Змей-утешитель

Get up, Johnny Boy, get up, Johnny Boy Get up, 'cause the world has left you lying on the ground You're my pride and joy, you're my pride and joy Get up, Johnny Boy

[twenty one pilots – Johnny Boy]      

            — Хисс!             Резкий шепот, а не привычный протяжный вой, от которого содрогаются стены замка, однако в полуночной тиши он гремит нарастающей бурей. Хисс подскакивает, слепо озирается по сторонам. Показалось? Зов не повторяется, а это не похоже на Джона. Скорее всего опять говорит во сне, странно только, что он взывает к нему, а не к королеве-матери, будь она неладна.             Снова какой-то шум, какой-то сдавленный стон. Холодок царапает замершее сердце. За окном завывает ветер. Ему вторит скрипучий пол.             Мгновение — и Хисса грубо хватают за шкирку и вырывают прочь из дремотного тепла. Ворот рубахи врезается в горло, будто палач затянул петлю и выбил опору. Костлявые ноги болтаются в воздухе. Ужас проносится по спине, замирает в глотке терновым комом.             — Хисс, ты что, оглох?! Когда ты нужен, тебя вечно нет!             Весь взъерошенный, как взбесившийся лев, Его самозванное Величество принц Джон сверкает одичалыми глазами из темноты. А рука, держащая жалкое тельце нерадивого слуги, исходится крупной дрожью. Не от слабости, ох нет. Слабость не пятнает кожу липкими отметинами. Сначала может показаться, что это пот или слюна, но у Хисса нечеловеческое чутьё, змеиное. Он узнает запах крови даже в бокале вина.             Что-то произошло. Что-то из ряда вон выходящее. Будь это обычный каприз, его бы просто вышвырнули из постели, пнули разок-другой и наградили сотней лестных эпитетов, но уж точно не стали душить кровоточащей рукой. Черт, да что могло произойти за два часа сна? Когда они ложились, Джон был спокоен, если не сказать добродушен, вон, даже пропустил мимо ушей неосторожное упоминание Ричарда. Ещё и проворчал пожелание доброй ночи. Что же… Страшный сон? Да у него почти каждую ночь кошмары, проснется с воплем, перебудит весь замок, требуя вина или чего съедобного, поругается и ляжет обратно. Что же…             Сложно думать, когда воздух встал поперек горла.             — Просссти, сссир! — сдавленно сипит Хисс. — Я не сссслышшшшал васссс, ссссир.             Подлинный страх ловко прячет гнильцу, особенно если шепелявишь и заикаешься так, что все слова сливаются в единую змеиную песнь.             — Не слышал! Может тебе в казематах день-другой посидеть? Уж там-то ты научишься слышать! Глухой гадёныш.             — Как вам угодно, ссссссссир… Пуссссстите, пошшшшалуйсссста…             Просит, а сам сжимается в комок, ожидая, что сейчас его швырнут в ближайшую стену, если не в шкаф. И хорошо, если в стену, шкаф обрушится и станет отличным гробом. Но неожиданно под ногами появляется пол, а ворот рубахи больше не стягивает шею. Только трепещущие, стиснутые мёртвой хваткой пальцы ещё держатся за него, не в силах расцепиться.             О Господи.             — Что с-с-с вами, сир?             — Ничего, — огрызается Джон — Холодно сегодня, а эти негодяи положили вместо одеял какие-то драные тряпки! Хотят, чтобы я замерз насмерть.             Удушливые слёзы не дают разглядеть его лица, а на голос полагаться нельзя. Принц всегда звучит как безнадежно обиженный ребёнок, даже когда проклинает или от ужаса едва ворочает языком.              — Будешь греть мою постель, чтобы я не околел до утра.             Его действительно трясет, вот только в покоях такая жара, что Хисс готов вылезти из собственной кожи, а широкая постель под балдахином утопает в одеялах, которых бы хватило, чтобы спасти от холода небольшую деревушку. Спрашивать, допытываться до правды — себе дороже, принц и дрожащей рукой ударит так, что мало не покажется, а старые синяки ещё даже не пожелтели.             — Конечно, конечно, сир! — подобострастно лепечет Хисс, а сам снимает цепкую ладонь со своей шеи и подносит её к губам, будто ища милости и прощения. В такой тьме ничего дальше собственного носа не разглядеть, но безразличная луна бросает ему короткий просвет. Дело дрянь. Все пальцы в крови, а не только большой, как обычно, и непонятно, насколько глубоки раны. Зубы у этого идиота острее звериных, но даже бешеный зверь не стал бы так терзать себя.             Ох, Господи…             Они ложатся вместе. Хисс, как всегда, ютится на самом краю, в опасной близости от падения. К этому не привыкать, под утро его всегда спихивают на пол, случайно или нет — неважно. Свернувшись в клубок, принц лежит к нему спиной, из-под одеяла торчат только крупные уши да растрепанная макушка. Уже и забыл свою сказку про холод. Сколько лет прошло, а он так и не научился держаться своих оправданий до конца, не хватает терпения. Да и зачем каждый раз выдумывать? И так понятно, к чему всё идёт.             — Сир, дозвольте я перевяжу вам руку. Вы весь испачкаетесь, — не выдерживает Хисс. В ответ его ожидаемо лягают пяткой.             — Отстань и не мешай мне спать.             Страдальчески вздохнув, Хисс закрывает глаза, дышит нарочито размеренно, даже посапывает, но сон не идёт к нему. Уснешь тут, когда в груди галопирует и разрывается сердце. Остается вслушиваться, ловить каждое дыхание под боком. Джон тоже не спит. Его дыхание рваное и резкое, словно он только сошел с лошади. Рука, верно, саднит невыносимо и до сих пор сочится кровью, и принц зализывает её, как раненный лев. Проходит несколько долгих, неуютных минут. И вот раздается шорох, неуклюжее ворошенье и жадные ладони хватают Хисса, стискивают, притягивают ближе, в цепкую ловушку. Чужой нос утыкается в его шею. Можно кожей отследить, как дыхание из частого и надрывистого становится размеренным, по-детски мягким. Когда на него закидывают ногу, Хисс успокаивается окончательно. Храп в самое ухо звучит прекраснее воскресной мессы.             Если принцу всё ещё хватает игрушки в кроватку, чтобы уснуть, то дела не так уж плохи. Не столь важно, что игрушка на два года старше его и спать с ней куда постыднее, чем с тряпичной куклой. Самые болтливые слуги уже давно сгнили по тюрьмам, а оставшимся всё равно, кто и как бережет их от королевских припадков.             Ночь смягчается. Впору самому предаться сновидениям, но неразгаданный вопрос стервятником ворошит мысли. Что всё-таки произошло? Вспомнил что-то из давно минувших дней? Если так, то можно до конца века гадать, какой из призраков прошлого довёл нервного принца до такого состояния. Всеми обожаемый красавец Ричард, воюющий на святой земле за славу короля-освободителя? Дивная Алиеонора Аквитанская, Её Величество королева-мать, от одного взгляда которой хочется забиться в самый дальний угол и не дышать? Благородный Генри и несносный Джеффри, старшие братья принца, давно упокоенные в земле? Его Величество…             Озарение стрелой вонзается в лоб. Как он мог забыть. В это воскресенье годовщина смерти короля-отца. Господи, Господи… Нужно всеми правдами и неправдами вытащить Джона из столицы, куда угодно, под любым предлогом, да хоть бы в Ноттингем на турнир лучников. Здесь, в одном замке с этой безжалостной женщиной, он сойдет с ума, а уж она не будет милосердна. Разлука с любимчиком превратила её в сущую гарпию, а что может быть утешительнее, чем вонзить когти в слабого зверёныша, недобитого даже не из жалости или христианской добродетели, а лишь по случайному стечению обстоятельств?             Будто услышав его мысли, Джон страдальчески постанывает и сильнее прижимает его к себе. Его дыхание щекочет уши, остается на них горячей испариной. Хисс терпит. Что ещё ему остается?             