I know how much it matters to you

– Пап, я... – уже почти по обыкновению вырывается из его рта при входе в квартиру. Хисын правда уже успел привыкнуть к спокойствию и поверить Джеюну, который вечно твердил, что на отца можно положиться. За то время, что мужчина потратил на своё исправление, Хи успел поверить в это настолько, что сейчас хотелось рассказать ему весь сегодняшний день. Начиная с того, что с самого утра Ли помогал в организации праздника, и заканчивая тем, как они всей компанией обедали вкусной едой и шли домой, развлекаясь и дурачась от души. Хисын поверил, что всё в порядке. Доверился призрачной иллюзии. Но нельзя было этого делать. Нельзя было верить. Хисын знал это, но всё равно повёл себя, как инфантильный идиот. Вдруг решил, будто бы его мечты смогут осуществиться. Какой же бред. Стоило развернуться, и перед глазами предстал отец. Его фигура казалась особенно темной и большой на фоне голубоватого света от телевизора, который бил из комнаты позади него. Страх накатил сам собой. Возможно, это из-за мрачной атмосферы хлещущего за окнами летнего ливня, а может, из-за поблескивающей в чужих руках бутылки. Хотя, наверное, второй вариант будет наиболее правдивым. Отец выпил, хотя обещал, что больше не будет. У Хисына просто зла не хватает, чтобы выразить всё, что сейчас бурлит адским котлом внутри. За время отцовского спокойствия он уже возымел наглость спорить с ним, и сейчас это может сыграть злую шутку. Остаётся только молиться на то, что все проклятия не сорвутся с губ раньше, чем отец начнет говорить. Возможно, всё ещё может обойтись... – Пап, что-то случилось? – всё ещё с попыткой сохранить самообладание произносит Ли, делая два боязливых шага в сторону мужчины, чтобы создать видимость непонимания. – Ты, сука, в моей жизни случился, – зло слетает с чужих губ, и всё становится слишком очевидным. По телу парня бежит волна страха и разочарования, но ноги будто бы примерзают к полу, больше не позволяя двинуться ни на сантиметр. – Хисын, знаешь, что я понял? Я тоже устал. Почему ты вдруг решил, что я должен перестать пить? Почему ты решил, что можешь мной командовать? Какого хера ты общался со мной, как с куском дерьма? Я твой отец или беспризорник с улицы? Какое право, ты, блять, имеешь..? – О чём ты? – причина происходящего кажется настолько бредовой, что мозг даже не успевает обработать всё происходящее. В чем вообще дело? Что опять пошло не так? – Почему, когда я сказал, что хочу исправиться, ты мне не верил? Я что, похож на шута? На вруна? Какое право ты имел ставить мне какие-то ультиматумы о признании своих ошибок и прочей хуйни? Знаешь, меня это заебало, – мужчина говорит это совершенно спокойно и вздыхает, но Хи всё же чувствует неладное. Бежать к двери уже бессмысленно: он отошёл слишком далеко, и в случае чего будет перехвачен на середине. Даже к комнате будет легче просочиться, но только в том случае, если мрачная фигура перестанет перекрывать дорогу. – Пап, я не ставил никаких ультиматумов, правда... Давай просто поговорим, ты всё не так понял. Я... – с расставленными паузами произносит он, осторожно выставляя перед собой руки, будто бы это поможет всё исправить. – Я уже достаточно сказал, – тон его голоса становится всё грубее и громче, а страх сковывает конечности. Господи, пожалуйста, пусть это будет кошмаром, а не реальностью. – Ли Хисын, ты слышишь меня?! Ты меня заебал, понимаешь?! Думал, что яйца появились? Уже забыл, как на коленях ползал, только бы я тебя не трогал, а?! Крик режет уши, заставляя Хисына прикрыть их трясущимися ладонями. Действительно, он прекрасно помнит, как это было. И всей душой хочет забыть, но, кажется, это теперь невозможно. Напоминание летит к нему крепкой мужской рукой, в которой уже была зажата стеклянная бутылка. Отцовская ладонь сжимается на затылке, сгребая в одну охапку и волосы, и ледяное стекло, заставляя Ли затаить дыхание. Он старается не делать лишних движений, даже не моргать, и только трясущиеся руки опускаются от ушей после того, как отец встряхнул хисынову голову, намекая на это. – Не закрывай уши, понял? Слушай меня, пока я тебе эти уши не оторвал, как ту железку, – Ли пробирает до дрожи. Приятное напоминание, вау. Он знает, что даже сейчас, в такой момент, всё ещё может вырваться и сбежать, но страх захлёстывает с головой, не позволяя даже дернуться лишний раз. Хи дышит с огромным трудом, судорожно и прерывисто глотая воздух, пока отец выпускает всё, что накопилось. – Меня заебало, что ты относишься ко мне так, будто теперь ты всем заправляешь. Думал, что если мать написала тебе письмо, то теперь у тебя появилось право на что-то в этом доме? Думаешь, если бабка вступилась за тебя, то теперь спасён? Ты хоть сам понимаешь, во что поверил? – Ещё совсем недавно ты был другого мнения, – вырывается изо рта так же неосознанно, как и прикусываются губы после этого. Ошибка. Хисын догадывается, что следовало бы замолкнуть, но не был способен себя контролировать. Конечно, за это он платит высокую цену. Отец хватается второй рукой за ворот его рубашки, и тянет со всей силы к стене, не отпуская другой ладони с волос. Уже буквально через секунду Ли с добротной силой врезается лицом в стену, прямо рядом с острым косяком, а чужие пальцы сжимают пряди на затылке еще сильнее, вжимая нежную кожу лица в пахнущий сыростью бетон. В ушах звенит от внезапности и страха, а дыхание затрудняется ещё и из-за того, что нос теперь вжат в стену. Ощущение не из приятных, особенно когда металлический вкус во рту с каждой секундой начинает становиться всё сильнее. – Закрой пасть, блять. Или ты хочешь, чтобы я выбил тебе все зубы об эту стену? Тогда больше скалиться не будешь, – он буквально кричит в бешенстве последнюю фразу, заставляя Хисына сжаться, приготовившись. И не зря. Потому что ровно через секунду рука, держащая его волосы на затылке, берет размах и снова впечатывает лицо, уже успевшее позабыть это чувство, в стену. Болит адски. Хисыну кажется, что слёзы, брызнувшие из глаз, смешаются с кровью, выступившей на лбу, буквально за считанные минуты. От шока нос не чувствуется вовсе, но судя по металлическому привкусу во рту, разбили его знатно. А может, это зубы разрезали мягкую ткань, и теперь есть будет невыносимо ещё ближайшую неделю. Сразу после удара изо рта вырывается тихий вскрик, заставляя мужчину довольно усмехнуться. Ли этого не видел, но знал, что на чужом лице расползлась мерзкая улыбочка. Пересилив себя с огромным трудом, он, отталкиваясь руками об стену, развернулся лицом к отцу, заставив его крепкую руку отпустить темные волосы. Теперь она цеплялась только за стеклянную бутылку, но что-то подсказывало, что и это ненадолго. – Ещё недавно ты мне говорил, что считал такие меры воспитания нормальными. Надо же, твое мнение никак не поменялось, – Ли жалеет о сказанном уже через секунду, но слова не воротишь. Отец безусловно ведётся на эту провокацию и заводится только сильнее. Стеклянная бутылка с размаху летит на пол, разбиваясь прямо между двумя парами ступней, и образуя пятно из различного размера осколков. Падать на пол теперь будет ещё опаснее, чем до этого. – Слышал такое выражение? "Люди не меняются". Я думал, что это всё бред, и что я, конечно же, смогу измениться. Мама же этого хочет, и тебя мне в какой-то момент стало жаль. Но, знаешь? Сейчас я понимаю, что это выражение абсолютно правдиво. Я к нему отношусь. Потому что сейчас мне хочется сломать тебе что нибудь, как и раньше. Хочется, чтобы ты рыдал и умолял меня на коленях, понимаешь? – его глаза с