Саморефлексия

      — Вилл, ты помнишь, что с тобой произошло?       Это имя врезалось в мою голову болезненнее, чем возможная причина моего нахождения в палате, в присутствии незнакомой женщины и врача, как и огненно-рыжая челка не моих волос, упавших на глаза. Если бы несколько часов назад, еще до того, как я обнаружила себя не там, где должна быть, и увидела приборы неизвестного мне значения вместо канареечно-желтой лампы на тумбе; мне кто-нибудь сообщил, что я попаду в мир по неизвестному инциденту, то я бы рассмеялась или в шутке заподозрил говорящего в сумасшествии.       Все это отчасти напоминало страшилку среднего уровня. Одну из тех, что обычно рассказывали подростки своим товарищам помладше, сидя в палатке и подсвечивая лицо фонариками для мрачной атмосферы; в таких фрагментах было страшное проклятие, накликанное на главного героя злыми силами, в процессе которого мир и тело героя разрушаются до уродливой пародии. В таких историях старшим было смешно до визга, а младшие кричали и сбегали, после оборачиваясь в страхе несколько дней, ведь: «Если ты услышишь эту историю, значит, проклятие уже лежит на тебе»       Время вокруг будто слегка замедлилось, шло слишком неспешно, словно в замедленной съемке.       Мысль о том, что все происходящее — сон перед пробуждением, решивший сыграть сразу в кошмар, быстро развеялась, оставив за собой лишь кислый привкус и полное непонимание. Воспоминания никаким боком не хотели и не связывались с происходящим сейчас, отражаясь паникой, прижимающей легкие к ребрам и не дающей нормально вдохнуть, и это в самом деле начинало пугать; не каждый день просыпаешься неизвестно где и откликается не на свое имя, когда все выглядит и чувствуется по-настоящему.       — Я ничего не помню, извините, — поднимая глаза на врача и вернувшуюся женщину, заплаканную Сьюзен, морщусь я. Не лгу, потому что правда не помню и не понимаю, что произошло.       Сьюзен поднимается с соседней кровати и пересаживается на мою, поправляя спавшие на пол одеяло.       Пружины кровати под весом слегка прогибаются.       — Подожди, попробуй вспомнить, в какой город мы ехали? — обеспокоенно, с надеждой произносит женщина.       — Зачем мы куда-то ехали?       Я пожимаю плечами и удивленно смотрю на нее. В голове только пара картинок прошлого дня, скручивающихся в непонятный пазл, из-за чего я даже не понимаю, на кого точно здесь проецируются вопросы: Элл тащит меня за руку и достает из кармана два мятых доллара, предложение покататься, отчего от риска по спине бегут мурашки, но я не слышу, соглашаются ли остальные; извилистая дорога и продырявленный асфальт, что было холодно и темно.       Темноволосая поджимает губы и мелко кивает, чуть опуская голову и упираясь грустным взглядом куда-то в угол больничной палаты. По ее щекам текут слезы, в руке смятый темно-синий платок.       Глядя на нервозность Сьюзен, снова тянущуюся к моей руке, я двойственно жалею, что ничем не могу помочь ни некой Вилл, ни себе, что даже не помню ничего о произошедшем… Что могло случиться, чтобы попасть в больницу? Что за маскарад с незнакомцами?       Возможно, сейчас можно было бы легко подумать, что вдруг перед тобой выпрыгнет клоун или профессиональный юморист или, почему нет, я сниму виртуальные очки и с радостью оценю игру на пять гордых звезд, словно здесь ничего странного и страшного не происходит, — не так ли? — но на самом деле, когда я сильно жмурюсь и наконец открываю глаза, мучительно щурясь от яркого света, буквы на ребре браслета вовсе не спешат видоизменяться и становиться в нужный мне порядок. Картинка лишь перестает расплываться и двоиться, но это заставляет только сильнее занервничать: имя по-прежнему это чертовое одиннадцати-буквенное Вильгельмина; челка в моих слабых пальцах так же рыжая и переливающаяся медью.       Врач за локоть отводит Сьюзен в сторону и, не считая лишним говорить тише, сообщает, точно так же называя не по имени, что я — кто-то, чью личность я неудачно и нехотя заполучила — могла удариться головой во время аварии, вследствие чего воспоминания стерлись из памяти, остались только ощущения, но при этом никаких повреждений совершенно не было. Возможно, мне все-таки снится? Или, может, вчера я точно так же попала в аварию, как Вильгильмина и Сьюзен?       Не стоило вчера засыпать, да?       — В таком случае, — заключает врач, — мужчина лет пятидесяти с уже поседевшими волосами и очками в полукруглой оправе — опуская блокнот с записями и щелкая ручкой, — мы оставим вашу дочь на пару дней в больнице на случай, если что-то вспомнит или состояние ухудшится. А если нет, сможете приехать и забрать ее к себе в Хитерфилд.       Вашу дочь?       «Забрать в Хитерфилд».       Честно говоря, я даже поперхнулась от удивления, как услышала констатированное объявление его серьезным, непробиваемым тоном; брови сами взмыли вверх к переносице от неожиданности и немого удивления. Вот тут действительно стоит напрячься: такого города определенно нет на карте, я что-то не слышала ни об одном с таким названием или чего-то о его примерном расположении. Разве что похожее название было в мультике, и пусть я уже была не сильно маленькой девочкой, смотрящей о переключениях фей с наименованием «ведьма», и об этом сериале много слышала; в реальности — навряд ли был такой город… Стоп.       Город оттуда, дальше рыжие волосы по плечи взамен родных темно-пепельных и смуглокожая мама, переезжающая со своей дочерью-подростком в другой город, волшебство и магия… Это уже странно. Не вспомнить главную героиню с волшебным украшением было тяжело, персонаж запоминающийся, особенно когда через несколько лет после окончания сериала творчеством и нарезками вдруг начинает изобиловать добрая половина интернета, включая фанатские паблики.       Решила, что попала в мультик.       Не-е-ет.       Невозможно.       Этого попросту не может быть, невозможно как деление на ноль или метеоры в одну воронку, обычное чертовски подозрительное совпадение... в котором я проснулась не в своем теле.       Черт, что-то мне это не нравится.       – Не скучай тут, лягушонок, - Сьюзен, оборачиваясь через плечо, улыбается и нехотя направляется к выходу, – я сейчас принесу поесть.       Когда за ней с тихим скрипом во второй раз закрывается дверь, я пару долгих минут просто сижу на месте, накрывая ладонью лоб и наслаждаясь полной тишиной – полной, если не считать множество голосов вне палаты. Руки слегка трясутся, а от того, что неприятно тянет живот, текут слюнки, настолько сильно хочется сейчас, несмотря на происходящее, съесть что-нибудь, но я прекрасно понимаю, что не могу вот так сидеть здесь и принимать чужую заботу и переживания       – Срочно надо найти зеркало.       Пожалуй, сейчас это волнует меня меньше всего, как и муки совести, которую заглушает вид синяков на руках и темно-фиолетовое пятно на половину локтя.

