Когда Луна встретила Солнце

В округе Арустук, на самом севере штата Мэн, где помимо полей и глухих лесов едва ли остались города, есть маленькая деревня. Деревня эта стоит недалеко от узкой части реки Сент-Джон, отделяющей штат от границы с Канадой. Уилл бывал здесь всего раз, однажды, очень давно, когда ещё был ребёнком. Он проделал большой путь, сев на поезд в Портленде, доехал до маленького городка, в котором почти нет людей, ведь кроме вокзала и автозаправочной станции он толком не увидел никаких жилых домов. А уже от этого… Как же назывался тот город? Кажется, Хизерфилд. Да, в Хизерфилде он сел на дряхлый старый автобус, такие, должно быть, сняли с производства в годах шестидесятых, потому что в своем родном большом городе, бетонном муравейнике, Уилл их не встречал. Он устроился на задних сиденьях, близко к проходу, чтобы держать руками велосипед. И пусть мама не понимает его привязанности к двухколесной развалюхе с облупившейся красной краской, для Уилла такие мелочи очень важны. Все вещи, которые он взял с собой — самое необходимое, его воспоминания. Кассетный плеер, на котором он всю дорогу слушал Siouxsie and the Banshees и кожаная дорожная сумка, пылившаяся в шкафу с тех самых пор, как отец переехал от них в свою квартиру. Сумка доверху набита всякой всячиной, за которую бабушка Джун бы его наругала. — Никогда не копи хлам, Уильям! Хочешь, чтобы Асмодей пришёл к тебе ночью и сожрал своей бычьей головой?! Уиллу пять, он сидит на кухонной тумбе, свесив ноги. Бабушка случайно находит его самый первый дневник, в который он вклеивал фантики от конфет. Он не плачет, потому что бабушка говорит, что слёзы — это самый страшный порок, что грусть — это чертовка с тремя ногами и солью вместо глаз. Она говорит, что однажды он перестанет быть таким мягкосердечным. И вот, Уилл Байерс, с угольком вместо сердца в свои восемнадцать, едет в автобусе навстречу неизвестности. Это апрель, не так много прошло со дня рождения. И теперь он совершенно один. Зажатый с одной стороны старушкой в чудной шляпе и с газетой в руках, а спереди чужими сумками, принадлежащими незнакомцам — тоже довольно пожилой паре. Они тихо переговариваются меж собой, нежно улыбаясь друг другу. Уилл опускает наушники на шею, начиная грызть ногти, и видит в окне то же самое, что он видел каждый раз, когда выезжал за пределы Портленда в пригород, к бабушке: бесконечная вереница густых темно-зеленых сосновых крон, через которые мельком пробиваются утренние солнечные лучи. Но здесь — совершенно не огороженная лесная территория. Их автобус подпрыгивает на каждой кочке, потому что дороги в этой местности совсем не ремонтируют. Старушка сбоку от него расстилает газету на своих коленях и достает из сумки авоську, полную мандаринов. В нос тут же бьёт яркий насыщенный запах, Уилл сглатывает, у него урчит в животе, потому что последнее, чем он успел перебиться по дороге — это какой-то батончик из автомата. — Возьмёшь мандаринку? — обращается к нему старушка, её шляпа съезжает так низко, что даже глаза разглядеть не удаётся, только острый кончик носа и губы, накрашенные ярко-красной помадой. — Спасибо, — Уилл кивает. Мандарин большой и мягкий, его кожура легко отходит, стоит надавить большим пальцем, под ногти тут же забивается мякоть, а сладкий сок капает на ладонь и скатывается по запястью вниз к рукавам куртки. Уилл ест одну дольку за другой, облизывая губы. Он ненавидит магазинные фрукты в Портленде, он ненавидит яблоки, которые с каждым годом теряют свой вкус, совершенно не сладкие, даже не кислые, так же сильно не любит бананы, которые напоминают ему пресную кашу, стоит их разжевать. Но эти мандарины такие вкусные… — Далеко едешь, юноша? — старушка наклоняет голову вниз, чистя мандарины над газетой, а шляпа полностью скрывает её лицо от Уилла. Он напрягается, вытирает чуть липкие руки друг о друга и прокручивает кольцо с большим янтарем на пальце, обязательно по часовой стрелке, потому что всё, что происходит против часовой — открывает вход с Той Стороны. — К деревне, — Уилл дергает бровью, прикидывая, будет ли большой наглостью попросить у старушки ещё мандаринов. Она