вормир.

вормир — страна, в которой царит беспроглядный мрак, похоже создатели этого ужаса на континенте не слишком задумывались над названием. как видно те кто создал эту давно забытую богом дыру, совсем не думали о тех людях, чьи души будут вечно скитаться среди хаоса и кипящих котлов, которые наполнены коррупцией и ложью. вормир — это смерть. не всегда физическая, но иногда и такое случается. больше морально, ломая психику человеку, который прожил здесь больше, чем положено, для того чтобы жить в аду. нескончаемо по улицам бродят люди в облике призраков, к которым стоит коснуться и кажется, что они исчезнут. как и призрачная надежда на то, что однажды что-то изменится. изменится, если весь материк, занимаемый вормиром, будет стерт с лица земли, удален и сожжен, а вместе с ним отпустят и души его несчастных обитателей. — шестой год подряд вормир возглавляет рейтинг государств с самыми несчастными жителями, сильно опережая остальные страны мира. новостной канал вормира хранит молчание по этому поводу. если соседи видят соседей, жены — мужей, матери — сыновей, говорить не нужно. все всё понимают, и даже если новости есть, то есть только те, которые удобны властям и которые никто не слушает. все, что показывают по телевизору, начиная с детства и заканчивая взрослением, — лишь часть программы. это попытка спасти людей от большего погружения в страдания. однако каждый политик утонул не в боли, в которой должен утонуть, а в собственном эго, и, возможно, немного в золоте и ярких купюрах. — свет снова погас. ночью дома, кажется, должны освещаться лампочками, но не здесь. здесь на маленьком столике стоит свеча, воткнутая в чашку с рисом на всякий случай, чтобы не упала. от нее исходит тусклый свет и неуловимое тепло. самообман. не хватает, чтобы согреться или просто понять, что такое тепло. просто думать об этом — все равно что резать истерзанную душу ржавым ножом. — особняк по-прежнему сияет ярче солнца. — юнги приподнялся с кровати, почувствовав, как она скрипнула, и посмотрел на своего друга ожидающими глазами. он даже не посмотрел, горит ли в особняке свет, а просто констатировал факт, который и так все знали. — у них этих лампочек так много, что если раздать по одной лампочке в каждую семью, то они осветят весь вормир. — как всегда, раздраженно ответил хосок, сев за свой стол и смахнув пыль с книги. конечно, это некоторое преувеличение. если в каждом доме не хватает пшеницы, то как быть с этими смехотворно дорогими лампочками? это не та роскошь, которую может позволить себе каждый, о чем свидетельствует тот факт, что два человека несколько дней работали ради одной лампочки для всего дома. — что мы сегодня читаем? — грустно спросил мин, посмотрев на свои руки, затекшие от тяжелой работы. — как будто есть выбор. — хосок высказал свое бессилие и открыл книгу, которую наизусть запомнили и он, и его сосед. книги — это тоже роскошь. с первой же страницы читатель и слушатель попадает в совершенно другой мир. мир, где не нужно проходить и терпеть кровопролитие. мир, где всегда светит солнце и всегда есть что положить в рот. несмотря на то, что все они знают концовку, то, что произойдет по пути, и количество слов в произведении, они всегда поддаются фантазии с призрачной интенсивностью. только тогда они не пытаются выжить, а пытаются жить. юн не умеет ни читать, ни писать. когда его престарелая мать страдала от туберкулеза, а в холодильнике был только смрад, у него не было времени на чтение. поэтому с девяти лет мальчик тяжело работал, чтобы заработать на кусок хлеба, оставляя матери свою долю денег, которая угасала на глазах. хосоку повезло чуть больше, если вообще так можно говорить о сироте, о чьих родителях ничего неизвестно. у него была маленькая надежда на более менее нормальное будущее, потому что в детских домах пусть и условия были мягко говоря ужасными, но грамоте обучали и даже в некоторых моментах жестоко заставляли. хосок не хотел вспоминать