Однажды ему повезло подружиться с принцем. Так же как повезло стать единственным живчиком-счастливчиком в череде мёртвых младенцев и бесформенных выкидышей, которыми десяток лет разрождалась его несчастная, безнадежно болезная мать. Повезло оказаться первым и последним ребёнком советника Его Величества. Повезло, что овдовевшему отцу было не до новой женитьбы, все силы он расточал на службе, и в собственном поместье появлялся в лучшем случае раз в полгода. Повезло, что рядом оказался добрый дядюшка-священник и взял на себя воспитание тихого ребёнка с прозрачной кожей и желтоватыми глазками сонной рептилии. Повезло пережить первую зиму и дюжину последующих, а заодно болезни, бури, падение с лошади, сотню осиных укусов, илистую заводь без дна и одну встречу с вепрем. Повезло — этим словом Хисс мог описать каждый свой день, вот только везению его не позавидовала бы даже полудохлая чернь из дыры вроде Ноттингема.             Нет никакого везения в том, чтобы вырасти тощим белокожим доходягой с несуразно большой головой на хлипкой шее, которая того и гляди переломится под тяжестью ноши. Нет никакого везения в сиротских годах на попечении старого святоши, запомнившего из всего Писания только тот проклятый абзац про розги. О затянутых зимах, проведенных в памороке очередной лихорадки, и говорить нечего, проще было разок умереть, чем каждый раз проходить через все круги ада с пиявками, кровопусканием и дрянными отварами.             Что же касается принца… Из четырёх возможных ему достался самый жестокий, самый грубый и самый несчастный.             Хиссу исполнилось четырнадцать, когда он впервые оказался в святая святых Англии — при дворе короля. Шум, суета, множество людей, снующих по своим делам, кто-то выводит лошадей, кто-то разгружает повозку с припасами, гомон, говор, запах с кухни смешивается с вонью навоза, а вокруг высокие каменные стены, взирающие свысока на жалкую возню внутри своего чрева. Всё это так отличалось от вялого быта родного поместья, что Хисс невольно вжал голову в плечи и старался не отставать от отца ни на шаг. Казалось, глаза всех устремлены на него, щуплого юнца в дорогих одеждах, сидящих на нём как мешок с позолотой. Он не выглядел на свой возраст, и сам не ощущал себя юношей. Какое-то бесполое, незрелое существо. Бледное подобие того, кем он должен быть.                    «Держи голову прямо», — сквозь зубы цедил отец. Он шел представлять единственного сына королю и двору. Опомнился на старости лет, а до этого и десятка слов не сказал, откупался какими-то рядовыми подарками да назидательными письмами. Хисс не держал на него зла, просто не понимал столь неожиданной перемены. Жизнь готовила его к священническому сану, утренним проповедям и вечерам за тяжелыми монастырскими книгами, не худшая участь для человека его талантов и здоровья. И вдруг он в самом сердце страны, в её безумном мире интриг, игр и смертей. Чужак без малейшего понимания происходящего.             Огромные тяжелые двери распахнулись с протяжным ржавым стоном. Его Величество король во цвете лет и сил. Человека столь поразительной стати Хиссу больше не доводилось видеть. Нынешняя чернь пристрастилась сравнивать Ричарда со львом, но рядом с собственным отцом он просто плешивая кошка. О Джоне и говорить нечего, их даже представить вместе смешно. Единственное живое существо, способное на равных соперничать с Его Величеством, восседало рядом с ним и было преисполнено невозмутимой безупречной гордыни. В тот миг Хисс ещё не ведал, что из себя представляет королева, но вместо восхищения её нежной лилейной красотой он ощутил опасный трепет. У такой не станешь искать милосердия и покровительства, нет, эти узкие белые кисти не способны на ласку, они привыкли разить и повелевать.             Завороженный монаршей четой, Хисс не заметил маленького трона по правую руку от государя.             — Я уж думал ты никогда не явишь нам своего мальца, — с доброй насмешкой пробасил король. — Вспомни, нас с тобой отцы свели ещё в колыбельках! Сколько с тех пор воды утекло, а? Уже сединами покрылись, а всё рука об руку идем. Чего ты удумал прятать от моих несносных львят своего сынка? Такой благообразный молодой человек. Ну, подойди ближе, юноша, дай поглядеть на тебя. Да, воистину сын своего отца, эти черты ни с чем не спутаешь. Джон, мой дорогой, я заклинаю вас стать добрыми друзьями! Хорошему королю нужны не только бесстрашные рыцари, но и верные советники, а это у его рода в крови.             