молча протягивает ему очищенные дольки, кивая. — У нас тут много деревень, — старушка откашливается с глухим и свистящим звуком. — Если ж ты сел от Хезерфилда до Аллагаша, то проедешь через целых три. Я здесь всё знаю, Аллагаш при мне строился... Он подозрительно щурится, а бабушка съезжает вниз по сиденью, устало вздыхая. — Я еду в Эшвуд, — негромко говорит Уилл. Он достает зажатый между ног внизу рюкзак, с которым когда-то ходил в школу, и, открыв, зарывается в него руками. Как назло — то, что он ищет, лежит не здесь, а в сумке. Но ничего. Уилл отодвигает в сторону теплый вязанный свитер, под ним нащупывает пальцами холщовые мешочки, крепко завязанные тонкой бечевкой, пару склянок с мутной и блестящей жидкостью, одну несчастную книжку, а вот под ним… — Возьмите, вам пригодится. Он протягивает старушке круглую и плоскую жестяную баночку, в какой обычно продаются конфеты. Она без каких-либо наклеек или прочих обозначений. Старушка аккуратно забирает её, рассматривая в руках. Уилл вдруг замечает её длинные сколотые ногти. — Эшвуд, — старушка открывает тару, в которой лежат небольшие леденцы, все блеклого зеленого цвета. — Опасно там, неужто не слышал? Уилл закатывает глаза, потому что она всё равно этого не увидит. Его удивляет то, что старушка даже не спрашивает о леденцах, она отправляет один в рот, а Уилл уже знает, что на вкус они, как самая настоящая трава — немного горькие, сладковатые из-за перечной мяты и сахара. — Волки водятся там, — говорит она. — Ходят они, живут они стаями. Стаями нападают и на людей, неужто не слышал? — Я не боюсь волков, — Уилл нервно усмехается. Пожилая пара, сидящая напротив, прислушивается. Уилл смотрит в окно, когда они проезжают через широкое поле, рядом с которым по невысокому холму раскинута деревня, но не та, которая ему нужна. У этой деревни все домики, как один, с красными крышами, где-то между ними стоит высокая часовня. Чем дальше они едут, в сторону Эшвуда, тем сильнее небо застилают облака, пряча солнце. — Он не боится волков, — старушка хрипло смеётся. — Как твоё имя, мальчик? Уилл напрягается. Бабушка всегда говорит ему — не называй имени незнакомцам, тем более, тем, что носят странные шляпы. — Люк, — говорит Уилл. — Волки ходят стаями, Люк, — говорит она. — Они могут легко съесть такого мальчика, как ты. Неужто не слышал, что было семь лет назад? — А что было семь лет назад? — вдруг спрашивает женщина, сидящая напротив, её голос, несмотря на возраст, очень нежный, высокий, почти как у девчонки. Старушка встряхивает газету, а затем сворачивает её вместе с кожурой от мандаринов. Бумага громко шуршит, а включенная на плеере песня тихо доносится из наушников на шее. — Кровавая бойня, — говорит старушка. — Две стаи дрались. Та, что живёт через реку, и та, что живёт вдоль реки. Люди запирались в домах! Так им было страшно… Прятались под кровати, заколачивали окна. Маразм крепчал… — Да что вы говорите! — женщина испуганно прикладывает ладошку ко рту. — И что же было дальше? Или они все ещё дерутся?.. — Это же волки, дорогая, — говорит её спутник. — Они по своей природе собственники. — Что дальше, что дальше, — старушка усмехается. — Перебили друг друга и разошлись. Кто-то поди сдох, но им-то что? Ай, зверьё… Но это не значит, что волки ушли из леса! Опасно там, в Эшвуде ещё опаснее. Уилл надевает наушники обратно, прячась от всей этой суеты, которой ему хватало и в Портленде. Он прикрывает глаза и мысленно считает мили, которые осталось проехать до деревни. Волки, не волки — он их не боится. Бабушка Джун говорит, что он, по своей сути, неразрывно связан с природой, значит — с лесом тоже, со всей его живностью. Ему исполняется всего четыре года, когда мама оставляет его у Джун на выходных. Они идут через двор соседского дома, по сути, вторгаясь на чужую территорию, но это — самый короткий путь к перелеску. В перелеске растут широкие, гигантские для маленького Уилла, вязы, среди вязов колючие кустарники с липучками, которые он срывает забавы ради, чтобы цеплять за бабушкину шаль на спине, пока та не видит. В тот день бабушка учит его ловить ужей за хвост, а не бояться их. Сборник на кассете