When Bad People Kiss

XI

1994       В истории — а Тревор не так уж много знает об истории, о мириадах беспокойных людей и об их ошибках — всегда были преступники, которые завладевали умами обывателей и нарушали границу между цивилизованностью и аномалией.       Есть серийные убийцы, которых выделили из длинного ряда других серийных убийц, чтобы сделать бессмертными. Каждая деталь их кровавых расправ захватывает общественное сознание: трупы под полом, автостопщики, похищенные под покровом ночи, кости, отбеленные в ваннах. Есть террористы, которые ввергают весь мир в войну, которые заставляют пузатых стариков извергать пену из уголков тонких сухих губ, которые заставляют американцев кричать «Америка» до хрипоты в голосе. Есть грабители банков, кажущиеся красивыми и гламурными для всех, кроме полицейских, если у тех не выходит поймать их. Бонни и Клайду посвящены целые книги и бесконечные мечты.       Иногда после удачного ограбления, когда карманы набиты наличными, Тревор задаётся вопросом, будут ли они с Майклом когда-нибудь так цениться и так порицаться. Майкл Таунли — имя, которое звучит из уст большего количества полицейских, чем, возможно, они сами знают. У него есть свой почерк, склонность к большим делам в маленьких городах и стиль, который, кажется, никто не может проследить.       Полицейские никогда не знают, действительно ли Майкл и его постоянный сообщник выполняют эти ограбления: в Америке много Майклов Таунли, и ни на одного из них они не могут повесить все разрушения. Они расспрашивают семьи по всей стране, но никаких тревожных сигналов нет. И всё же они предполагают, что — по крайней мере несколько из этих ограблений — его рук дело; тот погибший, Тони, назвал по крайней мере три известных дела Майкла. Они сомневаются, что он ушёл в отставку. Лестер с неподдельным интересом следит за успехами полиции и держит ребят в курсе прогресса.       Майкл воспринимает всё это спокойно. Тревор задаётся вопросом, поймают ли его когда-нибудь. Он задаётся вопросом, будет ли его лицо напечатано во всех газетах страны. Он задаётся вопросом, что он будет делать.       (Он, конечно, знает ужасную правду. Он пойдёт на дно вместе с Майклом или умрёт, пытаясь сбежать. Он никогда не смирится с жизнью без него).       Тревор говорит Майклу, что, возможно, однажды о них снимут кино. Майкл поперхнулся пивом, засмеялся и покачал головой.       — Может быть, — дразнится он, пиная Тревора под столом. — Лучше бы меня сыграл кто-нибудь хороший, а не эти двухбитные красавчики-актёры, которых я вижу сейчас в каждом чёртовом фильме.       Ни один человек не сможет по-настоящему сыграть Майкла, думает Тревор. Да и его самого сыграть было бы трудно — он представляет себя и Майкла на большом экране, ворующих и тратящих деньги. Ему интересно, чем может закончиться фильм.       — Ещё налить? — спрашивает Майкл, вставая, — я плачу.       — Конечно, — отвечает Тревор и толкает свой пустой стакан через стол. Майкл берёт его и направляется вниз по лестнице, к пульсирующей танцплощадке и оживлённому бару. Тревор смотрит, опираясь подбородком на перекладину балкона, на то, как он прокладывает себе путь через одурманенных танцоров. Если когда-нибудь напишут хронику жизни Майкла Таунли, то расскажут о его напряжённом браке, двух детях и тайне банды, с которой он совершает дела. Для Тревора, может, тоже найдётся место. Соучастник. Партнёр. Товарищ. Он никогда не будет описан как нечто большее; это поставит его историю под угрозу. Он — развращённый преступник, но не настолько неприемлемый. Майкл просто не из тех, кто ложится в постель с другим мужчиной.       Тревор усмехается и снова садится на место.       Музыка играет так громко, что гулом отдаётся в стол. Он постукивает пальцами в такт ужасному повторяющемуся ритму. Сейчас начало 90-х, и экстази захватило это танцевальное поколение, и хотя Тревору нравится этот полёт, сегодня он предпочитает выпить. Мимо проходит мужчина с зрачками, заполнившими весь глаз чернотой. Он выглядит так, будто скрежещет зубами до тех пор, пока они не раскрошатся.       Они в Миннесоте, или Миссури, или, может быть, даже в Монтане. Тревор не знает ничего, кроме того, что начинается на М. Майкл был за рулём последнюю неделю. Он испугался на последнем задании, когда полицейский чуть не схватил его, и с тех пор не хотел сбавлять скорость, пока они не остановились в этом месте, гудящем и вибрирующем даже в час ночи. Тревору пришлось затащить его внутрь, но как только их окутало дымом и шумом, Майкл расслабился.       Через некоторое время он возвращается, в руках у него два пива, пена из которых растекается по бокам стаканов. Тревор берёт один.       — Боже, это место просто дикое, — говорит Майкл, садясь на своё место. Он раскраснелся от жары танцующих. На его щеках появились два ярких пятна, спускающиеся к шее. Тревор потягивает свое пиво и наблюдает за людьми.       — И полно сопляков.       Смех Майкла похож на лай.       — Ну, мы сами не такие уж и старые, знаешь ли.       Тревор иногда чувствует это, но всё равно ухмыляется.       — Я — нет. Ты женат и у тебя двое детей. С таким же успехом ты можешь начать носить носки с сандалиями.       — Отъебись, — легко отвечает Майкл. Он делает длинный глоток пива, от которого на верхней губе остаётся пена.       — Сам отъебись, — отвечает Тревор, потому что он может, и Майкл пинает его под столом, пока они оба не начинают глупо улыбаться друг другу, и это действует лучше, чем все валиумы, которые Тревор таскал из-под кровати матери.       Он быстро и легко погружается в транс под улыбку Майкла. Музыка бьётся в такт его сердцу. Внизу, на танцполе, встречаются потные тела, люди смеются и держат сигареты над головой, дым поднимается к балкону. Тревор морщит нос в притворном отвращении, но втайне вдыхает этот дым.       Поездка сюда не была приятной ни для одного из них. Тревору отчаянно надо в душ, а у Майкла четырёхдневная щетина. Им обоим нужно переодеться. Волосы Тревора кажутся грязными и жирными.       Но он никогда не отличался щепетильностью в вопросах гигиены, и даже Майклу, кажется, всё равно; они снова избежали закона; пиво хорошее и дешёвое, и когда они шутят друг с другом, нет той неловкости, которая мешала раньше.       Тревор думает, что это похоже на первый год их совместной жизни, только в эти дни доходы намного выше. Он вытягивает руки над головой и зевает до щелчка в челюсти. Женщина с красивым круглым лицом и ещё более красивой и круглой задницей проходит мимо них, держась за руку с каким-то бородатым парнем. Майкл смотрит ей вслед. Тревор не испытывает никакой ревности, потому что лодыжка Майкла по-прежнему прижимается к его ноге под столом, и, кроме того, у Майкла есть жена. Было бы смешно думать, что он может когда-нибудь снова влюбиться. Только не в таком месте.       Девушка оглядывается через плечо. Она полностью игнорирует Майкла, но улыбается Тревору, прежде чем исчезнуть в темноте.       Майкл хмурится. Тревор смеётся и снова пинает его.       — Просто не могу никак от них отделаться, — произносит он, ухмыляясь.       — Я уверен, что если бы она подошла поближе, чтобы учуять твой запах, то уже была бы за дверью, — Майкл краснеет.       — Да вряд ли. Во мне есть что-то животное. Она бы пошла в разнос от этого.       Майкл, который неразумно выбрал момент, чтобы потянуться за пивом, от удивления роняет его. Ему удаётся поймать стакан, прежде чем тот опустеет, но напиток всё равно остаётся густой и тёмной пеной на его коленях, заставляя выругаться и встать. Однако он смеётся над словами Тревора, даже когда пиво стекает по ногам и скапливается на липком полу.       — Засранец. Чёртов мудак. Это ты виноват. Это мои любимые штаны.       — Перестать ребячиться, мы найдём ландромат, — Тревор протягивает руку и хватает остатки пива Майкла. Майкл бросается за стаканом, но напиток уже попал в горло Тревора, прежде чем он успевает остановить его, а тот демонстративно вытирает рот тыльной стороной ладони, — М-м. Прекрасно.       — Мудак, — говорит Майкл, снова вытирая колени. Он качает головой и встречает взгляд Тревора, — неужели твоя мама никогда не учила тебя хорошим манерам?       Тревор напрягается.       — Не смей, блядь, даже упоминать о ней, — отвечает он ещё до того, как успевает полностью переварить бормотание Майкла. Тот делает паузу.       — Хэй, — примирительно произносит Майкл и поднимает руки, ладони подняты в знак капитуляции, — хэй, остановись. Я ничего такого не имел в виду. Остынь.       Тревор ни хрена не хочет остывать. В голове у него проносятся мысли о доме, где его воспитывала мама. Она учила его манерам — конечно, блядь, учила — особенно вначале. Она давала тёплую еду и тёплые объятия, пока они не стали слишком тесными, а потом слишком редкими, и пока её дыхание не стало пахнуть кислым молоком, и пока в трейлере каждую ночь не появлялся другой, несдержанный мужчина.       — Тебе лучше забрать свои блядские слова назад.       — Я заберу. Забираю. Это была просто шутка, Т. Я не хотел её оскорбить. Прости меня.       Тревор ждёт, пока Майкл добавит, что уверен, она была замечательной мамой или что она, должно быть, очень любила Тревора, но он этого не делает, и он благодарен за это. Ему не нужны ложные чувства по поводу женщины, с которой Майкл никогда не имел удовольствия познакомиться. Он смотрит на Майкла, на искреннее извинение в его глазах, а затем отводит взгляд.       Музыка снова берёт верх. Он глубоко вдыхает и отгоняет гнев.       — Хорошо. Ладно, да, конечно. Забудь об этом.       Майкл садится обратно, явно испытывая облегчение. Он берёт свой стакан и тут же вспоминает, что тот пуст. Тревор, уже соскучившийся по их лёгким оскорблениям, вместо слов перемирия толкает через стол свой собственный полупустой стакан.       — Пей, — ворчит он и встаёт, — пойду принесу нам ещё.       Тревор начинает идти длинным путём вокруг стола, но Майкл ловит его за руку прежде, чем он успевает дойти до лестницы. Большой палец проводит по кости запястья.       — Хэй, — говорит Майкл, глядя на него большими печальными глазами, — ты один из сраного миллиона. Не злись на меня, пожалуйста.       — Ты пьян, — замечает Тревор. В его голосе звучит отвращение, но на самом деле он весь тает, — отпусти меня.       — Ты тоже пьян, — обращает внимание Майкл. Он не отпускает руку. — Скажи мне, что не злишься на меня.       — Прекрати это ребячество. Отпусти меня, пока я не сломал тебе пальцы.       С некоторой неохотой Майкл отпускает его, но Тревор всё равно не двигается. Он приклеился к полу — конечно, и к блеску на нижней губе Майкла. Музыка сменяется на что-то ещё более зажигательное. По всему клубу вспыхивают огни, освещая их кожу серебристым и синим, а затем красным; алое пятно окрашивает Майкла — Тревор вспоминает всех людей, которых он когда-то убил.       Он трясёт головой. Берёт себя в руки.       — Я ни хрена не злюсь, так что перестань на меня дуться.       — Хорошо. Отлично, — рука снова касается запястья Тревора, и обжигающее тепло распространяется по всей конечности, от локтя до плеча. Майкл немного по-волчьи ухмыляется. — Хочешь уйти?       И вот так они снова изменились. Тревор забывает о своих прошлых убийствах и обо всём, кроме тепла Майкла и того, как он выводит его из клуба, мимо вышибал, к их машине. Они не обращают внимания на окружающую обстановку. Майкл почти не следит за дорогой.       С той ночи, когда родился Джимми, они поцеловались в общей сложности шестнадцать раз и шесть раз трахнулись. Каждое утро после этого Майкл будет вставать с постели, хвататься за голову и говорить: «Блин, я был так пьян прошлой ночью», и на этом всё закончится. Тревор будет гореть, дымиться и ждать следующего раза.       Он никогда не пользуется преимуществом, даже когда Майкл лежит в коме от кокаина и виски. Он поддаётся только тогда, когда поддаётся и Майкл, выпивая одну рюмку и притворяясь пьяным, когда он притягивает Тревора к себе и дарит ему поцелуи, слишком нежные для человека пьяного.       В машине они не прикасаются друг к другу. Косые взгляды Майкла достаточно грязны.       Они оказываются в мотеле ещё до того, как понимают, что должны заселиться в один из них, и Тревор идёт на ресепш, чтобы снять им комнату.       — Ваше имя? — спрашивает мужчина, не поднимая глаз.       — Райан Крест, — отвечает Тревор, и администратор кивает, протягивая ключ; на брелке написано «комната 16». Тревор сжимает ключ в руке, направляясь вверх по лестнице.       Комната 16 оказывается маленькой, тесной и с плесенью. Майкл приносит из машины выпивку и наливает им обоим какой-то странный коктейль: виски, водку и содовую, от всей этой мешанины Тревору становится плохо. Но они всё равно пьют — Майкл зажимает нос, глотая.       — Есть что-нибудь покрепче? — спрашивает Тревор, потому что алкоголь не перевернул его мозг так, как ему хотелось бы.       — Нет. Это всё, что есть.       