. Одни ощущения вытесняют другие так же, как стоны вытесняют слова, заставляя существо за спиной ликовать. Прижимает к столу сильнее. Серафим чувствует, как снова прижимаются стояком и почти уверен, что после этого долго будет больно. Выпутаться не получится, расслабиться тяжело, и выходов других нет, разве что переступить через все гордости, принципы и всё, что контролирует речевой аппарат, оставляя в лексиконе только матерные и угрожающие реплики. – Всё ещё нет? – рукой проходится по позвоночнику, задирая футболку. Дышать Серафиму будто бы даже нечем. Будто бы даже страшно. – Будешь сопротивляться? – Всё ещё нет, – Серафим повторяет чужие слова, пытаясь отодвинуться. Прижимаются плотнее. Сердце колотится, пока чувствуется кромка острых зубов на загривке. – Пожалуйста, – выдавливает в надежде на то, что жалобные просьбы хоть как-то способны повлиять на Диму. – Отпусти, я сейчас не готов… – Если ты думаешь, – более уставшее выдыхает чёрт, оглаживая бёдра Серафима. – Что посещение церкви тебя как-то спасёт… – пальцы проходятся по входу. Хочется сбросить с себя руки и раствориться в воздухе. Хочется переехать куда-нибудь к Андрею. Куда угодно, лишь бы не вернуться. – Спешу огорчить. Я бы выебал тебя даже там. На алтаре, например… – языком по мочке уха. – Во время служения. Звон колоколов самая лучшая музыка для секса! – иронично продолжает чёрт. Серафима дёргает от рассуждений. – Не дам тебе сегодня уйти. – А сегодня вообще закончится? – нервно выпаливает Серафим, снова глянув на часы. Ни минутой больше. Ровно восемь. Дима заливается смехом. Серафим вскрикивает, когда длинные пальцы с острыми ногтями в чем-то вязком и скользком оказываются внутри. Его сегодня правда не отпустят. Сегодня просто не закончится для Серафима. – Определенно когда-то закончится. – голос звучит успокаивающе. Правда, никак успокоиться не получается и, особо и не задумываясь, как причину беспокойства Серафим выделяет пальцы, разводящиеся внутри. Держится. Упорно держится, не издавая никаких звуков. Недолго продолжается бойкот – Дима сгибает пальцы, и Серафим уже напоминает влюблённому чёрту о том, насколько красивый у него голосок. И чёрту явно нравится, что на этот раз – демонстрирует Серафим голос не для Андрея. – Просто расслабься. Я же сказал, что не буду делать тебе больно. – пальцы внутри двигаются медленно, щёки краснеют, слова перестают звучать в комнате так чётко и завораживающе. – Даже приятно. Кивает в ответ на какой-то вопрос, смутно понимая, что не то, что быстро сдался и перестал сопротивляться, а сам содействует черту, насаживаясь на пальцы. Мажет, так хочется больше, кажется, что это неестественно, что Серафим не заводится так с людьми, что с ним что-то просто сделали, это же хтонь, он мог что угодно. Кажется, что это не заслуга длинных пальцев и точных прикосновений, которые Серафим чётко ощущал на протяжении всей жизни в этой квартире. Чего угодно, но не Димы. Мигом становится пусто. Пусто и жутко стыдно за то, что в комнате всё ещё эхом о стены разбивается собственный стон. Дима резко переворачивает на спину, нависает сверху, заглядывая в запуганные глаза. Чёрт не дышит, но все равно Серафиму кажется, что именно он забирает весь воздух. Вдыхает и сейчас, прижавшись губами, всё-таки делится этим воздухом с Серафимом, яро сопротивляющемуся желанию хтони целоваться. Отворачивает голову упёртым бараном и тяжело дышит. Обижает. Очень обижает – понимает Серафим, когда те же подмеченные острые зубы впиваются в нижнюю губу. Когтистые пальцы – в бёдра. Принципы не так дороги, как целостность кожи и бедные губы, и так замученные морозами. Хочется представить на месте Димы, например, Андрея. Тогда будет проще, будет лучше, правда захочется ответить, но представить не получается. Мысли разветриваются, на месте Андрея всё равно остаётся Дима и отвечать, надеясь на целостность губ, приходится именно ему. – Я не прошу тебя почти ни о чём, Серафим, – выдыхают на ухо, медленно спускаясь к шее. Бегут мурашки, дёргает всего от этого шёпота. – Просто успокойся. Один раз и я отстану. Серафим не верит, как бы ни пытался. Не может успокоиться, как бы ни хотелось. Головкой члена чёрт пристраивается ближе и то возбуждение, совершенно случайно появившееся лёжа животом на столе, кажется, уходит, хлопнув дверью, и со стен рассудка Серафима сыпятся остатки здравых мыслей. А то, что не осыпалось, позволяет выдохнуть спокойнее. Не нравится, что успокаивается, глядя в серые глаза напротив. Кажется, это неправильно. Неправильно, но все-таки к лучшему, и Дима толкается в Серафима глубже, чуть подтягивая на себя. – Блять, – вырывается непроизвольно. Серафима мягко целуют в губы. Он понимает, что чёрту он правда нравится. Нежничает, целует, прикасается так аккуратно, что Серафим и вправду ведётся на всё это. – Аккуратнее. Хмыкают в ответ – Серафим снова отворачивается, жмурит глаза, пытается думать о чём-то другом, но не покидает ощущение, что его мысли настраивают специально. Грубо копаются в голове, отбирают образы, оставляя лишь реальность. Коварный воришка иллюзий. С первыми и вправду аккуратными движениями, кажется, Серафим смиряется со своей участью, даже расслабляется немного, будь что будет – отвертеться уже никак не получится. Руки чёрта нежно проходятся по телу под футболкой, свои же – немного ноют, будучи передавленными под спиной. Свыкается с положением, привыкает, уже даже кажется, что происходящее даже доставляет не столько дискомфорт, сколько удовольствие – Серафим покорно подставляет шею под чужие губы, выгибается на столе, пока в него входят глубже, резче, весь воздух из лёгких испаряется, по телу дрожь проходится. Дима аккуратно проводит по члену Серафима, искренне стараясь не сделать больно, не поцарапать, движется в рассинхрон с движениями руки. И всё равно по полупустой кухне с блеклым эхом снова разносится стон. Звучит как приглашение – Дима набирает темп, входит глубже, кажется, вот-вот звёзды из глаз полетят и Серафим точно не устоял бы на ногах. Отголоски боли меркнут, рука на члене движется быстрее и последние предохранители, кажется, нещадно сыпятся, пока собственные стоны звучат чуждо. Чуть прогибается в спине, дабы не давить так на руки, от очередного движения в таком положении поперёк горла комом становится стон, последующие несколько движений добивают, Серафим, закусив до боли губу, кончает, в себе сжимая Диму, и так приближающегося к пику. – В меня? – обречённо спрашивает Серафим со смутными попытками отдышаться, когда голос возвращается в норму, переставая першить и по-девчачьи пищать. Уже и не хочется выгонять местную рогатую хтонь, лазающую по мыслям. Хочется в душ, под одеяло и ещё один выходной среди недели. В ответ на вопрос – Дима весьма лаконично кивает. Выходит из податливого тела, стаскивает Серафима со стола, снимая с его рук ремень. Уходя в ванную, Серафим просто надеется, что вернувшись – снова застанет этого урода. Что он не испарится и не сдержит обещание. Хтоническая гадость и правда обещания не держит. А еще абсолютно нагло курит в чужой кухне, довольно щуря глаза под светом уличного фонаря.