Ferrum

Носом прямо в мягкую перину — мажет по подушке, расплываясь в непреднамеренной улыбке. Сегодня утром так невероятно хорошо, не считая Жука, который упорно играется с его ногами, грозя разодрать ступни. — Ах ты! — Чонгук разворачивается, накрывая кота пленом душного одеяла. Тот теряется, мигом начиная жалобно завывать и просить выпустить наружу — капитулирует. Пытливая морда высовывается, находя глаза Чонгука, и в очередной раз издает мягкий звук. — Что такое? Ты завтракал? Тэхен тебя кормил? Тэхен. Вау. Рука машинально тянется пройтись по двум точкам на шее. Почти гладкие, нажимы не приносят физической боли. Тиски душевной боли также упрямо молчат, не свищут в ушах моральными принципами и данными обещаниями, не прорастают зародышами испуга или недоверия. У Чонгука по отношению к спасшему его созданию упрямое благоговение. Стопы утопают в кошачьем мехе — усатый дожидается, пока человеческий детеныш закончит рассматривать собственные ладони и спустится уже на первый этаж. А тому, эх… Мысль назойливой августовской мухой: А вдруг Тэхену стало плохо? А что если он мучается прямо сейчас? У Чонгука кровь… как же он ее ненавидит. Такую мерзкую, словно всесильную и вечно берущую верх над его телом. Только ли над его? Когда он слетает с лестницы, Тэхен в удивленном жесте поднимает брови, отнимая от лица книгу. Лежит на том самом диване, на котором еще вчера был бережно укутан в одеяло Чонгук, подложив под плечи изрисованную пестрыми узорами подушку. — Уже проснулся? Куда так торопишься? Чонгук еще переминается с ноги на ногу у изголовья: — К тебе! — Ко мне? Ну и как оно? Вампир не выглядит страдающим, по мнению Чонгука он выглядит… умиротворенным и ожидаемо взволнованным. Безмятежное выражение лица лишь уступило небольшому беспокойству, когда он увидел небывалую активность младшего жильца дома. — Да я, — сейчас будет волнительно, — переживал. Причем обоим. — Переживал? — корпус моментально вверх — поближе к говорящему, а книгу на колени буквами вниз до лучших времен. — Да, вдруг что могло с тобой произойти. — Чонгук, — он тянет его за хрупкую ладонь, побуждая присесть рядом, — это я должен за тебя переживать. — Я здоров. — Надеюсь, — осматривает с макушки до сжатых пальцев ног. — Ты тот редкий человеческий экспонат, бледность которого признак хорошего самочувствия. В ответ улыбаются, сверкая глазами. Шутка приятная, обхватывает в кокон и дарит щедрую горсть счастья. — Все же, моя кровь очень гадкая и… — Не говори так, слышишь? — у взрослого тон в миг надевает строгие интонации. — Ты просто глянь, что со мной сотворил, Чонгук. Твои мучения ни в коем случае не могут быть оправданы тем, какое влияние текущая в тебе кровь имеет на вампиров, однако, она дает тебе жизнь, понимаешь? В ответ неуверенный взмах плеч — вверх и вниз. — Возможно, я сейчас скажу ужасную вещь. Лишь хочу попросить тебя не пугаться и не думать обо мне плохо, потому что по всем заведомым правилам и законам я себя уже презираю за то, что сделал тогда. Хотят возмутиться, но Тэхен прикладывает палец к своим губам, побуждая выслушать, а потом возникать. Чонгук тогда смотрит на него так… так доверительно и проникновенно, что приходится зарыться пальцами в волосы и попросить не мучать душу, уже не закостенелую, а такую чертовски незаслуженно обновленную. — Я очень переживаю, что о произошедшем могут узнать не самые лучшие личности вокруг. Размышлял часами о произошедшем и понял, что мне отвратительно страшно выпускать тебя за порог. Здесь он на секунду прерывается, словно ему не хватает воздуха. А Чонгук, он замирает в искреннем недоумении, однако, его просили выслушать. — Столица кишит толстосумами, которые вечно падки на свежее и вкусное. Им не страшны какие-либо запреты, стражи закона. У них нет чувства ценности жизни и стоит мне представить, что они вызнают про тебя, как я начинаю сходить с ума. Человек не выдерживает: — Но как? Мы в маленьком поселении и тут не так много людей. — В том и дело, что когда все друг друга чуть ли не в лицо знают, неожиданное омоложение будет вгонять в недоумение. А если это еще и бывший дряхлый кровосос, который совсем недавно отсвечивал сединой… Тэхен не выдерживает и обхватывает ладони Чонгука своими. — За себя мне не страшно: пусть четвертуют или отдают на истерзание восторженным умам. Но ты, Чонгук… Люди они ушлые, вездесущие и стоит лишь