Ferrum

А потом полетели дни. Чонгук старался не отходить слишком далеко, особенно избегал ту площадку, где однажды встретился с компанией ребят, надеясь, что они его уже забыли. Пока Тэхен уезжал в город на весь день, Чонгук приходил к Юнги, расспрашивая его о всяких мелочах и честно признавался, что будет скучать. В ответ на это Юнги, отлучившись на полминуты, протянул ему клочок бумаги, где были выведены цифры. — Ты всегда сможешь мне позвонить. — Хён, — тянет слегка плаксиво в ответ, обнимая мужчину. Взрослые действительно могут относиться к тебе хорошо, даже если ты не выдающийся, ни разу не особенный и ничем дельным помочь не можешь. Какой-нибудь Юнги-хён скажет в ответ, что будет ждать обратно или просто на «погостить» примерно… примерно всегда-всегда. Ровно через неделю Тэхен просит поехать в город вместе.  — Я, знаешь, не очень хорошо с ним расстался, когда убегал, — Чонгук мямлит неуверенно. — Мы ненадолго. Никому не дам тебя обидеть, ну, — в ответ получает доверительную улыбку.  Но мысль в голове взрослого мужчины уже родилась, прозвучала и окрепла, пустив корни. Породила злость, которая прежде была неизведанна. Горчащая в самом горле ярость пробудилась в ответ на улыбку, потому что впервые в жизни вампиру захотелось отомстить.  Нет, Тэхену никогда не хотелось что-то делать в угоду собственной несостоявшейся смерти, выискивать обидчика, узнавшего, что в определенном доме и на небезызвестной улице N просиживает кресло увядающий старик.  А за Чонгука очень захотелось разорвать всех в клочья. Найти каждого, кто незаслуженно ранил, унизил, обидел, задел, тронул, даже осуждающе посмотрел. Вероятно его перемену настроения замечают, приближаются совсем тихо, заглядывают на пару секунд в глаза, оценивают, присматриваются: вдруг именно здесь спит тот самый страж, готовый вцепиться и сжать челюсти со всей силы.  Да, Чонгук, он правда здесь, только вот этот страж при виде тебя ложится на мохнатое пузо, прижимая уши к макушке, и безобидно укладывает морду на лапы.  Все-то он видит, многое  уже научился разгадывать в этом взрослом, поэтому и обнимает, прижимается грудью к той, что напротив, мягко гладит руками по спине, отпуская все волнение, когда вампир отдает свое нежное внимание в ответ. — Я с тобой хоть на край света, — подытоживает, если вдруг его не поняли. — Спасибо, — простое и емкое, в тайне же очень счастливое, как последний кусочек пазла.  Чонгук слегка отстраняется, чтобы показать полученную сегодня бумажку: — Юнги дал свой домашний телефон, чтобы мы не потерялись. Происходит небольшая заминка, потому что у Тэхена нет специального телефона для дома. Ему некому было звонить и на свете не было ни одной души, которая бы искренне желала иметь связь на расстоянии именно с ним.  До этого момента. — В новом доме обязательно приобретем, — заключает… и в объятия тоже. Поездка в город не откладывается надолго и в путь отправляются уже следующим утром. Голдящий вихрь людей заставляет жаться к вампиру еще ближе настолько, что Чонгук просто игнорирует все призывы совести, которая умоляет его вести себя подобающе. А Тэхен и не против, прижимает ближе за плечо, почтительно улыбается при входе в здание и уверенно усаживает свою компанию на лавочку, отлучаясь на несколько минут. По возвращении Чонгук получает от него листик с номером, Тэхен говорит, что придется подождать, — очередь тянется через все помещение. — Что же им всем тут надо? — косится на старшего, ожидая ответ даже на риторический вопрос. — Дальше меняют свою жизнь, — он оглядывается, отмечая значительное количество бледнолицых, — вампирам надоедает вечное постоянство. — А ты бы тоже потом когда-нибудь отсюда уехал? — Вряд ли, не было смысла, — он замирает на секунду, встречая глаза младшего, — без тебя не было. Чонгук откровенно тушуется, натягивая кепку ниже. Ему на секунду мерещится, что их разговор слышен всем.  Очередь действительно тянется неоправданно долго. К тому моменту, как называют их номер, Тэхену приходится тормошить дремлющего на его плече младшего. Вампир протягивает документы девушке в окне, объясняя цель визита и желание сменить место жительства.  