Они пьют ещё, и ещё, пока комната не начинает приятно плыть. Майкл ложится на двуспальную кровать и показывает на потолок, Тревор ложится рядом с ним. Он указывает не на созвездия, а на трещины, пятна и тонкого длинноногого паука, который наблюдает за ними из дальнего угла.       Если он спустится ночью, говорит Майкл, он раздавит беднягу. Тревор отвечает Майклу, что он его герой, а тот бормочет, чтобы Тревор отъебался.       Разговор затихает. На окне нет жалюзи, поэтому стёкла вымыты и залиты жутким синим светом высокой неоновой вывески мотеля. Тревор всё ждёт глубокого храпа Майкла, но его так и нет. Когда он переворачивается на бок, видны блеск широко раскрытых глаз, твёрдый рот.       — Мне надо позвонить домой, — неожиданно произносит Майкл, голос тяжёлый от выпитого и от сожаления. Тревор, который только что начал тянуться к нему, отстраняется.       — Не надо. Аманда не оценит трёхчасовую побудку.       — Я не звонил ей целую неделю.       — Повторяю, она не оценит, если её разбудят в такой час. По крайней мере, оставь это до тех пор, пока не протрезвеешь.       — Я трезвый. Я трезв, как дерьмо!       Тревор фыркнул, закрывая глаза.       — Ты так много пьёшь, что твоё дерьмо, наверное, со вкусом виски.       Со стороны происходит движение. Майкл неуклюже садится и перебирается на край кровати. Тревор наблюдает за ним, пока не осознаёт, что тот идёт за телефоном. Майкл и в лучшие времена может быть очень решительным парнем, но когда он пьян — это просто кошмар. Тревор тоже садится.       — Не звони, — говорит он резко, — не будь мудаком.       — Я хочу поговорить с ней, — настаивает Майкл.       — Ты пьян. Она тебя возненавидит.       — Ты пьян, — говорит Майкл, как будто это Тревор собирается разбудить свою наверняка разъярённую жену. — Оставь меня в покое. Ты тут ни при чём.       Тревор, конечно, пьян, но он всё равно быстрее Майкла, большого и громоздкого. Он отпихивает его с дороги и первым добирается до телефона. Майкл ругается и хватается за бёдра, пытаясь оттащить Тревора, а тот с огромным удовольствием полностью отключает телефон от сети, дёргая его.       — Проблема решена, — провозглашает он, садится и показывает Майклу порванный провод. Майкл непонимающе смотрит на него. — А теперь иди укладывай свою жирную задницу спать. Утром мы найдём таксофон.       По крайней мере это Майкл понимает. Его лицо сразу отражает пьяную ярость, и он замахивается на Тревора, который уворачивается и ныряет на кровать. Майкл следует за ним, хватаясь за воздух, потом за бедро, потом за мягкий хлопок футболки. Он опускает его на матрас и наваливается, укладывая на спину и прижимая к себе.       — Пиздюк, — говорит Майкл, его глаза живые.       Тревор смеётся над ним. Майкл поднимает кулак высоко над головой, и Тревор вздрагивает.       Кулак приостанавливается, когда Майкл видит его реакцию. Его губы глупо раскрываются. Кулак медленно распускается, пальцы разжимаются, расслабляются.       — Ты не собираешься ударить меня, здоровяк? — дразнит Тревор. Он краснеет от стыда за то, что вздрогнул, потому что никогда раньше не боялся Майкла. Он получил свою долю ударов и знает, что один сегодняшний не станет концом света, но Майкл силён, смертоносен, когда зол. — Струсил? Боишься, что я могу тебя убить?       Рука опускается на матрас. Майкл потрясённо смотрит на себя, и часть пьяни исчезает с его лица; он выглядит моложе, потерянным, ещё более красивым.       — Чёрт, Т. Прости меня. Мне так жаль, я никогда не собирался…       — Да собирался, — говорит Тревор, и он не уверен, почему чувствует себя таким восхищённым. — Ты собирался ударить меня. Всё нормуль.       — Не собирался. Я бы не стал, — рука перемещается и подползает к лицу Тревора, к его уху. Она прижимается к его лицу, большой палец проводит по щеке. — Ты прав. Я мудак.       — Конечно, я чертовски прав, — отвечает Тревор, даже когда наклоняется, прижимаясь щекой к тёплой открытой ладони. Его руки предают его и ложатся на колени Майкла, по обе стороны от него. По собственной воле пальцы расходятся веером и продвигаются вверх по бёдрам. Майкл испускает долгий вздох. Мышцы его бёдер непроизвольно напрягаются.       Тревору хочется говорить всякие гадости, глядя в лицо Майкла. Он хочет напомнить ему о его жене и двойной жизни, которую он вёл. Он хочет попытаться убедить его бросить её и начать с ним постоянный бизнес, заниматься грузоперевозками или продажей наркотиков — чем угодно — лишь бы не прерывать их совместную жизнь. Он хочет сказать ему, чтобы он перестал жить во лжи.       Но он не может. Не может. Если бы это был кто-нибудь другой, такой же лживый и скользкий, кто осмелился бы усадить его на заплесневелую кровать, кто осмелился бы смотреть на него с такой теплотой, Тревор сказал бы ему.       Но это Майкл.       Это всегда был Майкл.       Он поднимает руку и обхватывает шею Майкла, садится, притягивая Майкла к себе. Их рты встречаются, и губы Майкла ищут, отчаянно ищут, а его руки тянут Тревора бесконечно близко. Виски, которое они пили — это что-то причудливое с мёдом, и этот вкус тяжёлый во рту Майкла. Он целует его так, словно это их первый раз. Рука Тревора, поддерживающая его вес, дрожит.       Какое-то время Тревор думает, что это никогда не кончится, что они так и останутся вместе, пока солнце не ослепит их, но чувство, как и всё остальное, проходит. Они отлипают друг от друга, чтобы отдышаться, и Майкл наклоняет голову Тревора к себе, прижимая их влажные лбы. Его дыхание становится неровным и быстрым. Рука между их телами проводит костяшками пальцев по выпуклости в штанах Тревора.       Тревор ворчит. Сдвигается. Майкл снова забыл о своей жене.       — Ты готов, хах, — вздыхает Майкл. Он откидывается назад от ищущего рта Тревора, полностью опуская его на матрас. Ладони тянутся к поясу Тревора, к его ширинке.       Звук металлической молнии заполняет комнату, как рой рассерженных пчёл. Ухмыляясь, Тревор приподнимает бёдра, позволяя Майклу стянуть штаны и нижнее бельё, которые, вероятно, следовало сменить ещё вчера. Тревор готов, раскрасневшийся в тёплой руке Майкла. Времени он не теряет. Запястье Майкла тоже готово.       Он дрочит ему лениво, пьяно, к этому Тревор уже привык; это такие движения, которые никогда не доводят до крайности, но всё равно заставляют пальцы ног подрагивать.       Подушка кажется сделанной из кирпичей, но он ложится на неё. Закидывает руки за голову и смотрит, как Майкл делает всю работу, ухмыляясь и изредка подбадривая его.       Водка и виски сегодня усилили, а не притупили его. Он чувствует узоры на пальцах Майкла. Он слышит, как Майкл сплёвывает на руку. Он видит тёмно-красный румянец, который ползёт по щекам, шее, груди Майкла. Он чувствует, чувствует, чувствует.       Свободная рука Майкла тянется к его рубашке и дёргает вверх. Он прижимает ладонь к животу Тревора. Непонятно, зачем так делать, но, наверное, думает Тревор, чтобы почувствовать его дрожь и онемение внизу живота.       Майкл не задействует рот, только наклоняется прямо вниз и целует грудь Тревора, касаясь носом его соска.       Это действие настолько нежное, что Тревору больно. Он касается рукой макушки Майкла, проводит пальцами по его коротким волосам. Майкл отвечает на прикосновение и наклоняется к нему. Затем он уходит вниз, снова проводя губами по телу. Его пальцы сжимаются, запястье меняет траекторию движения; он двигает им под углом, теперь более твёрдо, уверенно.       Тревор издаёт глубокий, дрожащий вздох, который он не может уловить.       — Майкл, — бормочет он, призывая, полностью поднимая свои бёдра, — я ненавижу тебя.       Он говорит это с такой любовью, что Майкл смеётся и наклоняется, чтобы поцеловать его губы. Всё это время он трогает, пальцы слегка сжимаются, пробираясь к основанию. Тревор теряется в этих руках. Проходит не так много времени — меньше пяти жалких минут — прежде чем Тревор чувствует знакомое тянущее ощущение в нижней части живота. Он устраивается поудобнее, сгибая колени по обе стороны от плеч Майкла, руками направляясь к нему, к любой части его тела до какой только можно дотянуться. Майкл понимает, что происходит, и начинает широко улыбаться, руки работают быстрее.       — Майки…       — Не надо. Шшш. Давай, просто…       Майклу, конечно, в своих штанах тесно, и Тревор думает, что отсосёт ему так сильно, что он будет стонать так громко, что соседи станут стучать по стенам, чтобы заставить их заткнуться. Он думает об этом, а Майкл наклоняется, чтобы поцеловать его, неловко, а потом, потом…       — Блядь, — шипит он. Его глаза закрываются против его воли, когда он кончает. Он поднимает бёдрами раз, второй, чтобы расслабиться и лечь, обессиленный, живот тёплый и липкий, — блядь, Майки. Блядь.       Рука Майкла со стекающей спермой оставляет его и вытирается об уже грязные простыни. Майкл отстраняется и проводит чистой рукой по волосам, лицо раскраснелось. Он смотрит куда угодно, только не на Тревора под ним. Возможно, он думает, что это снимет с него грех.       Тревору это не нравится. Он садится, не обращая внимания на липкость на животе, и поворачивает лицо Майкла на себя. Их глаза, в конце концов, встречаются; они тёмные, возбуждённые и взбешённые — всё сразу. Это глаза, в которых Тревор мог бы умереть, если бы захотел. Это глаза, за которые он готов умереть.       — Я хочу вернуть услугу, — говорит он голосом, в котором нет просьбы. Майкл сглатывает, облизывает губы. Он подаётся вперёд, и на этот раз Тревор знает, что лучше не вздрагивать. Они целуются. Их рты переплетаются. Тревор обнимает его и толкает обратно на кровать.       Он думает — позже, когда Майкл кончает ему в рот, в горло — что однажды кто-то напишет о них и о людях, которых они ограбили. Параграфы будут посвящены рукам Майкла, его владению словом. Тревор может оказаться лишь на втором плане. Не будет упоминания о любви, которая сформировалась в кроватях мотелей и в тёмной грязной ночи. Эти моменты будут потеряны для вечной тяги времени.       Мир забудет об этом. Тревор думает — знает — что он не забудет. Гладит рукой грудь Майкла и понимает, что однажды, возможно, Майкл тоже забудет.       ---       Они проезжают один или два штата к югу, останавливаясь только для того, чтобы заправиться и иногда поспать. Майкл зацикливается на мысли о побеге.       Проблема в том, что Тревор не совсем понимает, от чего они бегут. Конечно, они далеко от Аманды и детей, но они также далеко от Лестера и нового дела. Майкл ведёт машину слишком быстро. Когда Тревор пытается спросить, куда именно они едут, тот пожимает плечами, как будто в этом нет ничего особенного.       Тревор не жалуется — в основном потому, что каждую ночь Майкл притягивает его к себе, Майкл трахает его, и через эти действия Майкл молча говорит ему, что между ними снова всё в порядке.       Наконец они поселяются в мотеле (который немного лучше, чем некоторые другие, в которых они останавливались), расположенном в маленьком городке в десяти милях от ближайшего населённого пункта. Там мило и безопасно, а хозяин — добродушный индиец, который не проявляет никакого осуждения, когда они просят двуспальную кровать, и держит торговый автомат полным. Так они остаются, и дни превращаются в недели и доходят до месяца.       Ночи они проводят в крошечном баре в городке. Сначала он был неприветливым: стареющие мужчины на барных стульях, которые относятся к незнакомцам с недоверием, но потом он стал чем-то вроде убежища. Хозяйка бара запомнила их имена. Завсегдатаи тоже; и их радовали небылицы, которые они любили рассказывать об ограблениях в далеких краях.       Майкл, конечно, никогда не говорил, что они совершили эти преступления, но никто из мужчин не выглядел обеспокоенным.       Сначала был ещё один постоянный посетитель, моложе, женского пола, девушка в очках и с копной рыжих волос, мило улыбавшаяся каждый раз, когда Майкл и Тревор заходили в десять вечера. Она всегда сидела в углу, иногда одна, иногда нет. Однажды вечером она завела разговор с Тревором, когда Майкл был в туалете. Тревор подумал, что она действительно замечательная. Её глаза были точно такого же оттенка, как у его матери.       Они потрахались всего один раз. Вероника сказала ему, что она не спит вне отношений, и он пообещал ей по пьяни, что когда-нибудь женится на ней. В конце концов, если Майкл может жениться и при этом трахаться, если Майкл может жить двумя жизнями настолько слаженно, насколько это возможно, то почему Тревор не может? Он бы женился на Веронике, купил ей хорошее место для жизни, а потом сбежал, как Майкл сбегает, как Майкл всегда сбегает.       Так что они потрахались, всем хорошо, и Тревор влюбился в трепет её губ, в то время как его пальцы были глубоко внутри Вероники. Они заснули, крепко прижавшись друг к другу.       Проснувшись, Тревор обнаружил, что Майкл сидит на кровати рядом с ним, а Вероники нигде не видно. Майкл сказал ему, что она ушла довольно быстро, но Тревор не пропустил жёсткую линию его рта.       