in another universe?

Для Сынмина, Чонин оставался чем-то совершенно особенным. Не потому, что тот кардинально отличался от остальных людей, которых он встречал в своей жизни, а потому, что он был… настоящим. Таким, каким его видела душа, а не глаза. От него всегда исходило светлое тепло, которое напоминало первые солнечные лучи весеннего утра. То самое утро, когда прохладный воздух слегка щекочет кожу, но солнце обещает тепло. Чонин часто удивлял его. Не своими действиями, а скорее отношением к жизни. Его оптимизм, на первый взгляд лёгкий и беззаботный, прятал за собой удивительную силу — умение находить что-то хорошее даже в самых незначительных моментах. Иногда казалось, что он будто бы подсвечивал мир вокруг себя, оставляя после себя следы, словно лучи света, заставляющие улыбаться. И этот свет, к удивлению Сынмина, распространялся и на него самого. Сынмин начал замечать, как всё чаще улыбается. Он ловил себя на том, что какие-то моменты, которые прежде казались пустыми, теперь приобретали смысл. Он чувствовал, что рядом с Чонином может забыть о том, что раньше казалось невыносимым. Чонин был тем человеком, кто своей энергией, своим присутствием заставлял его на миг переставать думать о плохом. Время шло, и их встречи становились всё чаще. Постепенно, незаметно для них обоих, они стали частью друг друга. Это не было чем-то запланированным, всё произошло само собой. Они виделись каждый день — иногда на несколько часов, иногда с самого утра до поздней ночи. А иногда, даже если день был загружен и они не могли встретиться, они переписывались. Всегда. Эти моменты сближения были важны. Через них они узнавали друг друга лучше, видели не только светлые стороны, но и тени, которые каждый носил внутри. Сынмин впервые за долгое время позволил себе быть собой. Без масок, без попыток казаться сильным, без привычки скрывать, где болит. Хотя бы частично. Но он боялся. Страх был в нём всегда. Страх, что кто-то может отвернуться, что его могут не понять или же просто решить, что быть рядом с ним слишком тяжело. Но что-то в Чонине заставляло верить. Верить, что на этот раз всё иначе. Верить, что он не ошибся. Или, как всегда, надеяться. Сынмин открывался постепенно. Показывал свои слабости, делился своими болями. Он видел, как Чонин слушает его, как его светлая натура впитывает тьму, которая кажется невыносимой. И хотя Сынмин всё ещё боялся, что может случайно «потушить» этот свет, он верил, что друг достаточно силён, чтобы выдержать это. Но и Чонин не оставался в тени. Он и с самого начала был открыт, но теперь это было чем-то другим. Более глубоким. Более настоящим. Чонин оказался человеком тревожным. Сынмин это понял не сразу. На первый взгляд этого и не скажешь. Он умел быть жизнерадостным, лёгким, казалось, что он всегда в гармонии с собой. Но правда была иной. Бывали моменты, когда Чонин чувствовал, как тревога накрывает его с головой. Иногда это случалось без причин, просто так. Как будто воздух вокруг становился слишком тяжёлым, а мысли — слишком громкими. Когда Сынмин узнал об этом, он не растерялся. Это было странно. Ведь раньше он считал, что не сможет быть поддержкой для кого-то. Но в этот раз он понял, что хочет, чтобы тот знал — он рядом. В такие моменты, когда Чонин писал ему, что чувствует тревогу, парень всегда отвечал. Он мог оставить все свои дела и сразу же набрать его. Или остаться с ним в чате, даже если разговор был о чём-то бессмысленном. Любые способы, чтобы только дать понять: «Я здесь. Ты не один». Эти разговоры часто длились часами. Сынмин находил в себе терпение, которого у него, казалось, никогда не было. Он мог молчать или говорить, но главным для него было быть рядом. И когда тревога Чонина утихала, он чувствовал удовлетворение, которое наполняло его. Это было новым для него — забота, которая исходила не из необходимости, а из желания. Чонин менял его, как менялся сам. Они оба становились чем-то большим, чем были до того, как встретили друг друга. В какой-то момент Сынмин поймал себя на мысли, что для этого парня он, казалось, готов сделать всё. Это казалось