Только тогда Хисс узрел лопоухого мальчишку в съехавшей короне. Чуть младше его, в лице помесь детской припухлости и подростковой остроты, небольшие тёмные глаза под густыми насупленными бровями, вздёрнутый нос, капризный излом губ. Бросив короткий вопросительный взгляд на отца, мальчишка небрежно протянул Хиссу руку. Холёные пальцы покрывали какие-то розовые вмятины, особенно досталось большому пальцу. Хисс узнает откуда они берутся, прежде чем опустится ночь.             Их с принцем выгнали во двор, где резвилась остальная юность Англии, но, не сговариваясь, они сели под деревом подальше от шумной возни. В родном поместье Хисс редко проводил время со сверстниками, не знал их игр, да и не находил в них ничего притягательного. Впрочем, взрослые развлечения вроде рыцарских турниров и охоты также не прельщали его. Смотреть, может, и весело, но участвовать — увольте.              — Почему у тебя глаза желтые? Ты что, змея? — вдруг спросил принц, тыкая веточкой в муравейник возле своих ног.             — Я… я не знаю, Ваше Высочество, — растерялся Хисс. — С рождения такие. Дядя говорит, это всё от желчи.             — Он что, знахарь?             — Нет, аббат.             — Фу, священник, — презрение сморщило мальчишеское лицо. — Терпеть их не могу, вечно они допекают своими нравоучениями. Это не делай, то не делай, молись, постись, возлюби брата своего… Попробовал бы он полюбить троих, ещё и двух сестёр в придачу, я бы на него посмотрел.             — У меня никого нет, сир. Я-я-я… я право не знаю…             — Поверь на слово, они невыносимы. А этих святош послушаешь, так я живу с ангелами. Как начнут свои проповеди читать…             — И чуть что за розгу хватаются, или вместо ужина заставляют читать псалмы, — перебил его Хисс и сам обомлел от своей смелости. Никогда прежде он не смел и помыслить, что можно ругаться на праведного дядю и других отцов Церкви, и вдруг это оказалось так легко, так здорово. Внутри разворошился какой-то старый тайник, осиное гнездо, полное застарелого гнева. С каждой секундой он злился всё сильнее и тем веселее ему становилось. В горле приятно искрился зарождающийся смех.             — Псалмы! — вскинув руки к небу, страдальчески воскликнул принц. — Они хуже всего. Как люди вообще до такой нудятины додумались?             — Чтобы мучить других, сир!             Они болтали взахлеб, перебивая и договаривая друг за другом, и это было упоительно, как первый глоток весеннего воздуха после долгой зимы. Остальной мир отодвинулся куда-то в сторону, иногда на задворках зрения мелькала чья-то тень или смутный образ, но на этом всё. И вдруг одно имя заставило их мгновенно оглянуться.             — Ричард! Ричард!             Второй сын короля шел по лужайке в сопровождении двух друзей, в которых сразу узнавалась рыцарская доблесть, однако предводитель затмевал их обоих. Рослый, широкоплечий, ещё не проигравший полноте, Ричард сиял здоровьем и силой. Солнце обратило копну его рыжих волос в чистое пламя. Шаг его был медлен и вальяжен, как у сытого хищника. Восторженная стайка мгновенно окружила его, и он явно был доволен их вниманием. Хисс вспомнил, когда они с Джоном вышли во двор, никто из присутствующих не обратил внимания. Мельком глянули, узнали младшего принца и продолжили заниматься своими делами, а тут ликуют, будто Ричард уже из крестового похода возвратился. А ведь он даже не был наследником престола.             Появление брата не обрадовало Джона, он скорчил такую гримасу, будто разом проглотил пинту полынной настойки.             — Пойдём отсюда, здесь всё равно делать нечего, — буркнул он, поднимаясь с земли. Вот только вернуться в замок, не пройдя мимо Ричарда и его почитателей, было невозможно. Благо его занимал разговор с друзьями. Густой, полный смеха и довольства голос, совсем как у короля-отца, заполнял весь двор. Они уже прошли мимо, когда в спину им донеслось:             — Ба! Джонни, крошка, ты наконец-то нашел себе дружка? А я думал так и будешь до самой старости с игрушками таскаться.             