The Story That Never Starts

Этери слушала главного врача, в задумчивости постукивая пальцем по краю стола. То, что рассказывал Брайан, казалось то ли отрывком из фантастического фильма, то ли порождением не в меру разыгравшегося воображения. «Может, я уже тоже с ума схожу? — подумала Тутберидзе. — Или сплю, и мне это снится?». Она украдкой ущипнула себя за руку. Нет, боль на месте — значит, не сон. И с головой у нее до этого момента проблем, вроде бы, не наблюдалось: разве что безумие внезапно наступило. — …компания возлагает на этот проект большие надежды, — продолжал врач. — Лечение самых безнадежных случаев, революция в психиатрии и так далее. Но для того, чтобы он вышел за рамки единичных экспериментов, им нужен громкий успех. Медийная личность плюс болезнь, с которой ничего нельзя поделать обычными способами лечения — случай Евгении подошел им идеально. — Стоп, — прервала его Этери. — Давайте еще раз, если можно. Я все правильно поняла? А то звучит слишком фантастически. Компания, которая производит медицинское оборудование, очень крупная и могущая позволить себе тратить кучу денег на всякие перспективные разработки. В этой компании какие–то гении сконструировали аппарат, позволяющий подключаться к сознанию другого человека и бродить там, как в виртуальной реальности. С помощью этой штуки они пробуют лечить психические заболевания. Все правильно? — Да, все правильно, — кивнул Брайан. — Они знают о случае Евгении — история ведь очень громкая, всюду о ней писали. Связались с нашей клиникой и предложили попробовать их методику. — Вы говорили, что были единичные эксперименты. И чем они закончились? — за то время, что Женя лежала здесь, в клинике, Тутберидзе отучила себя говорить «хуже уже не будет». Всегда может стать еще хуже, в этом женщина убеждалась неоднократно. — Три были удачными, полное выздоровление, причем в очень короткие сроки. Четвертый — неудача. Врач, соединившийся с сознанием больного, сам сошел с ума. Больному, впрочем, хуже от этого не стало. «Значит, шансы три к одному. Что ж, не так уж плохо». — Ясно, — ответила Этери. — Возможно, стоит попробовать. Вот только почему вы говорите об этом со мной? У Евгении вполне себе мать есть, которая за нее отвечает и дает согласие на те или иные методы лечения. — Видите ли, мисс Тутберидзе, — Брайан на секунду замялся. — Дело в том, что мы хотим предложить вам принять участие в этом эксперименте. — Мне? — опешила женщина. — То есть, мне подключиться к сознанию Жени? Но… Я ведь не врач. — Предыдущие опыты показали, что медицинская квалификация здесь не играет роли. Нужен человек, который хорошо знает больного, был ему близок и на которого он реагирует лучше всего. Вы подходите по всем параметрам, особенно по последнему. Перед тем, как зайти в кабинет Брайана, Этери навещала свою бывшую спортсменку. Изможденное бледное лицо Жени. Красные воспаленные веки. Худые руки — вены просвечивают сквозь тонкую кожу. Бесчисленные синяки от уколов. Жизнь, которая хуже смерти. Жизнь ли? Если она хоть как–то может помочь Жене, она это сделает. — Я согласна. В крайнем случае, будем лежать с Евгенией в соседних палатах. *** Больше всего чудо–машина напоминала обыкновенный томограф, только спаренный, для двух человек сразу. Ничего особо фантастического–футуристического в ней не было, по крайней мере, внешне. А вот техники и ученые компании — гиганта мединдустрии оказались как из кино: в белых халатах поверх клетчатых рубашек и свитеров, все как один в очках, с волосами дыбом, сыпящие непонятными терминами. Даже со своим знанием английского Этери не поняла половины из того, что они говорили, но самое главное уловила: человек, подключающийся к сознанию больного, воспринимает его как реальный мир, поэтому надо быть готовым к самым неожиданным и безумным картинам. К опасностям тоже надо быть готовым: полученные травмы мозг воспринимает как настоящие, и смерть почти наверняка воспримет как настоящую. Если почувствуете, что ситуация становится безвыходной, то жмите на сигнальную кнопку, ее закрепляют на руке. Врачи и техники, получив сигнал, тут же отключают вас от сознания