это время, но был лишь один случай, когда он намекнул мину что это было нечто большее, чем обычные побои. юнги и не углублялся, не хотел ковырять раны, которые только-только покрылись тонкой корочкой. — о, я чуть не забыл. — хосок прервал свое чтение и резко подорвался, чем заставил полностью расслабленного юнги напрячься. в кромешной тьме младший тихонько проскользнул на кухню, оставив свечу рядом с хёном. он знал, что темная и мрачная ночь невыносима для юнги. вернулся не с пустыми руками, а спрятанными за спиной и застенчивой, искренней улыбкой на лице. — хён, угадай в левой или в правой? — левой. — четкий ответ не заставил себя ждать. — не угадал, но все же. — младший достал что-то из-за спины, а мин в свою очередь нахмурил густые брови. — украл. — не спрашивает, констатирует факт, который неприятно бьет по грудной клетке, оставляя после себя глубокие царапины. — украл. — легкое подтверждение. — с днем рождения. я знаю что он через несколько дней, вот только он успел бы испортиться за это время. он протягивает маленький кекс, покрытый густой шоколадной глазурью, и юнги глядя то на сладость, то на друга, успевает откинуть на второй план очень длинную речь о том, как тяжело им будет лишись хосок руки и как юнги не сможет справиться с обоими одновременно. — не забыл. — и в голову врезается осознание. мин единственный кто забыл о своем же дне рождении, который кажется через четыре дня. — свечку украсть забыл только. хосок положил угощение в руку соседа, подошел к столу, взял свечу из риса и уверенно вернулся. он осторожно поставил свечу на кекс, следя за тем, чтобы воск не попал на кекс, а затем с нетерпением посмотрел на свечу. юнги тут же прикрыл веки и загадал свое ежегодное желание. пусть боги спасут его и хосокову души, избавят от несчастья и освободят от дьявола. каждый год загадывает, а оно все никак не сбывается. кекс делится пополам, но хосок непреклонно заявляет, что именинник должен съесть большую часть, иначе его желание не исполнится. так ли это? или это желание слишком сложно даже для богов? да, точно, боги уже давно покинули это место. — ты ведь знаешь что произойдет, когда мне исполнится полных двадцать лет. — он спокойно затронул тему, которую, похоже, никто не хотел слушать. от этой темы по позвоночнику чона пробежали тошнотворные мурашки, оставляя после лишь липкое ощущение омерзения. — вдруг не подойдешь. подойдет. каждый кому только исполняется двадцать, подходит для обязательно службы в армии вормира, который к слову ни с кем не воюет. слишком сильно правительство боится переворота, слишком сильно страшится восстаний измученных мирных жителей. юнги больше не отвечает. просто обнимает крепко и утыкается холодным носом в жесткие волосы, пытаясь насладиться единственным ароматом, который он может назвать домом. **** — что-то случилось? чонгук не встал, как обычно. по выходным он всегда вставал ближе к полудню, чтобы восстановить силы после целой недели учебы. ему не нужно было вкалывать с утра пораньше в каменоломне или в каком-нибудь другом месте, где полно заблудших душ. он не был таким человеком. он особенный и так ему твердили с самого рождения, ну или с того момента как он начал понимать значение этих слов. только в более зрелом возрасте он начал принимать это. после того как увидел впервые голодных и холодных детей, которые редко шевелились, напоминая что их еще можно спасти. вот только это то, чему чонгука не научили. он первый и последний сын сон джуно, чьи предки были самопровозглашенными правителями вормира. младший чон должен был быть таким же правителем, наслаждаться собственным величием, спокойно отвергая людей под видом заботы о них. ему следовало последовать примеру отца, даже если он еще слишком молод, чтобы понять очевидные, казалось бы вещи. контроль. для этого и существует правительство, так всегда говорил ему отец. он говорил, что если дать людям надежду и позволить им немного выйти из-под тяжелого