сменяет песню Сьюзи на следующий трек. Echo And The Bunnymen поют о том, как они готовы умереть под луной. Или он, один. Эту же песню он слушал, чтобы успокоить нервы, когда пришёл в школу забрать документы. Бабушка сказала, что от школы всё равно нет никакого толка. Вот чему его там научат? Школа нужна тем, кто не знает своего предназначения в жизни, тем, кто всё ещё его ищет. А за Уилла всё решила его судьба, само собой. Он бежит из большого города, потому что ненавидит общественный транспорт и утреннюю давку, ненавидит километровые очереди в магазинах, гигантские биллборды и рекламные плакаты, отравленный грязный воздух, пластиковую еду и пластик в целом. Что-то из этого он перенял от бабушки: старой затворницы, живущей с пятью кошками. Бабушка ненавидит не то, что большие города, она в целом людей не переносит. Зато у неё дома полным-полно растений, а на заднем дворе так вообще стоит теплица, которую ей помог установить именно Уилл. Джонатана она тоже недолюбливает, говорит, что он слишком похож на отца, хотя Уилл никогда не замечал у них общих черт. Уилл убегает из Портленда в деревню, в некогда дом своей бабушки, куда она перестала возвращаться, так и не объяснив почему. Обычно говорит просто — это больше не моё место. И Уилл очень хорошо её понимает. Портленд — не его место. Автобус останавливается так резко, что он заваливается набок, но успевает опереться о велик. Уилл встаёт, надевает рюкзак, хватает сумку в одну руку, а велик поднимает другой и кричит водителю, чтобы тот подождал. Он осторожно спускается вниз, наконец становясь на землю, асфальт, все ещё покрытый тонким слоем снега. Уилл цепляет сумку на багажник и осматривается по сторонам. Эшвуд. Маленькая деревня, окруженная лесом, с не самой радужной репутацией, если судить по рассказам старушки. Бабушка же говорила ему, что здесь довольно тихо, спокойно, никогда ничего не происходит, поэтому молодежь редко задерживается. Сам он уже не помнит. Снег под ногами оказывается мягким, воздух влажным, а солнце не видно даже не из-за облаков, а из-за густого и тяжелого тумана. Уилл идет дальше в компании ценного груза вещей, вглядывается вдаль, рассматривая ряд низких кирпичных белых домов, без особых изысков. Они тянутся вперед, вдоль одной единственной улицы, разделенные друг с другом высокими розовыми кустарниками, на которых только начали раскрываться почки. Чем дальше Уилл отходит от дороги, тем сильнее он ощущает, будто попал в какой-то другой мир. Ему нравится. Он нелепо улыбается бегущей мимо, за мячом, паре детишек в теплых куртках, но уже без шапок, поворачивает налево и любопытно разглядывает широкий колодец по пути, засматривается на чужие окна с красивыми яркими ставнями и растущими на подоконниках цветами: желтые нарциссы, белые и голубые гиацинты. Апрельские первоцветы, он знает их все. Всё выглядит таким сказочным, дружелюбным, но вместе с туманом приходит тонкое ощущение чего-то мистического, самую малость пугающего... Больше людей по дороге он не встречает. Уилл быстро доходит до местных магазинчиков, рядом с которыми стоит гостиница «Charming», больше похожая на трактир. Двухэтажное здание, у которого припаркованы несколько машин. Уилл оставляет велик на улице, сумку там же, хотя городское нутро кричит об опасности — вдруг обкрадут. Он толкает дверь и входит внутрь, в светлое помещение с мягкими нежно-оранжевыми обоями, с воздушной люстрой, напоминающей ему медузу, да ещё и с этими декоративными висюльками между лампочками. Повсюду висят картины, маленькие, на каких-то изображены дома с дымящими трубами, стоящие на фоне красивых пейзажей, на каких-то — старые морские корабли. Простенько, но мило. За стойкой регистрации никого нет, но Уилл звонит в звонок. Он слышит чей-то мат, доносящийся из-за двери позади высокого стеллажа, а затем к нему выходит незнакомый парень. Парень, наверное, не слишком старше. У него полный беспорядок с волосами, словно по голове пробежался дикий енот, а рубашка-поло расстегнута на все верхние пуговицы. — Вот же… — парень кривится, смотря куда-то вниз, поднимает взгляд на Уилла и приветственно улыбается. — Добро пожаловать