Настоять на своем

             Коконои любит красивые вещи. Каблуки, чулки, помада глубокого винного цвета, кружева, шелка, жемчуг. Красиво, дорого, изящно. Он каждое утро рисует стрелки, делая глаза еще более выразительными, тщательно за гардеробом следит, в ванной десятки кремов и масок для тела и волос, каждые две недели запись в парикмахерскую, чтобы корни осветлить, наново выпрямить волосы, укрепить острые ногти, спуская на все процедуры неприлично много денег.              Хаджиме окружает себя исключительно красотой.              И Сейшу — его главная ценность. Ради него Коко как минимум на все готов пойти, купить для него весь этот чертов мир, если он только попросит. Но Инуи молчит. Вот уже несколько месяцев ничего не просит и отводит взгляд. Отворачивается, ведь короткие волосы совершенно не скрывают алый шрам на лице. Остальные прячутся под одеждой и тихим «сегодня я не смогу, прости». Приходилось ждать, заламывая пальцы от переживаний и неприглядных мыслей, где кто-то другой мог в разы больше дать его мальчику. Мог украсть его.              Но Сейшу никогда не просил многого. В последние месяцы он только пространства просил, прячась от всего мира на съемной квартире. И сегодня наконец-то согласился приехать.              Свечи? Теперь только электрические, расставленные по всему дому и подвешенные под потолком. Атласные ленты, пряное вино, бордовые розы. Хаджиме подготовился к этому вечеру. Первая встреча за неделю. Нет, за восемь дней и семнадцать часов.              Все идеально. Ужин, цветы, алкоголь, новая сорочка в подарок, что тонким льном спадала до середины бедра, нежно прикасаясь к коже. Глубокий вырез не скрывал неровных шрамов, к которым и потянулись бледные пальцы Сейшу.              Столь красивая вещь… на таком уродливом теле. Хотелось снять поскорее. Осторожно сложить и сбежать из этого дома, совершенно ему незнакомого, а не стоять перед зеркалом, сгорая под внимательным взглядом, что ни единой детали не упускал.              Коко всматривается в любимые глаза — а в них вновь плещется печаль.              — Что-то не так?              — Все в порядке, — почти приросло к языку.              — Я же вижу, что нет.              Хаджиме подходит ближе, старательно не замечает, что Инупи чуть отшатнулся от него, привычно уже отворачивая лицо. Ему сложно. Им обоим отвратительно сложно теперь. Но взять холодные руки в свои на удивление просто, как и вглядываться в тусклые радужки, желая найти там хоть какие-то ответы.              — Инупи, прошу, расскажи мне.              Он изменился. Конечно, такое никого не оставит прежним, но… это уже совершенно не тот Инупи, которого некогда знал Коко. Замкнутый, тихий, неуверенный. Он закрывался в ванной и подолгу сидел там один, не пуская Хаджиме к себе. Больше не подпуская его к своему телу, как бы тот не старался.              И сейчас тоже. Выдергивает руки и закрывает ими грудь. Прячется. Отводит взгляд. Молчит. И ранит этим молчанием, но приходится терпеть. Сейшу значительно тяжелее, чем ему. Он пережил в разы больше, и времени ему тоже нужно больше.              И остается только молиться, чтобы они смогли вернуться к той жизни, что была у них до пожара.              — Милый… — новая попытка взять за руку.              Но Сейшу вновь уворачивается от протянутой руки.              Избегает встреч.              Почти девять дней сейчас, восемь до этого. Семь. Снова восемь… Что если однажды он и вовсе не придет? Выбросит телефон, соберет свои вещи и просто исчезнет?              Что если Коконои однажды устанет терпеливо ждать и закроет его в своем новом доме, обвив цепями тонкие щиколотки?              — Почему ты избегаешь меня? — лишь один из миллиона вопросов.              — Будто ты не понимаешь, — отходит к окну, с высоты семидесяти этажей рассматривает ночной Токио и снова молчит. Думает, как сбежать или как ответить? — Ну же, Коко, ты ведь такой умный.              Но сейчас он чувствовал себя самым настоящим глупцом. Наивным мальчишкой, что совершенно ничего не понимает в этом мире и все ждет, когда ему объяснят, ведь, казалось, он все делал, чтобы лучше стало. Но становилось только хуже.              — Посмотри на меня, — Сейшу шепчет, но это ощущается как крик. Медленно разводит руки в стороны, но словно бьет наотмашь. — Ты продолжаешь наряжать меня, словно какую-то куклу.              — Но ведь тебе это…              Нравилось. Тогда. В прошлом. Еще до пожара. Мог бы догадаться.              — Ты мог бы сказать, что тебе это больше не…              — Замолчи, — и его шепот все больше на шипение походит, — все эти подарки, тот ужин… это… — он за край рубашки дергает, обнажая глубокие шрамы на бедрах. — Ты снова не так все понял.              — Скажи, — два шага вперед, хоть как-то дистанцию сократить. — Я ведь и не пойму, если не скажешь прямо.              Хаджиме все продолжает улыбаться, страшась услышать правду. Догадывался об этом, но до последнего верил, что это не так.              Видимо, только зря обнадеживал себя все это время.              Коконои никогда не будет достаточно хорошим для Сейшу. Он же идеальный. Даже сейчас, когда продолжает отводить взгляд, взмахивает головой, снова забыв, что длинных волос больше нет, и наверняка пытается подобрать правильные слова, чтобы не обидеть, чтобы как можно мягче сообщить о том, что… нет. Об этом даже думать нельзя. Мысли ведь материальны, верно? Тогда стоит верить, что еще есть шанс все исправить. Знать бы только как…              — Сейшу, пожалуйста… — вновь два шага вперед, в груди все сжимается, а плечи Инуи напрягаются, но ему больше некуда отступать. — Я сделаю все, что захочешь, только…              — Оставь меня, — это хуже удара катаной.              — Нет… — отчего-то из горла вырывается смех, а улыбка шире становится. Совсем уже обезумел в своем страхе потерять его.              — Почему ты продолжаешь возиться со мной? — шепот снова срывается. Сейшу хрипит, разворачивается и срывается вслед за своим голосом. — Посмотри на меня! — кричит, больше не сдерживаясь. Через голову стаскивает с себя сорочку, остервенело отбрасывает куда-то в сторону и все продолжает кричать, указывая на свое обнаженное тело, — Посмотри же! Почему ты так упорно делаешь вид, что ничего не изменилось? — и снова к окну поворачивается, в тусклом отражении рассматривает неровные шрамы от ожогов. — Как тебе не противно?              — Противно? — глупо повторяет, и словно до конца не может сказанное осознать. Все совершенно не так, как казалось сперва. Настолько иначе, что хочется снова рассмеяться, но Сейшу вновь на шепот переходит.              — Да. Я же видел, как ты отводил взгляд, — и они встречаются взглядами в отражении. — Ты даже сейчас не смотришь. Покупаешь мне все эти дорогие вещи, одеваешь, красишь, словно хоть что-то способно изменить то, что со мной стало.              — Стой, — это уже невыносимо. — Пожалуйста, остановись, — шаг, еще один. Один остался между ними и шумное дыхание уже достигает обнаженных плеч. — Ты стесняешься себя?              — Да плевать мне… на эти шрамы, — отвратительное «на себя» читается между слов. — Всегда было плевать, как я выгляжу. Это ведь ты постоянно говорил, как я красив, — его ладонь поднимается к лицу, накрывает шрам. — Постоянно напоминал об этом.              — Потому что так и есть.              — Так было, — в который раз за сегодня у него срывается голос?              А как часто он срывался, когда Коконои не было рядом?              Становится отчасти понятно. Лишь стоит продолжать говорить. Главное не молчать. Не стоять. И Хаджиме подходит ближе осторожно, сокращает последнее расстояние между ними, словно Сейшу в любой момент сбежать может. А ведь он может. Всего шаг в сторону, и Коко будет обнимать воздух.              Но он не шевелится даже, позволяет подойти к себе и повернуть свое лицом, что Коко едва ощутимо пальцами подхватывает. Пытается взгляды соединить.              — Что ты себе надумал?              — Надумал? — почти смеется. — Я же стал обычной обузой, — а теперь улыбается. — Я все понимаю, ты винишь себя за случившееся, вот и остаешься со мной.              И пока он снова не увернулся, пока не продолжил говорить, Коко приложил ладонь к пухлым губам. Не надавливая совсем, едва касаясь. Он лишь просил немного помолчать — не требовал. Никогда ничего не требовал, чтобы Сейшу комфортно было. Не давил, не настаивал. Спрашивал раз-два и отступал.              — Мы можем увидеться сегодня?              — Нет.              — Может я все же забегу к тебе после работы?              — Прости.              