странным и нелогичным. Он ведь не привык привязываться так сильно к людям. В его жизни всегда существовала дистанция, защитный барьер, который он выстроил, чтобы больше не испытывать боль от утрат или предательств. Но Чонин оказался исключением. Он стал частью жизни. Невозможно было представить день без его лёгкого смеха, без его искренних сообщений, которые умудрялись согреть даже через экран телефона. Каждый их разговор, каждая встреча оставляли в душе тёплый след, который не исчезал, а лишь становился ярче. Прошло всего четыре месяца. Для кого-то это было бы слишком мало, чтобы ощутить что-то значительное. Но для Сынмина эти четыре месяца перевернули его мир. Он не замечал, как Чонин становится чем-то большим, чем просто другом. Это произошло настолько естественно, что он даже не думал о том, чтобы остановить этот процесс. Но с этим новым чувством пришли и страхи. Он боялся. Боялся его потерять. Этот страх был почти иррациональным, но Сынмин не мог избавиться от него. Каждый раз, когда тот не отвечал на его сообщение сразу, или когда казалось, что тот занят чем-то другим, в сердце просыпалась болезненная тревога. Она нашёптывала ему, что счастье — это всего лишь мираж, что всё хорошее в его жизни рано или поздно уходит. Он пытался бороться с этим чувством. Сказать себе, что это нормально, что Чонин останется рядом, что они друзья, и на этом всё. Но с каждым днём успокаивать себя становилось всё труднее. Мысли о Чонине переплетались с его собственными страхами и неуверенностью. Сынмин всегда считал себя слабым, никчёмным, не заслуживающим счастья. И каждый раз, когда он думал об этом человеке, эта мысль становилась ещё болезненнее. Что, если он не достоин? Что, если он разрушит всё, что у них есть? Но затем он осознавал, что думать о Чонине — это его единственное спасение. В этих мыслях было тепло, которое помогало справляться с холодом внутри. Чем дальше, тем сильнее он замечал, что его мысли стали другими. Они больше не были просто мыслями о друге. Это была не просто привязанность или благодарность. Это было что-то большее. Что-то, от чего сердце начинало биться быстрее. Он думал о том, как улыбается Чонин, как его глаза загораются, когда он рассказывает что-то увлечённо. Думал о том, как звучит его голос — тёплый, мягкий, иногда чуть насмешливый, но всегда такой родной. Сынмин начал замечать, что каждый их разговор, каждая встреча стали для него важнее всего остального. Что в моменты, когда он был рядом, всё плохое исчезало, а оставалась только эта лёгкость, как будто мир переставал давить на плечи. И однажды, когда в его голове остался только Чонин, Сынмин понял правду. Он влюбился. Эта мысль пришла внезапно, но она была слишком очевидной, чтобы её отрицать. Всё стало на свои места: его страх потерять Чонина, его желание быть рядом, его радость от каждого сообщения или звонка. Но вместе с этим осознанием пришёл новый страх. Для Сынмина их не бывает много. Что, если его чувства разрушат всё? Что, если ему не ответят взаимностью? Что, если он отдалится, узнав о том, что чувствует парень? Сынмин замер. Его сердце колотилось так громко, что, казалось, его можно было услышать. Он сидел в своей комнате, пытаясь осмыслить всё, что происходило. Его взгляд блуждал со стороны в сторону, но мысли оставались прикованными только к одному человеку. Чонин. Теперь Сынмин знал, что всё изменилось. Что он больше не сможет воспринимать их дружбу как прежде. Но он ещё не знал, что делать дальше. Сидел на краю кровати, сжимая ладонями лицо. Его дыхание было тяжёлым, сердце отбивало хаотичный ритм, который он не мог контролировать. Мысли в голове будто сорвались с цепи, разбросанные обрывки чувств и страхов перемешивались в один сплошной хаос. Он не хотел этого. Этих чувств. Они были ему не нужны. Верил, что любовь — это не его. Что-то, что он однажды потерял, и теперь оно не подлежало восстановлению. Для него любовь была чем-то чуждым, чем-то, что приносит только боль и пустоту. Он не мог позволить себе снова открыть эту дверь, за которой скрывалась буря. Но, как ни пытался, Чонин не выходил