Ferrum

Такой искренний диалог не заканчивается каким-то ожидаемым или финальным выводом, где все обсудили минусы и плюсы друг друга, клятвенно пообещав стремиться к идеалу и разрешению всех конфликтов. У Чонгука и Тэхена вообще редко встречаются прямые заключения после разговоров. Тэхен боится его спугнуть, обидеть. Сперва поднял груз матерого взрослого, а теперь не может его удержать в дряхлых руках. Впустил, значит, будь добр не тревожь ребенка без повода. Кто же знал, что Чонгук пойдет рыскать своим любопытным носом по углам. Вот и нашел, целый клад. Вампир устало выдыхает, так и не дождавшись ответа. Он переводит взгляд на торчащую макушку. Чонгук так и лежит уткнувшись носом в портфель. Когда сверчки замолкают, становится слышно, как младший всхлипывает. — Пойдем в дом, пожалуйста. Он не касается его, но слегка подается всем телом ближе. — Чонгук. Я расскажу тебе все, что пожелаешь узнать. Мальчик поднимает голову, встречаясь с мутными глазами напротив. — Я тебе не враг. Вампир поднимается первый, тут же направляясь к калитке, вслушиваясь в каждое движение за спиной. Чонгук, подождав несколько секунд, встает тоже. Капитулирует. Сжимает кулаки, чертовски зол на себя, и на этого вампира, и на судьбу, и снова на никчемного себя. Жук не встречает звонким мяуканьем, в доме стоит оглушительная тишина, разбавленная шумом небольшого сквозняка из окна и нервным дыханием Чонгука. В один момент он понимает, что просто не знает, куда себя деть. Сесть прямо здесь? Уйти к себе? Но как же хотя бы минимальное пояснение происходящего? Взрослый решает за двоих. — Садись за стол. Два хлопка: Чонгук укладывает провизию на поверхность и присаживается на стул сам. Тэхен уходит в спальню буквально на пару мгновений, чтобы вернувшись, звонко стукнуть днищем бутылька о стол. Чонгук видит, что это новенький «К. Т. Август». — Вот поэтому я отсутствовал последние дни. Пришлось съездить в большой город, добраться до нужной улицы, отстоять очередь, оставить подпись, что я честный гражданин всего происходящего балагана. В ответ молчат, даже не смотрят, тяжело выдыхают. — Ты не должен был увидеть переполненную тумбочку, — заходит немного с другого угла. Птенец тут же встрепенулся и подал голос: — Не должен. — Но увидел. — Извините. — Чонгук. Это я должен просить прощения за то, что действительно могу показаться опасным на фоне того, что ты узнал, — он мелко перебирает пальцами по поверхности стола. — Я, как ты мог заметить, не самый классический вампир. В питании просто не нуждаюсь, даже без сыворотки. Яд при укусе, — разводит руками, грустно улыбаясь, — не совсем понял, что делать с таким дряхлым мешком… — Вы не дряхлый мешок, — Чонгук его перебивает. Представляете? Тэхен только тогда переводит на него взгляд и видит, как тот утирает нос, задевает пальцами ресницы, собирая с них непрошеную остаточную росу. Всей храброй душой старается не кукситься. Открытость взрослого поражает его. Тэхен не пытается выставить парнишку глупым, надоедливым, чересчур мнительным, не затыкает его, резанув острым «Не твое собачье дело!». Чонгуку в один миг становится безумно плохо и блаженно хорошо, сердце бьется в груди так быстро, тянет приложить ладонь, попросить успокоиться, дать шанс на нормальное дыхание. Он так не хочет показать, что, черт возьми, верит! Чонгук так устал переживать из-за незнания, трястись зайцем от страха, что его нагонит хищник. Голова кругом. Буквально. Он опускается лбом на поверхность стола, выдыхая: — Пожалуйста, расскажите дальше. — Я… не планировал существовать долго и счастливо, — продолжает он спустя небольшую паузу. Открывается: на вот, смотри, маленький человек, мне ничего не жалко, и я ничего от тебя не прошу, пожалуй, только совсем немного понимания. И доверия, пару крошек доверия в сторону одного такого слабого глупца. — Но как же?… — вырывается недоумением из уст напротив. Тэхен облокачивается головой на сложенную в кулак ладонь и закрепляет: — Я очень старый и одинокий, — спустя небольшую заминку решается, и все же говорит, легко улыбаясь. — Вот смотрю на тебя и вижу молодую, зарождающуюся жизнь. У которой все впереди, и я глубоко надеюсь, что по большей части, хорошего. Ты еще такой юный, Чонгук. Голова напротив поднимается, а янтарные глаза находят его. — Вы сравнивали меня с растением. — Точно. Нечто необузданное, своенравное и красивое. Может быть, даже, дикая роза. — Какая из меня роза? — Не нравится? — Нет. — Тогда… — Виноград. Я хочу быть, как дикий виноград, который оплетает своими ветвями и держится только на смерть. — Давай тогда лучше на жизнь, хорошо? Держаться ради сохранения жизни, Чонгук. В ответ покорно кивают несколько раз, опуская взгляд под стол, укрывая добрую половину лица вихрем пружин. Тэхен тихо поднимается, наливает ему стакан молока, укладывая рядом выпечку с душистой вишневой начинкой, и просто уходит, потому что произошедшее нужно пережевать и тщательно переварить им обоим. Если бы небесная канцелярия вела подсчет, то диалоги с финальным выводом наконец-то заполучили бы первое очко в свою пользу. Они безмерно друг друга напугали, пошипели, нахохлив вздыбленную шерсть, чтобы в итоге ощутить чувство единения, хотя бы призрачную его вуаль. Тэхен отправляется в сарай к животным, чтобы просто подумать, подышать запахом сена, проветрить усохшие легкие. От Чонгука исходит аромат. Он не может отрицать того, что собственные рецепторы улавливают то, что бурлит в жилах того, кого зарекся никогда не пугать и оберегать. Хуже всего — это врать самому себе. Когда-то один умный человек сказал: «Притворяйся тем, кем ты хочешь быть, пока действительно им не станешь». Поэтому вампир упрямо игнорирует столько лет спящую сущность. Ему не важно, что она там неожиданно почувствовала, ощутила, как нахохлилась и затрепетала. Если нужно — налетит на кол, привяжет себя к столбу, насыпет в рот серебра. А что касаемо младшего, у Чонгука очевидно, не все в полном порядке. Он старается скрывать, но тяжело это делать, если твой недуг визуально красноречив. Чонгук не бледный, его кожа теплого, слегка желтоватого оттенка, стремящегося к бронзе. Его ногтевые пластины, белки глаз — теряют привычную белизну. Когда в организме начинает накапливаться железо, и внутренние процессы не могут регулировать его правильно, происходит излишнее распределение по всему телу. Когда он был младше — было гораздо проще, последние годы болезнь прогрессирует и наносит еще больший вред. Спустя три дня Чонгук просыпается глубокой ночью от сдавливающей боли в груди, отвратительного вкуса на языке, и понимает, что у него из носа течет кровь. Не хлещет фонтаном или бурлит рекой, однако мирно стекает густыми каплями. Он позорно зажимает себе рот ладонью, накрывая пальцами заодно и нос. Как же хочется скулить побитой псиной. Глухой свет из окна очерчивает небольшую красную лужу на подушке, а кровавые капли начинают окрашивать пальцы. Мальчик мигом достает все накопившиеся платки из небольшого ящика, яростно запихивая их себе в нос. Чонгук чувствует, как начинают увлажняться уголки глаз: ему больно, дико неудобно и снова предательски страшно. Он, черт возьми, теряет кровь в доме у вампира. Голова немощно запрокидывается назад в попытке остановить происходящее. Мысли роют метровые ямы в мозговой почве. Мало ли, что сказал Тэхен. Откуда он может знать, как будет реагировать на чужую вонючую кровь? Глупый мальчик, истекающий кровью на этаже выше. Чонгук буквально сдирает окровавленную наволочку, сворачивая уродливый куль и запихивая в самый дальний угол тумбочки. Главное, чтобы не почувствовал кровь. Мальчик открывает окна настежь, высовываясь чуть ли не на половину. Выветрить смрад, выветрить смрад — стучит по вискам единственная верная константа. Он бессильно опускает голову на короткий подоконник, расслабляясь на несколько мгновений, надеясь, что водопад перестанет течь так активно. Чонгук думает, что ему нужно больше времени проводить вне дома, гораздо больше. Раньше, когда он был в приюте, а потом работал, вне закрытых помещений он находился гораздо больше, дышал свежим, насыщенным кислородом воздухом, возможно поэтому подобные приступы не одолевали его и так ослабший организм. Народное правило гласит: «Больше гуляйте!». Чонгук бьется лбом о подоконник от бессилия. У него иногда совсем уж позорно не бывает сил выйти из дома и доплестись до Челси. Ах, ему кажется, по крайней мере он очень надеется и лелеет мысль, что они подружились, хотя бы немного, хотя бы пока Чонгук протягивает дольку яблока, а после, громко похрустывая, лошадь его прожевывает. Испачканные платки усердно заталкиваются туда, где в заложниках находится наволочка. У парня совсем не остается сил и он укладывается на край кровати, подрагивая от прохладного ветра из окна — его нельзя закрывать. Безумная усталость накрывает в эту же минуту, тяжелым свинцом наливая покорные веки. Мягкое движение вниз и ресницы закрывают обзор, утягивая в беспокойный сон. Когда Чонгук просыпается, к слову, достаточно рано, Тэхена дома уже нет. Ничего нет, никаких записок или оставленных продуктов, шторка стучит о рамку от порыва ветра — почти все окна приоткрыты. Ступни зябнут, гусиные лапки шлепают по буграм позвоночника; Чонгук, почти срываясь на бег, спешит смыть остатки крови с лица и подушечек пальцев.