бешеным блеском осматривают хисыново лицо. Очевидно задержавшись на носу, к этому времени уже раскрасневшемуся после удара, взгляд фокусируется на двух струйках крови, которые медленно спускались из ноздрей к губам. Кажется, ни о какой адекватности здесь речи не идёт. Этот псих просто садист, и ему не нужны причины, чтобы ударить. Сейчас это стало таким очевидным, словно другого варианта и быть не могло, надо же. И как Хисын мог поверить в перемены? – Если ты хорошо попросишь, я, может, прекращу. Подними мне настроение. – Пап, пожалуйста... – без раздумий начинает он, действительно надеясь, что это может сработать. – Я сделаю, что захочешь, только, пожалуйста, хватит. Мне жаль, что... – но закончить он не успевает. По лицу тут же прилетает пощёчина, заставившая не только повернуться в сторону удара, но и пошатнуться. На ногах устоять получилось с большим трудом. Кажется, было неискренне. Потому что искренность Хисын туда и не вкладывал, всё верно. Начал просить бездумно, как раньше делал это на автомате, и в этот раз не прокатило. Видать, навык ухудшился из-за большого перерыва в его использовании. – Ты смеёшься надо мной? Это ты называешь "хорошо попросить"? Звучит как шутка. Встань на колени, и попроси, глядя в глаза. – Но здесь же стекло, я... – пытается сделать со своей участью хоть что-то Хи и кидает взгляд на пол, а потом переводит его на отца. Однако этот взгляд пустой: он уже знает, что это не прокатит. Шанс есть только один, и план уже готов. Как только мужчина откроет рот, чтобы ответить, Хисын должен кинуться к своей комнате со всех ног, закрыться в ней, собрать минимум вещей и бежать. Через окно, через что-нибудь – как угодно, только бы не оставаться тут. – Мне наплевать, как ты ещё не понял? – произносит он, прикрыв глаза и нахмурившись так разочарованно, словно Хисын кого-то убил, а не побеспокоился о себе. Но это только на руку. Ли выворачивается буквально за секунду, босыми ногами стараясь переступить десятки мелких осколков, и, проскочив под отцовской раскинутой рукой, побежал к комнате. Надо же, получилось. Нужно было сразу так поступать, а не терпеть – так было бы намного лучше. Осталось только собрать вещи, и... План пошёл ко дну. Уже через два широких шага ногу пронзила колющая боль, дав понять, что стекло впилось в ступню нещадно. Хисыну казалось, что он смог переступить через все осколки, но они разлетелись настолько далеко, что это оказалось почти невозможным. Да и отец хоть и был пьян, но вовсе не слеп. Он молча, но очень быстро сократил расстояние между собой и сыном, успев схватить того за ворот рубашки и швырнуть на пол, ибо силы хватало. Ли с грохотом падает назад, ударяясь спиной и затылком об холодный пол и скручиваясь от боли, потому что из-за внезапного падения из легких выбило весь воздух, а ворот передавил горло так, что казалось, будто дышать парень больше не сможет. Ладони тянутся к шее, а онемевшие пальцы, действующие без какого-либо плана, отрывают первую пуговицу на рубашке, чтобы воздух хлынул в организм. Перед глазами пелена слез, и оттого отцовский силуэт в темном коридоре не видно, но Ли слышит, как он, пиная стекла под ногами прямо к голове сына, обходит его и опускается на корточки. Уже можно считать минуты до смерти? Потому что складывается ощущение, что Хи действительно может не выжить после того, что произойдет в перспективе. – Сынок, ты меня за идиота держишь? Я хоть и пьяный, но не тупой, – он усмехается и тянет ладонь к хисынову лицу, заставляя того зажмуриться и напрячься. Крепкие пальцы хватаются за подбородок, но Ли слишком страшно оставаться в неведении: глаза приходится открыть, чтобы взглянуть в лицо отца и найти возможность понять, что он замышляет. – Я не хочу, чтобы ты бежал от меня. Ты обещал попросить меня как следует. Но я не вижу, чтобы ты просил по-настоящему и от сердца. Выходит, тебе тоже нравится, да? – Я ничего тебе не обещал, – с трудом ворочает языком Ли, хмурясь от того, что лопатки, на которых он лежит, жутко ноют. – А то, что ты сейчас делаешь, понравится только такому же больному психу, как и ты. Мне больно, а ты думаешь, что я кайфую? – Больной из нас будешь только ты, – прыскает мужчина, стискивая пальцы на чужом лице еще сильнее и сжимая нижнюю челюсть парня с двух сторон едва ли не до хруста. И вскоре становится ясно, зачем он это сделал. Всё становится очевидным, когда мужчина давит на хисыново лицо так, чтобы его щека легла на холодный пол. Но проблема не в том, что линолеум холодный и грязный, нет. На нем разбитое стекло, которое отец пнул сюда пару секунд назад, и прямо сейчас мужчина хочет, чтобы Ли прижался щекой к осколкам. Очень мило, по-другому и не скажешь. Конечно, Хисыну страшно до чёртиков. С каждой долей секунды его кожа, едва забывшая о ссадинах, становится всё ближе к увечьям, а глаза, уже находящиеся на грани того, чтобы закатиться, смотрят на острие так пристально, словно это что-то изменит. В последний момент сквозь шум колотящегося сердца, заглушающего весь мир, Ли понимает, что если стекло попадет в глаза, то это может закончиться адской болью, и потому снова жмурится. Ровно в эту же секунду нежную кожу пронзает колющая боль, от которой он протяжно мычит, как бы ни пытался сдержаться. Слёзы снова льются из глаз, словно стараются всё исправить, но, отнюдь. – Если бы ты вёл себя лучше, этого могло и не быть, понимаешь? – только распаляет боль отец, говоря это таким сожалеющим тоном, будто не он творит всё, что сейчас происходит. – Хисын-а, как же так, не хочешь извиниться? – его большой палец тянется к нижней губе сына, чтобы коснуться места, где мягкая ткань лопнула и из неё брызнула кровь. – Извиниться? Перед собой? За всё то, что я сейчас терплю? О, да, мне правда очень жаль, – фыркает он, хоть и знает, что пререкаться сейчас не время. Ли в огромном проигрыше по всем параметрам, и это факт. Но хоть что-то же он может сделать? Именно потому ровно через секунду он кусает отцовский палец, который давил на ссадину, а мужчина выкрикивает ругательство, подрываясь с корточек в момент. Пока он отвлекся на это, Ли забывает про всё: про необходимые вещи, про телефон, который остался в брошенной у входной двери школьной сумке, про последнюю надежду на отцовскую адекватность. Он опирается руками об пол, создавая ладонями, давящими стекло в пол, хруст, и старается подняться сквозь боль, отдающую в висках. У него даже почти получается рвануть к выходу, но отец подсекает ноги, заставляя рухнуть на пол снова. – Сука! Какая же ты тварь! Кусаться вздумал? Помни, кто тебя кормит и содержит, мразь! – а вот теперь предел. Мужчина замахивается ногой и бьёт по животу, выбивая весь воздух и заставляя скрутиться на полу в позе эмбриона. Боль отвратительная. Ли даже не может вскрикнуть, потому что воздуха в легких не осталось, а тут же следует ещё один пинок, уже по голове. Просто удивительно, что отцу самому не больно от ударов такой силы, хотя это и не точно – может, он просто игнорирует это всё, только чтобы исполнить задуманное. В любом случае, где-то на пятом ударе Хи перестал считать. Он просто изворачивался и пытался сделать вдох в момент, когда чужая нога делала замах. Кажется, на местах ударов синяки расплывались в ту же секунду, а боль всё усиливалась с каждым раскатом грома за окном. Когда отец уже ударит по виску, и это всё закончится? Было бы просто замечательно. Наконец, кажется, гнев утих. Тяжело дыша, мужчина остановился, чтобы осмотреть свою работу. Хисыну не хотелось открывать глаза вовсе, он просто сжался, держась за голову