Ferrum

Мечта не порождает власть, а создает иллюзию знания пути к желаемому результату. Проведенные годы в дряхлой и знатно скрипевшей на поворотах оболочке – есть его жизнь и история. Что было до этого? Известно не многим, но предположения доступны каждому: тепло, особенно от рук и их прикосновений, свет и просторы им освещаемые, надежда и счастье, что были неделимы. А если спросить, что было после? Он обязательно наклонит голову в бок, по-старчески, привычным ему образом, прикроет глаза и хрипло выдавит: — Глаза прикрою и зажмурюсь, — вот так было. В особенно тяжелые времена черный становился бордовым. Сейчас же жжется, наверно, от сухости. — Ну же, господин. Кто-кто? Таких почестей ещё не слыхали и не удосуживались. Новоявленный писака хмурится, недовольно выпрашивая: — Вы же согласились на статью в газете за несколько голов скота. Я вам привез целых две, — для убедительности два пальца выставляет, словно старик самый настоящий дурак. — А вы мне какую-то чепуху… Теперь и напряженные руки пошли в пляс. Какой нетерпеливый юнец: бурлит и пышет, разгоняет свою живительную воду по организму. — За коз спасибо, а теперь остынь. Мужчина поднимает подбородок выше, пока его ноздри трепещут, поглощая давно неизведанный на вкус аромат, но все такой же влекущий. Молодняк, скосив взгляд, сразу захлопывается, как шкатулка, отыгравшая свою мелодию. Мгновение и все: сжался на стуле, руки стрелой на стол к перу, да давай черкать пустой лист – еще хуже делает, неумеха. — Спрашивай тогда меня прямо – в самую суть. — Так я и спросил: Как прошли последние семьдесят лет после обращения? — А я ответил, что в кромешной темноте. Видите ли, интервью для местной городской газеты, чтобы потом исписанную чернилами бумагу разбрасывали под мрачные дома, а неугодные подбирали для сжигания в печи, да собакам с кошками на подстилки. Тэхен наблюдает как ранее горделивая осанка стремится вниз, преобразившись крючком. Гость, стало быть, потерял былое положительное расположение духа. Совсем еще несмышлёный, желторотик, зарождающееся в почве зерно – человек. — Эм, хорошо, да. Значит, — очень странный интервьюер все боится поднять лицо на того, с кем ведет подобие диалога, — кровь человеческую не пьёте. — Не положено. — Вы же знаете, что многие идут в обход установленным правилам и употребляют человеческую кровь, а не только сыворотку, предоставляемую государством. — Всегда есть те, кто будут хитрее нас, — резюмирует. А что он еще может сказать? Прелести людской крови стали известны еще в первые годы революции, когда только мутировавшие до кровососов люди, бросались на невинных прохожих голодным и безумным до чертиков зверьем. Живительная вода – так называется то, что смиренно течет по людским венам, горячит их кожу, красит щеки в цвет спелых яблок, а голодных до нее заставляет дрожать. — Значит, если, как вы выразились, бордовый цвет пропал, значит сыворотка усыпляет вашу суть? — Ты задаешь мне вопросы, которые можно задать рядовому вампиру, — выдыхает утомленно, ему еще лошадь проведать нужно, да козам новым местечко найти. — Сыворотка притупляет рецепторы, да. — Во-первых, вы, мистер Ким, не рядовой вампир, — о как заплясал писака, что стул задергался, а указательный палец показательно поправляет очки на переносице. — А во-вторых, почему вы тогда сказали мне остыть, если не должны реагировать? Когда-то давным-давно Тэхен был лектором в женском университете. Следил за тем, как только получившие возможность обучения дамы, ровно выводили закорючки, закрепляя сказанное им на бумаге. Их пылкость, любопытность и жадность к новым знаниям, даже мельчайшим, отпечатались на подкорке воспоминаний на все оставшиеся бесчисленные дни. Парень напротив напомнил ему одну ученицу, та тоже словно без особых усилий впитывала кинутую ранее фразу, а потом уточняла, десятки, нет, сотни раз – все, плоть до мелочей. Правда, когда Тэхен спросил, не хотела бы она стать его женой, она сначала обомлела, и только потом задала уточняющий