из его мыслей. Его образ возникал в сознании, как солнечный свет, пробивающийся сквозь плотные тучи. Его улыбка, такая искренняя и открытая, будто говорила: «Я здесь. Я рядом.» Его глаза, самые красивые, которые Сынмин когда-либо видел, были полны жизни, света, тепла — всего того, чего ему самому не хватало. Он тряхнул головой, стараясь стряхнуть эти образы. «Нет. Это обман. Это не любовь. Это просто привязанность, просто благодарность за то, что он рядом. Это не может быть больше.» Он пытался убедить себя, что ничего не изменилось. Что их отношения остались прежними. Что всё это — иллюзия, созданная его уставшим разумом. Но стоило ему закрыть глаза, как перед ним снова появлялся он, с его добрым взглядом, с той лёгкой улыбкой, которая могла растопить лёд в любом сердце. Боль от этого осознания была почти физической. Сынмин чувствовал, как она сжимает его грудь, не давая нормально дышать. Он боялся. Сынмин всегда был трусом, даже если это никто не замечал. Он строил вокруг себя высокие стены, надевая маску силы и безразличия. Люди верили в это. Они думали, что он холодный, но уверенный в себе человек, который не нуждается ни в ком. А он просто боялся, боялся быть уязвимым, боялся показать свои настоящие чувства. Сейчас этот страх накрыл его с головой. «Я не могу разрушить то, что у нас есть. Только не сейчас», — эта мысль держалась на краю разума, вот только зачем? Он не мог представить свою жизнь без Чонина. Эти несколько месяцев, которые они провели вместе, стали для него чем-то невероятно важным. Этот светлый человек стал тем, к кому он мог обратиться, кто мог вытащить его из тьмы, кто мог просто быть рядом и не задавать вопросов. Но Сынмин не мог рискнуть. Он вспомнил свои прошлые ошибки, прошлые чувства, которые оставляли за собой только боль. Люди, которых он любил, всегда уходили. Они оставляли его одного, разбитого, неспособного снова собраться. Он не мог позволить себе ещё раз пройти через это. Он сжал руки в кулаки, ногти впились в ладони, оставляя тонкие красные полосы. Боль, такая маленькая, казалась спасением. Она позволяла сосредоточиться, убрать хаос из головы, пусть и ненадолго. Где-то в глубине души ему хотелось, чтобы всё было иначе. Чтобы он смог переступить через свои страхи и поверить. Поверить, что Чонин не причинит ему боли. Что этот светлый, искренний человек сможет показать ему, что любовь не всегда приносит страдания. Но ему было страшно. Этот страх был парализующим, он сковывал его, заставлял прятаться за привычной маской равнодушия. «Если я позволю себе чувствовать, всё рухнет. Если я покажу, что я слаб, он уйдёт. А я не выдержу этого», — каждая подобная мысль была настолько липкой, что теперь держалась намертво. Или так казалось. Сынмин пытался дышать глубже, но воздух казался густым, словно его невозможно было вдохнуть. Ему оставалось только надеяться, что время как-то сгладит эти чувства, что он сможет спрятать их глубоко внутри, запечатать их, чтобы они больше не тревожили его. Но каждый раз, когда он пытался забыть, в его памяти снова всплывал его образ. Его улыбка. Его глаза. Его голос. И от этого становилось только больнее. Сынмин спустился на пол своей комнаты, обхватив руками колени и уткнувшись лбом в них. Комната казалась ему чужой, слишком тихой, слишком тесной, хотя он сам всегда стремился к уединению. Здесь он чувствовал себя в безопасности, или, по крайней мере, пытался верить в это. Но сейчас даже стены, казалось, давили на него, лишая возможности дышать. Мысли, как всегда, кружили в голове нескончаемым хороводом. Они были громкими, почти кричали, перебивая друг друга. «Нельзя любить. Нельзя. Ты не заслуживаешь этого. Ты даже не знаешь, что такое любовь. А если узнаешь? Ты всё испортишь, как всегда. Лучше остановись, пока не поздно.» Голова ныла от напряжения. С каждым повторением этих слов он чувствовал, как в висках начинает пульсировать боль. Но они не прекращались, словно какой-то сломанный механизм в его сознании застрял на одном цикле. «Ты только причиняешь боль. Ты ведь знаешь это. Зачем пытаться снова? Ты же знаешь, чем