и пытаясь вдохнуть как можно больше воздуха, пока есть такая возможность. Кажется, такой вид отцу понравился, и он снова сел на корточки перед парнем. На этот раз крупная ладонь потянулась к руке, закрывавшей лицо и цеплявшейся за волосы со всей силы. Спустя две попытки, у отца получилось отнять теперь уже ослабшую кисть от головы и убрать ее в сторону, открыв для себя вид на лицо сына. Челка прилипла ко лбу, глаза зажмурены, а белая кожа вся испачкана в смеси крови, пота и слез. Да, такое отца определенно удовлетворяет. От него разит перегаром ещё больше, когда мужчина тянется к подбородку и поднимает хисыново лицо на себя, заставляя того открыть глаза. – Вот теперь ты достаточно хорошо извинился. Молодец, – на чужом лице появляется подобие улыбки. Хи хочется блевать от этого. Хотя, может, не в улыбке дело, а в боли, давящей на все органы. – Я тебя ненавижу, – хоть он и произносит это хриплым голосом, фраза звучит настолько убедительно, что мужчина смолкает на пару секунд, растерявшись. – Я и не ожидал любви от кого-то, кроме Джиен. – Клянусь своей жизнью, что она бы сказала тебе то же самое, если бы узнала, что ты сделал. – Завали свой поганый рот, – рычит он, хватаясь за тонкое горло сына, заставив того лечь на спину и улыбнуться. Это правда очень смешно. – Давай, – хрипит Ли, дёргая уголками губ. – Задуши меня. Я не хочу больше терпеть, это слишком больно. И чужие руки действительно сжимаются на горле, давя всё сильнее. Воздух снова не поступает, слёзы снова брызжут из глаз, но уже неконтролируемо. В голове на секунду мелькает мысль, что это правда конец. Хисын отсчитывает секунды до того момента, пока не перестанет даже думать, но выходит слишком долго. Десять. Одиннадцать. Двенадцать. – Я не могу так, – слышится сквозь толщу белого шума, которого становилось всё меньше. – Не могу, блять! Какого хуя ты улыбаешься? Какого хуя твоя улыбка так похожа на её? Сука! – психует мужчина, соскочив с места. – Я будто душу Джиен, какого черта? Блять, – снова ругается он, сжимая и разжимая пальцы на руках, пока Хисын, с трудом открыв глаза, пялит в потолок. – У тебя белка, – смеется Хи, произнеся это так сипло, будто голос вовсе не его. Интересный эффект. Кажется, даже это уже не так удивляет. – Сука, рот закрой! – рявкает он, пятясь назад и хрустя стеклом. – Ещё хоть слово, и я опять ударю тебя о стену, понял? А Хисыну плевать, если честно. Была бы возможность, он точно сказал бы хоть что-то, но даже дышать пока что было трудновато, а говорить больше трех слов – тем более. Он просто медленно моргнул, пересилив себя, чтобы подняться и сесть. Взгляд падает на ладони, в которых торчало минимум пять мелких осколков – остальные просто прилипли, и Ли без труда смахнул их пальцами. – Зайди в свою комнату и не высовывайся. Утром уберёшься здесь, – командует отец, смотря за Хисыном, нахмурив брови. Парень ничего не отвечал, просто выравнивал дыхание, вынимая стекла из ладоней. – Оглох?! Ты слышишь, что я сказал тебе? Ли только кивает, кинув на мужчину взгляд исподлобья. От таких пронзительных глаз у мужчины буквально идут мурашки, но, несмотря на плохое предчувствие, он все же равнодушно разворачивается и уходит в зал, закрыв за собой дверь и перекрыв голубой свет телевизора оттуда. Внутри пусто, а снаружи больно. Обычно бывает наоборот, но сейчас Хисын пробует что-то новенькое, как ни крути. В любом случае, он знал, что когда-то это должно было случиться, но не осознавал всей серьёзности, надеясь на удачу. Что ж, теперь ясно, что он мало того, что совершенно невезучий человек, так ещё и пиздецки слабый. Из-за этого каждый удар, полученный минутами ранее, сейчас отзывался ноющей болью. В любом случае, Ли приходится встать, так и не вытащив из ладоней все осколки. Мысль в голове только одна: отец не дождется того, чтобы он убирался здесь утром. Он вообще больше не дождется его в этом чертовом доме. Времени на сборы особо нет, потому Хисын делает всё быстро: для начала всё же останавливается на пороге своей комнаты, стряхивает битое стекло со ступней, где почти сразу выступают алые пятнышки, после чего трясущимися руками вытаскивает то, что засело в ладонях, чтобы собираться было быстрее. В школьный рюкзак теперь летят вещи, необходимые на первое время. Один учебник и пара тетрадей, которые он еще не успел унести в читальный зал, блокнот, где хранятся мамины письма, паспорт и маленькая папка с документами, которую Хи хранил "на всякий случай". Что ж, она правда пригодилась, причём при ровно таких обстоятельствах, как и задумывалось. Парень залезает в шкаф и берёт всего пару футболок, джинсы, кофту и запасную школьную рубашку. Остальное не так важно. Проверив наличие телефона в кармане и ненароком оставив на всех шкафах красноватые разводы, Ли выключил свет и на цыпочках вышел в коридор, чтобы обуться. Больше его определенно ничего здесь не держит. Дверь он закрывает настолько тихо, что сам не верит, что этот замок больше не щелкает так громко. Или это у него уже проблемы со слухом после избиений начались? Хи, терпя каждый болезненный шаг и почти волоча ноги, выходит из подъезда и даже не останавливается, чтобы собраться с силами перед тем, как выйти под ливень. Это как раз под стать его внешнему виду. Может, гроза смоет с тела красные разводы. Жаль, что с синяками такое не прокатит. Ли шёл бездумно, и как только отдалился от дома на приличное расстояние, вдруг встал на перекрестке возле ярко светящегося круглосуточного. А куда, собственно, ему идти? На улице темень, значит, все уже если не спят, так готовятся ко сну. Конечно, в голову первым делом приходит имя того, кто всегда говорил, что примет в такой ситуации. Но тревожить Джеюна после такого тяжёлого для него дня как-то... Хотя, разве для Хисына день не хуже? Он буквально мог умереть, если бы не белая горячка и глюки отца. Разве он не заслуживает хоть немного заботы в такой момент? За несколько минут, что Ли стоял под ливнем, он уже успел вымокнуть до нитки. Автобусы уже не ходят, а такси... У водителя вызовет слишком много вопросов его внешний вид, не хочется объясняться. Так что вариант "иж-пешком два" – уже не кажется таким плохим. Тем более, ноги, вроде, почти сами повели его в сторону района, где жил Шим, словно на подсознательном уровне он уже знал, куда пойдёт, когда сбегал из дома. Ну да, тревожить и без того замученного Сонхуна или, того хуже, Хёнука было бы совсем ужасной идеей с его стороны. Да и в больницу бы отправили с таким видом. Дождь, кажется, даже не собирался заканчиваться. Гром гремел, до жути звонко отдаваясь в ушах и перетекая в ноющую головную боль. Хотелось просто лечь на этой пустой дороге и начать рыдать от переизбытка чувств и силы пульсации в висках. Если честно, где-то на середине дороги выяснилось, что, судя по боли в ступнях, стекло всё ещё врезается в кожу, и от того, что каждый шаг заставляет почти хныкать от неприятного ощущения, становилось тошно. Настолько, что Хи возле очередного круглосуточного магазина не выдержал и почти рухнул на пластиковый стул, находившийся под небольшим зонтиком. Нужно было отдышаться и сдержать рвотные позывы, возникающие при прокручивании только что пережитых событий и представлении вариантов "а что было бы, если...". И, чтобы отвлечься, Ли всё же решил достать телефон и написать своему парню, чтобы предупредить о своём появлении в ближайшее время. Проигнорировав его последнее сообщение о прибытии доставки с курочкой, отправленное сегодня днём, Хисын наконец печатает, замёрзшими и мокрыми пальцами тыкая по экрану.