Это был не Ричард, а один из его приятелей, статный и самовлюбленный до отвращения. Вся компания залилась смехом. Лицо младшего принца побагровело. Скрипнули жестко стиснутые зубы. Наглец подошел ближе и с глумливой ухмылкой окинул Хисса оценивающим взглядом.             — Ну и глист. Джонни, ты его не в болоте выловил?             — Что… Что вы с-с-с-ссссебе позволяете! — возмутился Хисса и обмер от ужаса. Его старое проклятье, эта дурацкая шепелявость, которую дядюшка годами из него выбивал, возвратилась в самый неподходящий момент.             Взрыв хохота обрушился на него зловонной волной. Хисс стоял, опустив голову и зажмурившись, будто слепота могла сделать его невидимым для других.             — Ты глянь! Он ещё и шипит! Змея! Как есть змея!             — Осторожнее, крошка Джонни, вдруг у него и жало на месте.             — Давай, малый, покажи свои клыки. Мы не допустим, чтобы ты обидел Его Высочество.             — Отстаньте! — ощерился Джон. — А не то я… А не то…             — А не то что?             Страшная угроза так и не приходила на ум, а все выжидали с мерзким гадливым любопытством, и от этого Джон свирепел и терялся ещё сильнее. Он был всего лишь хмурым мягкотелым мальчишкой, каким и остался навсегда.             — Ой-ой-ой, бедный Джонни сейчас расплачется! — елейно протянул статный юноша и вдруг засунул большой палец в рот и с громким причмокиванием стал сосать его, словно младенец-переросток.             — Ты… Ты… Я прикажу тебя повесить! Завтра же! Немедленно! — взревел Джон. Злые бессильные слёзы брызнули из его глаз на радость окружающим. Хисс не знал куда деваться. Почему-то захотелось взять принца за руку, но он оборвал это желание в тот же миг. Не хватало ещё подбросить этим мерзавцам повод для шуток.             — Ладно, Гийом, хорош потешаться, — наконец подал голос Ричард и с нарочитой строгостью оглядел всех присутствующих. — А то ведь он и папочке может пожаловаться.             Если бы взгляд разил как стрелы, на теле Ричарда живого места бы не осталось. Но только Хисс заметил его и невольно содрогнулся. Под гогот и улюлюканье Джон бросился в замок. Путаясь в собственных ногах, ставших тяжелыми и неповоротливыми, будто на них надели колодки, Хисс едва поспевал ним. Они неслись по извитым коридорам, мимо слуг и придворных, пока не уперлись в тупик.             — Где мы, Ваш-ш-ше Выс-с-сочес-с-ство? — просипел Хисс, оглядываясь по сторонам. Ни души, кажется, в эту часть замка вообще никто по доброй воле не забредает. Ответа не прозвучало. Джон стоял к нему спиной, неподвижно, будто каменное изваяние.             — Мой принц? — вновь обратился Хисс, на сей раз избежав всех проклятых шипящих букв. Осторожно обошел, чтобы видеть его лицо, но зрелище, открывшееся ему, поражало до онемения.             Вперившись в пустоту невидящим взором, принц Джон запихнул в рот большой палец, словно младенец. Сначала Хиссу показалось, что он сосет его, но от губ по дрожащему подбородку тянулась багряная полоса. Тёмные глаза принца зияли пустотой.             — Что… Что вы делаете, с-с-сир?             Никакой реакции, только желваки на челюсти заиграли сильнее. Господи, да он же сейчас отгрызет себе палец. Что делать… что делать… Следующее мгновение Хисс не мог объяснить до сих пор. Прежде он ничего подобного не делал, даже не знал, что такое возможно. Какое-то чутье возникло в нём, четкое и осмысленное, как голос, звучащий из недр собственного разума. Он должен был это сделать.             — Вааашшшшше Высссочествооо, — медленно нараспев протянул Хисс, подходя к принцу так близко, что мог ощутить гневный жар, исходящий от его тела. — Всё хорошо. Вы спокойны, вам ничего не угрожает, всё хорошо. Посмотрите на меня. Вот тааааааааааак…             Нужно было говорить, одно и тоже, одним и тем же голосом. И глядеть немигающим взглядом в пустые глаза, пока они не смягчатся, пока веки не опустятся в полудрёме. Тогда можно аккуратно взять ладонь принца в свои руки и убрать её подальше ото рта, мягко сжать в своей, пятная себя кровью. Вот так. Всё хорошо. И шептать, шептать, убаюкивать, околдовывать до полудрёмы. Пока жалкий принц не окажется всецело в его власти.             Неясно, сколько прошло времени, пока они стояли так друг напротив друга. Наконец удар далекого колокола привел их в сознание. Джон затряс головой, потупился назад, а потом в недоумении уставился на Хисса.             — Что… что это было? Что ты сделал со мной?             — Я-я-я… я не знаю, Ваше Высочество. Я просто пытался помочь…             — Больше никогда так не делай! Это ненормально, так таращиться на кого-то. Ещё и подобными глазами. Чудик.             Последнее слово он сплюнул как самое страшное оскорбление.             На этом история Хисса при дворе должна была закончиться. В карету он садился с чувством горькой обиды. Не на принца и даже не на тех грубиянов, просто было обидно и всё. Впервые в жизни у него наклюнулось что-то новое и тут же пропало. Всё из-за его… Его чего? Что он вообще сделал? Пошептал, посмотрел в глаза, ничего такого, но принца будто околдовало. Так странно… Интересно, с дядюшкой так получится провернуть? Будет славно, если удастся убедить его сжечь все розги в поместье.              Хисс безрадостно размышлял об этом, но едва они выехали за ворота, как отец вдруг разразился похвалой. Он тряс его за узкие плечи, не в силах выразить свою радость, и говорил, говорил какой он молодец, какой хороший, умный мальчик, весь в него. Впервые в жизни отец поцеловал его, а потом с нарочитой важностью объявил, что Его Высочество принц Джон, младший и, по секрету, самый любимый сын короля, пожелал видеть его при своей особе. Хисс не сумел выдавить из себя даже слабой гримасы радости. Он просто не верил в услышанное.             Прощание с домом вышло скомканным и невнятным, очень уж отец спешил отвезти его обратно в столицу. Дядюшка-аббат не разделял его восторгов, всё ходил вокруг Хисса и скорбно покачивал головой, будто над покойником. К розге больше не тянулся, очевидно утратил всякую надежду вырастить из племянника достойного христианина. При дворе-то другие добродетели в почете. Напоследок дядя подпустил его к руке, перекрестил и сказал назидательно: «Надеюсь, вы не позабудете моих уроков, юноша. Ибо сколько бы мы ни служили царям земным, всего выше наш долг пред Царём Небесным».             Каково было бы его разочарование, узнай он, что неблагодарный племянник поступил прямо противоположно его совету. Самого Хисса это мало волновало. Царь Небесный не звал его на прогулку, не заставлял высиживать вместе долгие уроки, не выпрашивал для него место на пиру среди остальных принцев и принцесс, не смеялся с его шуток, не огрызался и не наставлял тумаки за малейшую провинность, не разгрызал до крови пальцы на своих руках, не будил среди ночи, потому что ему опять приснился кошмар и теперь он не может заснуть… Да, во многом Царь Небесный выигрывал у несносного земного принца, вот только Царь Небесный не нуждался в Хиссе. А ему неожиданно понравилось быть нужным. Правда, первые месяцы он жалел о своей новой участи, слишком часто у Джона менялось настроение, только что смеялся и лучился благодушием и тут — раз! — и отвесил оплеуху. Хисс обижался, злился про себя, но не жаловался, такое было не в его характере. Да и кому он мог пожаловаться? Даром что они с отцом теперь жили под одной крышей, больше ничего меж ними не поменялось, у каждого своя жизнь, свои проблемы.             