Нас двое

Макс лежит на кровати, смотрит в потолок и гладит брата по голове. Игорь тычется носом в его впалый живот, задержав дыхание. Трясется ощутимо и сжимает покрывало в кулаках так сильно, что грозит продырявить плотную ткань скрюченными судорожными пальцами. Он все еще пытается держаться, но поводок порвался, и его ломает, потому что самоконтроль висит даже не на волоске — на иллюзии волоска. Прохудившейся, лживой, прозрачной иллюзии. Игорь рычит голодным бешеным псом. — Все хорошо, — шепчет Макс, и его пальцы ласково скользят сквозь коротко отстриженные пряди. — Все нормально. Игорю хочется убить его за это. Потому что в том, что происходит, нет ничего хорошего и нормального. Игорь приподнимается и смотрит на Макса бешено. Макс бледно улыбается, притягивая его ближе и обхватывая длинными ногами. Игорь все еще не дышит, потому что, если вдохнуть, зверь вылезет наружу, разломав ребра, потечет слюна и мозг отключится. Макс пахнет одуряюще, смотрит нежно и излучает сияние. Игорь пытается не вспоминать, как он пахнет, закрывает слепые от жажды и ненависти глаза и рычит. Он откровенно звереет и ему страшно, потому что они в квартире вдвоем, и, если он волком вцепится Максу в глотку, никто его не остановит. Страшно, потому что Макс чувствует бурлящую в нем темноту, но не пытается оттолкнуть. Страшно, потому что он в кровавое месиво разъебал лицо ублюдочному Хазину только за то, что тот Макса за плечи приобнял, и это явно не нормально, но Игорь почти не помнит, как бил: удушливая волна ярости захлестнула с головой, как лава, залилась в опустевшие глазницы и разъела внутренности. — Ты. Не должен. Мне. Разрешать. Придурок, — хрипит он, но брат не слушает — тянет на себя, и Игорь падает сверху, утыкаясь носом в изгиб его шеи. — Дыши, — шепчет Макс, обнимая, и поглаживает по спине. — Я твой. Бери, если хочешь. Только не злись, пожалуйста, больше, хорошо? «Плохо», — думает Игорь, остатком мозга, жадно затягиваясь его запахом. Кожа горит болезненно, будто кровь закипает в венах, и в джинсах становится нестерпимо тесно. Игорь гипнотизирует Максову шею, и рот наполняется слюной, но он не может позволить себе дать волю зубам. Он просто (больше) не может. — Родители… — Вернутся не раньше одиннадцати, — говорит Макс, запуская ладони под Игореву футболку. Игорь выдыхает ему в ключицу рвано и жмурится, пытаясь отогнать застилающий глаза дурман. — Метку поставлю…как объяснишь? — Внизу ставь. Игорь откашливает смешок, как сгусток крови, и сползает вниз, выпутываясь из теплых Максовых рук. Ему нихуя не смешно. Изнутри, брызгая рычанием и слюной, рвется голодное чудовище — черное и безглазое, до трясучки жадное, желающее перемолоть Макса и проглотить целиком, впитать до последней капли, растворить в себе. Лишь бы никто и никогда больше не смотрел на него, не трогал, не смел даже дышать рядом. Игорь вгрызается в бледное бедро, и Макс вскрикивает, но не рвется прочь — снова запускает пальцы в волосы, будто нормально все. У Игоря мурашки ползут по спине, а темнота под веками загорается цветными салютными искрами. Где-то на задворках сознания в эпилептическом припадке бьются остатки адекватности, но голодное и клокочущее заполняет собой все остальное пространство и выходит за пределы Игоря, нависнув над Максом. — Еще раз увижу его рядом с тобой — убью, — слышит он будто со стороны. — Меня? — спрашивает Макс. Он все еще слишком спокоен, будто пациент, отходящий от наркоза, и, наверное, это должно привести Игоря в чувство, но человека больше нет, а зверю по вкусу апатичная покорность. — Его. Тебя. Себя. Будет весело. Игорь зализывает глубокий отпечаток своих зубов на бедре брата, чувствуя водочно-окрыляющее облегчение. Потом расстегивает джинсы. Глаза у него почти черные. Макс закрывает свои, чтобы не видеть.