Джеюн

Джеюна [23:47]

Ты же ещп не спишь? [23:47]

Нет [23:48] А в чем дело? [23:48]

Можешь не ложиться спать в ближайшее время? [23:48]

Могу, конечно, но ты так и не ответил мне [23:49]

Кое-что случилось

я позже расскажу [23:49]

Признаваться вот так сразу и по переписке было очень страшно и некомфортно. Злополучная правда "меня избил отец" так обижала, что руки даже не поворачивались, чтобы написать это. А может, всё из-за того, что они не гнулись от боли. Кто знает? В любом случае, больше писать Джейку не хотелось. Он и так скоро окажется рядом, и всё станет ясно с первого взгляда, так что отвечать на безостановочно начавшие поступать сообщения Хисын не собирался. Просто встал и пошел дальше, едва держась, чтобы не свернуться калачиком где-то в подворотне. Кажется, настала пора сезона дождей. Иначе он не мог объяснить причину такого ливня, через который едва было видно дорогу. На удивление, на улицах даже мелькали машины и прохожие, испуганно косящиеся на мальчишку, выглядящего, словно зомби. В любой другой день он бы начал беспокоиться о своём внешнем виде и накручивать новые изъяны во внешности, однако сейчас даже гадать не нужно было: причина этих взглядов предельно ясна. И Хисыну было ровным счётом плевать, ведь вблизи уже виднелся знакомый дом, словно проблеск надежды в этом сраном мире. Едва доковыляв до крыльца и наконец укрывшись от дождя, Ли задумался над тем, что сделал. Вероятно, родители Шима испугаются, когда увидят друга их сына в таком виде. Они в принципе не ждут никаких гостей в двенадцать ночи, а Хи припёрся без предупреждения. Нужно извиниться, как только Джеюн откроет дверь. Да, он определённо так сделает. Ли жмёт на звонок и слушает, как Лейла начинает заливаться лаем по ту сторону двери, пока торопливые шаги приближаются. В неловкости Хисын опускает голову, глядя на свою промокшую насквозь одежду и обувь. Школьная рубашка и вовсе в красных разводах, теперь уже смешанных с водой. Наверное, Джеюн удивится. Как только дверь открывается, на пороге виднеется его силуэт. В домашних штанах и растянутой футболке, с телефоном, светящимся открытым чатом с "Хисыни" во мраке ночи, Шим выглядит очень мило, если не учитывать его шокированное выражение лица и обстоятельства, в которых они видятся. Даже обидно как-то. В любом случае, двух секундная звенящая тишина, прерываемая только стуком дождя и скулежом Лейлы, выглядывающей из-за ног хозяина, давила, и Ли взял всё в свои руки. – Привет, – нелепо улыбается Хи, подняв глаза на парня и убрав ладонью мокрые темные волосы с лица, чтобы те не мешались. – Извини, что без предупреждения, наверное, ты с родителями уже отдыхал, и я помешаю... – Ли Хисын, ты сумасшедший? – хлопая шокированными глазами, в которых уже сверкала нотка ужаса, произносит Шим. – Какая, к черту, разница, когда ты в таком состоянии? – кажется, он заплачет с секунды на секунду. – Ты шёл пешком? По такому ливню? – Да. Автобусы уже не ходят, а такси брать слишком дорого... – Господи, – вздыхает он в ужасе, осматривая парня с головы до ног. Лицо изувечено, кровь размазана по нему дождевой водой. Руки, оголённые благодаря школьной рубашке с коротким рукавом, тоже не выглядели презентабельно и были в том же виде, что и лицо, а на белой рубашке так вовсе выделялись разводы ржаво-красного цвета. Слов нет, чтобы описать, как больно было видеть все эти ссадины на родном лице. Хотя, судя по всему, Хисыну всё же больнее, так ещё и холоднее. – Сначала зайди, чего ты мнёшься? Ты мокрый насквозь, не хватало того, что ты замёрзнешь и заболеешь. Шим тянется к чужому запястью и затаскивает парня внутрь, не давая даже шанса на то, чтобы возразить. Но этого делать не хотелось, что уж врать. Ли на подгибающихся ногах входит внутрь, и Джеюн тут же закрывает за ним дверь. Это всё так странно. За всё время вопрос "что случилось?" ещё ни разу не прозвучал, и его ожидание ощущается слишком мучительно и больно. Хотя, здесь всё и так очевидно, к чему вопросы? – Ещё этого мне до кучи не хватало, – безнадежно хихикает Ли, заторможенно реагируя на то, как Лейла боязливо подходит к нему ближе, будто не узнает вовсе, однако всё ещё не лает. Опустив взгляд на нее, Хи опять берется за своё. – Извини, что так внезапно. Не знал, что так выйдет, и не знал, куда мне идти, и ты... Ты первый, о ком я подумал. Наверное, я помешаю? Как же твои родители? – Хисын, как ты можешь вообще говорить о каком-то "помешаю", когда еле стоишь передо мной на ногах? Перестань, пожалуйста, – Джеюн даже не знает, куда себя деть, и оттого перебирает руками, не зная, где тронуть, чтобы это не причинило боли. В конце концов, взгляд цепляется за левую щеку, которая выглядит самой нетронутой на фоне всего остального тела, и рука тянется к ней, касаясь так бережно и нежно, что даже не чувствуется. От этого Ли внезапно становится так грустно и приятно, что влага сама накатывает и собирается в глазах. – Можно обниму? – Я весь мокрый и грязный, – тихо посмеивается он, шмыгая носом. Вспоминается, как ещё днём Джейк говорил почти то же самое на футбольном поле. Иронично выходит. Стоило чуть прикрыть глаза, как по щекам начинают течь слезы, видимо, теперь уже совсем бесконтрольно. – Мне всё равно. И на это слов не находится. Хисын просто делает шаг навстречу и сам заключает парня в объятия, утыкаясь в чужую шею. Очевидно, он уже слишком близок к истерике, судя по тому, что дыхание сбилось за считанные секунды, а слёзы льются без конца. Единственное, что может сделать Шим – осторожно положить ладони на спину и боязливо поглаживать, не делая резких движений. Знает же, что это ужасно больно, но пока даже помочь с этим не в силах. Фраза, сорвавшаяся с губ Хисына в этом истеричном состоянии, заставляет даже замереть, задержав дыхание на пару секунд. – Я думал, что умру, – шепчет он, прижимаясь к Джеюну, будто к спасательному кругу. – Всё хорошо, Хисын, ты здесь, значит, всё обошлось... – с трудом старается успокоить Шим. – Хотя даже язык с трудом поворачивается так сказать. Я не знаю, как ты вообще держишься на ногах. – С трудом, – фыркает он в ответ. В этой картине странно всё: вид обоих парней, состояние Хисына, скулеж Лейлы, вертящейся совсем рядом под ногами, и время, в которое это все происходит. Благо, Ли успевает отстраниться от своего бойфренда прежде, чем это увидит ещё один человек, спускающийся сейчас с лестницы. Когда Ли оборачивается, все становится слишком очевидным, так что даже вопросов