В тот вечер Вероники в баре не было. Тревор вскоре забыл её, когда Майкл притянул его к себе под уличным фонарем и поцеловал.       К концу месяца мотель превратился почти в дом. Кофеварка на улице готовит идеальный кофе. Их дни проходят спутавшись в похмелье. Они уже даже не в игре — ни один из них не связывался с Лестером или другими парнями, чтобы что-то устроить. Майкл звонит Аманде раз в неделю и морщится, когда слышит детские крики на том конце провода. Тревор берёт трубку и просит поговорить с детьми, и они с большим удовольствием вопят о том, как проводят время.       Так или иначе, они вдвоём, у них есть один одинокий бар и парнишка через три комнаты, который продаёт дешёвые наркотики.       Прекрасно. Однажды в городе Тревор из прихоти покупает комнатное растение на подоконник. Оно умирает через три дня. Майкл смеётся, выливает рюмку виски в землю и говорит, что, возможно, это плохое предзнаменование.       ---       Неизбежный конец наступает, когда Майкл начинает нервничать.       Тревор замечает признаки ещё до того, как они становятся явными. Майкл начинает отпускать колкие замечания по поводу бара и того, как бармен наливает им напитки. Весь следующий день он сидит у окна, не обращая внимания ни на что кроме проезжающих мимо машин. Через день после он говорит Тревору, что думает, что владелец мотеля ему надоел, и Тревор понимает, что это наглая ложь.       — Эм, ну вообще-то мистеру Пиллаю мы очень нравимся, — говорит Тревор, прекращая шнуровать ботинок. Он поднимает глаза и изучает несчастное выражение лица Майкла. — Он мне как отец. Не будь неблагодарным.       Майкл закатывает глаза.       — Я не сомневаюсь, что ему нравимся мы и наши деньги.       — Тогда нет проблем, — парирует Тревор. Он заканчивает завязывать шнурки и встаёт. Если Майкл не признается в том, что хочет двигаться дальше, Тревор в этом ему не помощник.       — Есть. Я не думаю, что он…       — Что? Он не знает твоего настоящего имени. Никто не будет искать тебя здесь.       — Я знаю это, — Майкл тоже встаёт. Он поворачивается и снова смотрит в окно. — Дело не в том, что копы меня найдут.       — Я уверен, мистер Пиллай не собирается докладывать твоей жене, Майкл.       Взгляд Майкла такой же, как и всегда, когда Тревор упоминает Аманду — болезненный, кислый, немного сломленный.       — Дело не в этом, придурок. У меня нет от неё никаких секретов.       Тревор смеётся так громко, что Майкл подпрыгивает, а затем оглядывается; его щёки краснеют, когда он, очевидно, вспоминает их постоянные связи в той самой кровати, рядом с которой он стоит. Просто чтобы быть засранцем, Тревор запрыгивает на неё, ложится на спину и вытягивает ноги. Майкл не удостаивает его взглядом.       Смех стихает, Тревор задыхается и смотрит на Майкла с волчьей ухмылкой.       — Да, конечно. Дело не в дорогой Мэнди. Тогда что, блядь, с тобой происходит?       — Это не имеет значения.       — Хм, очевидно, что имеет, — он тычет Майкла носком ботинка в бедро. — Скажи уже.       Выпустив долгий разочарованный вздох, Майкл садится на край кровати. Он щёлкает пальцами.       — У меня зуд, Т. Ты знаешь какой. Мне надоело не работать.       — Наконец-то! Хоть какая-то честность! — Тревор сидит, ухмыляясь. Он ожидал, что Майкл, всегда стремившийся избавиться от любого вида нормальной жизни и привыкания к одному месту, расколется гораздо раньше. — Что хочешь сделать? Может, позвонить Лестеру?       — Наверное, можно, но это будет означать, что придётся ждать, пока он найдёт нам что-нибудь.       Тревор прищуривается. Он не раздражён, но ему определенно любопытно. Майкл переминается на своём месте на кровати. Он выглядит беспокойным, его пальцы дёргаются на коленях, а глаза вращаются, но он также выглядит нервным. Он вообще-то не из тех, кто нервничает без копов на горизонте, а последние несколько дней пронеслись без происшествий, так что Тревор более чем озадачен.       Он снова пинает Майкла и получает раздражённый удар по ноге.       — Ну давай, — плаксиво тянет Тревор, — о чём думаешь?       — Мы же умные, да?       — Чего?       — Мы хороши в том, что мы делаем. Мы знаем, как грабить банки и прочее дерьмо, так?       — Ну, да, — медленно говорит Тревор, — Конечно, знаем. К чему ты клонишь?       — Я хочу сделать что-нибудь сейчас. Мне скучно.       — Ну… Я хочу сказать, ничто не мешает нам спланировать…       — На окраине города есть банк. Знаешь, такой, с дурацкими колоннами снаружи. Мы могли бы взять его прямо сейчас.       Тревор никогда не был осторожным, но даже он удивлён этим предложением. Впрочем, это не совсем неожиданно — он знал с первых дней их совместного пребывания в Америке, что Майклу становится плохо, когда он неподвижен. Именно поэтому всегда было так удивительно, что он сделал Аманде предложение.       — Прямо сейчас? — спрашивает он, — И с каким же оружием?       — У нас есть оружие.       — Да что у нас есть… винтовка с почти полным боекомплектом и пара пистолетов? Мы не можем взять банк только с этим и только вдвоём.       Майкл смотрит на него так, словно это он виноват в том, что они так ужасно подготовлены. Тревор думает о тех людях в баре и о том, что они сразу же узнают преступников, особенно когда те сбегут из города. Он не боится быть пойманным или оказаться под дулом пистолета, но он боится потерять Майкла. Ему противно быть таким осторожным, но если Майкла застрелят или арестуют, он не уверен, как будет жить с самим собой.       — Ну и хрен с ним. Давай свяжемся с Лестером и будем кутить ещё месяц.       — Успокойся, сладенький, — говорит Тревор. Он встаёт с кровати и потягивается, не упуская из виду взгляд Майкла. — Это не все варианты. Может, нам стоит вернуться к основам.       Он бросает на Майкла многозначительный взгляд. В ответ тот хмурится и медленно улыбается.       — Да, — протягивает он, — да. Тот винный магазин на главной улице?       — Чертовски верно, именно тот винный магазин на главной улице, — Тревор достаёт пистолет, спрятанный под подушкой, и засовывает его за пояс, уже чувствуя себя более живым с его обнадёживающей тяжестью, прижатой к бедру. — Ну чё, ты занят или как, готов начать это дорожное шоу?       *       Всё начинается хорошо, как позже скажет Майкл.       Они собирают в машину свои скудные пожитки и покидают мотель, не попрощавшись с мистером Пиллаи. Майкл говорит, что им следует постоянно держать оружие наготове — быстрее скрываешь, меньше залога получаешь — и Тревор легко соглашается. По дороге к магазину они в спешке разрабатывают план: Тревор зайдёт и устроит сцену, надеясь выгнать всех покупателей, а Майкл наденет маску и ворвётся внутрь.       На мгновение он предлагает Тревору тоже надеть маску, но Тревор не слишком вежливо отказывается. Он не в розыске, напоминает Майклу, и не боится ни камер, ни гражданских лиц.       Они паркуются у задней части магазина. Это пустой переулок, если не считать лестницы пожарного выхода, пары мусорных контейнеров и одного большого и неприятного граффити на кирпичной кладке. Вот и всё. Это не совсем оживлённый город, и здесь нет банд молодняка.       Тревор первым выходит из машины. Он подходит к водительской двери и наклоняется. Майкл с раздражённым видом откидывает стекло.       — Что…       Тревор прерывает его поцелуем.       Это не тот поцелуй, к которому они оба привыкли. Он не дикий и не противный. И даже не с открытым ртом. Нет блуждающих рук, только пальцы Тревора касаются подбородка Майкла. Поцелуй нежный, и Тревор закрывает глаза.       Он не сразу понимает, что Майкл не целует его в ответ. Тогда он замирает и отстраняется, губы пощипывает. Тревор смотрит на Майкла, тот вздрагивает.       — В чём дело?       Он спрашивает слишком громко, и Майкл снова вздрагивает. Тревору наплевать — он зол и смущён, и его щёки раскраснелись от этого.       Майкл неловко ёрзает на своем месте и не встречается с Тревором взглядом.       — Ничего, Т. Нам нужно сделать всё быстро, только и всего.       Если бы всё было наоборот… если бы Майкл наклонился и поцеловал Тревора так нежно — Тревор знает, что никогда бы не отмахнулся от такого. Он сидел бы, затаив дыхание, и думал, когда Майкл превратился в такого романтика и когда научился любить это. Он бы умолял его не уходить и отвезти их обратно в мотель, чтобы вместо этого трахать его весь день напролет. Он бы ещё больше влюбился. Он бы поцеловал его в ответ.       Но Майкл — не Тревор. У него по-прежнему прищуренное, страдальческое выражение лица.       — Ага, точняк, — отвечает Тревор. Он говорит это громко, беззаботно, засунув руки в карманы и пожимая плечами, как будто его сердце не колотится слишком быстро в груди. — Конечно. Скоро увидимся.       — Будь осторожен! — Майкл шипит ему вслед. Это уже что-то, но этого недостаточно. Тревор поднимает два пальца Майклу.       Он всё ещё хмурится, когда подходит к входу в магазин. Ограбление — неизбежность; если он этого не сделает, то надоест Майклу, и тот вернётся домой или отправится в новое место без него. Это известно. Тревор знает, что должен сдерживать свою дикость на людях и подавлять любые признаки домашнего уюта, когда они наедине. Он должен лгать ради Майкла. Майкл, как ему кажется, ещё более хуёвый, чем он сам.       Он смеётся над этой мыслью, и это даёт ему дополнительные плюсы, но его задача — обчистить магазин. Девушка, которая собиралась войти, бросает на него странный взгляд. Он тоже бросает на неё взгляд и направляется внутрь.       На двери звенит колокольчик. Двое мужчин стоят у стойки, они едва ли не подпрыгивают. У них такой вид, будто их застали за чем-то незаконным или аморальным, и на мгновение Тревор задумывается, не ввязался ли он в чью-то неудачную любовную интрижку, прежде чем замечает, что быстрые руки что-то убирают в карман. Он отворачивается и направляется к стене с алкоголем. Если он не хочет, чтобы всё слишком быстро стало кровавым, придётся притвориться, что он не заметил попытки продажи наркотиков.       В магазине есть ещё один покупатель. Он старый и лысый; пивной живот нависает прямо над поясом. Когда он поворачивается, чтобы посмотреть на бутылочное пиво вместо банок, Тревор замечает, что у него на футболке красуется американский флаг, красный, белый и синий по всей длине. Тревор фыркает и проверяет часы.       Когда двое мужчин за стойкой снова начинают разговаривать, держа головы близко друг к другу, он подходит к покупателю.       — Эй, — дышит он, и мужчина вздрагивает, повернув голову, — я видел, как ты на меня смотрел.       Мужчина моргает своими большими пустыми глазами, на его лбу появляется слабая складка хмурости.       — Что вы сказали?       — Шшш, — говорит Тревор. Он прижимает палец к сухим губам мужчины, — не здесь. Мы можем пойти куда-нибудь, если хочешь. Может быть, к тебе домой.       Понимание заливает лицо мужчины. Он отпрыгивает назад, словно обожжённый, почти врезаясь в ближайшую витрину.       — Ты, блядь, не смей даже…       К счастью, он шипит от злости и не кричит, только с отвращением отворачивается и выходит из магазина, ни один из мужчин за прилавком не обращает на него ни малейшего внимания. Тревор ухмыляется, вытирая палец о рубашку.       Один выбыл.       Тревор притаился рядом с духами и наблюдает за двумя мужчинами. Кассир выглядит вполне безобидно; у него короткие аккуратные волосы, на нём фартук, а под рукавами не видно особых мускулов. Когда Майкл притащит сюда свою задницу, он не доставит им никаких проблем. Скорее всего, сразу отдаст деньги.       А вот другой мужчина, с его стрижкой и тяжёлой кожаной курткой — проблема. Тревор поворачивает шею чтобы выглянуть в окно и, конечно, там припаркован мотоцикл.       Это, как он знает, и есть риск дела без предварительного осмотра места. Именно так его опознали и посадили в тюрьму во время первого ограбления с Майклом, когда они были молодыми и глупыми. Байкер, вероятно, собирает вещи. Надо уйти и сказать Майклу, что это глупая затея и что им придётся искать другое место.       Однако Тревор никогда не был из тех, кто делал так, как положено.       — Извините меня, — громко говорит он, — нужна помощь.       Кассир вскакивает и начинает обходить прилавок, но байкер кладёт руку на его руку.       — Подождите. У нас пока дела.       Тревор хмурится и делает шаг назад, обдумывая свои варианты. Он может запугать его, пока тот не уйдёт, но, похоже, байкер пытается заключить сделку с кассиром, и если Тревор встанет у него на пути…       Снаружи мелькает движение: Майкл в маске направляется ко входу в магазин.       Байкер, вероятно, застрелит Майкла прежде, чем он успеет войти. Тревора охватывает чистый панический инстинкт; он хватает ближайшую бутылку водки и разбивает её о полку. Двое мужчин сразу же поворачиваются к нему, как раз в тот момент, когда дверь распахивается.       