больного. — Тренировок никаких со мной проводить не будете? — полюбопытствовала Этери. — Нет, — отрицательно помотал головой старший ученый. — Сознание каждого человека настолько индивидуально, что любые тренировки лишены смысла. Мы проводим только инструктаж. С Жанной Этери встретилась через несколько дней после своего первого визита к экспериментаторам, когда снова приехала туда, уже для участия в опыте. Тогда же из клиники привезли Женю. Чтобы избежать приступа, девушку накачали транквилизаторами, и у Тутберидзе снова сжалось сердце при виде Медведевой, глядящей в пространство пустым, ничего не выражающим взглядом, которую ворочали, словно куклу, перекладывая с каталки, переодевая и укладывая в аппарат. — Если вы… — Жанна впервые за очень долгое время обратилась к Этери, и впервые за еще большее время Тутберидзе не услышала в ее голосе обычных неприязни и презрения по отношению к той, кто стала причиной болезни ее дочери. Только отчаяние и мольбу. — Если вы способны вытащить Женю из этого ужаса, вытащите ее. Пожалуйста. — Вытащу, — убежденно ответила Этери. — Чего бы мне это ни стоило. Секунду женщины стояли друг напротив друга, а потом, повинуясь безотчетному порыву, возникшему у обеих, крепко обнялись. Вчера Тутберидзе заезжала в клинику к Жене. Хотела поговорить с ней, рассказать про эксперимент, про надежду, пускай даже призрачную, но ничего не вышло: приступы наступали все чаще, девушка теперь почти все время находилась под успокоительными либо во сне, либо в полудреме. Единственное, что смогла Этери — это посидеть рядом с ней. А потом отправилась подписывать бумаги. И Этери, и Жанна уже подписали кучу бумаг. Да, согласны. Да, предупреждены. Нет, претензий не будет. Сегодня утром Этери позвонила Дише, остальным родным, в Хрустальный — Сергею, Дане, девочкам. Все пожелали ей и Жене удачи. Все запретили даже думать о том, будто что-то может не получиться. — Этери Георгиевна, мы вас ждем дома вместе с Женей. Очень–очень ждем. Как ни странно, ни страха перед неизвестным, ни ощущения опасности у Этери не было. Скорее даже какое–то любопытство, как в детстве. Ее переодели в плотно прилегающий к телу костюм из какого–то материала, похожего на резину, со множеством мелких проводков. «Как у аквалангиста. Хотя почему «как»? Я и есть, своего рода, аквалангист — ныряю в глубину Жениной души». Этери легла в аппарат, и техники тут же присоединили к ее голове целый ворох проводков на присосках и липучках. — Готовы? Женщина кивнула. — Внимание, начинаем! Пять… четыре… три… Крышка аппарата с негромким жужжанием медленно начала наползать на Этери, скрывая от нее лица врачей и техников, и потолок лаборатории. — Два… Один… Веки потяжелели. Этери начало неудержимо клонить в сон. Так и должно быть, ее предупредили. «Надеюсь, пробуждение окажется удачным». Спустя секунду на Тутберидзе обрушился поток яркого света и оглушительного шума. Открыв глаза, она обнаружила, что стоит на верхнем ярусе до отказа заполненных трибун ледовой арены, а далеко внизу, на льду, увидела знакомую маленькую фигурку, раскатывающуюся перед тем, как начать программу. — Representing Russia. Evgenia Medvedeva! *** Все было абсолютно реальным: холод, царящий на катке, свет, крики болельщиков с баннерами и флагами. Прикоснувшись к спинке ближайшего сидения, Этери ощутила твердость пластика. Оглядев себя, увидела, что одета так, как обычно одевалась на соревнования: серое пальто с меховым воротником, шарф, джинсы, теплые сапоги, неизменная сумка на плече. Единственной необычной деталью был браслет на правом запястье с кнопкой: той самой, для подачи сигнала к отключению. Ей предстоит сделать это либо когда у нее все получится, либо когда она поймет, что потерпела неудачу. «Так значит, вот что видит Женя во время приступов, — поняла Этери. — Прокат произвольной на Олимпиаде в Пекине». Бросив еще один взгляд на лед, увидела, что у бортика стоит ее штаб: Сергей Викторович, Даня — все как настоящие. А вот и она сама с Женей — руки в руках, глаза в глаза, вдох-выдох вместе. Почти как в далекие счастливые времена, только платье у Медведевой было непривычное: белое, просторное, похожее на робу или балахон. Или на больничный халат. И волосы, подстриженные гораздо короче, чем обычно, растрепанные. Женя, опустив руки двойника Этери, поехала в центр зала и приняла стартовую позу. Зазвучала музыка. Этери слишком хорошо знала, что происходит с Женей в реальности при таких «прокатах», и надеялась, что хотя бы сейчас ее тело, оглушенное транквилизаторами, не попытается делать прыжки и вращения прямо в аппарате. «Пора заканчивать соревнования. Устроим незапланированный технический перерыв», — Тутберидзе побежала по лестнице вниз, ко льду. Будь там хоть десять охранников, они ее не остановят. И, уже на самом нижнем ярусе, столкнулась нос к носу со своим двойником. Та словно из-под земли выросла прямо перед Этери. Теперь женщина могла рассмотреть ее получше: точно такие же пальто, шарф, сумка, точно такая же прическа, только все вещи на Этери-второй были белыми, как снег, и лицо у нее было бледным до белизны. И волосы — не ее обычные светлые кудри, а тоже белые, будто обесцвеченные. — Здравствуйте, Этери Георгиевна, — ее копия вежливо улыбалась, но загораживала проход, не давая спуститься дальше. — Ну вот мы с вами и встретились. — Здравствуйте, — Этери тоже постаралась быть вежливой. — А вы, собственно, кто? — Я? — копия пожала плечами. — Та, кто делает Женю счастливой. Она указала на лед, где Медведева под овации болельщиков только что скрутила четверной сальхов со сложным выездом. — Посмотрите. Она бесконечно переживает свой победный прокат, свое олимпийское золото, свой триумф вместе с любимым тренером. Разве это не счастье? И это счастье подарила ей я. И Этери поняла. Белое лицо. Белая одежда. Белые волосы. Белый — цвет больницы. Она разговаривала с Болезнью, поразившей разум Жени и, словно в насмешку, принявшей облик самой Тутберидзе. Ногти Этери впились в ладони, на лице заиграли желваки. Гнев переполнял ее и рвался наружу. — Счастье?! — крикнула она, забыв предупреждения ученых и врачей о том, что внутри чужого сознания надо быть осторожной. — Делаешь Женю счастливой?! Ты знаешь, что с Женей на самом деле происходит, когда она так катается у себя в голове? Ты знаешь, как она мучается? С дороги, пока я тебя на куски не порвала, с-с-сука! — Да пожалуйста, — Болезнь, не переставая улыбаться, отступила в сторону. — Я даже не обижусь. Только здесь у вас все равно ничего не получится, можете попробовать. Этери подбежала к бортику. Охранники не останавливали ее, скользнув по ней равнодушным взглядом. Казалось, ее здесь вообще никто не видит, кроме Болезни. — Женя! — закричала Этери, стоя у бортика. — Женечка! Же-е-еня! Медведева не слышала ее. Закончив прокат, подъехала к Болезни, обессилено упала в ее объятия, пошла вместе с нею в кисс энд край ждать оценки. Этери попыталась схватить спортсменку за плечо, обратить на себя внимание, но пальцы прошли сквозь платье и тело, как сквозь туман, ощутив только пустоту. — Я же говорила, что у вас ничего не получится, — повернулась к ней Болезнь, усаживаясь на диванчик в КиКе. — Потому что на самом деле Жени здесь нет, все это — только отражение ее мыслей. Коль вы уже вознамерились вытащить ее из бесконечного олимпийского проката, вам надо уходить отсюда и идти к Сердцу Зимы. — Сердце Зимы? — ярость Этери отступила. Она поняла, что напором и силой здесь в самом деле ничего не изменить. — Что это? — Идите на улицу и увидите, — Болезнь снова улыбнулась. — Может быть, я даже пойду туда вместе с вами, потому что мне любопытно, получится ли у вас что-нибудь. Этери бросилась бежать. Через микст-зону, по коридорам ледового дворца, к выходу. Всюду было пусто, как будто люди здесь существовали только на самой арене. Хотя, наверное, так оно и было. За огромными стеклянными окнами в вестибюле дворца бушевала метель: можно было разглядеть только сплошную белую муть. Тутберизе распахнула двери, выскочила на крыльцо и остолбенела. Она ожидала увидеть парковку в типичном китайском городе, или олимпийскую деревню, или какой-нибудь лабиринт со множеством коридоров и поворотов — в буквальном смысле лабиринты подсознания. Но вместо этого увидела голую