вопрос. Тэхен вспоминает ее, но спустя столько прошедших лет - это напоминает ему лишь блеклую радость, как листочки гербария, которые словно случайным образом, а не по обыкновенной забывчивости, находятся среди страниц пыльных томов. — При вкалывании анальгетика человек не лишается рецепторной чувствительности больше, чем на пару часов. С вампирами аналогично. — Но… государство говорит, что вампиры полностью безопасны. Старик усмехается, разочаровавшись в собеседнике, который почему-то растерял всю пытливость ума. На закате годов, да и почесать засыхающим языком не с кем. — Государство вам много что говорит, а нам приписывает едва ли не крылья за спиной, конечно же, мышиные. У собеседника неожиданно выступил противный пот на лбу, и несколько белесых капель показались над верхней губой. Видя такую реакцию людей, Тэхен всегда начинал чувствовать себя не в своей тарелке: столько лет уже прошло, а все не привыкнет к правде. Он остается, все такой же дряхлый и сыпучий, как песок на Арракисе, а люди вокруг – бесконечным кругом жизни: рождаются и умирают. Приходят новые, вечно, постоянно, бесконечно, с открытыми миру зелеными-серыми-карими глазами, воззираются к нему: Что ты такое? А что я тогда такое? А почему? А за что? И правда, за что? За какие такие грехи, сделанные во время горячих щек, еще теплых ладоней и мерцающих глаз, судьба наказала его? Или это своего рода награда? Может быть награда-наказание, как огромное количество еды на столах, отчего у высшей знати сначала распухал язык от вкусовых изысков, потом надувалось, как воздушный шар, брюхо и уже после возникало недомогание. Так вот Тэхен кроме бесконечного круга ненависти к самому себе от полученного подарка ничего не получил. Надо же было так судьбе искрометно пошутить: вампир насытился кровью человека, который уже начинал отсчитывать, когда по плану будет его последний в жизни закат. Возможно это и был бы последний вечер, но клыкастая тварь не удосужилась довести дело до конца, наверно в своей жизни тоже не имела кульминаций. С того вечера на планете стало больше на одну пару трясущихся ног, которые вечно будут бороздить иссушенную землю, надеясь найти пристанище. Семьдесят лет уже Тэхен смиренно тащит на хрупких костях свои восемьдесят прожитых в теплом теле лет. Ничего на свете он не желает больше, чем тот самый миг, когда судьба позволит ему умереть. — Можно еще вопрос? — Конечно. — Ваше заветное желание? Про честные ответы уговора не было. — Чтобы животинки побольше приводили для фиксации моих слов в письменном виде. А пришедший и правда расчеркивает по листу вслед за ним, выводит каждое слово, потом разворачивается, отложив инструменты, и пробует докопаться до честности снова. — Извините за такой нескромный вопрос, но вы когда-либо пытались закончить ваше, — а вот сейчас очевидно замялся. — Ваше вечное существование. Тэхен усмехается, состроив кривую ухмылку, смачивает пересохшие губы да рукав рубахи закатывает так высоко, как это удается сделать непослушными пальцами. Левая рука смело демонстрирует все деяния правой: порезов много, но говорят о них лишь многочисленные белые следы. — Не берет обыкновенная сталь вампирское отродье. — А то, которое берет? — затаился мышонком, как бы не спугнуть. — На тяжкое преступление, грозящее безвинным казнью, меня посылаешь? — Нет, извините, — тушуется сразу же и дополняет, — подумал, что это может быть крайним вариантом. — Крайний вариант, — смакует людское оправдание, — моя отнятая жизнь не стоит десятка загубленных человеческих душ. Главным сожалением бесконечной и далеко не быстротечной старческой жизни Тэхена становится его оболочка. Он часто размышлял об этом, дремля на кресле-качалке и поглаживая одной рукой очередного старикашку, который провел с ним свою мягколапую жизнь, — рыжего кота. А что, если бы его укусили не в дряхлые восемьдесят? А хотя бы в сорок лет, было бы здорово. В прямом смысле – больше активности в костях, зрение четче. Вампиризм, он, понимаете ли, не