И дальше он не смел продолжить упрашивать. лишь наблюдал, как Инупи отдаляется. Молчит, скрывает, избегает. И только теперь понимает, что ему пришлось в одиночку вариться во всем этом.              А ведь мог помочь. Схватить за руку, когда Инуи принял решение «какое-то время пожить отдельно». Мог притянуть к себе, крепко обнять наверняка вырывающегося парня. И не отпускать никуда. Надо было наплевать на все «не веди себя как одержимый», «дай ему свободу выбора», «не удерживай силой», «не решай за двоих», «деньги не дают тебе власть над другим человеком».              Почему никто не говорил, что ситуации разные бывают? Что необходимо было настоять на своем. Запереть в чертовом лофте, взять отпуск и ни на шаг от него не отходить. Близко, близко, еще ближе. Безостановочно касаться. Как сейчас.              Поцеловать, осторожно касаясь неровного шрама на лице. Настойчиво, но по-прежнему осторожно сминать любимые губы, что первое время не шевелись даже. Сейшу не упирался, не убегал, позволил притянуть себя ближе. Но и не отвечал никак, словно в куклу превратился.              Словно ждал, когда дрогнет рука Хаджиме, прикоснувшись к неровной коже его шрамов. Ждал подтверждение своих догадок, но получал только осторожные прикосновения. Трепетные, как впервые. Ведь изучать приходилось заново. Ведь было страшно даже малейшую боль причинить, надавив слишком сильно, пробудив ужасные воспоминания.              Пробудив желание, что так давно избегало их, что обычно обрывалось на отведенным взгляде и выскальзывающей из рук ладони. Сегодня Сейшу впервые не пытался убежать. Жмурил глаза и наконец-то приоткрыл губы, подаваясь навстречу, ответно хватаясь за плечи подрагивающими руками.              Словно это все сон.              Коконои не мог так трепетно ласкать его обожженные плечи, кончиками пальцев обводя каждый шрам, посасывая кончик языка, как когда они только учились целоваться. Подводя назад к кровати.              Так неправильно. Им бы нормально поговорить, к психологу записаться, заново узнать друг друга… Узнать по прикосновениям, тихо задыхаясь, когда поцелуй глубже становился. Когда Сейшу, как прежде, своим возбуждением о бедро Коко тереться начал, изголодавшись по прикосновениям, устав от недолго разговора, вот теперь и отвечал все активнее на поцелуй, лишь бы Коко снова говорить не начал, наверняка доводя до слез, что слишком долго сдерживать приходилось.              Лучше скулить от нехватки кислорода, но продолжать целовать, затыкая его своим языком, не давая вырваться, неожиданно напоминая, кто из них сильнее. Что угодно, лишь бы не слышать то, во что так сложно будет поверить.              Но как не верить, когда Коко уже каждый шрам на спине заласкал, пуская мурашки по всему телу, заставляя теряться в непривычных ощущениях. Ведь, казалось, тот трепет больше никогда не вернется, но в груди что-то цветочное ныло, когда зацелованные губы прикоснулись к краю шрама на лице.              Отвлекая, чтобы посадить на край кровати. Лицом к зеркалу. И даже в тусклом свете электронных свечей было прекрасно видно каждый шрам, что алыми пятнами покрывали тело. И когда сзади прятался Коко, целуя плечи и все продолжая ласкать, это выглядело красиво. Словно игра света. Цветочные лепестки, несущие в себе ядовитые воспоминания.              Сейшу почти поверил, что он красив.              — Мне не противно, — сзади разнесся вкрадчивый шепот, привычно проникающий под кожу.              Хаджиме целовал холодные руки, скользил ладонями по груди, рисуя лишь ему одному известные руны. Смотрел прямо в отражение, не отпуская светлые глаза, проявляя свою змеиную натуру. Окружая без возможности вырваться.              — И мне тоже больно, — вел носом по коротким волосам. — И ты прав, я виню себя, — снова губами касается шрама на лице. — Потому что не смог тебя уберечь.              И спускается поцелуями на плечи и спину. Едва ощутимо ласкает губами неровные шрамы. Впервые. Инуи даже не разрешал помогать, когда после выписки из клиники обрабатывал едва зажившие раны. А Коко наивно верил в его «мне самому удобнее, я-то чувствую, как сильно можно надавить». Верил и от собственного бессилия хотел орать, но лишь послушно уходил из комнаты из-за игривого «прости, меня немного отвлекает твой взгляд».              И когда его Сейшу так убедительно лгать научился?              — Я не должен был слушать тебя.              Должен был оставаться рядом. Обнимать так же крепко, как сейчас, мешая даже дышать, обвивая руками со спины, не отпуская его взгляд. Должен был хотя бы подавать мази и бинты, настороженно сидя рядом, надоедливо спрашивая о его самочувствии.              Но он пропадал на работе и боялся хоть что-то спросить, лишь бы не разбудить еще свежие воспоминания. Он пропадал, давая желаемую свободу, и не заметил, как начал терять своего мальчика, что совсем один остался. Отвык от его прикосновений и вздрагивал сейчас, словно впервые, кусая губы, неспокойно ерзая на кровати.              — Они не делают тебя хуже. Эти шрамы, — и осторожно ведет кончиками пальцев вниз. — Лишь меня.              Поцелуями на дрожащую спину спускается. Не отпускает больше. Не слушает тихие просьбы отпустить.              — Я так боялся задушить тебя своей любовью, накинуть тебе на шею петлю и лишить выбора, что чуть не потерял.              Ведь в день поджога мог все же настоять на своем и затащить Инупи на тот «скучный прием, где богатые дяди хвастаются толщиной своих кошельков и длиной ног своих пассий». Но не сделал этого, ведь Сейшу не любил подобное, не любил быть этой самой длинноногой пассией в дорогом костюме и на высоких каблуках. Они оба не любили это, но… лучше бы Инуи ворчал весь вечер, недовольно поджимая губы и каждые три минуты дергая ненавистный ему галстук, нежели часами позже ушедший пораньше Коконои выходил из горящего дома с немой молитвой на губах и бессознательным Сейшу на спине.              Губы снова коснулись шрама на плече… эта рана самой глубокой была, дольше всего зажить не могла, тревожила ночами, заставляла скулить сквозь сжатые зубы и выдыхать приевшееся «все в порядке».              Коко больше никогда в это «в порядке» не поверит, никогда не отпустит, пусть даже придется цепями к себе приковать и каждый день одно и то же место на шее кусать. Ведь почему огонь смог свои метки на нем оставить, а Хаджиме нет?              Но сегодня он лишь коротко целует у края волос и снова его взгляд в отражении ловит, наконец-то накрывает ладонью жаждущий хоть каких-то прикосновений член.              — Ты заслуживаешь всего самого лучшего, — размазывает предэякулят по головке и смотрит внимательно, как его мальчик задыхается в позабытых ощущениях и его руки поймать пытается. — Я люблю тебя, Сейшу, — целует после каждого слова и ладонью медленно двигает. — И я дам тебе все. Но никогда не позволю уйти, — на несколько мгновений основание сжимает, голос понижая. — Слышишь? Никогда, — и снова улыбается, ласкает, прячет свою тьму за умелой игрой пальцами.              — Говоришь, как одержимый, — голос и плечи дрожат, руки сжимают тонкие запястья, заставляя быстрее двигаться. Заставляя улыбаться в предчувствии синяков, какие не получится скрыть рукавами любимых рубашек.              — Так и есть, — и улыбка только шире становится. И он шепчет, словно в бреду, безостановочно осыпает плечи мелкими поцелуями, поддается хватке своего мальчика, активнее лаская его. — Мой Нупи. Мой Сейшу. Мой ангел, — словно в бреду, не разрывая взгляд. — Не смей больше отталкивать меня, — и это действительно угрозой прозвучало, вновь сжимая его член.              — Хватит, — так красиво скулит, жмурится, извивается, — пожалуйста…              Сейшу теперь от каждого прикосновения вздрагивает. Дрожит от подступающих слез и волнами накатывающего оргазма, что должны одновременно вырваться из него, стоит Коконои только немного хватку ослабить.              — Не смей больше отдаляться.              И Сейшу кивает часто, соглашается и глаза жмурит до алых пятен и скатывающихся по щекам слезам.              И это лишь начало. Запоздалое и тихое «люблю тебя» в ответ. Вновь медленный поцелуй. Все более активные ласки. Хриплый стон и перепачканная спермой ладонь, что продолжает медленно двигаться. Не отпуская.              Теперь никогда. Коконои теперь так много исправлять придется. Он слишком часто говорил о красоте, слишком редко — о любви. Осыпал подарками и забывал обнять, поцеловать, провести ладонью по напряженным плечам, тихо пообещать, что все будет хорошо, стоит лишь подождать. Крепче обнять и упасть на кровать, прячась в объятиях своей любви.              И это только начало ночи.              Начало новой жизни.