Тревор хватает байкера за шиворот куртки и притягивает его ближе, обхватывая одной рукой его грудь, а другой рукой поднимает разбитую бутылку горлышком. Он чувствует, как рука байкера тянется к поясу, но когда осколки стекла прижимаются к его коже, он замирает.       — Правильно. Держи пистолет в штанах, и у нас не будет никаких проблем.       Майкл останавливается в дверном проёме. Его лицо закрыто чёрной лыжной маской, но глаза смотрят на Тревора с тревогой. Кассир поднимает руки при виде пистолета Майкла, направленного на него, хотя тот не обращает на него никакого внимания.       — Т, какого хрена? Я думал, здесь всё будет чисто…       — Давай за дело, Иисусе. Вечно ты придираешься.       Майкл качает головой, и это, должно быть, подстёгивает его к действию, потому что вскоре он набрасывается на кассира, как сыпь, и требует деньги из кассы.       В том, как он это делает, есть какое-то искусство, и на мгновение Тревор замирает. Майкл — дьявол с умелым языком, который держит подбородок поднятым, а глаза острыми. Он никогда не бывает слишком зол или слишком увлечён; он держит пистолет ровно и хорошо нацеленным, а его голос остается лёгким и протяжным. Если бы он был Тревором, кровь кассира, возможно, уже брызнула бы на прилавок.       Майкл контролирует ситуацию. Он — всё, чем должен быть Тревор, и всё, что Тревор должен ненавидеть. Он — человек, способный убить другого, а затем вернуться домой, поцеловать в знак приветствия свою жену и детей.       Просто потому, что он может, Тревор сильнее прижимает бутылку к шее своей жертвы.       — Одно неверное движение, — шипит он в ухо байкеру, — один палец за чертой — и тебе конец.       Мужчина что-то бормочет, и Тревор трясёт его, чтобы он замолчал. Майкл бросает на них короткий взгляд и возвращается к кассиру, который запихивает деньги в сумку, тонкие руки дрожат.       — Быстрее, — приказывает он, заставляя мужчину чуть ли не выронить пакет. — Всё выкладывай. Не пытайся нас обмануть.       — Не обману, — говорит мужчина. Это первые слова, которые он произносит с тех пор, как Майкл ворвался сюда, и его голос хриплый, тихий и испуганный. Тревор смеётся. Мужчина в его руках застывает, мышцы напрягаются. Тревор держит его ещё крепче.       Он чувствует себя навеселе и не может перестать ухмыляться, когда Майкл оглядывается и ловит его взгляд, он думает, что Майкл, должно быть, тоже ухмыляется под маской.       В конце концов, именно этого ему не хватало. Этого должно быть достаточно, чтобы утолить его аппетит, пока они не вернутся к Лестеру.       Кассир наконец-то заканчивает. Он протягивает пакет Майклу и резко отступает назад, натыкаясь на ряд бутылок у себя за спиной. Это придает блеск глазам Майкла, и он нетерпеливо подходит к прилавку.       — Я возьму лучшее виски, которое есть.       Заложник Тревора бормочет что-то подозрительно похожее на «Ты собираешься за это платить?», и Тревор негромко рычит, чтобы заткнуть его. Он обходит мужчину и хватает пистолет, спрятанный за кожаным поясом. Мужчина напрягается, когда его единственную защиту убирают, а Тревор хохочет и отталкивает его.       Он испытывает головокружение от этого, от ощущения, что делает его таким уязвимым; он поднимает пистолет и проверяет патроны, пока мужчина стоит на месте и смотрит на Тревора.       — Что? — довольно спрашивает Тревор, — скучаешь по нему?       — Иди нахуй, — отвечает тот. Майкл, с руками, нагруженными пивом и наличными, смотрит на них.       — Пошёл я нахуй, — легко соглашается Тревор и делает шаг вперёд.       — Т, — резко говорит Майкл, — идём. Мы закончили.       — Ещё нет.       — Т.       — Подожди секунду, — он поднимает украденный пистолет, приставляя ствол прямо к щеке байкера. Мужчина стискивает зубы и смотрит в пол. Тревор не знает, почему этот человек так неожиданно задел его, но если бы не вся эта история с залеганием на дно, он бы выстрелил ему прямо в лицо.       — Т…       — Что? — мягко спрашивает байкер. Глаза шныряют до двери, — почему ты не стреляешь, а, Т?       Тревор смотрит на него.       — Ты, блядь, что, хочешь умереть, а? Так, что ли?       В лице мужчины есть какое-то детское выражение. Ему около двадцати пяти, и он явно привык к дороге — руки большие и мозолистые, губы потрескавшиеся, взгляд острый — но у него румяные щёки и невыразительные плечи. Он действительно мальчик. Тревор видит это в его больших голубых глазах. Ему хочется, чтобы они закрылись в агонии, чтобы вся напускная надменность быстро улетучилась.       — Может быть. Может быть, я хочу, чтобы ты умер.       — Заткнись, блядь, — огрызается Майкл, уже отступая к двери. — Пойдём. Нам нужно выбираться отсюда.       К Тревору приливает кровь и знакомое покалывание от гнева. Его собственные глаза закрываются. Гнев бурлит в животе, проникает в него, не даёт ему уйти с Майклом — это какофония, неудержимая, она начинает застывать и сжигать его мозг, и вот он мчится, вот шумит, вот…       Он открывает глаза. Там шум. Снаружи раздаётся низкий гул нескольких двигателей — звук, который заставляет собак лаять, а детей подпрыгивать от неожиданности. Майкл отходит от двери и смотрит в окно, ругаясь.       — Блядь. Блядь. Это твои приятели, парень?       Байкер смеётся, когда трое других паркуются снаружи.       — Да, блядь, точно.       — Они хотят знать, почему ты так задерживаешься, — говорит Тревор, внезапно вспомнив о сделке с наркотиками, которую он прервал, когда ворвался сюда. — Они хотят получить свои деньги.       Майкл отворачивается от окна.       — Т, опусти чёртов пистолет. Мы не можем устроить здесь сцену.       — Устроить сцену? Это была твоя идея, блядь, ограбить… — кассир начинает двигаться, и Тревор замолкает, переведя взгляд на него. — Даже не думай об этом. Ты не вызовешь на нас копов.       Люди снаружи глушат свои двигатели. Тревор бьёт мужчину его же пистолетом по носу. Тот падает на пол с криком, руки пытаются заглушить боль. Кровь растекается между его пальцами и течёт вниз по лицу, делая кожу темнее. Тревор смеётся, Майкл вздыхает, кассир хнычет.       Тревор переходит на сторону Майкла, стараясь не наступить на мужчину по пути. Он бесстрастно смотрит в окно.       — Какой план, а? Ты хочешь, чтобы я вытер землю с этими засранцами?       — Я… нет. Нет. Если мы это сделаем, за нами увяжутся все копы в радиусе пятидесяти миль.       Тревор фыркнул.       — Мы в глуши. Уйдём отсюда ещё до того, как они поймут, что произошло.       — Это должно было быть просто небольшое ограбление, Т. Мы не можем так рисковать!       — Господи, ты говоришь прямо как Л. Я думал, ты лучше.       — Я не собираюсь садиться в тюрьму за несколько бутылок виски и тысячу долларов.       — А я и не говорю, что нас поймают.       — Мне нужно обеспечивать семью, я не хочу рисковать…       — Но ты рискуешь, М! Ты рискнул всем, предложив грабануть это место!       — Я…       Дверь магазина распахивается, раздаётся звонок, разом прекращая их ведущийся шёпотом спор. Они замирают и смотрят друг на друга, а затем на трёх мужчин, которые остановились в дверном проёме, в шоке глядя на своего товарища. Кассир издаёт писк, который мог бы быть облегчением, но с таким же успехом и страхом.       — Какого хрена? — спрашивает самый крупный байкер, его голос глубокий и тупой.       Возможно, им удалось бы избежать наказания; если бы Тревор вовремя спрятал оружие, они могли бы сказать, что были просто невинными свидетелями, и убежать к чёртовой матери, пока лежащий на земле человек не успел заговорить через окровавленные руки. Тревор пытается спрятать оружие под курткой, но мужчины уже смотрят на них, а на Майкла надета маска. Дверь заблокирована.       Крупный парень успевает выхватить пистолет, прежде чем остальные вторят ему. Он направляет его на Майкла, потом на Тревора, потом снова на Майкла.       — Говорите, — огрызается его крысомордый дружок, мускулистые руки которого обтянуты кожей, — пока мы не грохнули тебя.       Тревор смеётся. Это его плохая привычка в панических ситуациях, и она вырывается через его губы и наполняет помещение. Он поднимает украденный пистолет и делает шаг назад.       — Зачем тебе убивать нас, друг? Мы как раз собираемся уходить отсюда.       — Это точно, — говорит здоровяк, но, вероятно, не совсем то же самое имеет в виду. Остальные байкеры смеются, один из них идёт помогать своему приятелю, лежащему на полу, который выглядит более чем триумфально, несмотря на разбитый нос.       — Даже, блядь, не начинай, — произносит Майкл. Его голос захватывает комнату, стирая остатки смеха Тревора, и все — как всегда — обращают на него внимание, включая Тревора. Он чувствует тепло от могущества и присутствия Майкла, и любой страх, который мог возникнуть в нём, быстро исчезает. — У нас есть ещё люди, которые ждут прямо за углом. Как только выстрелишь — будешь мёртв.       — Это наш, блядь, город. И твоих людей недостаточно, чтобы остановить Железных Жнецов.       На этот раз Тревор благоразумно проглотил свой смех. Майкл прочищает горло.       — Слушайте, нам жаль, что ваш парень пострадал, но мы торопимся. Не заставляйте нас убирать вас с дороги.       — Из-за такого умного рта тебя могут и убить.       — Жаль, что ты никогда не узнаешь, каково это, — говорит Тревор, и даже друзья байкера смеются над этим. Здоровяк моргает, медленно понимая. Когда он осознаёт полностью, что его оскорбили, его лицо становится красным, и он демонстративно взводит пистолет.       — Скажи это ещё раз, придурок.       Тревор повторяет, и палец мужчины дергаётся.       То, что происходит дальше, похоже на замедленную съёмку — Тревор вздрагивает в предвкушении, уже движется, чтобы увернуться, и тут, словно великий герой, какой-то мифический мученик, архангел, Майкл вылетает из ниоткуда и уверенно шагает перед ним.       Выстрел не попадает в цель. Он бьёт в бутылку на полке позади них, из неё выливается джин. Байкеры замирают — если они собирались устроить битву, если они собирались сделать первый выстрел, то они, по крайней мере, хотели убить кого-то. Кассир вскрикивает и бросается на пол.       Майкл тяжело дышит в ужасе от пронёсшейся мимо смерти. Тревор протягивает дрожащую руку и вцепляется пальцами в спинку куртки Майкла, чтобы было за что держаться.       — Мы уходим, — говорит Майкл. — Мы уйдём отсюда и не вернёмся.       Должно быть, на его лице написано что-то ужасное, потому что байкеры расступаются, как красное море, чтобы пропустить их. Тревор всю дорогу держится за куртку Майкла, и ему всё равно, что он выглядит жалко; он оцепенел от потрясения, что чуть не потерял его.       Байкеры, должно быть, новички в этой игре, потому что все они выглядят убитыми тем, что промахнулись, тем, что чуть не убили, тем, что потерпели явную неудачу. Любой опытный преступник просто отряхнулся бы и выстрелил снова, и на этот раз не промахнулся бы. Но они просто держатся в стороне, даже истекающий кровью парниша, а когда Майкл и Тревор проходят мимо, они даже не пытаются украсть что-нибудь из их добычи. Они просто отпускают их.       Это чертовски удачно. Это грёбаное чудо, правда, что они уходят живыми, и когда они добираются до машины, им нужно передохнуть, прежде чем сесть за руль.       Майкл снимает маску и бросает её на заднее сиденье. Это нехарактерный поступок — обычно он ждёт, пока они хотя бы немного отойдут от людей, которых только что ограбили — но он ничего не говорит. Он просто сидит, бледный, лоб влажный от пота, и пожёвывает нижнюю губу.       Тревор выглядит точно так же, он уверен; он чувствует себя погружённым в себя. Он чуть не потерял Майкла. Он чуть не потерял его прямо тогда и там, и всё потому, что Майкл шагнул перед ним, всё потому, что Майкл предпочёл умереть, а не жизнь без Тревора.       — Майкл…       — Молчи. Просто молчи, блядь.       Он едва не получил пулю в этот лоб. Его кровь должна была брызнуть на Тревора, горячая и удивительно яркая. Тревору пришлось бы похоронить его.       — Майкл, я…       — Молчи.       Тревор поднимается с пассажирского сиденья и протягивает руку. Майкл вздрагивает, когда ладонь обхватывает его щёку, проводит пальцами по челюсти, притягивая его к себе, чтобы встретить отчаянный взгляд Тревора. Он смотрит на него, и его глаза становятся яркими и широкими.       — Еще бы чуть-чуть и всё, да? — Майкл смеётся, пытаясь изобразить свою обычную браваду. — Давненько я не видел, как жизнь проносится перед глазами.       — Ты мог умереть, — говорит Тревор, проводя большим пальцем по сухой нижней губе Майкла, — ради меня. Вместо меня.       — Они, вероятно, застрелили бы тебя сразу после.       Это было сказано в шутку, но Тревор яростно качает головой.       — Нет. У них не было бы шанса. Я бы застрелил их всех, блядь, истерзал бы пулями, а потом, когда они посчитали бы, что почти мертвы, то пытал бы их до тех пор, пока они не забыли бы свои имена… я бы заставлял их кричать, чтобы молили о пощаде. Я бы отрезал им пальцы, окунал бы их в кислоту, я бы… я бы…       — Т, — быстро говорит Майкл.       