контроля, то все рухнет. в данный момент чонгук считает, что это неправильная политика по отношению к людям, ведь ненависть порождает бунты и восстания, но он не высказывает своих чувств, боясь разочаровать отца, в глазах которого сын является идеалом. — ты почему так рано проснулся? — мать сидит на красном кожаном диване и спокойно или делая вид, что спокойно, смотрит в панорамное окно. — услышал шум внизу. — не понимая, откуда исходит звук, чонгук огляделся по сторонам, пытаясь уловить хоть что-то. и вот он нашел. четверо мужчин стояли у двери в кабинет его отца, а в руках у каждого из них огромная автоматическая винтовка, которую мальчишка видел разве что при совместном с мамой, просмотре фильмов. чонгук не совсем понимал, что происходит и почему эти люди оказались в том уголке, который он называл домом. в маленьком клочке земли, где чонгук полностью укрывался от темноты и жестокости мира. хотя, на счет маленького клочка земли, каждый житель вормира бы возразил. территория, что принадлежала семье чон просто непозволительно огромна. конечно, вокруг его дома стояла охрана. охранники всегда начеку и прячут оружие от посторонних глаз. однако эти люди были другими. их отличала, как минимум, грязно-зеленая одежда и как максимум глаза, в которых не было ничего, кроме боли и отчаяния. возможно, невозможно, а точно, такие глаза почти у каждого жителя этой мерзкой страны, но в этих четырех парах есть то чего чон никогда раньше не видел. в них пряталась смерть. она попыталась укрыться, выскочив в нужный момент, чтобы прихватить с собой на дорогу несколько человек. — на юге произошло великое восстание, милый. реальность врезалась в его мозг колючими усиками, неуклонно погружаясь в его корни и в глубину его сжимающегося сердца. чонгук не совсем понимал значение слова «восстание» он просто пытался выкинуть из головы образ того, о чем предупреждал его отец. джуно никогда не пыталась оградить юношеский ум от избирательных выражений лица или замечаний, которые не внушали бы теплых мечтаний явно незрелому уму. прольется кровь многих невинных. террористы лишь грабят, убивают и насилуют. они разрушают все, что ты любишь. сначала они отрежут мне конечности, а затем на моих глазах лишат твою мать ее чести. не всегда и не всем понятно, почему выражения джуно так утомительны: он часами объяснял своему сыну, как, где и что ужасные террористы сделают с его семьей. однако джуно не был глуп. медленно, но верно он взращивал одно из убеждений своего сына. восстание должно быть подавлено любыми средствами. в воспаленном мозгу, где уже прочно засела колючая реальность, прокладывая себе путь в душу сквозь внутренности, закрепилось осознание что где-то далеко на юге сейчас умирают мирные жители. вместе с ними с поля боя подруга с косой забирает и солдат, который столько смертей видели, что ее уже не боятся, лишь покорно ждут своей очереди. а после отдают ей в ладони свою душу и сердце, умоляя наконец-то избавить себя от мучений и позволить им искупить вину за всех убитых. возможно, пока чонгук размышлял над этим вопросом, где-то на юге мать потеряла своего ребенка, раздавленного насмерть обломками рухнувшего дома. в течение девяти месяцев она бережно вынашивала его под своим сердцем, положив свою жизнь к его ногам. а сейчас обнимает холодное тело, которое покрыто пылью и кровью и не понимает, почему всевышний лишил ее смысла жизнь. вот только это не всевышний решил так, а люди, будь они прокляты. размышления чонгука прерывает отец, который вышел из-за массивной двери, чем привлек внимание не только сына, но и четырех неизвестных. джуно уже не молод, хотя он не выглядит уставшим или обременены тяжким грузом правления, что свалился на его плечи в двадцать три года. единственное, что выдавало возраст — это случайные морщинки, появившиеся на его лице с годами. для чонгука отец идеал. он не видит всего ужаса, к которому старший привел страну, или по-простому не хочет видеть, предпочитая