данная свыше божья благодать: единственное, что остается стабильным – зубы, особенно клыки, и обоняние, чтобы вечность желать наживы. Возможно, живительная вода добавляет силы костям, зрению четкости и стали в мышцы, только неизвестно это старику, он зарёкся, сам себе обещал, что останется человеком настолько долго, насколько это возможно в его состоянии. Признаться честно, есть вещи, которые радуют даже после того, как тебе стукнет сто пятьдесят, даже если они происходят регулярно. Тэхен привычным себе образом встает в самую рань, подготавливает в сумерках подкормку для скота, которым обзавелся за все это время, и выходит во внутренний двор. Правда тело, окутанное грудой тяжести, очень часто подводит его, особенно в последнее время, поэтому вампир не может позволить себе вынести сразу несколько ведер с зерном, а ходит туда-сюда несколько раз. В такие моменты Тэхен ассоциирует себя с муравьем, который готов тысячи раз совершать один и тот же маршрут, чтобы угодить своей Королеве. Стоит упомянуть, что несмотря на много раз обозначенный возраст, Тэхен постоянно стимулирует свой мозг. Самой страшной вещью для него была мысль о какой-нибудь старческой болезни, которая бы беззастенчиво оккупировала его. Быть запертым в теле, которое не только физически не способно показывать достойные результаты, так еще и отказывается функционировать в ментальном плане. И ты остаешься там навечно, в этой клетке из жгутов, которые обвивают тебя без конца и не забывают вечно сдавливать. Однако, никто не может утверждать, удерживает ли его умственную работоспособность собственное стремление, либо вампиризм помогает быть в тонусе. Новые физические увечья приобрести сложно, ментальные, наверняка, тоже. Если уж говорить откровенно, то Тэхен еще много лет назад отметил, что его человеческие восемьдесят были хуже, чем нынешние сто пятьдесят. — Здравствуй, Челси, – оглаживает мягчайшую гриву кобылы, пропуская меж пальцев. — Сегодня нас ждет много работы. Яблоки наконец-то стали внушительно опадать. Угощу тебя самыми спелыми. Разговоры с животными можно обуславливать уже приевшейся старостью, либо одиночеством. Тут не прогадаешь. Насыпав зерна в кормушку, Тэхен тащится к остальным голодающим по утрам головам и щедро раскидывает остальное. Хозяйство у него небольшое: одна кобыла, четыре козы, да полдюжины кур. Недавно еще поросенка чужого выхаживал. Протащив освободившееся ведро, мужчина замирает за углом дома, показательно прижавшись к стене спиной. Он был худоват, поэтому никаких торчащих животов. А сам выглядывает стремительно, про ведро уже позабыл совсем. Разглядеть происходящее удается быстро: какой-то мальчуган вроде, заросший весь, яблоки упавшие в подол рубахи наскладывал, да сидит теперь, совершенно доверительно спиной на дерево облокотившись, и похрустывает одним. Даже не оглядывается. Время пять утра, решил наверно, что хозяин еще спит. А Тэхен недоволен, застал ведь с поличным хулиганье, которое повадилось тут, через забор лазает и ворует. Как можно бесшумно подбирается сзади, да только реакция ведь не молодая, со своей старостью против юношеского дарования не попрешь. А воришка как подскочил, словно заяц от гончей пары носов, да только не рассчитал, забыл, что плодов спелых понабрал. Так и рухнул тут же, все ступни яблоками отбив. Лежит, скрючился, готов принимать неизбежное, как ему кажется, наказание. Вампир не спешит трепку задавать, лишь присаживается рядом, кряхтя привычным образом, и говорит серьёзно, пожуривая: — Да не дрожи ты так. Пришел бы к воротам, я бы тебе просто так яблок отсыпал. Ну, может, за помощь какую. Опускает взгляд и видит, что украдкой и на него в ответ боязливо поглядывают самыми настоящими маленькими безднами цвета каштана. Боится, ну правда, как травоядный самый настоящий, но не уводит больше взгляда от старшего, слез даже не думает ронять и губы сжимает, превращая в полоску недовольства. Вот так номер, точнее характер. Сталь, самая настоящая. Куй железо, пока горячо.