это закончится.» Сынмин сжал пальцы до белых костяшек, чувствуя, как ногти впиваются в кожу. Он почти физически ощущал, как эти слова разрывают его изнутри, оставляя только пустоту. Он устал. Устал от того, что не может избавиться от этого ощущения. Устал от того, что не может просто жить. Его существование напоминало бесконечное хождение по кругу, из которого он не мог вырваться. И каждый раз, когда казалось, что свет где-то впереди, он тут же угасал, оставляя его в темноте. Он сжал голову руками, пытаясь хоть как-то остановить этот поток мыслей. Но они лишь усиливались. «Ты не заслуживаешь любви. Ты не заслуживаешь ничего. Даже жить.» Эта фраза застряла в его голове, словно на повторе. Он мог чувствовать её, будто кто-то шептал прямо ему в ухо, давя на грудь, от чего становилось трудно дышать. Истерика подступала. Он чувствовал, как слёзы начинают наполнять глаза, но что-то внутри не давало им пролиться. Будто в глубине души он знал, что даже плакать ему нельзя. «Слёзы ничего не изменят. Ты только ещё больше утонешь в этой слабости.» Парень прикрыл глаза, глубоко вздохнув, стараясь сосредоточиться на дыхании, хотя это давалось с трудом. Его разум словно был в ловушке: один голос шептал, что нужно просто отпустить, расслабиться, перестать бороться с чувствами и позволить себе жить. Позволить себе чувствовать. «Почему ты отказываешься? Чонин ведь не такой. Он не сделает тебе больно. Ты же знаешь это. Разве ты не хочешь хотя бы раз в жизни довериться кому-то?» Этот голос был тёплым, обволакивающим, но не достаточно сильным, чтобы перекричать другой. «Ты не можешь доверять. Никому. Ты ведь знаешь, чем это закончится. Они всегда уходят. И он уйдёт. Лучше не привязывайся. Чем меньше даёшь, тем меньше теряешь.» Мысли противоречили друг другу, меняясь с такой скоростью, что Сынмин уже не мог разобраться, где правда, а где ложь. Он закрыл лицо руками, чувствуя, как его трясёт. Всё тело было напряжено, будто натянутая струна, готовая вот-вот порваться. Все эти слова словно вбивались в его разум молотом. И от этого становилось ещё больнее. Где-то в глубине души он всё же знал, что обманывает себя. Что все эти оправдания, все эти запреты — просто попытка убежать от того, что он чувствует. Потому что страх был сильнее всего. Страх разрушить то, что у него есть, и остаться снова ни с чем. «Но разве это жизнь? Разве можно жить, отрицая себя? Отрицая свои чувства?» — мысль, которая возникала не впервые, но какой же ответ? Этот тихий вопрос заставил его замереть. Он не знал ответа. Или, возможно, знал, но боялся признаться. Ему хотелось верить, что надежда есть. Что он сможет справиться с этим, что эти чувства не уничтожат его. Но пока он был не готов. Сынмин глубоко вздохнул, медленно опуская руки. Его взгляд был направлен в одну точку на полу, но он ничего не видел. Внутри него всё ещё бушевала буря, но он решил, что пока будет пытаться держать её под контролем. «Может быть, завтра станет легче», — но где-то в глубине он уже знал, что не станет.

࣪ ָ☾.

Сынмин потерял счёт времени. Время было отдельной травмой. Дни сливались в единое серое полотно, где свет и тьма сменяли друг друга механически, без намёка на жизнь. Он пытался вычислить, сколько прошло времени, глядя на солнечные лучи, которые проникали сквозь запылённое стекло, но каждый раз бросал эту затею, словно сама попытка придавала происходящему ещё больше бессмысленности. Он не ел. Тело подавало сигналы, напоминая о голоде лёгкой дрожью в руках, неприятной тяжестью в животе, но он просто не мог заставить себя что-то приготовить или даже достать готовую еду. Всё это казалось ненужным ритуалом, который требовал сил, которых у него уже давно не было. Сынмин не выходил из студии. Окна закрыты, шторы едва сдвинуты в сторону, комната была наполнена лишь затхлым запахом застоявшегося воздуха. Пространство, которое раньше служило для него убежищем, теперь больше напоминало тюрьму. Он знал, что сам себя запер здесь, но это казалось самым правильным решением. Работа, университет — всё это отошло на второй план. Пара коротких сообщений с