смотреть на отца сквозь призму безупречного человека. он отказывается принимать все те ужасные вещи, что изредка слышит, о том что его отец обрушил на народ лишь муки и страдания. на чонгука он обрушил только ласку, изредка приправляя ее легкими нотками жестоких высказываний. — мы тебя разбудили, гук? — он повернулся к своему сыну, обращая внимание и тепло улыбнулся сонному ангелу, озарившему его жизнь. — отец… — нужно несколько минут, чтобы собраться с мыслями. — восстание… оно такое, как ты говорил? он хотел услышать, что все не так плохо, как кажется, что страх, о котором говорил его отец, еще очень далеко и, возможно, никогда не настигнет жителей этой страны. он хотел услышать, что небольшое восстание утихло и больше не о чем беспокоиться. гук, безусловно, вырос словно в оранжерее. его воспитание отличалось от большинства его одноклассников. они выросли во враждебном окружении, хотя и имели достойную жизнь. чон же родился и вырос в чистой любви и до недавнего времени был защищен от всевозможных ужасов. — здесь тебе не о чем беспокоится. — старается твёрдо, но выходит слишком смазано, не вселяет даже капли уверенности в своих словах. отец о чем то говорит со своими смертниками людьми и после вновь обращает свой взор на сына, который застыл в той же позе, в которой правитель застав его несколько минут назад. — гук, тебе не стоит беспокоиться о чем либо или переживать за меня или мать, но… — но, которое с треском ломает каплю надежды, которая появилась в подростковом сердце от слов отца. — но? — но пока что я приставлю к тебе человека, который будет тебя охранять. что? зачем чонгуку кто-либо, если все хорошо. хорошо же? или нет? есть ли смысл защищать подростка от ничего? чонгук искренне не понимает такие слова и совершенно противоречивые действия, но не задается вопросами и не острит по этому поводу. — джуно, зачем ему какая-либо защита в особняке? — вскакивает мать с дивана и смотрит на мужа так, словно секунду и он сгорит, пеплом разветвиться по особняку. действительно. — на случай если однажды ему захочется покинуть его. мы не можем лишать его хотя бы подобия на нормальную жизнь. восстание не столице, а далеко за ее пределами. — его жена больше не сомневалась, ведь ее мужчина был прав. он мог позволить сыну жить своей жизнью, не подвергая его опасности, даже когда война медленно приближалась. — ви, — как раз в тот момент, когда отец заговорил с ним, из строя вышел суровый, долговязый человек с мальчишеским лицом и строгой походкой. чонгук окинул взглядом его торс, пытаясь разглядеть железные знаки отличия, и в то же время озадачился лицом мужчины. ви. в случае смерти от него не останется ничего, кроме скудных сувениров в виде жетона с именем и пары знаков отличия. видимо, солдат смирился с тем, что даже если он отдаст жизнь за свою страну, она никогда не вспомнит о нем. люди теряют своих близких каждый день. они настолько привыкли к этому, что даже не удосуживаются смахнуть случайную слезу памяти. даже мать, потерявшая ребенка сегодня, сможет вздохнуть с облегчением только тогда, когда завтра увидит могилу своего ребенка. она знает, что ей не придется и дальше наблюдать за тем, как человек, решивший, что лучше было не рождаться, проводит остаток своей жизни в неистовстве. вормир убивает, но на этот раз не в моральном смысле, а так, чтобы уничтожить все, уничтожить искру души и превратить ее обратно в сожженную, засохшую материю. и этот ви действительно живое подтверждение того как выглядят такие люди. те кто превратился лишь в оболочку, потому что душу свою окунули в котел из грехов всей страны. по крайней мере чонгуку так кажется, спустя три минуты непрерывных разглядываний. и он думает что мужчина смотрит на него в ответ, но запоздало осознание что тот смотрит сквозь, не разрушая свою оболочку, не собирая мокрую, грязную материю, называемую душой во что-то более легкое. в этом нет смысла. рассвет был слишком мрачным даже для вормира.