***

      Печальное осознание растянулось на данные врачом пару дней — Сьюзен приходила утром и к вечеру, взлохмаченная, но всегда улыбающаяся, с ласковым «лягушонок» и рассказами о прекрасном большом городе, в котором мне, или Вилл, придется тоже скоро побывать. Так, к примеру, я узнала что Хитерфилд окружён с одной стороны морем, а с другой - горами – «Там чрезвычайно мягкий климат, тебе понравится, Вилл!» – школа, в которую мне предстояло проступить, по ее словам, выглядит как настоящий замок, на что я лишь заморгала и невольно обрадовалась, что в своей реальности вот-вот закончу двенадцатый класс, когда как Вилл оставалась несколько позади.       Каждый раз я старалась откинуть необходимую мысль спросить кого-то в больнице или Сьюзен о том, кто такая Вилл и кто же я на самом деле, задумываясь, что ее глаза, вероятнее всего, наполнятся слезами - она называла меня дочерью, извинилась, что не справилась с управлением, а я все так же не могла найти зеркало, чтобы посмотреть, насколько сильно я не похожа на себя прежнюю.       Как назло, зеркал нигде не было, а я слушала разговоры все больше и больше, не понимая, как сильно все изменилось. Ох, лучше бы это не оказалось действительно так.       – Простите, не могли бы вы подсказать, какой сейчас год. Знаю, вопрос очень глупый, но мне очень нужно.       – Две тысячи третий, девочка.       – Привет, – протянула я в больничном коридоре, останавливая бледную как мел девчонку с двумя светлыми объемными косами. – Подскажи, пожалуйста, сейчас две тысячи двадцать второй год?       – Нет, сейчас две тысячи третий. Зачем ты спросила? – наклонив голову, улыбнулась она.       – Да так, поспорила с другом, – отмахнулась я и, не дожидаясь ответа, зашагала обратно в палату.       Лишь на миг мой внутренний идеалистический мир накренился, от произнесенных слов, стало до одури не по себе, и виной тому не нахмуренное, непонимающее выражения лица девочки: примерно моего настоящего возраста. Не знаю, что заставило меня подойти с вопросами... Но от осознания того, что я вдруг смогла подкрепить уверенность в странности происходящего стало жутко. Хотя бы потому, что я не представляла, что буду делать дальше, когда в мире из моих воспоминаний две тысячи двадцать второй, а здесь совершенно иной, старый год, когда я только-только родилась на свет, а родители год как женаты. Лишний раз напоминая себе, что все это может быть дурным сном или последствием недавнего удара головой, я не могла избавиться от теории, что в таком случае меня подозрительно и качественно все же обманывают или принуждают быть попаданцем.       И все же усталость спасала в полной мере. Почувствовав держащуюся слабость в теле, побаливающее иногда от боли тело и отсутствие былого адреналина в крови, мои глаза сливались, веки становятся тяжелыми, и каждый день, включая первый особенный, я ожидала, что вот-вот проснусь у себя дома, к завтраку с ароматом выпечки, возле любимых родителей; матери, которая пожелает доброго утра и шуточно потреплет по темным волосам, заводя будничный разговор о новостях или погоде. Я ожидала, но родной дом ждал меня пустым черным пространством, а вместо объятий мамы я чувствовала объятия кудрявой Сьюзен и слушала ее разговоры.       Организм вроде бы восстанавливался к прежнему, нужному телу ритму, и, однажды, восстановив равновесие и наконец убедившись в том, что я могу ходить не прихрамывая и без риска упасть где-нибудь по дороге в уборную, получив дополнительные повреждения. Я не ждала ничьей реакции или ответа и наконец пошла идти по коридору к лестнице и вышла на больницы, не отводя при этом взгляда от пары машин, припаркованных неподалеку.       Улица встретила меня серыми красками и влажностью, витающей в воздухе. Казалось бы, осень не может быть еще более дождливой, но с каждым прожитым днем ​​и падающим на землю ржавым листом время года настойчиво доказывало обратное. Деревья полуголые и больше не скрывают здания... Одна грязь и лужи.       Осень, изобилующая красками, в моем городе пришлась мне по душе куда больше.       Подходя ближе к легковым автомобилям, я грустно проследила за тем, как у одного из них открылась дверь и оттуда высунулась темноволосая голова миссис Вандом: да, привет, мама. Может, мне действительно вернуться к больницу?       Теперь, похоже, придется узнать, что представляет из себя обещанный Хитерфилд.