не возникает: Джеюн слишком похож на этого мужчину. Хи невольно напрягается и стирает дорожки от слез с щек. – Что тут случилось? Джеюн, кто пришёл в такое время, и почему ты сам ещё не..? – он зависает на последней ступени, когда видит на пороге Хисына рядом со своим сыном, чьи глаза уже на мокром месте. – Боже мой, что происходит? – Извините за доставленные неудобства, – сгибается на все девяносто градусов Ли, зажмурившись, чтобы не захныкать от пронзающей тело ломоты. – Я могу уйти, если мешаю вам, и... – Пап, не слушай его, – тут же вздыхает Джеюн, нервозно перебирая пальцами. – Это Хисын, мой друг со школы, я рассказывал тебе про него, помнишь? Неудобно конечно, что ваша первая встреча случилась в таких обстоятельствах... – Да ладно, всякое бывает, – хмыкает мужчина, подходя ближе к парням с доброй улыбкой. Он становится почти вплотную к Хисыну и осторожно поднимает его за плечи, чтобы тот не издевался над собой и не стоял в согнутом положении. Ли послушно выпрямляется и неловко смотрит на отца друга, хлопая глазами и не зная, что сказать. – Хисын, ты же понимаешь, что не можешь сейчас пойти на улицу? Под такими ливнями даже для профилактики вредно ходить, а ты ещё и в таком... Извини, конечно, но ты в ужасном виде. Что случилось? Кто тебя так? – Я... Упал..? – врёт он так неудачно, что даже самому смешно становится. Ни один человек в здравом уме не поверит в этот бред, но ему настолько не хотелось говорить настоящую причину, что даже этот вариант подошёл. – Да, лицом на стекло, случайно. И головой решил заодно побиться, – вздыхает мужчина, протягивая руку к чужому лицу, чтобы убрать влажные волосы, снова упавшие на глаза. От внезапности, как бы он этого ни хотел, Хи вздрогнул от чужих касаний, и едва сдержался, чтобы не отшатнуться от чужих рук. Мужчина лишь молча покачал головой, сделав для себя все выводы. – Так... И что с тобой делать? Нельзя это так оставлять, у тебя на щеке буквально осколки, нужно это всё убрать. Джеюн, сходи возьми сухое полотенце и какие-нибудь свои вещи, дай переодеться. А то, мне кажется, твой друг скоро начнет стучать зубами. – Я могу принести пинцет для осколков, нужно? – спрашивает парень, уже почти побежавший наверх, но вовремя опомнившийся. Хисын поймал его взгляд, полный поддержки и тепла, и в то же время беспокойства, отчего на душе стало чуть спокойнее. – Да, возьми в ванной в зеркале, – кивает отец, и Шим тут же убегает наверх. Безусловно, он очень беспокоился за состояние парня, но просто не может высказать и выспросить всё при папе, Ли понимает. А сам отец поворачивается к Хисыну и осторожно берет его под руку, чтобы помочь сесть на кожаный пуф, стоящий не так уж далеко от них у стены. – А ты снимай кеды, будем переодевать тебя и лечить. Ну а что сделать? Нельзя же оставить всё так. – Спасибо вам, – тихо произносит Ли, послушно падая на пуф и начиная развязывать шнурки непослушными и замёрзшими пальцами. Стоило снять обувь, как стало совершенно ясно, почему идти было так тяжело. На стельках внутри остались багровые следы, которые сложно не заметить, а про ступни и вовсе можно промолчать. Мужчина только молча качает головой из стороны в сторону, не зная, что и сказать на всё происходящее. Он просто осторожно подхватывает парня под локоть, помогая подняться, и ведёт в гостиную. Ужасно стыдно, что за ними остаются страшного цвета следы, но Хи ничего не может с этим сделать. Бесконечно извиняться ему не позволят, так что даже затевать это будет слишком наивно. Оставалось только принимать заботу, несмотря на то, что совесть грызла ужасно. Когда его усадили на диван напротив включенного без звука телевизора, Хи просто замер, как восковая кукла, и стыдливо уставился на свои руки, только бы не поднимать глаз. – Хисын, ты действительно не хочешь рассказать, что произошло? – беспокойно спрашивает старший Шим, садясь перед парнем на корточки. – Это же серьезно, не игры какие-то. На тебе такие увечья, что даже мне, взрослому человеку, страшно это видеть. – Я... Я не могу пока. Думаю, Джеюн понял, в чём дело, так что он может вам рассказать потом, вы же не против? – тихо произносит Ли, будто боится, что правда всё же вылезет наружу, если он заговорит громче. – Просто я не хочу... Озвучивать это, при всем уважении и благодарности к вам... – Как скажешь, – кивает мужчина, искренне понимая всё. Безусловно, сразу после произошедшего не захочется вспоминать всё и пересказывать, это нагонит только больше паники и страха. – Ты не переживай, всё будет хорошо. Я понимаю, что вся эта ситуация для тебя очень стрессовая, но ты не бойся так сильно. Всё заживёт, всё залечим. Пока Ли понимающе мычит, на пороге широкой арки, ведущей в гостиную, появляется запыхавшийся Джеюн с полотенцем и вещами в руках. По ощущениям, он обежал целый кросс вокруг комнаты, и только тогда оказался тут. Если честно, это чувствовалось, как самое главное спасение от неловкости в такой момент. – Джеюн, я схожу за аптечкой, а ты помоги другу, ладно? – Конечно, – отвечает парень и дожидается, пока папа отвернется и отойдет достаточно далеко, чтобы не слышать их разговор. – Хисын, ты вообще как? Ну, помимо физической боли. Я всё понимаю, не дурак же, – тихо говорит он, уже протягивая руки к чужой рубашке и помогая непослушным и трясущимся рукам бойфренда расстегнуть пуговицы на мокрой ткани. Это могло бы быть романтично, если бы тряслись чужие руки от трепета, а не от нервозности и стресса. – Я... Я не вернусь домой. Пойду куда угодно, только не туда. Пока что это всё, что я знаю точно, – выдыхает он, стаскивая промокшую и грязную рубашку с плеч и открывая тем самым вид на свой торс. Казалось, глаза Джеюна от такого вида готовы выпасть из орбит. Живот покрыт таким количеством синяков, очевидно, свежих, так как краснота не прошла, что у Шима бегут мурашки по коже. – Извини, это все я виноват. Это я надоумил тебя поверить отцу, из-за меня ты ослабил бдительность. Прости, если бы не я, ты бы не был сейчас так покалечен, – шепчет Джеюн, на несколько секунд прикрыв ладонью губы, которые дрогнули от переизбытка чувств и эмоций. Чтобы не подавать виду, он быстро переключился, протянув ладонь к чужому прессу и невесомо проведя по нему пальцами. Казалось, что от этого стало невыносимо больно и самому. Ужасное чувство. – Перестань, я сам виноват в этом, – вздыхает он, сжимая чужую ладонь в своей. – Давай поговорим об этом чуть позже? Я расскажу, как было, и всё станет ясно. – Я