в Чарминг! У нас есть свободные комнаты. Вообще, у нас все комнаты свободные… Тебе какую? С видом на лес или с видом на лес? — Мне не нужна комната, — Уилл засматривается на парня, когда тот достает из стола расческу и приводит себя в порядок. — Я ищу Стива Харрингтона. — О, так это я, — парень удивленно дергает бровями. — Чем обязан? — Мне нужны ключи от дома, — говорит Уилл. — Моя бабушка раньше жила здесь… — Так ты внук Джун? — Стив усмехается. — Я её плохо помню, если что. Отец много рассказывал. Он искренне надеется, что только хорошее. — Да, — Уилл нервно топает ногой. — Можно ключи, пожалуйста? Вдруг, из ниоткуда, на стол прыгает огромный пушистый кот. Мейн-Кун, каких в штате Мэн полно. У него острые большие уши, серая длинная шерсть и очень недовольный взгляд. — Робин! — Стив цыкает на кота. Или кошку. — Я просил тебя не лезть на стол, когда к нам приходят постояльцы! Ладно, точно, чувак, ты же не постоялец… Прости, за ней сложно уследить. Стив пытается спугнуть кошку, чтобы та слезла со стола, но у него, конечно, не получается, Робин агрессивно шипит в ответ, готовая на него напрыгнуть. Стив забивает на неё, отправляясь на поиски ключей. Уилл переглядывается с кошкой, смотрит в её умные глаза, но погладить не решается — животное не выказывает такого желания. — Вот они, — Стив победно улыбается. — Я тебя подкину… Будет справедливо, если они узнают имена друг друга?.. — Уилл. — Уилл, — Стив подмигивает ему, выйдя из-за стойки. — А ехать далеко? — настороженно спрашивает он. Робин следует за ними по полу до самой двери, Стив на прощание посылает ей воздушный поцелуй и хватает с напольной вешалки куртку. Они оба выходят на улицу, где, кажется, стало немного теплее, ведь время близится к обеду. — Ну… — Стив задумывается. — Ой, твой велик? — он подхватывает его, ведя Уилла к своей машине, — минут тридцать, если дорога нормальная будет. Я недавно туда заезжал. Не самый отшиб леса, конечно, проберемся! Отшиб леса. Уилл не знает, пугает ли его эта новость или наоборот радует. Уединение, природа, всё такое, но он ещё никогда не жил так далеко от цивилизации. Это в новинку. Он засматривается на один из домов, сначала думает, что и там тоже бегают детишки, сквозь туман едва удается различить силуэт. Стоит чуть напрячься, он видит… Не детишки. Фигура. Высокая, с длинными руками и ногами. Фигура просто стоит и смотрит на него в ответ, не имея никакого конкретного цвета — это не человек. У фигуры нет кожи, нет текстуры. Это — глупая Тень. Пока Стив загружает велосипед в багажник своего внедорожника, Уилл показывает Тени средний палец, раздраженно стиснув зубы. Они отъезжают от мотеля, сворачивая к широкой тропе, ведущей прямиком к лесу, но когда проезжают ещё парочку домов на опушке, вокруг становится темнее, деревья окружают их со всех сторон. Высокие сосны, соседствующие с пушистыми пихтами и елями, вдруг прерываются зарослями кустов с дикой голубикой, вот только ягод пока что нет, кусты зацветут лишь в мае. Дикая голубика в этих краях очень высоко ценится. Бабушка Джун расстилает перед ним клетчатую скатерть, а на неё вываливает горстями садовые ягоды вперемешку с теми, что они собрали в скудном местном лесу, находящемся через поле за перелеском. Уилл стоит перед ягодами, голодный, потому что они встали рано, не позавтракав, чтобы сходить в Синагогу и плюнуть по три раза на пороге. Это Шаббат. Бабушка всегда так развлекается. — Эти? — спрашивает она пренебрежительным тоном, указывая на первую горсть, ярко-розовую. — Малина, — Уилл закатывает глаза. — А эти? — Бузина?.. — Уилл нервно сглатывает. — Это рябина! — Бабушка стучит резной тростью из красного дерева по полу. — Юродивый… Знаешь же правильный ответ! — Я есть хочу! — кричит на неё Уилл. — Поешь тогда, когда всё выучишь! — Говорят, что на следующей неделе уже будет хорошо, — говорит Стив с легким деревенским акцентом, немного обрывочно. — Солнышко там, все дела, погулять можно, в город съездить… У твоей бабули дом отапливается, там парочка радиаторов стоит, ещё камин есть. Дрова колоть умеешь? — Умею, — вспоминает Уилл. Стив присвистывает, включая в машине радио. — Крутой