Придворная молодежь на глазах старших относилась к нему подчеркнуто вежливо, а меж собой глумилась или притворялась, что его вовсе нет. Они даже не звали его по имени, просто шипели вслед: «Хссссссссс». Именно тогда он стал Хиссом, дурацкая кличка оказалась куда крепче собственного имени. Из всего многолюдного замка только Джону было до него хоть какое-то дело. Беда, что он не умел этого выразить, всё в нем было какое-то обрывистое, беспокойное, испуганно-злобное, будто его выкинули из колыбели прямиком в гущу сражения, дав в руки деревянный меч и ехидно пожелав удачи.             На самом деле всё обстояло куда хуже, вот только до этой правды Хиссу пришлось повзрослеть, укрепиться в звании лучшего друга, разговорить одну вездесущую клушу и жить дальше, будто ему ничего неизвестно. Но сначала должен был разразиться гром.             Догорал октябрь. Весь день небо клубилось чёрными тучами, изредка накрапывал мелкий дождь, воздух трещал неминуемым раздором, и все обитатели замка ходили под стать погоде мрачные и нетерпеливые, ожидая, когда наконец всё разрешится, пусть даже ужасающей грозой. Буйство природы всего приятнее пережидать у пылающего камина. Однако сгустилась ночь, а ненастье не спешило обрушить скопленную мощь на королевский замок.             Хисс рано отошел ко сну, на него напала какая-то необъяснимая слабость, недобрая предвестница болезни. Где-то на задворках сознания он услышал, как пророкотал первый раскат грома и долгожданный дождь забарабанил в окна. Славный умиротворяющий звук… Который вдруг прервало известие, что принц желает видеть его. Прямо сейчас, посреди ночи.             В тот раз Хисс не сдерживал раздражения. Много радости плестись по тёмному коридору ради очередной прихоти Его осточертевшего       Высочества. Ещё и голова раскалывалась с каждым ударом бури, будто в неё, как в колокол, бил полоумный звонарь. Принцу хорошо бы иметь достойный повод для беспокойства, как минимум состояние между жизнью и смертью. Желательно поближе к последнему.             Закутавшись в одеяло по самый нос, Джон сидел на кровати, вжавшись в пестрый настенный гобелен. Завидев Хисса, он приосанился, придал лицу надменное скучающее выражение, а у самого весь лоб лоснился влагой и часто-часто подрагивали губы.             — Зачем вы звали за мной, сир? — спросил Хисс вялым спросонья голосом и поежился. В комнате принца было куда холоднее чем в его собственной. Колючие мурашки пробежались по голым ногам, заставляя дрожать и пританцовывать на месте. Господи, надо было своё одеяло захватить, вряд ли его высочайшая милость соизволит позаботиться о комфорте своего верного слуги.             — Я не могу спать из-за этого дурацкого грохота. Расскажи что-нибудь, а то можно помереть со скуки.             — Это всё, сир?             — А что ещё ты ожидал, унылый удав? Конец света?             Воздух встал у Хисса поперек горла. Нет, вот тут проходит черта. Он устал, у него болит голова и замерзли кости. Пусть его завтра бросят в тюрьму или прямиком в объятия палача, а сейчас он идет спать, а этот глупый капризный мальчишка пускай хоть до соплей разорётся. Скучно ему! Спать не может! Да он…             Стены сотряслись от удара грома. Джон весь побледнел, ещё сильнее вжался в стену. В глазах его застыл неподдельный смертельный ужас, как если бы раскололся потолок, и бесноватая погода погребла его в своем безжалостном потоке. Рука принца выскользнула из-под одеяла, взметнулась к подрагивающему рту, и мелко клацающие зубы вцепились в кончики пальцев, и без того похожие на обглоданную дичь.             — Сир, вы боитесь грома? — Хисс удивленно вскинул бровь.             — Заткнись! Ничего я не боюсь!             Новый удар. Яростно-белый всполох молнии. На мгновение Хисс ослеп, а когда пришел в себя, вместо Джона осталась только гора одеял. Да, бесстрашный лев, иначе и не скажешь.             На озябших негнущихся ногах Хисс подошел к постели принца и, не дожидаясь разрешения, залез на неё, выловил кусочек одеяла и спрятал под него ледяные ступни. Это не помогло, осенний сквозняк уже вцепился в каждую мышцу его тщедушного тельца.             — Сир, дайте мне укрыться, я тоже боюсь грозы.             