лаконичными словами о том, что он заболел, помогли временно отрезать себя от внешнего мира. Никто не задавал вопросов, никто не настаивал на подробностях. Он вздохнул с облегчением, но оно длилось недолго. Потому что на самом деле болело не тело. Главное, он не отвечал Чонину. Каждый раз, когда экран телефона вспыхивал, оповещая о новом сообщении, сердце начинало бешено биться. Он знал, кто это. Чонин писал ему снова и снова, пытался дозвониться, оставлял голосовые сообщения. Он не слушал их, но знал, о чём они. «Сынмин, ты где? Я волнуюсь.» «Ты в порядке? Пожалуйста, дай знать.» «Ты заболел? Я могу прийти к тебе?» Сынмин не отвечал. Он сбрасывал звонки, не открывал сообщения. Телефон лежал на столе, а его взгляд неотрывно следил за ним, ожидая следующего сигнала. Каждый раз, когда он видел имя Чонина на экране, ему казалось, что воздух в комнате становится плотнее. Ему было больно, мучительно больно, но он убеждал себя, что это правильно. Лучше так. Пока он один — ему лучше. «Ты привык быть один. Так безопаснее. Ты же знаешь.» Он повторял это снова и снова, как мантру, надеясь, что она заглушит панику, которая накатывала волнами. Но в этот раз она не отступала. Сынмин понимал, что таким образом он может потерять единственного, кто ему нужен. Эта мысль была как холодный нож, который оставляет глубокую рану в душе. Он чувствовал, как страх подступает всё ближе. «А если он перестанет писать? Если перестанет звонить? Если он решит, что я его больше не хочу видеть? Если уйдёт?» — всё переходило в ужасный страх. Эти вопросы терзали его непрерывно. Он пытался убедить себя, что так будет лучше для Чонина. Тот заслуживает кого-то более целого, более счастливого, кто не утянет его за собой в тьму. Но часть Сынмина, которая всё ещё цеплялась за этого солнечного человека, протестовала. Она кричала, что он уже не сможет жить без него. Он стал слишком важной частью его жизни, стал смыслом в те моменты, когда смысл ускользал. Сынмин попытался отвлечься, но не смог. Все его мысли возвращались к Чонину. К его светлой улыбке, к глазам, в которых было столько тепла. Он закрыл лицо руками, чувствуя, как слёзы подкатывают к глазам. Он не хотел его терять, просто не мог, но что он мог сделать? Как объяснить свои чувства, свою боль, своё состояние, не разрушив всё, что они построили? Сынмин чувствовал, что застрял. Каждый шаг вперёд казался слишком рискованным, а шаг назад — слишком болезненным. Он оставался в этой серой пустоте, разрываемый между желанием быть рядом с Чонином и страхом, что он всё испортит. Ему было страшно. Страшно любить. Страшно жить. «Я не заслуживаю его. Но я не могу его отпустить», — и с этим осознанием он продолжал сидеть в своей комнате, пытаясь найти ответы, которых не существовало. Сынмин сидел на полу своей комнаты, когда услышал, как с грохотом распахнулась входная дверь. На мгновение сердце замерло. Он не ждал никого. Никто и не должен был приходить. Он поднял голову, прислушиваясь к звукам шагов, и вдруг понял: он забыл запереть дверь. Глухой стук обуви по полу был быстрым, резким, словно тот, кто вошёл, был в отчаянной спешке. Житель этого места поднялся на ноги, чувствуя, как что-то тяжёлое сдавливает грудь. Шагнув к двери, он замер на пороге комнаты, когда увидел его. Чонин. Парень стоял в прихожей, дыша тяжело, как будто только что пробежал марафон. Его глаза блестели от тревоги, а в выражении лица читалась смесь беспокойства и ярости. Чонин выглядел… потерянным, но одновременно решительным. Его взгляд метнулся к Сынмину, и в этот момент всё внутри обрушилось. Сынмин сделал шаг вперёд, не зная, что сказать. В комнате воцарилась напряжённая тишина, нарушаемая только гулкими ударами их сердец. Гость был бледным, его губы чуть дрожали. Он знал этот взгляд. Он видел его раньше, в моменты, когда Чонин беспокоился за него, но сейчас это было совсем другое. Это было больше, глубже, сильнее. Это не просто тревога — это был страх. Сынмин встретился с его глазами и почувствовал, как что-то внутри надломилось. Всё, что он старался подавить, спрятать, закопать, внезапно всплыло