The Story That Never Starts

Белый ослепляющий свет бил по глазам так сильно, что Жене пришлось на мгновение зажмуриться. В голове мелькнула мысль, что для соревнований это слишком ярко, если уж у бортика слепит, то что будет на льду. Но она отбросила лишние мысли, сосредотачиваясь на себе и своих ощущениях. Почувствовав на плечах знакомые теплые руки, она, не оборачиваясь, прижалась спиной, желая почувствовать больший контакт. Этери в ответ прильнула к ней, совершенно не заботясь о том, как это может выглядеть со стороны. Ей было плевать, ведь любимая ученица готовилась отвоевать себе, им олимпийское золото. По залу поплыли оглушающие раскаты аплодисментов, когда диктор объявил о выходе на лед фигуристки из России — Евгении Медведевой. Женя сняла чехлы с коньков, отдала их тренеру и ступила на олимпийский лед, вновь, как и четыре года назад. По коже пробежал холодок, а ладони вспотели. Девушка глубоко вдохнула, наклоняясь, стараясь уловить дыхание льда. Со всех сторон раздавались шумные нестройные крики болельщиков, разрывающие барабанные перепонки. Медведева потерла уши и подъехала к бортику, туда, где стояла тренер. Этери безмолвно протянула к ней руки, и Женя вложила в них свои, заглядывая в карие глаза. — Больше безумия, Жень, сегодня твой день, не позволяй отнять его! — Не позволю! — уверенно ответила девушка, сжимая чужие ладони до хруста. На лице женщины не дрогнул ни один мускул. Медведева оттолкнулась и выехала в центр арены, купаясь в лучах прожекторов и любви зрителей. Ее простое прямое светлое платье, больше напоминавшее робу, и растрепанные волосы, специально подстриженные для этого номера, заставляли публику замереть, предвкушая историю психически нездоровой девушки из фильма «Босиком по мостовой». Под звуки несравненной песни «Аллилуйя» Женя не показывала Лайлу, она ею была. Девушкой, которая смотрела на мир глазами ребенка, которая многого не знала, многого боялась, во многом была не уверена. Но встретив Ника, поняла, что ей нужен именно он, что за ним готова –и босиком по мостовой. Он выдернул ее из петли, он показал мир, научил радоваться жизни. Он, кто смог полюбить ее такой, какая она есть. А сама Лайла в свою очередь сделала его лучше, научила заботиться о ком–то, кроме себя. Этери, не отрывая взгляда, следила за девушкой, веря каждому движению, сопереживая, готовая сама броситься на лед, чтобы помочь, когда у героини случался очередной «приступ», настолько реалистично все было, настолько захватывало. Музыка стихла, оставляя дрожащую от новых впечатлений девушку одну посреди катка. Зал молчал, не в силах нарушить волшебство момента. А Женя плакала. Плакала, потому что вложила всю душу в прокат, потому что сделала свой максимум, потому что больше ничего уже не могла выжать из себя ради победы. Отдала все, до последней капли, до последней эмоции, всю себя. Медведева видела, как люди на трибунах аплодировали, но не слышала ни звука, только шепот Этери, который для нее разносился громом надо льдом: — Горжусь тобой! Медведева, едва доехав до выхода, упала в объятия Тутберидзе, давая волю слезам, утыкаясь в ее плечо. Этери гладила по спине, по волосам, шептала что–то, но Женя уже ничего не слышала, только бешеный стук собственного сердца. Волнение до тошноты билось в горле, улыбка едва различимо скользила по губам. В КиКе совершенно не сиделось. Да лучше сделать миллион тренировок, чем прождать эти бесконечные минуты до объявления оценок. Этери была рядом, держала руку, улыбалась. Кажется, она знала, что сегодня Жене равных просто нет. Есть космос Медведевой и есть все остальные. — Первая? — девушка не верила своим глазам. — Первая! — гордо кричала Тутберидзе, обнимая дрожащую чемпионку. Женя почувствовала, будто из нее выпустили весь воздух. То, к чему она так долго стремилась, было достигнуто, но вместо радости пришли лишь пустота и вселенская усталость. Глаза начали закрываться, и Этери подхватила падающее тело, укладывая его на диванчик. — Отдохни, Женечка, ты так