Когда работник отворачивается, старший шепчет еле слышно: — Ты напускал мне слюней, — тычет и в правда слегка потемневшее на рубашке место в районе плеча. О, как же Чонгук вспыхивает сейчас. Шепчет совсем сокрушенно: — Ну хен… Продолжить дразниться не дает работник, обращаясь: — А молодому человеку? Тэхен не дает растеряться ни на секунду, поясняя, что нужно обновить документы, так как уезжать они планируют вместе. Работник замирает на секунду, порождая небольшую смуту: — А фамилия? — девушка обращается напрямую, — я не могу просто написать в ваших документах «Чонгук». Разве вы не присваивали себе ее после выхода из учреждения? Тэхен уже порывается помочь, но его опережают: — Ким, напишите, пожалуйста, Чонгук Ким. Вот так за одну секунду была определена судьба и принадлежность. Чонгук хочет быть с Тэхеном. Он сам решает, без давления, без тяжелой ноши дум. Это не благодарность, не желание выразить душевное спасибо подобным жестом, не разменная монета. Для Чонгука — это признание собственных эмоций, желание прилагаться к такому большому человеку, да именно человеку, как Ким Тэхен. Который протянул ему руку, мягко ухватив ладонь, и так получается, что и ведет его по нелегкой тропе жизни дальше.  Они. Вместе. Дальше. Тэхен молча выходит из здания, запихнув документы в карман, озирается по сторонам, убедившись, что младший следует за ним, и усаживается на невысокий бордюр, прикрыв ладонями лицо. — Хён! И правда, дорогой и всемогущий товарищ вампир, вы чего? Чонгук присаживается, чтобы быть с ним на одном уровне и начинает озабоченно тараторить: — Все-таки что-то не так с документами? — «или тебе не понравилась моя выходка?» — не звучит, потому что положительный ответ — прямая и очень болезненная смерть. Но разве мы не за смелость последнее время? Хён напротив упрямо молчит, что-то разглядывая в кромешной темноте собственных ладоней. Чонгук кладет свою на его плечо, тормошит мягким ненавязчивым теплом: — Я поспешил с… — Нет, — вот тут перебивают, не грубо, просто не дают мысли даже возможности упасть зерном в случайную плодородную почву и пустить корни, — я, просто, как дурак… — Что?  — Почему сам не предложил тебе раньше? Младший не представляет, как они выглядят со стороны, когда он усаживается на холодную каменную кладку рядом. Наверно, как городские сумасшедшие? Сумасшедше-счастливые? Да. Вот здесь в самую точку. Чонгук очень не хотел, чтобы так откровенно. Но когда еще кто-то будет так ласков с его душой? Зачем хранить безграничную благодарность, если можно ее дарить? Вот она и катится соленой водой, орошая ресницы и хлестко шлепаясь на накрахмаленные штаны.  — Опять из-за меня плачешь, — мягко стирает пальцами влагу, смотрит в эти медовые с янтарным отливом глаза и чувствует то, что физически не может быть возможным.  Но бывают же фантомные боли. Вот так и его сердце, которое по всем законам и жанрам должно спать беспробудным сном, бьется в клетке, просит вырваться из груди. Оно словно кричит: «Я для этого мальчишки завелось, допустим, немного отдохнуло до этого, а теперь открывай засовы, распахивай шторы, скрывай балдахин, — я снова пошло!» Чонгук мелко трясет головой в отрицательном жесте, что нет-нет хён, ты — не при чем! Это моя душа! А Тэхен его останавливает и всю щемящую нежность вкладывает в одно движение: да, возможно он очень пожалеет о своей импульсивности, но не сейчас, точно не сейчас, когда мягко останавливает трясующуся болванчиком голову, и мягко целует теплый лоб напротив, закрепляя: — Через неделю документы будут готовы, и мы уедем отсюда, Чонгук Ким. А тот сползает ниже и тычется лбом в плечо, покорно сокрушаясь и принимая разлившуюся теплую негу по всему телу. Больше не ничейный, уже принадлежащий, с горящими кончиками ушей и наконец-то верой, не очень большой, но крайне крепкой в то, что в будущем все будет лучше чем сейчас: будет так хорошо, что возможно прожитые года станут не тем, что хочется стереть из своей памяти, а настоящим богатством.