наружу. Чонин страдал. Он, Сынмин, стал причиной этого страдания. Он понял это в одно мгновение, и от осознания подкашивались ноги. Чонин сделал шаг вперёд, медленно, но решительно. Его шаги звучали громче, чем любые слова, которые могли бы быть сказаны. Другой остался стоять на месте, словно окаменевший. В этот момент он увидел в Чонине всё, чего боялся. Всё, что пытался избежать. Он увидел заботу. Настоящую, искреннюю, всепоглощающую. И это было больнее, чем любая его внутренняя боль. Встретил его взгляд, и в груди всё сильнее разрасталась пустота. Как он мог позволить себе довести до этого? Как он мог стать причиной этой боли? Он хотел что-то сказать, но не мог. Слова застряли в горле. Он хотел извиниться, но знал, что этого будет недостаточно. Что никаких слов не хватит, чтобы компенсировать то, что он сделал. Парень приблизился, остановившись буквально в шаге от него. Его лицо было так близко, что Сынмин мог разглядеть мельчайшие детали — мелкие морщинки вокруг глаз, напряжённые линии губ. Взгляд Чонина был ярким, но не злым. Он не злился. Это делало всё только хуже. Чонин просто смотрел на него, не говоря ни слова. Но его молчание было красноречивее любых слов. Оно кричало о том, насколько он переживал. Сынмин отвёл взгляд, больше не выдерживая. Он почувствовал, как что-то давит на грудь, перекрывая дыхание. «Я причинил ему боль», — равносильно личному убийству. Эта мысль повторялась в голове, как сломанная пластинка. Его губы дрогнули, но слова всё равно не шли. Он хотел извиниться, но вместо этого просто сжал кулаки, вбитый в собственное чувство вины. В какой-то момент Чонин протянул руку и едва заметно коснулся его плеча. Лёгкий, почти незаметный жест, но от него он почувствовал, как будто все его стены разрушаются. Он поднял глаза и увидел, как тот медленно качает головой. Не укором, не упрёком. Это было как молчаливое: «Я здесь. Всё хорошо.» Но в этом не было ничего хорошего. Сынмин не мог себе простить этого. Он чувствовал себя чудовищем, которое причиняет боль тем, кто его любит. Он хотел оттолкнуть Чонина, защитить его от себя самого. Но Чонин не собирался уходить.

࣪ ָ☾.

Молчание висело в комнате как плотное одеяло, тянущееся бесконечно. Сынмин осторожно краем глаза наблюдал за ним. Тот сидел на диване, слегка сутулясь, положив локти на колени и сцепив пальцы. Выражение его лица было спокойным, но напряжённым. Кажется, он боролся с собственными мыслями, не зная, как действовать дальше. Сынмин прекрасно понимал, что за этим внешним спокойствием скрывается буря эмоций. Он знал, что его ложь не прошла незамеченной. Чонин слишком хорошо чувствовал людей, чтобы пропустить такое. И хотя тот пока ничего не сказал, в его глазах читался упрёк. Это угнетало. Ходячее горе Чонина. Он сам себе казался маленьким и ничтожным перед этим молчаливым осуждением. Слова Чонина — даже самые мягкие — обычно проникали в самое сердце. А сейчас, когда парень не говорил ничего, пустота заполняла всё пространство. Он хотел что-то сказать, как-то объяснить, но язык будто не слушался. Он не мог подобрать слов, которые бы не звучали фальшиво. Когда молчание стало совсем невыносимым, тот поднял голову, и их взгляды встретились. В его глазах уже не было той тревожной остроты, которая была в начале. Теперь там была обида, тёплая и терпеливая. Он любил друга, но сейчас явно хотел показать ему, как был задет его поступком. Чонин выдохнул и наконец нарушил тишину: — Ты бы хоть сказал, что с тобой. Голос его был тихим, но ровным, без злобы. Это не было обвинением, скорее приглашением к диалогу. Однако Сынмин молчал, слишком напуганный собственной неспособностью выразить чувства. Чонин выдержал паузу, будто давая ему шанс. Потом поднялся, прошёлся по комнате, взял с полки случайную книгу, пролистал её, но тут же отложил, раздражённо вздохнув. — Ты понимаешь, что я переживал? — продолжил он, но теперь его голос стал немного громче, — Я даже не знал, жив ли ты. Каждое слово отдавало глухой болью в груди. Сынмин посмотрел на свои руки, сцепленные в замок, и попытался найти в себе силы что-то сказать, хоть