сильно устала… Голос доносился, как сквозь слой ваты, и принадлежал он совсем не Этери. В руку впилось что–то тонкое и холодное. Жене стало страшно. *** Светловолосая кудрявая женщина спешно покинула салон автомобиля и бегом бросилась в сторону входа. На улице хлестал дождь, на асфальте расползались огромные уродливые лужи, обойти которые не представлялось возможным. Она забежала в здание и тряхнула волосами, ощущая, как противно за шиворот стекает ледяная вода. В очередной раз порадовала, что предпочитает пальто в пол, хотя бы одежда не промокла. Она натянула бахилы на сапоги, сдала верхнюю одежду в гардероб и получила у охранника именной бейджик. Рядом уже топталась администратор, приветливо улыбаясь. — Здравствуйте! — Добрый день, — кивнула женщина, — мне бы к главврачу. — Он ждет вас. — В кабинете? — Нет, у нее. Женщина на мгновение зажмурилась, словно от боли, но быстро взяла себя в руки и благодарно кивнула, направляясь вперед по длинном коридору со светло–бежевыми стенами. Приложила бейджик к электронному замку, проходя дальше, слушая мерное раздражающее гудение ламп дневного света. И, наконец, замерла перед обычной белой дверью с табличкой «2», из–за которой не раздавалось ни звука. Она вновь приложила бейджик, и дверь распахнулась. В помещении царил полумрак, свет лился лишь из большого окна в половину стены, которое вело, как ни странно, в соседнюю комнату. У этого окна стоял высокий темноволосый мужчина в белом халате и задумчиво смотрел сквозь стекло. — Брайан, добрый день! — Добрый день, Этери! Вы не вовремя, у нее снова припадок, — мужчина кивнул за стекло, и Тутберидзе перевела туда взгляд, пугаясь происходящего, хотя видела это уже десятки раз. Маленькая хрупкая девушка в длинной белой прямой рубашке, которая болталась на нее. Из ворота виднелась тонкая бледная шея, а худые руки были испещрены синими венами и синяками от частых уколов. — Опять Олимпиада, да? — тихо спросила женщина, до боли сжимая пальцы в кулаки. Мужчина кивнул. — Жанна вновь написала прошение о запрете Вами посещений ее дочери. — Я оплачиваю ее пребывание здесь, так что имею полное право, — отмахнулась Этери, не отрывая взгляда от девушки по ту сторону стекла. — Когда я могу к ней пройти? — Как только ее отпустит, она пока еще только готовится «выйти на лед», — пожал плечами врач. — Вынужден сообщить, что приступы у нее стали чаще, похоже лечение не помогает. — И что Вы предлагаете? — жестко спросила женщина. — Попробовать новые препараты, более сильные. — Чтобы превратить ее в овощ? — Это у вас в России главное правило в любом подобном учреждении — обколоть так, чтобы лежал и не мешал. Я был, своими глазами видел. А здесь у нас совершенно по–другому все. Я действительно хочу помочь ей, — Брайан замолчал и пошел к двери. — Когда закончите здесь, зайдите ко мне, нужно подписать согласие на новую терапию. Этери кивнула и зло процедила сквозь зубы, едва за доктором закрылась дверь: — Еще бы ты не хотел ей помочь, я столько плачу за все это. Она вновь перевела взгляд на девушку, и лицо ее мгновенно смягчило, чтобы в следующую секунду исказиться гримасой боли. Женя попыталась сделать аксель и, ударившись о мягкую больничную стену, упала на пол, тут же подскакивая и продолжая свой «прокат». Внутри все горело, когда Этери смотрела на нее, видела ее в таком состоянии и не помогла помочь. Понимала, что тоже виновата во всем этом, что своими руками ломала эту девчонку в угоду желаниям федерации и всеобщим требованиям «золота». И сломала, без сожалений. Сожаления и осознание пришли гораздо позже, когда она впервые увидела Женю. Бледную, исхудавшую, с огромными синяками под глазами. Она пришла к ней домой однажды зимой, хотя Тутберидзе считала, что та переехала в Канаду в погоне за своей олимпийской мечтой. Женя тряслась на пороге. Из кроссовок выглядывали тонкие покрасневшие от холода щиколотки, шарф болтался вокруг шеи, а футболка совсем не спасала от декабрьского пронизывающего ветра и снегопада. — Боже, Медведева, ты