городской, да? Не боишься руки замарать, — Стив весело смеется. — Тебе если надо будет что-то, заходи, не стесняйся! У нас пара магазинов стоит, хлеб свежий пекут… О, ну, и лобстеры есть, конечно! Рыбная лавка, закачаешься… На днях такого лосося купили жирного, на следующей неделе с друзьями на рыбалку собираемся, на реку. Хочешь с нами? Уилл неловко мнется в кресле. — Нет. — Ну, как знаешь, — Стив не обижается, ничуть. — Интроверт, значит? У меня вот нет друзей-интровертов, наоборот, все чуток дикие… Или просто шумные. Ты с собой еды хоть взял? Уилл обреченно вздыхает, понимая, что нет — не взял. — Это не страшно, — Стив успокаивающе улыбается, переглянувшись с ним. — Я вчера затащил всего по чуть-чуть, отец попросил. Там макароны есть, риса пачка… Мама передала спаржу, редис — всё с огорода. Ещё пара банок с какими-то консервами, но это не дело. Стив забавно хмурится. Черт, они знакомы всего-ничего, а старший уже о нем волнуется. — Я разберусь, всё в порядке, — говорит Уилл. — И передай, пожалуйста, своим родителям, что я очень благодарен. — Брось, — Стив фыркает. — Мама сказала, что Джун как-то помогла ей, однажды. Так хорошо помогла, что родился я. Уилл осторожно поворачивается к нему, недоумевая. Стив смеётся с выражения его лица. — Она же лекарь у тебя, — восхищенно вспоминает он, выворачивая руль. — Крутая женщина! У нас больше лекарей нет, ходим к местному врачу, одному на всю деревню… Ну, или в город ехать надо. Выбор невелик. В общем, мама завтра будет пироги печь, по семейному рецепту, я тебе завезу парочку. Значит, место лекаря вакантно... — Парочку пирогов? — удивляется Уилл. — Уилл, — Стив качает головой. — У нас если кто-то готовит, то слетаются все соседи. Голодным никто не останется, плюс другие своё занесут. Так что, да. Я тебе пирог привезу и ещё могу прихватить чего… Ты не думал, что на велике будет сложно добираться? — У меня нет прав, — кратко объясняет Уилл. — А снег скоро всё равно начнет таять. — Да, — Стив солнечно улыбается, играет какая-то попсовая песня, но довольно приятная. — В воздухе пахнет весной! Жду не дождусь… Уилл наконец остается один. Стив кратко провёл ему экскурсию по дому, просто чтобы показать, как работает система подачи воды, где стоят запасные газовые баллоны и лежит всякая всячина, типа мешка с углем или парочки топоров, как раз, чтобы колоть дрова. Те, что лежат в подвале, уже отсырели — там протекает труба, так что они выволокли их в гостиную, оставив на полу. Дом довольно… Миленький. Когда они только подъехали, Уиллу показалось, что это и вовсе хижина, ведь он такой маленький. Деревянные ступеньки, ведущие на крыльцо, покрыты толстым слоем снега, окна снаружи полностью грязные, а изнутри испачканы в пыли. Дверь хлипкая, открывается не с первого раза, а крышу хорошо так продувает. Но в остальном — здесь уютно. Маленькая гостиная, соединенная с кухней, где остались бабушкины резные подставки для лопаточек, старые льняные полотенца с вышитыми на них узорами, рабочая духовка с плитой, подключенные к газовому баллону через редуктор. Он проходится по кухне, прокручивая стеклянные ручки на шкафах, они оставляют на пальцах пыльные следы. У высокого окна стоит столик, накрытый клетчатой скатертью, с двумя стульями, видимо, на случай, если у бабушки будут гости. В чаще леса. На подоконниках пустые горшки из-под цветов, в гостиной такой же пыльный, как и всё вокруг, диван, но очень-очень мягкий. Уилл с удовольствием падает на него, вытянув ноги. Солнечный свет наконец пробирается через окно, Уилл тянется к его лучам рукой, ловя кружащиеся по воздуху частички. Он делает легкий взмах пальцами и пыль мгновенно улетает в сторону. Уилл разминает руки, кисти, пальцы. Он встаёт, чтобы открыть все окна в доме, вместе с ними раздвигает тонкий тюль на карнизах. Открывает в доме все двери: в спальне, в ванной, входную, заднюю. Он проходит в центр гостиной, оглядываясь по сторонам, вдруг ощущая дежавю. Да, он точно был в этом доме однажды, вот только совсем ничего не помнит. Прикрывает глаза, концентрируется на своих ощущениях — это несложно, главное поймать нужную волну. Это словно тонкий луч, такой