Он протягивает руку.       Тревор сминается. Он не уверен, кто инициировал поцелуй, но всё равно теряет себя в нём. Майкл позволяет ему затянуться, не отстраняется, как он обычно делает под покровом ночи и четырёх стен спальни мотеля вокруг них. Их дыхание становится неровным. Руки Майкла тяжело лежат на плечах Тревора.       Когда они отстраняются, руки Майкла не покидают плеч, и Тревор прижимается лбом ко лбу Майкла.       Он чуть не потерял его. Он чуть было не ушёл навсегда.       Но Майкл жив, и это уже что-то. Он дышит, они оба дышат, и Тревор знает теперь, что, возможно, он значит для Майкла столько же, сколько Майкл для него.       — Никогда больше не пытайся получить пулю за меня, — просит он отчаянно, неровно, и Майкл никогда этого не делает.       ---       Они сразу же уезжают из города, и Майкл, похоже, усвоил урок в том, что нельзя отходить слишком далеко от привычной обстановки, поэтому он поворачивает обратно в Северный Янктон.       Они получили жестокую отповедь от Лестера — «Убери ухмылку с лица, Таунли, вас обоих могли убить!» — и затем вместе рухнули в постель, слишком вонючие и измученные, чтобы делать что-либо, кроме как лежать. Последние несколько дней они провели за рулём и спали в машине, поэтому сразу же заснули, как приехали.       На следующий день Тревор просыпается в середине дня и бежит на кухню, где Майкл жарит яичницу с беконом. Он помолодел; его глаза светятся, улыбка приветлива, и когда их взгляды встречаются, в животе Тревора зарождается болезненная мягкость. Лестер сидит за столом, просматривая какой-то документ, более спокойный, чем накануне вечером.       Они снова привыкают к жизни на одном месте.       Лестер устраивает для них шоу в Южном Янктоне, они привлекают несколько знакомых и в итоге уходят с несколькими кругленькими суммами каждый. Майкл навещает родных и угощает Аманду и детей всем, что они пожелают. Он возвращается ещё до конца недели с полными руками фотографий и пожеланиями Тревору от детей.       Они всё ещё мечтают о большом куше. Однажды ночью напиваются и планируют его в деталях, а утром их больные головы не помнят и половины.       Но пока, говорит Лестер, им нужно что-то более постоянное. Он делает несколько пробных шагов и предлагает организовать грузовые перевозки через границу, и в ту же ночь Тревору снится выстрел из ракетницы и вонь, эта ужасная вонь, и голубоглазый человек, который навсегда изменил ход его жизни. Он просыпается и, должно быть, кричит, потому что обнаруживает, что Майкл крепко обнимает его.       Дом Лестера становится постоянной базой. Лестер отводит третью спальню под их грузовые операции и обклеивает стены пробковыми и белыми досками и заметками. Они встречаются со связным в соседнем городе; он одет в тёмный костюм и пожимает им руки. Не моргнув глазом смотрит на рваные джинсы Тревора и едва скрываемый пистолет Майкла. Говорит им, что может организовать нужные перевозки и транспорт, и что они заработают больше денег, чем смогут потратить.       Работа идёт стабильно и хорошо. У них есть старый самолёт и заброшенная трасса, которую они скупают и держат в качестве временного ангара. Они платят паре местных ребят угрозами и деньгами, чтобы те следили за этим местом и держали язык за зубами, а Тревор проводит там, у границы, много времени, ухаживая за самолётом и заботясь о нём. Через несколько месяцев он становится пригодным для использования, и операция начинается в полном объёме.       Это поглощает их на некоторое время, Лестера и Тревора. Лестеру нравится планирование и поиск поставщиков, а Тревору нравится снова быть в воздухе. Майклу это быстро надоедает, но он достаточно хорошо себя занимает; на стороне они по-прежнему управляют банками и магазинами, и Майкл становится их планировщиком в этой области.       Это подходит. Это работает. Это освобождает Тревора и подавляет Майкла, и всё в порядке.              

XII

      1995              Год начинается с удара.       Буквально начинается с удара: Тревор стоит на заснеженном лётном поле, которое они купили, его любимый «Мамматус» стоит в ангаре, а у ног лежит человек. Его кровь окрашивает снег в красный.       Тревор убирает пистолет и проверяет часы. Две минуты пополуночи, а ему уже пришлось убить любопытного никчёмного засранца, одного из тех, кто не может просто заткнуться и заняться своим делом. Тревор принюхивается и трёт свой красный нос. Он устал от холода. Ему хочется, чтобы Майкл был здесь.       Зима отправила Тревора на север. В Монреале был высокий спрос на оружие — Тревор не спрашивает почему, да и не уверен, что хочет знать. Способа, как провести всё это за границу не попадаясь на глаза, не нашлось. Поэтому они получают немного оружия от своих поставщиков и закрепляют контракты устно, а Тревор соглашается перевозить небольшое количество через границу каждую неделю — за феноменальную плату, конечно. Работа не пыльная, поэтому Майкла сюда не вызывают.       Последний поставщик приехал с парой тяжёлых ящиков с пустыми стенками, а потом начал разглагольствовать о Канаде и о том, зачем ей вообще нужно оружие, если они там все трусы, эти чертовы доброхоты. Тревор выстрелил в него, и тот умер.       Он загружает самолёт ящиками и чуть не ломает спину. Когда он затаскивает тело на борт, становится легче; он привык к весу мёртвых, к ещё тёплым конечностям, к мешкам с костями вроде этого засранца. Тело прекрасно помещается в кузове. Всё снова хорошо.       Тревор выбросил тело за борт, приземлился, сбросил груз и поселился в ближайшем отеле перед обратным рейсом во второй половине дня и только тогда набрал Майклу домой.       Тот отвечает, полный пьяной бравады, и на заднем плане Тревор слышит, как Аманда кричит на Трейси, чтобы та «немедленно возвращалась в постель, мадам, к чёрту фейерверки на улице».       — С Новым годом, придурок! — кричит ему Майкл, и Тревор, замерзающий в единственном в городе отеле без отопления, может только представить себе эту сцену.       Аманда, наконец, освоилась в новом доме. Вероятно, пригласила родителей на выпивку, которая закончилась тем, что она выхлестала слишком много текилы, а Майкл — пива. Родители, вероятно, уснули в свободной комнате. Дети, должно быть, продолжают кричать и смеяться над вспышками света за окнами. Может быть, Джимми они не нравятся и он плачет, а может быть, Трейси его дразнит. Майкл, красноносый скорее от виски, чем от холода, наверное, всё время пытается дотронуться до своей жены, а она отбивает его руки, смеётся, только наполовину раздражаясь на него. И это, должно быть, милая семейная сцена, действительно такая, которую они будут проживать из года в год.       — Я хочу отсосать тебе, — сразу и серьёзно говорит Тревор. Майкл замолкает — он зажмуривает глаза и пытается не обращать внимания на тупую, знакомую боль в животе.       — Эм. Т, я с…       — Я знаю, с кем ты.       — Сейчас не время… — быстро произносит Майкл. Аманда снова начинает кричать, — для рабочих разговоров, понимаешь. Это подождёт. Ты же вернёшься на следующей неделе.       — Я знаю, когда вернусь, — голос Тревора пропитан ядом. — Рабочий разговор, хах? Ты до сих пор это так называешь?       — Связь прерывается, — Майкл повышает тон. — Не слышу тебя. Давай попозже созвонимся, ладно? Я только твой номер запишу, сейчас…       — Я скучаю по тебе, — несмотря ни на что отвечает Тревор и кладёт трубку.       Руки всё ещё красные от крови и чёрные от грязи, поэтому он направляется в ванную, чтобы принять душ. Он ожидает, что вода очистит его изнутри и снаружи, но, несмотря на то, что кожа скрипит, внутри он чувствует себя грязным. Майкл, вероятно, уже завоевал Аманду, и они целуются, как подростки, у кухонной стойки. Аманда и Майкл женаты чуть больше трёх лет, но Тревор до сих пор не может сосредоточиться, когда думает о них вместе.       Он пытается подрочить себе, как будто это может помочь, но у него ничего не получается. Он выключает душ и выходит.       Утренний свет проникает сквозь мутные окна. Он купает его обнажённое тело, и Тревору становится плохо от этого. На мгновение Тревор думает о том, чтобы позвонить Лестеру и спросить, как он поживает, оставшись, наконец, один дома, но он не хочет прерывать его сеанс дрочки или чего-то такого. Он уже делал это однажды, когда они жили вместе после аварии Тревора, и это то, что тот никогда не хочет видеть.       Больше звонить некому, он даже не может придумать, кому ещё позвонить, но по какой-то причине жаждет человеческого общения, поэтому надевает свою старую одежду и отправляется в путь.       Канада — и дом, и не дом. Двойное гражданство всегда было и бичом, и благом его существования. Было приятно кочевать из одной страны в другую и вливаться то в одну, то в другую сторону, но приграничный регион, в котором он в основном рос, явно превратил его в изгоя. Если этот регион напоминает ему о матери и брате, то Канада напоминает ему об отце, канадце, человеке с белоснежной кожей и густым акцентом. Снова оказавшись здесь, Тревор хочет найти его и убить.       Мотель, в котором он остановился, находится не в самой чистой и не в самой благополучной части города. Улицы завалены закрытыми магазинами, пустыми витринами и бродягами в шесть утра. Он вписывается в их ряды. Они немытые, потные и вонючие, постоянно на вечеринках или в наркопритонах. Это слишком далёкие люди. Он совсем не вписывается.       Он направляет свою энергию на ходьбу. Это совершенно не знакомый ему район, и сейчас нигде нет свободных мест, но это успокаивает — проходить мимо незнакомых людей и не вызывать у них вопросов. Легче забыть о Майкле, когда рядом есть другие.       Ему не требуется много времени, чтобы найти то, ради чего он вышел. На углу улицы Тревор видит её: женщину, старше, по крайней мере, на двадцать лет, с волосами, выкрашенными в рыжий, и глазами, подведёнными бледной лавандовой пудрой. Она одета в чулки в сеточку и ярко-красное платье.       Он сразу же хочет её. По сравнению со всеми женщинами она просто идеальна: старше, рыжеволосая, морщины на лице рассказывают больше историй, чем мог бы рассказать даже сам Тревор. Он уже давно не спал ни с кем, кроме Майкла. Он там, в Америке, с Амандой под ним или на нём, и он обещает ей лучший год в её жизни, так что Тревор, конечно, тоже заслуживает кое-что.       — Я уже заканчиваю, — жалобно говорит она, когда Тревор начинает уговаривать. — Моя смена закончилась.       — Тогда пусть это будет вне смены, — говорит он. Когда она поднимает брови, он быстро добавляет, — я всё равно заплачу. И хорошие деньги. Я не такой, как другие ваши клиенты.       Она оглядывает его с ног до головы и пожимает плечами.       — Только если заплатишь.       Они возвращаются в мотель Тревора. Её многолетний опыт помогает в постели; как только закрывается дверь, Тревор оказывается в объятиях и любуется мягкостью её тела, бледной кожей на шее, пудрой, которой она присыпала лицо.       На ночи с Майклом это совсем не похоже, после них он просыпается в синяках на сердце и коже. Майкл целуется беспорядочно, настойчиво, но эта женщина нежна, осторожна и в целом не заинтересована. Она целуется как проститутка. Если бы только ей не нужно было платить. Он хотел бы, чтобы это было чем-то настоящим.       Но всё не так. Это заканчивается слишком быстро и с разочаровывающим оргазмом. Тревор достаёт из кармана джинсов несколько купюр и спрашивает, не останется ли она ненадолго. Мотель не слишком убогий, поэтому она снова пожимает плечами и позволяет ему обнять себя.       — Спасибо, — бормочет он ей в затылок, но она засыпает прежде, чем он успевает спросить, как её зовут или довольна ли она своей жизнью.       Он просыпается в середине дня в пустой постели.       Телевизор включён, переключен на новости. Он почёсывает поцарапанную руку и смотрит без особого интереса. В какой-то части света происходит катастрофа. Авария на одной из автомагистралей, которая на несколько часов задержала движение. Речь премьер-министра Канады об экономике. Маленькая глупая история о кошке, которая каждый день садится в автобус. Череда нераскрытых убийств в окрестностях Калгари.       Он уже собирается переключить на мультфильмы, но в эфир выходит последний выпуск новостей за день. Ведущая новостей смотрит прямо в камеру, тасуя бумаги на своём столе.       — Последней сегодня приходит новость о том, что Элис Филипс была признана виновной в смерти в результате опасного вождения. Она содержится в исправительном учреждении Дреммонд и, похоже, не собирается подавать апелляцию. Приговор ей должен быть вынесен завтра.       Гостиничный номер вращается, когда на экране появляется фотография матери Тревора, она бледная и без макияжа. Он глядит и глядит, и ему становится плохо.       ---       Майкл, к большому огорчению своей жены, которая слышит телефонный звонок Тревора, немедленно вылетает в Канаду.       