одному задуматься о том, что ты стал присутствовать в моей жизни и мог иметь какое-то отношение ко всему… — Я не буду высовываться на улицу. Твердо и уверенно. Теперь ему совсем не страшно себя вверять. — Чонгук… это ведь тоже, разве жизнь? — псевдо-улыбка на лице не дарит надежду, а пожирает. — Буду ходить к Челси, до коз бегать. — Мой хороший. Тэхен впервые его так называет после всего. Не может не. Насколько же эта душа светла, настолько ему кажется, что собственная приобретает новые оттенки заслуженной черноты. — Это мне надо отсюда исчезнуть, чтобы ты мог спокойно жить. Вот так. Десять часов мыслей, даже порыв сходить под покровом ночи к Юнги, который был оставлен щепоткой оставшегося здравого смысла. — У тебя будет дом, хозяйство, рядом грядки с овощами и пышные кусты фруктами, яблони. Я не собираюсь уходить прямо сейчас и на первых порах помогу тебе освоиться, а потом Юнги… — Нет! — вы посмотрите — он кричит. — Я не хочу, я не буду так. Что это за решение такое?! Руки летят вверх, от робости и неуверенности нет и следа. — Я только решил, что сейчас будет все лучше всего на свете, только понадеялся, что смог кому-то принести пользу, помочь. Он не справляется и закрывается ладонями, скрывая морскую гладь, решившуюся вырваться наружу. — Чонгук, тебя очень много ждет замечательного впереди. — Но почему ты тогда хочешь меня оставить? — булькает мелким шрифтом в ладони. — Потому что очень хочу тебя уберечь, как раз чтобы ты встретил и обрел все самое лучшее на свете, прямо как и желаешь. — Я не смогу сам. Не смогу один. Почему нужно обязательно меня бросать?! Мир словно обрушивается на вампирские плечи, заставляя закончить аргументационную оборону. Особенно чертовски сложно доказывать то, чего ты сам на самом то честном деле, всей душой не желаешь. Еще одна правда. Тэхен от Чонгука уходить на самом деле никуда не хочет. Он и боль раздирающую причинять не хотел. Никогда. Зарекался ведь, обещался и клялся. Но вот снова из-за него его маленький человечек разливается бурлящими океанами, соль которых проходится строго по ранам, взрывая плавящим шипением. — Не плачь пожалуйста, — и непослушная ладонь мягко к его шоколадным вихрам, — я никуда не уйду. Решение, которое приносит тебе столько боли и слез, — не может быть правильным. Не хочу звучать проповедником благих намерений, когда их результат лишь блеклая вуаль твоего счастья. Напротив все еще всхлипывают. — Забудь, пожалуйста, Чонгуки. Прости меня дурака. Я никуда от тебя не уйду, слышишь? К нему порываются с объятиями, все еще всхлипывают где-то за ухом, невольно посылая новые раскаты соли на вскрывшиеся раны. Таким недалеким взрослым Тэхен не чувствовал себя очень давно. Он мягко оглаживает ладонями костлявые плечи, в очередной раз закрепляя на подкорке константу о том, что человечка нужно кормить еще лучше прежнего. А когда тот немного затихает на плече, то выдыхает куда-то в волосы и выдает то, что вышло из глубин океана вместе с потоками воды: — Тэхен. — Да? — Я могу попросить тебя кое-что мне пообещать? Верный страж уже догадывается о чем будет речь, но принимает это как свою самую настоящую судьбу. — Да, Чонгуки. — Пожалуйста, никогда не оставляй меня. Я тебя, — не может держаться и выдает еле сдерживаемый всхлип, — умоляю… — Ну же, не плачь больше, — гладит, гладит, гладит, укачивает в объятиях, словно в люльке качает мама, которой у Чонгука никогда не было, — я не куда не денусь. Обещаю. Некогда закрытый, такой нелюдимый и молчаливый человек, запирающий на замок все входные пути, распадается в объятиях. Никогда не разрешали показывать, ощущать и давать волю. А когда вырвался за пределы мира приюта, искупался в очередном людском обмане, не поверил, что нарвался на того, кому раскроешь душу. Покажешь, что можешь чего-то на самом деле желать и хотеть, даже если это будет эгоистично. Вот же, просит ведь остаться, выкинуть мысли об отъезде и искать другие пути. Натура требует держать, допускать собственные желания, не пускать его самого за порог, вцепиться и чуть ли не кричать «мое». Ведь наконец-то нашел, кого-то кажущегося таким безусловно и безотлагательно родным. Этим же поздним вечером Тэхен просит не сторожить дверь, проверить живность, обязательно перекусить в очередной раз, а потом берет в займы частички его сердца, когда скрывается за калиткой, разрешая ночи спрятать свой силуэт.