же, как от солнца. Ему нужно почувствовать его тепло, проникнуться легким жаром. Главное, не паниковать снова, не сбиваться, иначе он простоит так до самой темноты. — Не будь трусом, Уильям, — причитает бабушка, держа в руках толстый Легеметон, старое издание с желтыми страницами, в каких-то местах прожженными, в каких-то запачканными — все пятна неизвестного происхождения. — Чем сильнее ты стараешься убежать от своей природы… Тем быстрее она тебя настигнет. Уилл открывает глаза, ветер несётся со всех сторон, щекоча ему щеки и кончики пальцев, заставляя скрипеть и окна, и двери, и дверцы, даже диван шатается, стуча по полу, а один из стульев с грохотом падает. Всю пыль выносит прочь из дома. Он облегченно вздыхает, поправляя растрепавшиеся волосы. Уилл стал большим фанатом уборки сразу же, как дорос до того, чтобы держать в руках метелку. Идеальное хобби для ребёнка. Джун научила его тому, что у каждого места на планете есть своя энергетика. Аура. Кто-то копит вещи, посуду в раковине и даже мусорные мешки, потому что энергия скапливается и на них, а терять её жалко, она привычная — поэтому людям так нравится захламлять пространство. Но эта энергия не самая полезная, на неё слетаются всякие твари, чувствуя запах жизни. Нечисть, проще говоря. Уилл до блеска натирает все поверхности, моет окна, полы, перестилает постельное белье, проверяя на прочность старенькую кровать с металлическим каркасом и кованной спинкой. У бабушки здесь, повсюду, висят веревки для сушения трав, на кухне их больше всего, прямо под потолком, а у Уилла жалкие холщовые мешочки да склянки, что в рюкзаке, что в дорожной сумке — он быстро расставляет их по полкам в шкафу, но один забирает с собой. Он выходит на улицу, решая не расчищать снег сегодня, тянет за кончик бечевки на мешочке, отщипывает из него горстку шалфея и идёт вокруг, по часовой стрелке. Каждый шаг должен быть не короче, чем длится вдох, а на каждом повороте нужно сделать выдох. Уилл идёт, уткнувшись взглядом себе под ноги, чтобы отследить то, как ровно ляжет круг из шалфея. Он нужен для того, чтобы ночью Тени не забрались к нему в дом. Бабушкиной энергии там уже недостаточно, чтобы отпугнуть нечисть. — В Салеме горит костёр, — бормочет Уилл, по старой привычке. — Ведьмы жгут янтарный молот… Кольцо поблескивает на солнце, кончики пальцев тускло светятся оранжевым. Туман окутывает дом вдвое плотнее, подпевая вслед за Уиллом. Его песня разносится дальше в лес, предупреждая всякую живность о том, что сюда лучше не соваться. Туман звучит для него, как низкий бас, а вот ветер, особенно весенний и летний — похож на звон зубчиков внутри музыкальной шкатулки. Уилл проходит полный круг и замирает, словно вкопанный. Напротив него, затерявшись среди сосновых верхушек, стоит Тень. Эта — пока что самая высокая, что он встречал. Тень смотрит на него белыми пробелами вместо глаз, её длинные руки обхватывают дерево, неосязаемо его обнимая, а ноги скрещены каким-то уродливым образом, которым обычный человек никогда бы не смог их сложить. У Теней суставов нет, нет костей и нет крови. Они — просто пустышки. Уилл забегает в дом, захлопывая дверь. На лесном лугу, окруженном деревьями, словно высоким плотным забором, уже растаял весь снег. Это — тайное место, куда закрыт вход чужакам. Майк ступает по влажной холодной траве босыми ногами, его длинные хлопковые штаны пачкаются о землю, а легкая рубашка колышется при каждом шаге. Ветер поднимает далеко не природа. Вокруг большого костра, горящего буйным жарким пламенем, водят хороводы члены его стаи. Их танцы не похожи ни на что другое: каждое движение следует зову сердца, так, как учили предки, передавая свои знания из поколения в поколение. Майк проходит мимо и его тянут за руки, хотят вовлечь в танец, но он ловко избегает компании, она сейчас ему не к месту, как и хороводы. Мужчины вышагивают вокруг костра, двигаясь на твердых ногах, они вытаптывают траву, едва не падают, но успевают закружиться на поворотах, заставляя девушек весело и громко смеяться. Женщины становятся одним целым с огнём, такие же опасные, дикие, их руки извиваются в воздухе, словно змеи, их волосы