Тревор садится в машину, которую он раздобыл ранее утром, и дрыгает ногой вверх-вниз на водительском сиденье. Во рту у него привкус дерьма. Он не подумал почистить зубы сегодня утром. На парковке довольно пусто. Сегодня воскресенье, начало нового года, и все отходят от похмелья или проводят праздники в кругу своих близких. Людей немного, и когда Майкл выходит из двойных дверей, с рюкзаком на спине и с измученным видом, Тревор сразу же замечает его.       Это всё ещё наполняет сердце Тревора. Он не уверен, что именно «это» значит, но, тем не менее, сердце заполнено. Последние несколько месяцев воссоединили их, вернули их прежнее партнёрство — перевозки на самолёте пошли им на пользу, полагает Тревор. Приятно быть на работе. Приятно иметь стабильный доход. Было даже приятно посетить дом Таунли и увидеть детей. Они в порядке, знает он, и он тоже был бы в порядке, если бы не эта женщина.       Он выходит из машины. Майкл видит его и останавливается. Он ни улыбается, ни машет рукой или что-то ещё, просто идёт прямо к Тревору, даже не проверяя, нет ли встречных машин.       — Т, — говорит он, когда доходит до него. Майкл слегка запыхался и выглядит так, будто не спал несколько дней, — Т, ты в порядке? Что случилось?       Тревор сглатывает. По телефону рассказал не так много — только то, что он был один и нуждался в ком-то, и что произошло что-то важное, связанное с его семьёй. Он догадывается, что его голос был таким нервным и отчаянным, что Майкл понял, что он нужен здесь. Тревор хочет сказать, как он благодарен, что видит его, что он снова с ним, но не может найти слов.       — Это… Ну…       — Твой отец? — гадает Майкл.       Это удивляет его. Тревор никогда не рассказывал ему о своём отце, но только потому, что сам почти ничего не знает. Он сообщил только, что его отец — кусок дерьма, а Майкл кивнул и сказал, что и его тоже, и это было всё, что требовалось сказать.       — Нет, спасибо, блядь. Надеюсь, я больше никогда не увижу этого мудака.       Уголок рта Майкла коротко вздёргивается. Это подёргивание одновременно согревает сердце Тревора и приводит его в ярость. Рука Майкла оставляет лямку его рюкзака и тянется вперёд, чтобы вместо этого дотронуться до бедра Тревора.       — Что тогда? Давай, ну же. Мне нужно знать, что происходит.       — Моя, моя… — Тревор делает большой задыхающийся вдох, — моя мама. Она снова в тюрьме.       — А. О. Понятно. Я думал, она уже давно в тюрьме?       — Нет, она… я думаю, вышла недавно. Я видел её по телевизору. По телевизору, блядь. Я просто… я просто смотрел новости, и там была она, её лицо, я…       — Т, Т, хэй, — Майкл хмурится, придвигаясь ближе. Его рука перемещается от бедра к талии, другая обхватывает шею Тревора сзади, слегка поглаживая указательным пальцем. Кажется, не имеет значения, что они находятся в публичном месте, или что Майкл, вероятно, не принимал душ с тех пор, как в последний раз трахал Аманду, или что Тревор ужасно дрожит, — остановись. Всё хорошо. Всё в порядке.       — Не всё в порядке, — отвечает он. Тревор отказывается снова плакать… он плакал всю ночь, ожидая Майкла, и смотрел каждый выпуск новостей, только чтобы увидеть лицо матери снова, снова и снова — но он не может остановить дрожь, даже когда Майкл так крепко держит его.       — Не сейчас. Потом будет.       Люди проходят мимо, и Майкл отстраняется. Он выглядит обеспокоенным, как это бывает, когда Трейси поцарапала колено или Джимми подавился едой.       — Мы сейчас позвоним в тюрьму и поставим тебя на учёт, чтобы ты мог её навещать, а потом подождём здесь, пока ты будешь у неё. Ты увидишь её и расскажешь, что у тебя всё хорошо, и, я не знаю, вы сможете помириться. Мы переведём ей немного денег. Позаботимся о ней.       — Ей не нужны мои деньги.       — Это неважно. Мы всё уладим.       Тревор хочет ему верить. Он хочет, и когда-то он бы так и сделал. Когда они только начинали работать вместе, он думал, что Майкл может изменить мир, если приложит к этому усилия. Прошло время, оно принесло новые шрамы и морщины, в его жизнь вошли двое детей и жена, но он по-прежнему молод, по-прежнему красив и по-прежнему всё, что Тревор хочет. Он больше не тот рыцарь в сияющих доспехах. Майкл может многое исправить, но даже сейчас, когда бледное солнце пылает за его спиной и делает его глаза ещё ярче, Тревор не может поверить, что у него получится исправить это.       Его мать, его любимая мама, сидит за решёткой, возможно, до конца жизни. Она больше не сможет торговать собой, но она никогда не будет свободна. Тревор не должен был оставлять её гнить в трейлере вместе с Райаном. Когда он нашёл дом пустым, он должен был сделать больше, чтобы разыскать их. Он неудачник, неудавшийся вундеркинд, мешок с дерьмом. Она заслуживает гораздо лучшего сына.       — С ней всё будет хорошо, — обещает Майкл, — и с тобой тоже.       Тревор не отвечает. Он просто садится в машину.       ---       Позже они делают то, что говорит Майкл.       Женщина на том конце линии со скучающим голосом не тронута убедительным голосом Майкла; она со вздохом соглашается спросить миссис Филипс, не будет ли она против, чтобы младший сын навестил её, а затем тюрьма должна будет решить, одобрить эту просьбу или нет. По словам женщины, это может занять до двух недель, а может и больше, если миссис Филипс не будет вести себя прилично. Майкл соглашается и говорит, что позвонит завтра, чтобы проверить, отправила ли она документы.       Когда он заканчивает, Тревор разжимает зубы, кивает и смотрит в пол. Майкл прикасается к уголку его рта и снова говорит ему, что всё будет хорошо.       Этой ночью Майкл нависает над ним. Его колени по обе стороны от бёдер Тревора, а руки раздвигаются и плавно переходят от ног к плечам, к щекам, вниз по предплечьям, к рукам, пока он не переплетает их пальцы. Ладонь к ладони, давит, сжимает, держит руки, пока Тревор не начинает двигаться.       После этого всё просто. Майкл раздвигает ноги Тревора и закидывает их себе на плечи. Он направляется к Тревору, прижимает к нему кончик своего члена, наклоняется, чтобы поцеловать в губы. Его зубы ненадолго касаются нижней губы Тревора. Свободная рука проводит пальцами по татуировке на шее.       Майкл скользит внутри и закрывает глаза. Он медленно подготовил Тревора, используя пальцы, язык и слова, которые позволили ему открыть Тревора легко и приятно, а тот лежал и позволял всему этому происходить. Он не думает об Аманде, когда Майкл начинает наклонять бёдра вперёд, когда Майкл входит в него так глубоко, как только может, и выпускает долгий-долгий выдох. Он не думает о своей матери за решёткой и не задаётся вопросом, где она так ошиблась. Он не думает о своём брате, который наверняка не делает ничего полезного, прозябает в каком-нибудь трейлерном парке, возможно, с девушкой. Он не думает о своих собственных недостатках и о том, как он связан с этим человеком любовью, более сильной, чем кто-либо другой, включая Майкла.       Он не думает ни о чём, кроме лёгкого жжения и тела, такого близкого и тяжёлого.       Уверенные, медленные движения бёдер Майкла начинают выводить его из себя, поэтому он хватается за задницу Майкла и притягивает его ближе, глубже. Майкл хрипит, и его глаза распахиваются, рассматривая лицо Тревора.       — Дерьмо, — говорит он и вырывается. Тревор собирается протестовать, но Майкл хватает его и переворачивает на живот, вдавливая в матрас локтем, упирающимся в поясницу. Тревор ухмыляется в подушку.       — Майкл, — произносит он низким, густым, слегка приглушённым голосом, — давай.       Майкл ненадолго прижимается губами к шее Тревора, зубы снова впиваются в мягкую кожу. По всему телу Тревора пробегает дрожь.       Майкл трахает его. Он перестаёт играть и действительно трахает его, вбивая его в матрас, пальцы впиваются в бёдра, когда Майкл насаживает его на свой член. Так проходят минуты, Тревор задыхается в подушку, а Майкл тянется, чтобы взять член Тревора в ладонь, синхронизируя толчок запястья с движением.       Майкл должен решить, что сегодняшняя ночь — не ночь для мольбы, дразнилок или чего-то ещё, кроме ласки. Когда Майкл кончает первым, он не остаётся лежать, а мягко толкает Тревора на спину. Он посвящает свой рот тому, чтобы заставить Тревора кончить. Тревор, потерянный, закрывает глаза и выгибается. Он чувствует себя бесформенным. Его мать так далеко от его мыслей.       Она снова появляется в его сознании только спустя почти час. Майкл храпит рядом, а часы в отеле звучат ненормально громко. Тревор, проваливаясь то в сон, то в явь, представляет её в дверном проёме, высокую, торжествующую и ужасную. Он почти чувствует запах духов из магазина, где всё по доллару. Тревор садится, застыв на месте, но к тому времени, как встаёт с кровати, мама уже ушла.       Это не первый раз, когда у него галлюцинации, и он сомневается, что последний. Он ложится обратно, накидывает на себя покрывало и обнимает Майкла за талию.       ---       Они подъезжают к тюрьме. Место мрачное, как и ожидалось. В конце концов, они оба — бывшие заключённые и настоящие преступники, и, хотя это женская тюрьма, она мало чем отличается от серых стен, умирающей травы и высоких заборов с колючей проволокой. Небольшая парковка практически пуста, и Майкл подгоняет машину так близко к воротам, как только может.       — Ну вот, — говорит он, заглушая двигатель. Тишина омывает их. Тревор, взволнованный после вчерашнего телефонного звонка с подтверждением часов посещения, смотрит на свои колени и бесцельно крутит пальцами на коленях.       — Ну вот, — тихо повторяет Тревор. Майкл смотрит на него и протягивает жвачку.       Тревор знает, что выглядит дерьмово. Он не спал всю ночь, вышагивая по спальне, он износил подошвы своих ботинок до бумажной тонкости. Когда Майкл начал рычать и накрывать голову подушкой, Тревор снова пошёл в ванную, сел на унитаз, опустив крышку, и выплакал всё сердце. Он поднял голову и увидел себя в зеркале: глаза были красными, сопли и слёзы повсюду.       Майкл проснулся через пару часов и уговорил его принять душ. Это немного помогло, но он всё ещё чувствовал себя разбитым. Прошли годы с тех пор, как он видел свою мать, годы с тех пор, как он в последний раз слышал её золотой голос, и он не сможет выдержать, когда увидит отвращение и разочарование в её глазах.       По крайней мере, она разрешила ему нанести ей визит. Хотя бы это.       Они смотрят, как новая машина въезжает на место рядом. Из неё выходит молодой человек с татуировками на обеих руках и маленькой девочкой. Тревор задаётся вопросом, уважает ли эта девочка свою мать хоть в той малой степени, как он уважает свою. Он задаётся вопросом, дорожит ли татуированный мужчина своей женой, девушкой, да кем угодно, так, как должен бы. Ему интересно, будет ли его мать кричать на него.       — Ты знаешь, что можешь не идти туда, — говорит Майкл, когда молчание затягивается. Тревор смотрит на него. — Я… знаешь, мы могли бы просто уйти. Сказать твоей маме, что у тебя дела.       — Зачем нам это делать?       Майкл моргнул от резкости в его голосе. Тревор и сам немного удивлён.       — Я просто беспокоюсь, что ты не справишься. Мы можем попробовать завтра, понимаешь?       — Я знаю. Я знаю, знаю. Я, блядь, знаю.       Тревор закрывает глаза и опускает голову на приборную панель. Он скорее чувствует, чем видит, как Майкл вздрагивает, но это не имеет значения. Тупая боль, распространяющаяся от его лба к позвоночнику — это ничто. Ему бывало и хуже. Через несколько минут ему станет совсем херово. Может быть, она даже заплачет, как увидит его, а ещё его синяки и татуировки.       Она уехала из трейлера без всякого адреса. Она не хочет видеть в своей жизни младшего сына. Он бегает за матерью, которой не нужен, и все это знают. Майкл, вероятно, считает его жалким куском дерьма.       Тревор тяжело вздыхает, но не поднимает головы. Он просто смотрит на серый ковёр машины и на свои потёртые ботинки.       — Если не пойду сегодня, то уже никогда не смогу. И после её уже не увижу в этой жизни.       — Конечно увидишь. Она никуда не денется, — беззаботно говорит Майкл, и будь на его месте кто-нибудь другой, Тревор бы его ударил.       — Я должен. Она моя мама. Она заслуживает хотя бы визита. Я должен заботиться о ней.       Он поднимает голову. Майкл смотрит вдаль, в окно, постукивая пальцами по рулю. Мать Майкла — свободная женщина, но он знает, как непросты их отношения; он догадывается, что на этом их общий язык заканчивается, потому что Майкл явно не может понять ту тошнотворную смесь преданности и вины, которая сейчас тяготит Тревора.       Это то, что Тревор должен сделать сам. Майкла нет в списке тех, кто может посетить тюрьму, да и не должно быть. Это дело Тревора и самой невероятной женщины, которую он когда-либо знал.       — Хорошо, — говорит он — скорее себе, чем Майклу, — хорошо. Всё будет хорошо.       — Так и будет, — отвечает Майкл. Он проводит рукой по своему усталому лицу и откидывается в кресле. Не будет ничего страшного, если он положит ноги на приборную панель. — Я буду прямо здесь. Никуда не уеду.       — Спасибо, — тупо благодарит Тревор. Он хочет снова опустить голову, на этот раз сильнее, чтобы она раскололась, как спелая дыня. По крайней мере, тогда он мог бы попасть в больницу, а не в тюрьму. По крайней мере, тогда за ним ухаживали бы добрые медсёстры, а не мать бы не зыркала на него.       Ему хотелось бы, чтобы Майкл взял его руку и сжал её, но он мужчина. И Майкл мужчина, и некоторые вещи лучше оставить в покое. Он не смеет просить о большей нежности теперь, когда они сидят при дневном свете. Майкл достаточно сделал просто находясь здесь.       Майкл проверяет часы:       — Ты опоздаешь.       Тревор кивает и расправляет плечи.       — Скоро вернусь, — обещает он и выходит из машины.       Всю дорогу до приёмной его ноги грозят подкоситься. Они дрожат, когда он разговаривает с симпатичным охранником у двери, и слабеют, когда другой, более грубый охранник проводит его через сканеры безопасности и обыскивает. Ничего не найдя — пистолет надёжно спрятан в бардачке в машине снаружи — его пропускают в маленькую тусклую комнату ожидания с жёсткими пластиковыми стульями у дальней стены.       Татуированный мужчина и маленькая девочка сидят в дальнем конце, там же находится пожилая женщина с дорогой сумочкой и ещё более дорогой причёской. Она фыркает, когда Тревор входит и занимает место рядом с ней. Он не замечает, как она переставляет сумку.       Ему хочется усмехнуться или огрызнуться. Она бы тоже этого заслуживала, но сегодня у него просто не хватает на это духу. Она, вероятно, того же возраста, что и его мама.       Тревор смотрит на свои колени, потом на руки, потом на отполированный пол. В углу сменяется охранник и сверяет часы. Не очень-то много посетителей, думает Тревор, но часы посещения здесь, похоже, длиннее, чем в других местах — счастливые семьи, вероятно, обедают, ходят по магазинам и живут своей свободной жизнью в полной мере, прежде чем прийти навестить женщин, которые здесь содержатся. Он сомневается, что кому-то из них есть до этого дело, если семьи даже навестить их не могут.       Райан же не здесь.       Хотя Тревор и знал, что его тут быть не может, отсутствие брата удивило его всё равно. Райан, наверное, живёт неподалёку и более чем способен навещать маму каждый день. Вряд ли у него есть работа или какие-либо хобби помимо сидения на своей толстой заднице перед телевизором в трейлере, за который платит мать. И самое меньшее, что он мог бы сделать — это навестить её. Именно он однажды предложил миссис Филипс снова начать продавать себя. Тревор бы не удивился, узнав, что это Райан убил и подставил мать.       При мысли о своём старшем брате Тревор снова дрожит, но на этот раз от ярости. Он сжимает и разжимает пальцы в кулаки и пытается думать о чём-нибудь другом, о Майкле, который, возможно, спит в машине, о Лестере, планирующем следующие отгрузки, о своём самолёте, спрятанном в ангаре Эрика, работодателя, который свёл Майкла и Тревора вместе.       О чём угодно, только не о Райане. О чём угодно, только не о человеке, которого он хочет убить больше всего на свете — даже больше, чем своего придурка-отца.       Дверь распахивается, и охранник вскакивает на ноги. Вошедший тюремщик оглядывает немногочисленных посетителей.       — Хорошо, — говорит он, голос низкий и ровный. — По одному, пожалуйста.       Большой спешки нет. Тревор всё равно идёт позади трёх других посетителей, шаркая ногами.       Вот оно, думает Тревор, входя в комнату для свиданий. Эта встреча может быть началом чего-то прекрасного или же стать концом всего навсегда. Неважно, что Майкл находится рядом, но мать всё равно ближе. Он засовывает руки в карманы и наклоняет голову.       Низкий ропот проносится над ним. Маленькая девочка визжит при виде своей мамы. Старуха снова фыркает, встречая свою дочь. Тревор, сглотнув, поднимает глаза.       Она здесь. Сидит в углу, сцепив руки на столе перед собой. Видны корни её тёмных волос, какие-то пряди сверкают сединой. Она здесь. Смотрит прямо перед собой, стиснув зубы, уставившись на пустой стул. И выглядит такой же красивой, такой же сломанной, такой же безупречной, как всегда. Он останавливается, челюсть отвисла.       — Мама, — шепчет он, и она, должно быть, слышит его, потому что поднимает голову и смотрит на него.       На её лице расцветает крошечная улыбка, которая тут же сползает и превращается в нечто кислое. Он подходит и садится напротив неё. Мать убирает руки со стола и глядит на соседний столик, где молодая красивая женщина обнимает маленькую девочку и плачет. Тревор размышляет, стоит ли ему попытаться обнять её, или мама вместо этого просто прогонит его.       После долгого молчания, которое длится, вероятно, всего несколько секунд, она смотрит на него широкими усталыми глазами.       — Тревор, — печально говорит она, — что же стало с твоей старой мамой?       — Ты не старая.       Она смеётся, и в этом звуке нет ничего мягкого. Смех звучит просто устало.       — Попробуй сказать это моей сокамернице, та ещё сучка. Двадцать один год. Думает, что весь мир у её ног.       Тревор тоже может себе представить какую-нибудь прыткую девчонку, которая думает, что глумится над его мамой. Он уверен, что мать уже поставила выскочку на место, и, вероятно, не так уж любезно это было. Мысль заставляет его улыбнуться, но один её взгляд — и она понимает, что он совершил большую ошибку. Уже.       — Ты считаешь, это смешно, да? Твоя мама должна возиться с малолетними сопляками, в то время как ты вольготно чувствуешь себя в Америке, занимаясь своими ублюдочными делами? Я почему-то думала, что ты лучше, Тревор. Я забыла, как тебе нравится злить меня.       По его коже пробежал холодок. Возможно, она забыла об этом, но и Тревор тоже забыл, какая мама бывает едкая; она любит напоминать ему, какой он неудачник. Всегда это делала, с тех пор как муж-говнюк ушёл из семьи. Тревор не может и слова выговорить, вспоминая детство. Она смотрит на него, как будто именно из-за него она оказалась в тюрьме.       — Я… Я…       — Я, я! — передразнивает она, голос становится детским и вызывает у него тошноту. — Это всё, что ты можешь сказать мне после стольких лет? Ты просто хочешь поговорить о себе?       — Нет. Нет, совсем нет, мама, — говорит он, но знает, что это бесполезно. У его мамы такое выражение лица, которое означает, что он всё испортил. — Прости меня. Я совсем не то имел в виду. Мне не кажется это смешным. Это не смешно, клянусь.       — Клянёшься, — её нарисованные брови выгибаются. — Как замечательно. Твои обещания так много значили для меня в прошлом.       — Извини.       — Прекрати это говорить. Иначе я скажу охранникам, и они вышвырнут твою задницу нахрен отсюда.       Она постукивает пальцами по столу. Ногти, когда-то длинные и накрашенные, обкусаны. Зрелище печалит его больше, чем что-либо другое. Он делает глубокий дрожащий вдох, чтобы не расплакаться.       Мама замечает. В её глазах и мягких красных губах таится нерешительность, и она почти — почти — выглядит виноватой. Вместо этого снова стискивает зубы и смотрит вдаль, поверх голов других заключённых и их посетителей, в сторону двери, ведущей к выходу. На лице промелькнул голодный блеск, который он слишком хорошо знает. Тюрьма была для него познавательной, но он ненавидел сидеть взаперти, а она, возможно, проведёт здесь всю свою жизнь.       Тревор, отчаянно пытаясь нарушить молчание, спрашивает:       — Райан навещал тебя?       Миссис Филипс вздрагивает.       — Пока нет. Он вроде как ищет работу. Говорил, что собирается попытать счастья в другом городе. Быть рядом с границей здорово, но я думаю, что он уехал на юг Америки. Не уверена точно.       — Он тебе хоть звонил?       — А ты? — спросила она, снова подняв брови.       — Я же тут. Приехал, как только узнал, где ты.       — Хм, — она не выглядит впечатлённой, — допустим.       — Я пытался тебя отыскать. Вернулся в наш старый трейлер пару лет назад, и… там никого не было. Просто какая-то женщина в нашем трейлере, у неё и адреса не было. Я даже не знал, с чего начать поиски, но пытался, мама, правда пытался. Я всё время думал о тебе. И до сих пор думаю.       — Значит, эта сука солгала. Я оставила адрес. Или… или Райан оставил, наверное. Я попросила его. Мне было интересно, потрудишься ли ты когда-нибудь навестить нас.       — Я пытался. Мне хотелось… Но работа…       Она фыркнула.       — Работа? Какая работа, Тревор? Неужели этот Майкл сделал из тебя честного человека?       — Э-э… — он смотрит на неё мгновение и видит часть себя, отражённую в линиях челюсти и очертаниях носа, — что? Майкл?       — Я знаю его. Он завёз твои вещи, когда тебя посадили, помнишь? Я познакомилась с ним тогда. Судя по тому, что ты сказал в прошлый раз, когда мы разговаривали, ты всё ещё путешествовал с ним. Похоже, ты втюрился.       — Я не втюрился. Такого никогда не было.       — Ну, очевидно, это выгодное партнёрство, если вы вместе работаете до сих пор. И, судя по цвету твоих щёк, так и есть.       Он потирает нос, наклоняет голову и бормочет:       — Да. Мы всё ещё вместе.       — Понятно. Ты когда-нибудь потрудишься сказать мне, чем ты занимаешься, или я должна догадаться?       Тревор колеблется.       Он не уверен, чтобы сказать ей. Она сидит за убийство, каким бы случайным оно ни было, так что, может, она поймёт его. Он грабит, мошенничает и лжёт, но зарабатывает на этом неплохие деньги, и их он в любом случае планирует отдать ей. Может быть, это подсластит сделку. Может быть, в конце концов, он не будет её разочарованием.       Но тут, без предупреждения, в его сознании всплывает воспоминание. Когда ему было семь лет, его поймали на краже горсти конфет в магазине на углу в ближайшем к их трейлерному парку городке. Хозяин магазина тащил его за уши всю дорогу домой и рассказал маме о случившемся. Она поблагодарила его и закрыла дверь, а затем так сильно ударила Тревора по уху, что на мгновение он увидел звёзды.       Воровать, сказала она, неправильно. Они должны держаться вместе, чтобы не утонуть в этом дерьме, напомнила она — такая судьба у тех, кто родился в таком же статусе, где у детей нет отцов и есть матери, вечно пропадающие на работе. Она не всегда возражала против невоспитанности, но воровство не терпела.       Он смутно помнит, что пару лет спустя её поймали на краже серебра у местного ювелира, но сейчас это не имело значения. Когда-то она сказала ему, что это неправильно, и он не слушался всю свою взрослую жизнь.       — Не могу сказать тебе, — говорит Тревор и, заметив вспышку гнева в глазах матери, добавляет, — но у меня есть деньги. Больше сбережений, чем мне когда-либо понадобится, и каждый цент из них — твой. Если… если ты захочешь.       — Твои деньги?       Она откидывается назад в своём кресле. Щёки мгновенно покрываются пятнами, почти такими же яркими, как и волосы. Тревор хочет сбежать прямо сейчас. Он понял, что опять облажался, предложив ей деньги. Она слишком горда, чтобы принять его помощь.       — Мам, я…       — Ты полагаешь, мне нужны твои деньги?       — Филипс! — охранник пресекает её, как только голос женщины превращается в визг, — потише, или свидание будет закончено.       Миссис Филипс бросает на охранника грозный взгляд, а затем наклоняется вперёд, брызгая слюной на каждом слове.       — Ты думаешь, мне нужны твои деньги, Тревор? За кого ты меня принимаешь? Я никогда не хотела приходить сюда. Я никогда не просила, чтобы ты пришёл. Это ты хотел навестить меня, помнишь? Мне не нужна твоя чёртова благотворительность.       — Нет, нет, я не…       — Всё, чего я когда-либо хотела — это хороший, преданный сын, который бы заботился обо мне и уберегал от опасностей. А вместо этого у меня есть Райан, который сейчас находится бог знает где, и ты. Грязный дегенерат, сраный идиот, который пропадает на года, нарушает закон, копит украденные деньги, а потом пытается всучить их своей бедной матери, своей бедной матери, которая будет гнить в тюрьме до конца своих дней, а ты будешь жить свободно! Ты должен быть здесь, а не я. Тебя надо посадить.       — Я знаю. Знаю, — говорит он, и если сейчас в его глазах стоят слёзы, ему всё равно. Это то, чего хочет его мать, а всё, чего он хочет — это чтобы она была счастлива. Они действительно должны посадить его за решётку за то, что он вот так разбил её сердце, и своё заодно.       Он так по ней скучает, а она сидит прямо перед ним.       — Тебе нужно уйти. Я не могу больше смотреть на тебя.       Она говорит это и глядит на что угодно, только не на него. Его нижняя губа дрожит, словно он снова стал семилетним ребенком. Он тянется через стол, чтобы взять её за руку, но она отдёргивает ладонь.       — Прости меня, прости меня… Пожалуйста, не заставляй меня уходить. Я не могу оставить тебя, только не снова.       — Я не хочу тебя больше видеть.       — Это неправда.       — Всё, что я говорю — правда, — отвечает она и начинает вставать. Тревор тоже встаёт, и охранник приближается к ним, чтобы отвести миссис Филипс в камеру. Тревор делает шаг вперёд, как бы желая обнять её, но она делает огромный шаг назад, и всё.       Между ними снова пропасть. Охранник подходит к ней и кладёт руку на плечо.       Всё закончилось слишком быстро. Перед глазами у Тревора всё плывёт.       — Я закончила, — говорит его мама. Она смотрит на него, прежде чем уйти, одним большим, горестным, горящим и ужасным взглядом, а потом уходит, и другой человек сообщает Тревору, что пора «идти, сынок, вот по этому коридору». Он отмахивается от направляющей руки и уходит без посторонней помощи.       По дороге его снова обыскивают. Ничего не находят, конечно — ни наркотиков, ни оружия, ни сердца. Ненависть к себе почему-то не одолевает его; он выходит из тюрьмы и делает долгий-долгий глоток свежего воздуха.       Когда много лет назад его выпустили из тюрьмы, его мать ждала на заснеженной дороге, постукивая пальцами по рулю и глядя на него. Теперь она там же, и он знает, что, возможно, ему никогда больше не разрешат её увидеть. Вот бы только была её фотография. Может быть, Тревор попробует найти фоторобот и сохранить его.       Но теперь его машина здесь, и даже на расстоянии фута видно, что Майкл спит на пассажирском сиденье. Майкл, единственный человек, которого он любил и который оставил его погибать, проживая другую жизнь. Тревор сглатывает. Всё заканчивается болью, поэтому он бьёт ногой по капоту машины.       Майкл вскакивает, глаза распахиваются. Увидев выражение лица Тревора, он хмурится и наклоняется, чтобы открыть пассажирскую дверь. Тревор садится внутрь.       Он молчит. Это, кажется, удивляет Майкла, который переводит взгляд с его лица на тюрьму и обратно, словно так появится ответ. Тревор не обращает на него внимания. Он зол, на себя и свои провалы, да и на провалы Майкла тоже. Если бы он не появился в его жизни. Если бы его деньги не были такими грязными и запятнанными, тогда, может быть… может быть…       — Заводи машину, — уныло просит Тревор.       — Не расскажешь, как всё прошло?       Тревор не отвечает ему. Он нагло кладёт ноги на приборную панель и закрывает глаза. За веками он видит свою мать и её последний взгляд. Тревор уже добрался до половины от пятидесяти лет, медленно ползёт к тридцати годам, и это худший день в его жизни. К чёрту Майкла и его дерьмовую фиктивную свадьбу. К чёрту всю их совместную жизнь. Его мать ненавидит его. Его матери уже нет.       — Хорошо, — говорит Майкл. Он заводит двигатель, — тогда поговорим об этом позже.       Он выезжает с тюремной парковки. Тревор оглядывается назад, когда они уже почти выехали за ворота, и видит приземистые серые здания, решётки на всех окнах, колючую проволоку на верхушках высоких заборов. Он знает, что не это отделяет его от матери. Это всё на его совести.       Майкл включает радио и начинает подпевать, и в этот момент Тревор жалеет, что он всё-таки не остался с Амандой.       ---       Спустя час Тревор просыпается от того, что Майкл ударил его в плечо.       Он не хотел спать, но пение Майкла, такое низкое, успокаивающее, а музыка такая скучная, что Тревор просто сам по себе провалился в сон. Ему снилась не мама, а отец, брат и тот день, когда его оставили в торговом центре плачущим возле отдела одежды, а после старенькая женщина пожалела его и спросила, не потерялся ли он. Тревор просыпается потным и больным. И чувствует себя дерьмово.       — Добро пожаловать в реальный мир, — Майкл улыбается. Тревор садится прямо и расправляет плечи.       — Где мы?       — Я подумал, может, ты хочешь выпить.       Машина припаркована возле маленького бара с мигающей неоновой вывеской. У Труди. Дешёвая канадская пародия на американские забегаловки. Во рту у Тревора сухо и внутри жжёт, поэтому он кивает, соглашаясь.       — Если только ты платишь.       Майкл закатывает глаза.       — Как будто у тебя нет денег.       Но он угощает — так или иначе. Бармен — приятная молоденькая штучка, которая широко улыбается Майклу, подавая две порции виски. Тревор даже не ревнует.       Они выбрали места в уголке, подальше от других выпивох — у тех какая-то вечеринка, у других стариков игральные карты на столике. Место всё провоняло сигаретным дымом. На стене висит голова лося с такими печальными стеклянными глазами, что Тревор не может на них смотреть и отводит взгляд. Хорошее место, думает он. Вряд ли где-то ещё будет лучше.       Майкл делает большой глоток и смакует вкус. Достаёт пачку сигарет и смотрит на Тревора:       — Ты не против?       — Неа.       — Серьёзно?       — Делай, блядь, что хочешь, М. Мне похую.       Майкл прикуривает. Он уже привык к тому, как Тревор быстро меняет настроение, и к его вспышкам ярости. Тревор мечтает успокоиться, мечтает просто смотреть на других посетителей, гадая, что те будут есть после выпивки и что они могли бы сказать в их следующую встречу, не волноваться о том, насколько в его семейной жизни всё хреново.       Семейная жизнь Майкла не крутится, однако, около мамочки и папочки. Он теперь сам отец, пусть и постоянно отсутствующий. Он не зависит от их отношений с матерью. Тревор делает глоток и позволяет кубику льда проскользнуть между губами, двигаясь по языку, как будто это помешает ему прикусить его в гневе.       — Как только прилетим домой, надо поговорить с Л о настоящей работе, — говорит Майкл, голос низкий и царапающий. — Я скучаю по работе. Встречи и бумажки — это одно, но я думаю, что нам нужны реальные действия.       — Конечно.       — Кроме того, я тут подумал… у Аманды скоро день рождения. Думаю, может, свозить её куда, а детей оставить с её мамой и папой. Но перед этим хочу устроить ей вечеринку, очень большую и шумную, как раз такие она любит. Может, она и не будет счастлива, но я хочу, чтобы ты был там, и Л тоже. Нам всем давно пора породниться, знаешь ли.       — Да.       Тревор не особо слушает. Он снова смотрит на мёртвое чучело лося. Однажды Райан взял его на охоту, но всё, что они нашли — голубя с перебитым крылом, и даже у него тогда не хватило духу убить его. Райан топтал её голову, пока птица не умерла, и хотя это было довольно круто, когда череп лопнул, Тревор заплакал. Ему было всего четыре, и через год он сам пошёл и убил несколько животных без всяких угрызений совести, но мысль об этой убитой птице и взгляде брата, когда он выбивал из неё жизнь, всегда была ненавистна.       — Может быть, мы даже сможем пойти и посмотреть, как летают свиньи.       — Ага. Точно.       — Иди нахуй. Ты не слышал ни слова из того, что я говорю.       Тревор вскакивает. После того, как Майкл спросил, можно ли ему закурить, он не слушал. Майкл смотрит на него. Тревор только широко улыбается.       — Эй. Не злись. Но мне плевать, о чём ты там говорил, не знаю… об Аманде, смене подгузников или о чём там ещё.       — Я пытался достучаться до тебя. Ну, знаешь, быть другом, который слышит и заботится о твоей жизни.       — Но мне плевать на твою притворную сказку.       Что-то в челюсти Майкла перекатывается, небольшой тик, признак гнева, который он пытается сдержать. Майкл вспыльчивый, и они оба знают, что Тревор пытается нажать на все его кнопки, но он только сглатывает и щурится.       — Я здесь сейчас только потому, что я волнуюсь за тебя, Т. Не надо сваливать на меня всё, что сегодня произошло.       — Всё, что произошло? Всё, что произошло, имеет к тебе самое, блядь, прямое отношение, так что не притворяйся, что это твоё дело только потому, что тебе надоело трахать свою жену и ты решил приехать сюда, чтобы трахнуть меня вместо неё.       Возможно, это самая глупая вещь, которую он когда-либо говорил Майклу, но он не чувствует себя виноватым. Он честен. И снова улыбается.       Майкл смотрит на Тревора как будто совсем его не узнает.       — Предлагаю тебе заткнуться прямо, блядь, сейчас, Тревор. Меня не волнует, что случилось у тебя с мамой. Меня не волнует, насколько тебе плохо. Ты не имеешь права так со мной разговаривать. Никогда со мной так не говори. Мы оба знаем, что я тебя могу закопать прямо сейчас и уйти чистым.       Тревор смеётся.       — Реально? Собираешься грохнуть меня за то, что я говорю правду? — он смотрит на свои грязные обкусанные ногти. — Будешь отрицать, что ты сначала ебёшься с Амандой, а потом едешь ебаться со мной?       Удивительно, но стакан с виски в руке Майкла не разбивается от того, с какой силой его держат. Лицо Майкла бледнеет, если не считать двух красных пятен на щеках.       — Моя семья… — начинает он очень осторожно, оба слова выверены и настолько полны вынужденного спокойствия, что Тревор срывается.       — Нахуй твою семью.       Майкл встаёт. Его стул так громко скрипит по полу, что группа мускулистых качков затихает и оглядывается. Майкл не обращает на них внимания, вместо этого он смотрит на Тревора, сжав кулаки.       — Что бы ни случилось с твоей мамой, это, конечно, твоё дело, но знаешь что? Я надеюсь, что она сгниёт там нахрен.       Тревор вскакивает, не успев даже подумать об этом. Он пихает Майкла назад, и тот валится на стол качков, напитки разливаются повсюду. Все встают, кричат и отступают. Майкл поднимается на ноги и медленно отряхивается, пытаясь убрать пиво с рукавов.       Когда он поднимает голову и встречается взглядом с Тревором, перед ним настоящий Майкл. Настоящий ворчливый жадный засранец, который грабит и убивает, зарабатывая этим на жизнь, а не тот, кто одевается в костюмчик по воскресеньям, чтобы пойти на обед с женой и её невинными друзьями. Майкл, который смотрит на него сейчас, принадлежит Тревору, и это тот, кого он любит и всегда обожал, но сейчас хочет содрать с него кожу.       Майкл вскидывает голову, как бык, и бросается на него. Сила сбивает Тревора с ног, опрокидывает на спину, и Майкл легко садится сверху.       Тревор пытается оттолкнуть его, он замахивается и наносит удар кулаком в челюсть Майкла, но его кости, должно быть, сделаны из железа; тот едва вздрагивает, его собственный кулак поднимается высоко над головой.       Майкл собирается ударить его. Он сломает ему нос или скулу, и Тревор заслуживает это. Его мать называла его дегенератом, и это он, он, он — и Майкл должен быть тем, кто докажет это всем. Нет ничего, чего бы он заслуживал больше, чем Майкл, бьющий его прямо сейчас.       — Сделай это, — говорит он и перестаёт бороться.       Майкл тоже перестаёт — он замахивается кулаком, и костяшки оказываются в нескольких дюймах от щеки Тревора, когда один из качков хватает Майкла за плечи и оттаскивает от Тревора.       — Полегче, парень, успокойся, — говорит мужчина. У него обесцвеченные светлые волосы и смехотворно большие уши, и он поднимает Майкла, словно тот ничего не весит. Тревор наблюдает за происходящим, задыхаясь и желая, чтобы на его лице сейчас была кровь.       — Отъебись от меня, придурок, — огрызается Майкл, отпихивая его. Мужчина, похоже, обижается на это, потому что снова хватает Майкла, на этот раз сильнее. Даже с пола Тревор видит, как его ногти впиваются, как белеют костяшки пальцев от силы. Майкл вздрагивает. Он вздрагивает, ему больно, и всё, всё, всё; Тревор с новой силой поднимается на ноги.       — Т, — зовёт Майкл, глядя ему в глаза, но Тревор не обращает на него внимания.       Он хватает незнакомца за светлые волосы и ударяет лицом об угол стойки бара. Острие угла попадает ему прямо в глаз, и мужчина начинает кричать. Леденящие кровь крики, которые заставляют всех его друзей побледнеть, вместо того чтобы броситься вперёд, чтобы схватить Тревора.       Тревор смеётся. Он смеётся так громко, что заглушает всё остальное, даже крики. Он поднимает голову мужчины — кровь льётся и растекается по полу — и снова прикладывает о стойку, на этот раз скрежеща ею по дереву. Руки мужчины бесполезно хватаются за него, пытаясь отбиться.       — Т, — снова зовёт Майкл. Тревор смотрит на него и видит ужас в его глазах, — Т, Господи, остановись!       —Пошёл нахуй, — выплёвывает Тревор и снова, снова и снова бьёт мужчину.       Его друзья отшатываются в ужасе и бросаются оттаскивать Тревора. Раздаётся шквал кулаков и проклятий, и он уверен, что один из них грозится достать пистолет, но тут появляется Майкл, как всегда, конечно, и Майкл достаёт свой пистолет и направляет на них. Он хватает Тревора за рукав и толкает его к двери, идя сзади, чтобы никто не смог их опередить.       Симпатичная девушка за стойкой начинает плакать, но все остальные, ошеломлённые, отпускают их.       — В ангар Эрика, — говорит Майкл, когда они садятся в машину. — Поехали. Сейчас. Садимся в самолёт, возвращаемся в Америку, уезжаем.       Его трясёт, и Тревор знает, что не от холода, не от их драки или околосмертного опыта. Его трясёт, потому что он в машине с монстром. Тревор смотрит вниз и видит, что кровь запеклась на его руках. Когда двигатель включается и они снова бешено едут, он начинает улыбаться.