больше, чем уверен, что твоей вины в этом нет, но конечно, я выслушаю всё. Главное сейчас тебя согреть и высушить, а то трясёшься весь. Давай помогу вытереться, я осторожно. Хисын кивает, будто у него не было выбора вовсе. Единственное, что он в состоянии сделать сейчас – стащить с себя школьные брюки, вытереть едва уцелевшие от порезов ноги, и надеть предложенные штаны в клетку на замену. В остальном изворачиваться было просто невыносимо, и Хи со взглядом, полным усталости, протянул полотенце в руки Шиму, этим самым позволив делать всё, что угодно. Он знал, что Джеюн будет бережен и осторожен. Он знал, что его парень будет стараться изо всех сил, только чтобы не сделать больно. Это трогало до слёз, заставляя сейчас сдерживать порыв к рыданиям, пока Шим нежно промакивает полотенцем чужие плечи и шею, которую ещё совсем недавно сдавливали громадные ладони. Наверное, остались следы. Проблемно будет скрывать их в школе. Точно, школа... Что на этот жалкий вид скажет учитель Пак? Наверное, он будет в ужасе. В любом случае, Джеюн даже помогает надеть длинную футболку так, чтобы она не задевала ссадины, прежде чем пришел его папа. – Ну как вы тут? – с этим вопросом в гостиную входит отец Джеюна, и тут же его полуоптимистичная интонация меняется, стоило только увидеть хисынов живот. – Боже, как ты вообще..? Как ты вообще всё ещё в адекватном состоянии после такого? – он садится рядом с Хи, готовя все инструменты и параллельно посылая сына включить нормальный свет в гостиной, так как до этого она освещалась только экраном телевизора. – Не знаю, – искренне отвечает Ли, поджимая губы, когда видит, как мужчина кладет на поверхность дивана бумажные полотенца и обрабатывает дезинфицирующим спреем пинцет. Не сложно догадаться, что сейчас будет происходить, но всё ещё страшно это представить. Боль от ударов терпеть легче, чем вот такие последствия. Хи косится на свою правую руку, на которой почти не осталось живого места без пореза или осколка. Конечно, отец буквально впинывал его в стекла на полу, когда он лежал на правой руке почти полностью, такие последствия не удивительны. – Если что, хочу предупредить: я не врач, только курсы первой медицинской помощи на первом курсе проходил. Чуешь, как давно это было? – он посмеивается и осторожно тянет к себе хисынову руку, а тот и не думает сопротивляться, лишь вздыхает глубже и готовится прикусывать губу. – Сразу предупреждаю, будет больно. – Не страшно, бывало и хуже, – безразлично кивает он, чувствуя, как холодный пинцет едва задевает кожу и цепляется за небольшой треугольный осколок в руке. – Ты меня пугаешь, если честно, – фыркает мужчина и осторожно вытягивает осколок, заставляя парня сжать свободной ладонью ткань на колене, чтобы претерпеть неприятные ощущения. В ходе этого странного диалога Джеюн подошёл к Хисыну сзади и накинул полотенце ему на голову, чтобы вытереть волосы. Он делает это так осторожно, будто боится спугнуть, но факт остается фактом – Ли некуда бежать. Он останется здесь настолько, насколько это позволят сделать, и придется переступить через себя, как бы ему ни хотелось. – Да, наверное, я выгляжу реально странно в ваших глазах, – хмыкает Хи, прикрывая глаза и делая глубокий вдох, ибо из его тела снова собирались вытаскивать часть, уже успевшую прижиться настолько, что было почти не больно. – Пришёл так поздно, весь мокрый и побитый. Как снег на голову. Мне правда жаль, что так вышло, но у меня нет другого места... Куда я мог бы пойти. – А как же дом? Почему нет? – спрашивает мужчина, складывая прозрачное стёклышко, окрасившееся в красный, на бумажную салфетку, и берясь за новое. Однако оно слишком мелкое, а засело глубоко, и потому пришлось лезть пинцетом глубже, отчего Хи не может сдержаться и дёргается, поджимая ноги, отворачивая голову и жмурясь. – Извини, придется потерпеть. Дыши глубже, ладно? – Всё нормально, – послушно выдыхает он, чувствуя, как Джеюн в задумчивости начинает приглаживать и перебирать пряди его волос. Он не говорит ни слова, словно в каком-то трауре, но все равно терпеливо ждет конца этого мучительного зрелища. – Ну и, как видите, раз я здесь... Дом – не лучший вариант. – А маме позвонить не нужно? Она не будет за тебя волноваться, если ты останешься здесь? Я не против, ночуй у нас, сколько душе угодно, но родители же будут переживать? – засыпав вопросами, мужчина отвлёк внимание и вытащил последнее стекло из плеча. На очереди лицо, и это совсем не радовало. – Пап, – впервые возражает Шим, кидая красноречивый взгляд на отца. Он не рассказывал ему про семью Хисына, только и говорил о том, какой он хороший, добрый и искренний, но сейчас это оказывается серьёзным упущением. – Не будет, мама умерла, – произносит он, оборачиваясь на мужчину с легкой улыбкой, будто и не слышал упрек Джейка у себя из-за спины. Эта фраза кажется такой обыденной, что даже страшно. Он сказал это таким голосом, будто ничего плохого в этом нет, но слезы на глаза всё равно стали наворачиваться, как бы он ни пытался этому препятствовать. Стыдно, как же отвратительно стыдно за себя. – Боже, извини, мне не стоило говорить об этом, можно было догадаться, – тут же спохватился мужчина, отложив всё и начав утирать капли с уголков чужих глаз. Ну а кто бы мог знать об этом? В вопросах, которые он задал, не было ничего особенного и странного, просто неудачное стечение обстоятельств довело до такого исхода. – Не расстраивайся сильно, а то слёзы попадут на ссадины, и будет только хуже. – отец Джеюна так бережно гладит его по щеке, что Хи даже кажется, что он наконец-то... Под защитой? Будто так и должна выглядеть родительская забота. Будто он должен был получить это раньше, но отцовские ладони вместо этого смыкались на шее. – Всё нормально, – моргает он, отведя взгляд в сторону, пока мужчина задумчиво мечется, не понимая, стоит ему продолжать своё дело или нет. Однако выбора у него особо не представилось, так как парня надо избавить от противной боли, иначе последствия не заставят себя ждать. – Хисын, постарайся не двигаться, хорошо? – говорит отец Шима, кладя руку на подбородок парня перед собой. Тот лишь послушно закрывает глаза, стараясь абстрагироваться от всего остального мира, будто это поможет ему отключить чувство боли, разливающееся по телу. Если честно, от этого становится только хуже. Потому что мысли о том, что будет дальше, заполняют голову, и страх окутывает с головы до ног. Он ушёл, но что дальше? Не сможет же он жить в доме Джеюна вечно, его родители явно не примут какого-то неизвестного "друга" настолько радушно, что оставят насовсем. Куда идти? Кочевать от дома к дому, пока отец не найдёт его и не убьёт? Вариант не из лучших. Но как тогда решить это? Что сделать, чтобы жить, как остальные: с крышей над головой, в любви и заботе? Друзья – это замечательно, но не хочется ложиться на их плечи тяжёлым бременем, однако... Есть один человеком, которого нельзя назвать другом, но и близким тоже. Бабушка говорила, что можно прийти к ней, когда будет время, и вот сейчас выдался отличный момент. Будет ли она рада? Сомнительно. Останется ли у нее выбор, кроме как впустить к себе? Маловероятно. Но эта маленькая доля возможности отказа режет хуже ножа. Как только мужчина заканчивает с лицом, он заставляет показать ступни, и Хи послушно делает это, будто под гипнозом. От пары найденных осколков избавляются настолько быстро, что парнишка даже не успевает издать ни звука. – Вроде всё, – слышится мужской голос сквозь толщу мыслей, заставляя Хисына наконец открыть глаза и обернуться. – Осталось только обработать. Ты молодец, Хисын, крепкий орешек. – А... Спасибо..? – если честно, абсолютно не понятно, за что его хвалят, но поблагодарить всё же стоит. Ли оборачивается на друга, который стоял за спиной и вдруг решил заговорить. – Пап, спасибо, дальше мы сами справимся. Мы пойдем в мою комнату, и я всё закончу, ладно? – Джеюн складывает мокрое полотенце у себя в руках и откладывает его на спинку дивана рядом с отцом. – Обрабатывать раны я умею, не переживай. Хисын готов упасть ему в ноги и благодарить тысячу раз. Видимо, было слишком очевидно, что ему некомфортно сидеть и разговаривать с господином Шимом, да ещё и в таком виде. – Как скажешь. Быстрее заканчивайте и ложитесь отдыхать, уже поздно. Джеюн облегченно хватает с собой аптечку, которую совсем недавно принес отец, помогает Хисыну встать и под руку ведёт за собой на второй этаж, пока Лейла, всё это время лежавшая на кресле неподалеку, следила за ними усталым взглядом. В голове было пусто, когда они поднимались, и даже когда вошли в комнату, а Хисын закрыл за ними дверь, ничего не изменилось. Ли просто... Устал? Стоило двери закрыться, как он завис на одном месте, а потом и вовсе сел на корточки, уткнувшись лицом в ладони. Больше невозможно было терпеть и казаться сильным, когда внутри всё так сильно болит. Хочется упасть и больше никогда не вставать, чтобы не мучиться со всем этим дерьмом. Слезы катятся безостановочно, и Хи шмыгает носом, стараясь сделать вид, будто ему действительно нужно успокоиться, хотя на деле это казалось невозможным. – Эй, Хисын, – быстро реагирует Шим, подлетая к нему, садясь и кладя ладони на плечи, чтобы взглянуть в чужие глаза. – Я понимаю, что это больно, осталось потерпеть ещё хоть немного, крепись. – Мне плевать на боль, Джеюн. Он чуть не убил меня, понимаешь? Он душил меня, блять, потому что ему просто так захотелось, – гнусаво произносит он, убрав руки от лица и тем самым снова размазав по лицу влагу, смешанную с кровью. – Я думал, я умру, клянусь. Я... Я боюсь. – Эй, – пытается успокоить Джейк, притянув парня в свои объятия и позволив ему уткнуться носом в плечо. Это единственное, что он мог сделать. – Всё хорошо, я рядом, не переживай. Ты больше не вернёшься туда, слышишь? Ты больше не будешь видеть его, всё будет хорошо. – Я... Я очень устал, Джеюн, я не могу стоять на ногах. Я не могу больше никуда идти, я так устал от всего. Я просто хочу остановиться прямо сейчас, – он судорожно всхлипывает, прижимаясь к чужому плечу, словно это могло спасти. – Что будет дальше? Куда я пойду? Кому я, к черту, такой нужен? Искалеченный, неуравновешенный идиот, ну почему... Почему я? Почему я должен это терпеть? Я не хочу многого, понимаешь? Я просто хочу, чтобы мама была жива, и тогда всё было бы хорошо. Ну почему?.. – Хисын... – чужие слова такие искренние, словно он не просто говорил это другу, а взывал к богу из последних сил. Так больно это слышать. Шим никогда не думал, что настолько эмпатичен, пока не связался с Ли и не стал тем, кому он доверяет свои чувства. Это... Это, оказывается, так больно – терпеть чужие мучения. – Я помогу тебе, чем смогу. Оставайся здесь столько, сколько потребуется, я поговорю с родителями, не переживай об этом. Эй, дыши глубже, ты же так задохнёшься, Хи... А он не может. Просто рыдает взахлёб, цепляясь за чужую футболку, словно за последнюю надежду. Шим старается подняться на ноги, подхватив своего парня и попытавшись помочь ему с этим же, но тот только без разбора хватается за чужие вещи, так и оставаясь на полу, и в конце концов только приподнимается на коленях, чтобы уткнуться в чужой живот лицом. В нем нет сил на большее, он просто выжат. – Хисын, всё будет хорошо. Всё наладится, я тебе обещаю. Знаешь, жизнь... Такая херня, на самом деле. Всё это – чёртово стечение обстоятельств, которое просто выпало на твою долю, и очень жаль, что это досталось именно тебе. Но у тебя есть я, помни это. Я помогу тебе, поддержу и выслушаю, ты можешь говорить, сколько потребуется. Слышишь меня? Всхлипы, заглушаемые футболкой, становятся всё тише. После этих слов Хи приподнимает глаза, глядя на своего парня снизу вверх, и выглядит это так, будто он молит о помощи. Будто он ужасно безнадёжен, хоть это и не так. Следом Шим помогает Хисыну подняться на ноги, хоть и не без труда, после чего доводит, или почти дотаскивает до кровати, чтобы усадить на неё. – Спасибо, – устало кивает он, небрежно стирая запястьями слезы с лица и стараясь привести себя в божеский вид. – Я... Если честно, я уже и не знаю, что мне думать. Я не сделал ничего, понимаешь? Я ведь просто пришел домой, а он решил сделать вид, будто я мразь последняя, и виноват во всех грехах, – пока Хи, наконец, вышел на этот разговор, Джеюн решил параллельно раскрыть аптечку и начать обрабатывать все ссадины, которые только можно, раз выдался такой шанс. – В итоге, единственный вывод, который я могу сделать: мой отец садист. Тиран, ублюдок, я не знаю как ещё его назвать. Ему просто в кайф пиздить меня, вот и все. Ему нравится видеть, как я плачу от боли и прошу его прекратить – это всё. Больше никакой логики в его действиях нет. Бля...