что-то, но слова снова не приходили. Парень выпрямился, сложив руки на груди. — Я не собираюсь уходить, — сказал он спокойно, почти как факт, — Пока ты не объяснишь мне всё. Сынмин поднял голову. На этот раз его взгляд был наполнен отчаянием. — Мне сложно, — выдавил он наконец. Голос дрогнул, а слова прозвучали едва слышно, словно он боялся, что их не воспримут всерьёз. Но он услышал. Выражение лица сразу смягчилось. — Я знаю, — тихо ответил он, — Но я здесь, Сынмин. Ты можешь говорить. Он посмотрел на него, чувствуя, как в горле комом застревают слёзы. Ему захотелось наконец выложить всё, но страх всё ещё сдерживал. Чонин, как будто чувствуя его состояние, медленно подошёл ближе, сел напротив и тихо добавил: — Не сегодня. Но когда сможешь. Эти слова были как спасательный круг. Они не давили, не требовали немедленного ответа, но напоминали, что его поддержка никуда не денется. Сынмин впервые за долгое время почувствовал слабое тепло, которое начало разливаться в груди. Чонин больше ничего не сказал, лишь мягко похлопал его по плечу, давая понять, что ему не нужно сейчас ничего объяснять. Это было их маленькое молчаливое соглашение — остаться рядом, несмотря ни на что. Моменты вины всегда оставляют глубокий отпечаток, и Сынмин чувствовал это каждой клеточкой своего существа. Он пытался извиниться, раз за разом повторяя слова, которые, как ему казалось, всё равно не могли компенсировать того, что он сделал. Ему казалось, что извинения недостаточны. Они звучали пустыми и бессмысленными на фоне той тревоги, что Чонин пережил из-за него. Однако тот не нуждался в этих бесконечных словах. Он смотрел с тем самым теплом, что всегда грело в самые трудные моменты. Его глаза словно говорили: «Я здесь. Всё будет хорошо.» И, в конце концов, он действительно отпустил свою обиду. Чонин просто не мог долго сердиться. Всё это время он думал лишь о том, чтобы Сынмин снова почувствовал себя хорошо, чтобы вернуть его улыбку, которая была для него лучшим напоминанием о том, зачем он здесь. Чонин действовал решительно, но мягко. Он настоял на том, чтобы парень поел. Почти силой усадил его за стол, приготовил что-то лёгкое, чтобы было быстро, но не менее вкусно, и поставил тарелку перед ним. Взгляд Сынмина был усталым, он опустил голову, будто ожидая укоров, но их не последовало. Только спокойный голос прозвучал рядом: — Поешь. Пожалуйста. Сначала хотел отказаться, но не смог. Он поднял глаза и заметил в лице друга ту же самую настойчивую доброту, которая не позволяла ему противиться. Он взял ложку и начал медленно есть. Чонин не отводил взгляда, будто контролировал каждый его шаг, чтобы убедиться, что он съест всё до конца. Первые несколько ложек дались тяжело. Сынмин почти не чувствовал вкуса, но с каждым движением становилось легче. Тёплая еда словно возвращала его к жизни, напоминая, что забота о себе — это тоже часть заботы о других. Он ел, пока не опустелла тарелка, и это стало для другого немым сигналом, что он сделал всё правильно. Когда трапеза закончилась, Сынмин тяжело поднял глаза на Чонина, собираясь сказать что-то, но тот прервал его молчаливым жестом. Вместо слов он протянул руку и осторожно коснулся его плеча, словно говоря: «Не нужно больше ничего объяснять.» Почему-то ему не требовалось слов, чтобы донести свои мысли. Как-то странно. После этого Чонин аккуратно взял тарелку и понёс её на кухню, оставив Сынмина наедине с его мыслями. Но одиночество длилось недолго. Вернувшись, он неожиданно сел рядом с ним на диван и обнял его. Просто обнял — так крепко, как только мог, но не причиняя боли. Его объятия были тёплыми, как мягкий плед в холодный день. Парень сразу почувствовал, как из него вытекает напряжение. Его плечи расслабились, дыхание стало ровнее, а слёзы, которые он так долго сдерживал, наконец начали медленно стекать по щекам. Чонин ничего не говорил. Он не отпускал его, только чуть сильнее прижимал к себе, будто пытаясь передать через это всё своё понимание, всю свою поддержку. Для него не было ничего важнее в этот момент, чем дать Сынмину почувствовать, что он не один.