Он соврал, но уловка сработала. Из теплого вороха показались покрасневшие злые глаза.             — Ну ты и трус, — прорычал Джон, однако под одеяло пустил. — Фу, не прижимайся ко мне! Ты холодный как речная гадюка!             Да что ему эти змеи покоя на давали? Впрочем, сейчас Хисс понимал их как никогда. Ему тоже хотелось свернуться в сто колец на тёплом камне и отдыхать в своё удовольствие, зная, что мало кто посмеет потревожить его покой.              Повинуясь королевскому приказу, он отодвинулся подальше, благо, что одеяло оказалось просторным, как походный шатер, но почему-то после каждого нового раската его плечо или коленка утыкались в принца, приходилось опять двигаться и так пока под бедром опасно не замаячил край постели.             — Сир, я сейчас упаду. Вы можете не толкать меня?             Конечно же он со всей силы спихнул его на пол.             — Покомандуй мне тут. Моя кровать, что хочу, то и делаю.             — Знаете что, сир, я тогда вернусь к своей. Я, между прочим, замерз и, кажется, заболеваю. Доброй вам ночи, — Хисс картинно отряхнул ночную рубашку, отвесил самый учтивый поклон и с деланным достоинством направился к двери.             — Хисс, сейчас же вернись! — донеслось ему в спину. — Я приказываю тебе!             Кричит, а вылезти из своего кокона не смеет.             — Хисс, вернись или ты пожалеешь!             В груди дрогнуло. Вот он уйдёт, нагло ослушавшись принца, а дальше что? Его выгонят из дворца, ведь никому не нужен строптивый слуга, придется вернуться домой, к дяде, в угрюмое туманное поместье, к проповедям и туманам. К одиночеству.             Пол стал липким, а в руках не осталось сил, чтобы потянуть за кольцо на двери.             — Мне правда нездоровится, сир, — плачущим голосом протянул Хисс, прекрасно понимая, что останется здесь, даже если ночевать придется на полу. По ту сторону двери для него нет ничего и никого.             — Ладно, ладно! Я отдам тебе одно одеяло и половину кровати, только не лезь ко мне своими жабьими лапами.             Перемирие, естественно, нарушил он сам, но без грубостей, просто придвинулся ближе. Гром по-прежнему отзывался в нём резкой судорогой, и эта дрожь, как пожар, передавалась Хиссу. О сне оставалось только мечтать.              — Ты правда боишься грозы? — уже без издевки спросил Джон.             — Ну, не прям боюсь-боюсь, просто не люблю. Представьте, однажды молния ударила в дуб, под которым я прятался, и расколола его надвое. Огромный дуб, с толстенной корой! Из него щепки не могли высечь, все топоры ломались, а тут раз — и всё.             — Жуть какая.             — Вот-вот, и дядюшка до смерти перепугался. Молился потом весь вечер, даже наказывать меня не стал, — Хисс улыбнулся. Как много воды с тех пор утекло.             — А тебе что, не было страшно?             — Очень! Дядюшка ведь запретил мне гулять в тот день, а я его ослушался. Если бы не тот дуб… Ой, даже представить не могу, что бы со мной сделал дядюшка, он такое с рук не спускал, можете мне поверить, он…             — Да какой к черту дядюшка! — вдруг взбесился принц. — А если бы молния в тебя угодила? Расколола бы вместо дуба! На две части.             — Ох, я об этом никогда не думал, сир, — Хисс искренне удивился. Смерть частенько похлопывала его по плечу, но тот случай он никогда не записывал на её счет. Вот когда он едва не утонул в заводи, это да, было страшно. Месяц не мог избавиться от вкуса тины во рту. А молния… От неё в поместье никто ещё не умирал, зато утопленников каждый год по десятку отлавливали.             — Думаю, меня бы надвое не получилось расколоть, я слишком худой. А вы почему грозу не любите, сир?             Долгая тишина. Буря уходила, гром уже не оглушал, а только сварливо ворчал вдалеке, где сверкали тонкие белоснежные прожилки.             — Твой дядя вообще не ругал тебя? Когда дуб раскололся, — наконец спросил Джон незнакомым голосом, полным рассеянных раздумий.             — