in another universe?

Вечер медленно накрывал город своим мягким покровом. За окном сгущались сумерки, окрашивая небо в глубокие оттенки синего и оранжевого. В воздухе витал лёгкий запах свежести, принесённый тёплым весенним ветром. Сынмин сидел в тишине, его окружала едва заметная атмосфера уюта, но внутренний мир был далёк от покоя. Внутри него будто бы разгорался пожар, раздуваемый беспокойными мыслями. Он не был один, но это не мешало воспоминаниям нахлынуть, унести его далеко от этого момента. Перед глазами вновь возникли образы прошлого, слишком ясные, слишком живые, чтобы их можно было назвать просто воспоминаниями. Сынмин видел себя ребёнком, ещё таким маленьким и беззаботным. Он бегал по двору под тёплым летним солнцем, а родители смотрели на него с теплотой и гордостью. Они казались такими счастливыми. Улыбки не сходили с их лиц. Мать была доброй и заботливой, а отец — твёрдым, но любящим. Их дом наполняли смех и радость, как в сценах из старых фильмов. Всё это было так давно, но в этих воспоминаниях Сынмин ощущал живое тепло. Он видел мать, которая готовила ужин, тихо напевая себе под нос, и отца, сидящего за столом с газетой. Он слышал их голоса, спокойные и наполненные добротой. Они обсуждали его успехи в школе, его первые рисунки, его мечты, которые казались им такими детскими и милыми. Но затем картины начали меняться. Как в калейдоскопе, яркие краски сменились тёмными. Где-то в этом потоке счастливых моментов возникла трещина, сначала едва заметная, но со временем всё больше разрастающаяся. Сынмин не мог точно вспомнить, когда всё стало другим. Он пытался ухватиться за конкретный момент, но память ускользала, оставляя вместо этого ощущение утраты. Он видел, как их семейные обеды становились тише, как в глазах отца появлялось недовольство, как мать всё реже смотрела в его сторону. Причина была очевидна — он рос не таким, каким они хотели его видеть. У Сынмина были свои взгляды на жизнь, свои убеждения, которые не совпадали с родительскими. Он не хотел становиться копией своих родителей. Это раздражало отца. С каждым годом напряжение между ними только нарастало. Теперь перед глазами встали сцены ссоры. Отец, стоящий в центре комнаты, громко кричит, обвиняет его в эгоизме, в неблагодарности, в том, что он разрушает семью. Сынмин стоит напротив, сжатый в комок, но не соглашается, не сдаётся. Он понимает, что не виноват, но его уверенность бьётся о стену ненависти. Мать, сидящая за кухонным столом, старалась не вмешиваться. Она молчала, лишь изредка бросая на них быстрый взгляд. Раньше её молчание казалось нейтральным, но теперь оно было как нож, вонзающийся в сердце. Её равнодушие ранило сильнее, чем любые слова отца. С каждым днём Сынмин чувствовал себя всё более чужим в этом доме. Ссоры стали постоянными, а теплоту, которая когда-то согревала их семью, сменила холодная пустота. Отец не упускал случая напомнить ему, каким разочарованием он стал, а мать всё больше отстранялась, словно её это вообще не касалось. И в какой-то момент всё закончилось. Сынмин вспомнил тот день, как будто он был вчера. Утро началось, как и всегда, с холодного молчания за завтраком. Он сидел за столом, пытаясь убедить себя, что сможет выдержать ещё один день, но не смог. Что-то внутри него сломалось. Он собрал свои вещи и сказал, что уходит. Он не ожидал, что кто-то его остановит, но всё равно надеялся. Хоть что-то. Одно слово, один взгляд, что угодно. Но не было ничего. Отец лишь бросил на него взгляд, полный презрения, и сказал, чтобы он больше не возвращался. Мать не сказала ни слова, даже не посмотрела в его сторону. Этот момент был самым болезненным в его жизни. Он ушёл, чувствуя, что за спиной у него осталась не просто семья, а часть его самого. Теперь, погружённый в это воспоминание, Сынмин ощутил ту же боль, что и тогда. Грудь сдавило, а дыхание стало тяжёлым. Ему хотелось кричать, но он знал, что никто не услышит. Следующие воспоминания, словно обжигающие осколки, ударили по сознанию Сынмина, оставляя за собой горечь и пустоту. Перед глазами возникли лица людей, когда-то называвших себя его друзьями. Их улыбки, смех, обрывки разговоров. Но это был не тёплый свет воспоминаний, а серые тени, холодные и отталкивающие. С самого детства ему не везло с людьми. Казалось, он всегда выбирал тех, кто лишь временно искал в нём утешение или компанию, чтобы затем уйти, не оборачиваясь. И он, растерянный подросток, каждый раз принимал это близко к сердцу. Он видел в этом только свою вину. Воспоминания сменялись быстро, одно за другим, как кадры старого фильма. Вот он стоит на школьном дворе, окружённый ребятами. Они говорят, смеются, но он чувствует себя лишним, как будто разговаривают они не с ним, а через него. Он пробовал шутить, стараясь понравиться, но его слова всегда казались неподходящими. Они улыбались из вежливости, а потом отворачивались, оставляя его наедине с его мыслями. Особенно остро в памяти отпечаталась одна сцена. Он снова подросток, сидит на лавке в парке. Вокруг него несколько друзей. Один из них рассказывает смешную историю, и все смеются. Сынмин тоже улыбается, но внутри чувствует, что не принадлежит к этой компании. Чувствует, что лишний. А потом, через несколько дней, эти же ребята начали избегать его, отвечать на его сообщения короткими фразами или вовсе игнорировать. Причин ему никто не объяснял. Эта ситуация повторялась снова и снова. Новые знакомства, новая надежда, новые разочарования. Люди приходили и уходили, оставляя за собой пустоту, но больше всего — вопросы. Почему? Что с ним не так? Почему он не может удержать друзей? И каждый раз он искал проблему в себе. Становился тише, старался не быть навязчивым. Но это ничего не меняло. Рано или поздно люди всё равно исчезали. Эта череда предательств и разочарований изменила его. Сынмин стал закрываться от других. Он перестал пытаться. В какой-то момент он сам начал бросать людей, если чувствовал, что их общение зашло в тупик. Он делал это быстро и решительно, без объяснений, точно так же, как когда-то поступали с ним. Однако внутри он знал, что это неправильно. Он понимал, что, возможно, кому-то был нужен. Но ему казалось, что он просто не способен быть хорошим другом. И лучше уйти самому, чем дождаться, пока его снова оставят. Сынмин вспомнил, как всё стало ещё хуже, когда ему поставили диагноз. Биполярное расстройство. Тогда он был совсем один. Ему было страшно и больно, но он решился рассказать об этом тем немногим, кто оставался рядом. Надеялся, что они поймут, что не отвернутся. Но реальность была иной. Даже те, кого он считал близкими, отстранились. Их взгляды менялись. Кто-то говорил, что это ничего не значит, но его уже не звали на встречи, не писали первым. Кто-то прямо сказал, что им сложно. Они уходили, оставляя его наедине с диагнозом, который стал для него не просто болезненным фактом, а символом того, почему его нельзя любить. Он вспоминал, как сидел в своей комнате, пытаясь понять, почему всё так происходит. Почему его настроение и поведение, которые он иногда не мог контролировать, стали причиной, по которой от него отвернулись. Почему они не могли просто остаться. Тогда ему особенно нужны были люди. Ему было важно, чтобы рядом был хоть кто-то. Но никого не оказалось. После этого он решил больше никогда никому не говорить о своём состоянии. Ему не нужны были новые разочарования. Люди не должны были знать, что его перепады настроения, его внезапная радость или тоска – это не просто он сам, а часть его диагноза. Воспоминания закрутились вихрем, перенося его из одного болезненного момента в другой. Каждый из них оставлял глубокий след в его душе, делая её всё более закрытой и недоверчивой. Сынмин снова погрузился в воспоминания. Они были резкими, болезненными, словно старые порезы, что ещё не зажили. На этот раз они касались его способности любить, которая когда-то казалась ему естественной, неотъемлемой частью его сущности. Сейчас же эта способность исчезла, растворилась во времени и горечи. Сначала перед глазами вспыхнули образы трёх людей. Они были разными, но объединяло их одно: они были теми, кого он по-настоящему любил. Не просто увлечённость, не мимолётная привязанность, а глубокое, мучительное чувство, которое словно пускало корни в его сердце, больно пробиваясь через него. Первое воспоминание перенесло его в прошлое, когда он ещё был подростком. Он помнил ту девочку, которая была для него первым светлым чувством. Её голос, смех, как она поправляла волосы, слегка смущаясь, когда он смотрел на неё. Тогда ему казалось, что это и есть любовь. Что это нечто чистое и тёплое, способное согревать даже самые холодные дни. Но эта иллюзия быстро разрушилась. Она была с ним лишь до тех пор, пока он был удобен, пока её не заинтересовал кто-то другой. Он помнил тот день, когда она просто перестала отвечать на его сообщения. А затем случайно услышал, как она смеялась в компании других, обсуждая, что их «отношения» были лишь временным увлечением. Это был его первый удар. Боль, которую он тогда испытал, запомнилась надолго. Он не стал ничего говорить ей, не выяснял отношения, просто принял это как данность. Уже тогда он начал думать, что, возможно, проблема в нём. Следующий человек появился позже, когда Сынмин был чуть старше, уже начал понимать себя и свои чувства лучше. На этот раз это был парень. Они познакомились случайно, и их общение развивалось медленно, но уверенно. Это была не вспышка, не мгновенное увлечение, а что-то большее. Сынмин действительно полюбил. Он был готов отдавать всего себя, делиться своим временем, заботой, вниманием. Но снова всё рухнуло. Тот человек оказался не готов к такой любви. Ему было легче уйти, чем принять все сложности, связанные с Сынмином. Он ушёл, оставив за собой только пустоту. И снова Сынмин молчал, не обвинял, не умолял вернуться. Он просто наблюдал, как тот человек уходит, чувствуя, как внутри него разрастается ещё одна рана. Последняя любовь была самой болезненной. Тогда он уже взрослел, стал более закрытым, но всё же рискнул впустить кого-то в своё сердце. Это была девушка, которая казалась ему настоящим чудом. Она была понимающей, доброй, казалось, что принимала его таким, какой он есть. Но и здесь не обошлось без разочарования. Она ушла, когда узнала о его биполярном расстройстве. Её уход стал последней каплей. После этого Сынмин перестал пытаться. Он сделал для себя вывод, что любовь — не для него. Он просто не заслуживает её. Все эти люди, которых он так любил, не видели в нём того, кого можно любить в ответ. Но дело было не только в них. Он сам внёс свой вклад в собственное разрушение. После каждой утраты он падал всё глубже, не пытаясь подняться. Жил лишь надеждой, что однажды всё изменится, хотя сам не прилагал усилий для этого. Сынмин вспомнил, сколько тяжёлых моментов он пережил в одиночестве. Как иногда казалось, что он не выдержит. Бывали дни, когда он буквально выживал, цепляясь за что-то неосязаемое, но при этом понимал, что его надежда — это пустота, в которой нет никакой опоры. Он сдался. Именно это он осознавал сейчас. Он не сумел бороться за счастье, за жизнь, которую хотел бы прожить. Он позволил себе упасть в бездну, и до сих пор продолжал падать. Но эта бездна не имела дна. Это было самое страшное. Он не чувствовал конца. Только постоянное падение, в котором не было ни облегчения, ни нового начала. И он знал, что пока он продолжает падать, его жизнь остаётся замершей в этой пустоте. Чонин сидел рядом, молча впитывая каждое слово, что срывалось с губ Сынмина. Его голос был тихим, временами дрожал, но в этих словах была такая боль, что Чонин едва мог дышать. Он не перебивал. Не задавал вопросов. Только слушал, позволяя каждому слову проникать глубже, словно открываясь перед шквалом чувств, которые Сынмин так долго прятал. Впервые Чонин понял, что такое настоящая бездна, в которую может упасть человек. С каждым словом перед ним разворачивалась чужая жизнь — изломанная, пропитанная горечью и одиночеством. Он хотел утешить, сказать, что всё будет хорошо, но понимал: сейчас любые слова будут лишними. Чонин аккуратно провёл пальцами по прядям волос Сынмина. Его движения были нежными, почти незаметными, но в этот момент он чувствовал, как через прикосновение проходит часть той боли, что лежала тяжёлым грузом на плечах Сынмина. Он словно пытался перенести её на себя, взять хоть немного, чтобы облегчить его страдания. Боль Сынмина была такой острой, что Чонин ощущал её физически. Тело будто ломало от перенапряжения. Но он продолжал сидеть рядом, крепко обнимая его. Гладил его по спине, периодически сжимая чуть крепче, будто пытался показать, что тот больше не один. Сынмин рассказывал, а потом замолкал, будто задыхаясь от эмоций. В такие моменты он прижимался ещё ближе к Чонину, зарываясь лицом в его футболку. Слёзы снова катились, оставляя влажные пятна на мягкой ткани. Но Чонин не отстранялся. Его объятия оставались такими же крепкими и надёжными, как и в самом начале. Футболка Чонина была мягкой, и это почему-то успокаивало Сынмина. Он не хотел отрываться от этого тепла, от ощущения безопасности, которое дарил ему Чонин. Его объятия не были навязчивыми, но в них читалась какая-то тихая уверенность, словно Чонин говорил:«Я здесь, я рядом». И это помогало. Пусть ненадолго, но помогало. В какой-то момент Сынмин замер, будто собираясь с силами, чтобы продолжить. Но вместо слов из его груди вырвался тихий всхлип, такой беззащитный, что Чонин почувствовал, как сердце болезненно сжалось. Он снова провёл рукой по спине Сынмина, стараясь не нарушить этот момент. Они оба были нетактильными людьми. Обычно любые прикосновения вызывали у них дискомфорт. Но сейчас это не имело значения. Сейчас они оба позволяли себе сделать исключение. Чонин не знал, сколько времени прошло. Казалось, что вечность. Но он не торопился. Ему было важно, чтобы Сынмин почувствовал себя услышанным, чтобы он знал, что теперь его боль разделена. Что он больше не один в этой борьбе. И, может быть, впервые за долгое время, в этом тихом вечернем свете, Сынмин действительно почувствовал, что его не оставят. Чонин продолжал сидеть рядом, его руки то и дело осторожно касались Сынмина — движениями мягкими, как дуновение ветра, будто он боялся сломать что-то хрупкое, едва держащееся на грани. Этим вечером он оказался ближе, чем кто-либо за всю жизнь Сынмина, и это пугало. Сынмин чувствовал, как воздух вокруг стал тяжелее, словно был пропитан всем, что он пытался скрыть, спрятать за выстроенными стенами. Теперь эти стены рухнули, оставив его полностью открытым. Настолько, что казалось, будто каждый нерв обнажён. Чонин прикасался не только к нему — он касался его души. И от этого было невыносимо страшно. Сынмин привык бояться. Привык держать всё в себе, потому что каждый раз, когда он пытался довериться, это заканчивалось болью. Ещё одной раной на сердце, которая потом заживала слишком долго. Он считал себя слабым за то, что позволял этому происходить, и поэтому всё чаще выбирал просто молчать. Но сегодня всё было иначе. Он видел в глазах Чонина не жалость, а понимание. И это было самым удивительным. Ведь обычно люди, видя его слёзы, начинали давать советы, сочувствовать, но не замечали главного — того, как боль переполняет его изнутри. Чонин же не говорил ни слова. Его молчание звучало громче любых слов. Это молчание обволакивало, как одеяло, позволяя чувствовать себя чуть менее одиноким. Сынмин тихо вздохнул, ощущая, как слёзы снова предательски наворачиваются на глаза. Он ненавидел плакать перед кем-то. Считал это признаком слабости. Но сейчас он не мог сдержаться. Слёзы текли сами по себе, смывая накопившуюся тяжесть. Ему хотелось закрыться, отойти, но что-то удерживало. Тепло рук Чонина, его спокойное дыхание рядом, мягкость объятий. Всё это говорило о том, что, возможно, сейчас не нужно бояться. Сынмин не понимал, почему так. Почему с Чонином он чувствовал себя иначе. Почему, несмотря на страх, ему казалось, что его поймут. Его душа, обнажённая и ранимая, была сейчас как треснувший хрусталь. Он боялся, что любое неосторожное движение приведёт к тому, что она рассыплется на тысячи мелких осколков. Но Чонин будто знал, как обращаться с этим хрусталём. Его прикосновения не причиняли боли. Они успокаивали. Чонин ничего не спрашивал, ничего не требовал. Он просто был рядом, и этого было достаточно, чтобы позволить Сынмину впервые за долгое время почувствовать, что он не один. Сынмин знал, что слишком много раз ошибался в людях. Что слишком много раз надеялся, а потом оказывался обманут. Он боялся снова довериться, но сейчас это казалось неизбежным. Он не хотел верить, что Чонин оставит новые раны. Даже думать об этом не хотелось. И он не верил. Впервые за долгое время Сынмин позволил себе надеяться, что, возможно, на этот раз всё будет иначе. Что, может быть, он наконец встретил того, кто сможет остаться. Он чувствовал себя обнажённым не в физическом смысле, а намного глубже. Ощущение было пугающим, но в то же время каким-то освобождающим. Этим вечером Сынмин был полностью разоблачён. Он больше не пытался скрывать боль, больше не держал всё в себе. Он просто сидел рядом с Чонином, позволяя себе быть слабым. Этим вечером Сынмин позволил себе быть собой.