вихрятся по ветру, как ивовые ветви над рекой… Детишки прыгают с места на место, особо храбрые сражаются друг с дружкой на самодельных деревянных мечах, самые тихие скромно сидят на поваленных бревнах, принимая из рук своих матерей куски копченной говяжьей грудки, выдержанной в травах. Запах еды приятно щекочет нос, но Майк не подходит слишком близко, сторонится огня. Сегодня они отмечают праздник Апрельской Оттепели. Весна пробуждает жизнь. Небо окрашивается в нежно-розовый, в воздухе скапливается теплая влага, оседающая на траве росой. Майк проходит дальше, к одному из деревянных домиков, который используется стаей как лазарет, он отодвигает длинную тяжелую ткань на входе, по привычке касается музыки ветра, бросает короткий взгляд на висящие повсюду фигурки из соломы, сделанные детьми, на плетенные мастерами ловцы снов. Воздух внутри главного лазарета пахнет лавандой, сладкой в контрасте с горькой полынью. Лаванда отгоняет злых духов, а полынь способствует ясновидению… Эдди сидит в широком кресле, накрытом медвежьей шкурой, в его волосы впутаны десятки цветных бусин — каждая обозначает его достижения, как стайного охотника. Эдди курит некую другую, дурно пахнущую траву, завернутую в темную бумагу, раскинув в стороны руки, увитые татуировками с сакральными древними рунами. Аргайл, сын их старшего шамана — Адэхи, сидит у постели вожака. Вожак должен умереть со дня на день, он неделями мучается от неизвестной болезни. Аргайл говорит, что его прокляли во время охоты в лесу, это был дух Стикини в облике кричащей совы. Дух отобрал у вожака годы жизни, чтобы продлить собственную, он сделал его сердце слабым, а кровь густой, словно кленовый сироп. Следующим вожаком должен стать Майк. Так сказал Шаман Уокхэн во время своего последнего видения. Майк садится на колени у постели вожака, чтобы выразить честь и уважение. Его волосы, как и полагается всем молодым, длинные, распущенные, лично он не носит в них украшения даже на праздники. Вожак хрипит, пытаясь сказать слова приветствия, но заходится кашлем. Аргайл протягивает ему деревянную чашу, наполненную теплым молоком с медом. — Эта ночь пришла, — загадочно говорит Аргайл. — Нам предстоит проводить вожака в последний путь… Честно говоря, я не хочу в этом участвовать, чувак. Дед уже совсем плох, ты глянь! Морщинистый, словно мопс. Такой старый, очень старый мопс… Майк строго смотрит на него, стараясь сдержать улыбку. — Ты должен провести обряд, Макки, — напоминает Эдди, выдыхая густой сладковатый дым. Макки. Он называет его так, чтобы поиздеваться. Макки — означает ребёнок. Майк гуляет по границе с вражеской территорией, обернувшись волком второй раз в своей жизни. Он проходится по мостику из камней и булыжников, ведущему через неглубокий, но бурно текущий ручей. Майк, пока что не черный, а темно-серый волчок, у него короткие тонкие лапы, а мех распределен неправильно — шерсти больше всего на голове, как у какой-то стриженной собачонки. Он гуляет по лесу, ничего не страшась, потому что мама и старшая сестра идут далеко впереди… А затем он слышит хруст. Волчок поворачивает голову в сторону и бежит на звук, надеясь, что это какой-то нибудь кролик или, на крайний случай, белка, которую он сможет погонять. Но нет. Он подходит ближе и видит, как в кустах притаился другой волк. Чужой волк. Он большой и черный, уже окрепший, но всё ещё юный, потому что взрослые волки выглядят намного мощнее — у них сильные лапы с острыми когтями, а хвост такой длинный, что плетется шлейфом. Чужой волк выслеживает каких-то маленьких существ, Майку в тот момент кажется, что это светлячки, яркие и громко жужжащие. Настоящее чудо. Он, маленький волчонок, подбирается ближе, бесшумно ступая лапами по траве, а затем останавливается в шаге — взрослый волк его замечает. Но он не собирается нападать. Майк приветственно машет хвостом, а старший издает насмешливое фырканье, возвращаясь к своему занятия — выслеживанию светлячков. Майк подходит совсем близко, прижимаясь своим боком к чужому, теплому. Волк смотрит на него вопросительно. Майк в ответ… Тявкает. Он знает, знает, что голос ещё не прорезался! Однажды он зарычит, как