заснеженную равнину, как в фильмах про Антарктиду, высокие горы с белыми шапками ледников вдалеке — не поймешь, то ли час до них идти, то ли день, то ли неделю. Ледовый дворец стоял прямо посреди этой равнины. — Удивлены? — Болезнь снова появилась из ниоткуда, на этот раз — у нее за плечом. — А ничего удивительного, на самом деле, здесь нет. Просто в сознании Жени теперь есть только лед Пекина, где она катает свою произвольную, и эта снежная пустыня. Больше ничего. А Сердце Зимы — оно там, в горах. Пойдете прямо, отыщете пещеру, и вы на месте. Холодный ветер, завыв, швырнул в лицо Этери пригоршню снега. Она накинула капюшон пальто, замотала лицо шарфом и решительно шагнула с крыльца. «Я дойду, даже если до этих гор придется идти неделю». *** Этери повезло: мороз здесь кусался и жалил, но все же был совсем не антарктическим. И ледяной ветер хотя и пронизывал насквозь, с ног все же не сбивал. И снег оказался слежавшимся, не рыхлым — если бы после каждого шага приходилось выдирать сапоги из сугробов, то она бы далеко не ушла. А так — было холодно, было тяжело, но сил идти у нее пока что хватало. Скрип-скрип, топ-топ, вдох-выдох, шаг, еще один шаг, и еще один, и горы, в которых скрыто Сердце Зимы, становятся чуточку ближе. Шагай, Этери. Не думай о холоде. Не думай о пронизывающем ветре. Думай о чем-нибудь хорошем. Вспоминай Дишу. Вспоминай брата, сестер и племянников. Вспоминай работу и своих девочек. Вспоминай Женю. Не измученную, исхудавшую, истерзанную безумием и тщетными попытками врачей спасти ее от безумия. Ту Женю, что была раньше, до олимпийской драмы. Веселую, жизнерадостную, целеустремленную. Любимую ученицу, первую среди лучших. «Катаемся за еду», — хохочет Женя-юниорка, показывая ей шоколадку, которую кто–то из болельщиков бросил на лед после проката среди игрушек. «Я вас люблю», — говорит ей лучащаяся счастьем Женя, только что ставшая чемпионкой России, и слышит в ответ: «Я тебя тоже». Серьезные и сосредоточенные глаза Жени перед прокатом. Сияющие глаза Жени, глядящие на нее, когда они гуляют по парку, радуясь последним теплым дням в начале октября. «Если я никогда больше не увижу эти глаза радующимися, а не страдающими, то лучше мне сдохнуть в этой пустыне среди снега». Скрип-скрип, топ-топ, вдох-выдох. Шагай, Этери. Шагай к Сердцу Зимы. К своей Жене. — Этери Георгиевна, — вкрадчиво-ласково сказала Болезнь, неотступно шедшая рядом с ней. Ее белому двойнику идти было проще простого, ее ни ветер, ни холод, похоже, нисколько не волновали. — Ну, допустим, Женя мучается. Хотя это ненадолго, уверяю вас: скоро она уйдет в свои видения окончательно, приступы в реальности у нее прекратятся, и она будет полностью, абсолютно счастлива. Но вы-то зачем мучаете себя? Зачем возитесь с ней уже целый год? Вы знаете, сколько побед упустили ваши девочки, и еще упустят, из-за того, что вы, вроде бы, в Хрустальном, а мыслями в Канаде, с вашей драгоценной Медведевой, да еще и мотаетесь туда минимум раз в месяц? Болезнь выудила из сумки планшет, запустила на нем какое-то видео. Краем глаза Этери увидела, как на экране замелькала нарезка прокатов и награждений. — Вот, Алина в марте девятнадцатого не стала чемпионкой мира, хотя могла бы. Алена не выиграла финал Гран–При. Саша не поставила свои рекорды. Смотрите, что могло бы быть, но чего наверняка не будет, если вы полноценно не вернетесь к своей работе. Алена Косторная — чемпионка Европы. Александра Трусова — чемпионка мира. Анна Щербакова — чемпионка мира. Три олимпийских чемпионки Пекина — Аня и Саша в команде, Камила в личке. А Соня Акатьева? Аделя Петросян? Алиса Двоеглазова? Рита Базылюк? Ради Жени, которой уже ничем не поможешь, вы лишаете мечты очень и очень многих. «Хочешь сыграть на моем тщеславии? — зло усмехнулась про себя Этери. — Или на чувстве вины? Ни то, ни другое не сработает». — Не вижу никакого противоречия, — женщина прервала монолог Болезни, опустив шарф со рта. — Женя — это Женя. Будущие чемпионки — это будущие чемпионки. Я спасу Женю, вернусь к работе и буду завоевывать с ними новые медали. — Ну-ну, — хмыкнула Болезнь. — Дерзайте. Кстати, вот мы и пришли.