– шипит он, слегка дёргаясь и прикрывая глаза, когда кожи касается вата, смоченная перекисью или чем-то похожим на это. Жжет ужасно, но этого никак не избежать, очевидно. Шим моментально останавливается и дует на свежую ссадину, как в детстве делала мама. По сути, это совершенно не должно помогать, но всё равно становится легче. То ли это самовнушение, то ли просто прошедшее время, но боль действительно стихает. – Прости, я буду осторожнее, – вздыхает Шим, явно думая над ответом. – Хисын, мне правда жаль, что я наговорил тебе всего и внушил, что нужно ему довериться. Ты был прав, я совсем не знаю, как ты жил раньше. Не знаю твоего отца, и не имел права тебе что-то говорить про него. Из-за того, что ты послушал меня, случилась эта хрень, прости. – У меня тоже голова на плечах есть, если ты забыл. Я сам выбрал доверять, и сам виноват в том, что сейчас случилось. Здесь нет твоей вины, я тоже должен был думать своими мозгами. Ну... В любом случае, больше мне не нужно будет возвращаться в ту затхлую квартиру и переживать за каждую оценку. Это так, из плюсов. – Главное, чтобы последствия сегодняшнего вечера тебя не беспокоили, – он уже заклеивает вторую ссадину эластичным пластырем, пришедшимся ей прямо по размеру, и в том же быстром темпе старается продолжать. – Я всё же не врач. Может, надо будет в больницу? Вдруг, как у Сонхуна, что-то будет сломано? – Ребенку без взрослого вряд ли поверят, что он упал и споткнулся так, что вышло то, в каком я сейчас виде. Начнут родителей вызывать, и тогда мне точно пиздец. Давай не будем... – он снова мычит, сжимая одеяло в руке настолько сильно, насколько мог, и даже склоняет голову, словно от этого станет легче. – Точно... Точно, извини, не подумал. Следующие пятнадцать минут прошли в полной тишине и в сопровождении мучительной обжигающей каждую ссадину болью. Ли только иногда звучно выдыхал и снова наполнял легкие воздухом в перерывах между спазмами, из-за которых приходилось прикрывать глаза. Шим бережно заклеивал каждую рану подходящего размера пластырем, чтобы Хи не мучился от соприкосновения с тканью ночью, и даже попросил поднять футболку, чтобы использовать на свежих синяках заживляющую мазь. Ли сомневается, что это поможет, но все равно слушается – делать нечего, да и это менее неприятно, чем всё остальное. Когда дело дошло до лица, смотреть в чужие глаза было просто невыносимо. От их вида сразу наворачивались слезы: настолько они были тревожными и беспокойными. Хисыну даже казалось, что в них отражались все чувства Джейка, и говорить ему не требовалось. Именно поэтому смотреть было страшно. Чувство вины сжирало изнутри, заставляя мучиться. – Хисын, помни, что я люблю тебя, – тихо, будто сокровенный секрет, шепчет Шим, клея последний пластырь на ссадину на лице и легонько приподнимая уголки губ. – Каким бы ты ни был, я не перестану это чувствовать, – он убирает всё из рук, сгребает в аптечку и спускает ее с кровати на пол, так и не закрыв. Всё это неважно, когда так хочется положить парню руки на плечи и внимательно всмотреться в пухлые, хоть и слегка потрескавшиеся губы. – Я очень... Благодарен тебе за это, правда, – произносит Ли, неловко отводя взгляд и облизывая губы. – Я тоже тебя люблю. Через секунду вернув взгляд, Ли понимает, что чужие глаза уже слишком долго прикованы к его губам. Становится просто очевидно, что он не сможет неловко выкрутиться, да и не хочется этого делать, если честно. Он просто медленно моргает в знак согласия, когда Джеюн поднимает глаза в немом вопросе, и последствия уже необратимы. Шим тянется ближе, осторожно обхватывает чужие холодные щеки ладонями и впивается в чужие губы. На губах быстро начинает ощущаться солоноватый привкус железа, но это никого не останавливает. Хисын обнимает руками чужую шею и прижимается ещё ближе, сминая чужие губы своими через лёгкую пульсирующую боль. Останавливаться не хочется – в этом даже что-то есть, если быть честным. Боль будто усиливает наслаждение, дополняя его и заставляя хотеть ещё больше. Хи сначала пугается, когда чужой язык касается его губ, но уже через секунду послушно поддаётся, не видя в этом ничего плохого. Можно было бы подумать, что всё это – страшно, и если отец узнает, то последствия очевидны. Но он не узнает. Теперь Хисын прекрасно понимает, что может ничего не бояться. Отец никогда не узнает, потому что просто не увидит его. Теперь можно не бояться ничего, и делать всё, что так хотелось раньше. Как только раны заживут, он вздохнет полной грудью, и наконец жизнь станет лучше. Спустя ещё несколько секунд наслаждения Шим отстраняется, внимательно осматривая чужое лицо. Он касается губами правой щеки, оставляя на ней приятный теплый след, и с улыбкой шепчет: – Всё будет хорошо. Я обещаю. – Я верю тебе, Джеюн, – фыркает Хи, оставляя на чужой щеке ответный, хоть и более скромный, поцелуй. – Но для этого тебе нужно отдохнуть. Уже слишком поздно. Ложись здесь, и если тебе мало места, я могу спать в зале, – произносит он, откидывая темно-синее одеяло и как бы приглашая под него залезть. – Нет, останься со мной, пожалуйста, – даже как-то напугано произносит Ли, хватаясь за чужую руку. – У тебя двуспальная кровать, мы ведь поместимся, да? Не уходи. – Конечно, я могу остаться, – заботливо гладит Шим по плечу и встаёт с места, чтобы собрать аптечку. – Я схожу принесу воды, ладно? Чтобы, если ночью вдруг захочешь, тебе не пришлось спускаться вниз. – Ты же придёшь? – всё ещё беспокойно произносит Ли, чувствуя, как к горлу подступает ком. Не то чтобы он боится остаться один, просто... Странное чувство стыда возникает при осознании, что ему придется остаться одному в пустой и чужой комнате, хоть и ненадолго. – Конечно, в чём вопрос? – спрашивает он, треплет темные влажные волосы и с улыбкой ускользает из помещения. Странное чувство тревоги росло с невозможной скоростью. Хи уже постарался обдумать все возможные источники, вспомнил про то, что ступни не обработаны, и просто выхватил из аптечки первые попавшиеся пластыри, заклеив порезы несколькими лёгкими движениями. Но, судя по тому, что тревога не прекратилась, это не было причиной. Тусклый синеватый свет от неоновой ленты, обвившейся на полу вокруг кровати и письменного стола, выглядел сейчас каким-то страшным, и заставил укутаться в теплое одеяло. Только после этого стало ясно, что ему от чего-то холодно. Пальцы даже потряхивало, а силы покидали конечности с подозрительной скоростью. Пришлось лечь, как бы ни хотелось этого не делать, и прикрыть глаза, свернувшись клубочком. Хи очень хотел дождаться Джеюна, но не смог. Провалился в бессознательность быстрее, чем до ушей донеслись чужие шаги и скрип двери.