большой и грозный зверь. Но не сегодня. Волку по непонятным причинам эта картина приходится по душе, он бодает Майка мокрым носом между ушей, а затем они начинают играть, гоняясь друг за другом по кругу… Волк ловит Майка за загривок и тащит к его матери, идя по запаху. Потом, уже на следующий день, Майк узнает, что волка зовут Эдди, он немногим старше, а ещё он потерял свою родную стаю, отбившись от них во время миграции с восточных лесов. Вожак принимает Эдди без всяких вопросов, а мама Майка тут же бросается его накормить. Эдди треплет Майка по волосам и впервые называет его Макки. Вожак берёт Майка за руку, его ладонь сухая и тонкая, почти ничего не весит, его длинные седые волосы раскинуты за спиной по толстому одеялу, пропитанному потом. Вожак смотрит прямо в глаза, его собственные — черные, безжизненные. — Таку… Таку Шканкан, — сквозь сиплый кашель произносит мужчина. — В тебе сильный дух, он движет всё сущее, он движет Солнце… Он движет Луну и ветра. Майк теряется, не знает, что должен на это ответить. Он сжимает ладонь Вожака обеими руками, кивая. Он уже слышал эти слова от Шамана, дурацкое пророчество, согласно которому Майк, встав на роль лидера стаи, принесёт им мир, принесёт процветание и долгие годы жизни. Они говорят, что в нём сидит некий сильный дух. Таку Шканкан, которому покланялись индейцы из народа Сиу, живущие в прериях, покровители диких лошадей, скорости и ураганов. Но… Какой из него вожак? Майк любит свою стаю всем сердцем, но он совсем не чувствует внутри эту загадочную великую силу, он всего лишь мальчишка. Ему бы бегать с Джейн наперегонки по полям целыми днями, нежиться под солнцем и купаться в реке, лазать по деревьям и спать, лёжа головой на ветвящихся корнях могучего дуба. Он бы провёл остаток жизни, поедая ягодные пироги… А ему предлагают взять контроль над целым племенем! — Такова судьба, — говорит ему шаман Уокхэн, позже, когда Майк встречает его, идущим от большого костра в сторону домов, скрытых плотной лесной завесой. — Не только твоя судьба, Макки, но и судьба всей Ахиги. Шаман Уокхэн напоследок сжимает его плечо большой и теплой ладонью, рядом с ним мелкими шажками идёт Адэхи, в чьи волосы вплетены сотни бусин. У Адэхи грустная старческая улыбка, но его глаза всё ещё сияют, показывая молодость души. Майк возвращается на праздник, обходя костер стороной, перехватывает глиняный кувшин со стола и залпом допивает оттуда ячменный эль. Он морщится от горького чуть жгучего привкуса, эль напоминает ему мамины лекарства от жара, из детства. Майк вытирает рот рукавом рубашки и злобно смотрит в сторону резвящихся у костра братьев и сестер. Пламя отражается в его глазах, наводит легкую тоску. Майк всю жизнь живёт в ожидании чуда... — Хрыч старый, — тихо отплевывается Майк. — Да чё он знает вообще… — Ты кому это? — Джейн выплывает из темноты, опустившейся на луг, в своей длинной тунике с вышитыми узорами в виде цветов, звездочек и прочей нелепой, но милой фигни. Она держит в руках огромный кусок мясного пирога. — Не подобает вожаку так ругаться… — Да не вожак я! — хмурится Майк, почесывая себя за ухом. — Вот сдалось оно мне? Может, лучше ты вожаком будешь? Джейн смотрит на него широко раскрытыми глазами, усмехаясь. — Нет уж, — она откусывает от пирога, облизывая блестящие от масла губы. — На охоту ходить, дома строить… Что там ещё? Территорию метить? — Гадость, — Майк трясёт кувшин, проверяя осталось ли там ещё что-то, он насмешливо скалит волчьи клыки, острые, крепкие, но не слишком длинные. — Они говорят… Ну, ты слышала же? Все старейшины твердят, как один — вожак должен быть мудрым, должен принимать важные решения. Да где они эту мудрость нашли? Во мне?! Он мог бы с легкостью назвать Джейн мудрой, хоть они и одного возраста. Джейн всегда знает, когда нужно остановиться, понимает, где их поджидает опасность, хорошо чует границы вражеских территорий… Пусть она и не любительница драк, но зато отличная переговорщица и собеседница. Она чуткая, добрая, самая лучшая волчица. — Ты мудр, — Джейн отламывает для него пирог, делится. — Просто по-своему. Майк с этим не соглашается, но пирог всё равно ест.