совсем что ли? Этери втянула ее в квартиру, помогла разуться и укутала пледом, заставляя пить горячий чай. А Женя только блаженно улыбалась и смотрела на нее влюбленным взглядом. — Ты зачем пришла? — Так Олимпиада через два месяца, а у нас программы до сих пор не поставлены. Сначала Этери подумала, что ослышалась, и переспросила. Но Медведева вновь повторила эту фразу, и женщине стало по–настоящему страшно. Она уложила девушку в кровать, укрыла одеялом и отлучилась, чтобы позвонить ее матери. Жанна сразу же схватила трубку и нервным голосом спросила, что ей нужно. Тутберидзе сообщила, что Женя у нее, только она странная. Женщина на том конце провода облегченно выдохнула и пообещала приехать через полчаса. Этери вернулась в комнату и присела рядом с Женей, неосознанно начиная гладить ее по волосам. — Этери, я ведь выиграю это «золото» для себя и для тебя тоже, потому что больше всего в жизни я люблю фигурное катание. Оно — моя жизнь, как и ты. — Жень, ты заболела наверно, — тихо сказала женщина, прижимаясь губами к ее лбу, но он был холодным. — Нет, я здорова, никогда не чувствовала себя лучше, поверь. Девушка сжала чужую ладонь, сильно, так, что Этери стало больно. Она сделала попытку руку отдернуть, но не смогла. Женя держала ее крепко. — Я тебя люблю. — Женька, поспи. Тебе обязательно станет лучше. Но лучше не стало. Ни через час, ни через неделю. Жанна рассказала, что заметила странности в поведении дочери еще после Игр, но не придала им особого значения. А сейчас все стало слишком очевидным — без профессиональной помощи уже не обойтись. И вот Женя здесь, в Канаде, куда так отчаянно рвалась за новой жизнью. Чертова ирония судьбы. Этери, не отрывая взгляда, следила за движениями девушки за стеклом, понимая, что ее приступ подходит в завершению, четко угадывая все, что она сейчас переживала. Объятия, гром оваций, объявление оценок. Победа. Она знала этот сценарий наизусть, потому что видела его каждый месяц, на протяжении последнего года. Дверь в соседней комнате распахнулась, и внутрь зашли медсестра и санитар. Мужчина насильно уложил Медведеву на кровать и прижал ее руки. Она дергалась, брыкалась, кричала, но они оставались безучастными. Медсестра ловко сделала укол, даже не смотря на девушку, будто бы она — никто. Но она ведь живой человек! Этери и самой хотелось кричать и бить кулаками стекло, когда она наблюдала такие моменты. Видела, как корчится от боли Женя, как крепко ее прижимают к кровати, не позволяя причинить себе боль. Спустя несколько минут Медведева успокоилась, откинувшись на подушку и закрыв глаза. И медсестра заглянула к Тутберидзе, сообщая, что она может зайти к девушке. Этери каждый раз было страшно переступать порог ее палаты. Слепящий яркий свет оглушал и дезориентировал, а мягкие стены наводили ужас. Она осторожно прошла внутрь, услышав, как за ней закрылась дверь, и присела на край кровати, привычным жестом поправляя Женины волосы. Лицо девушки было изможденным и бледным, веки — красными, а на правой щеке красовалась длинная царапина. Этери нежно провела вдоль нее кончиком пальца, чувствуя, как по собственной щеке по такой же траектории катится слеза. Что же она наделала?! Что же натворили они все?! Сил держать это в себе больше не было, и женщина тихо заскулила, до крови прикусывая губу. Слезы обжигали кожу и падали вниз, прямо на запястье Медведевой, которое пересекали бесчисленным шрамы. Больно, как же больно! — Этери, ну, что ты плачешь? — карие глаза приоткрылись, в этот раз Женя узнала ее. — Я ведь выиграла, родная, выиграла это «золото» для нас! — Я знаю, ты у меня молодец, — глотая слезы, улыбнулась Тутберидзе. — Тогда почему же ты плачешь? Этери не знала, что ответить. Она молча прижалась губами к теплому чуть влажному лбу Жени, оставляя горький поцелуй. — Все будет хорошо, — вдруг прошептала женщина, не замечая, что Женя уже заснула под действием препаратов. Прошептала, и сама в это не поверила. Ничего уже никогда не будет хорошо. Уж точно не у них.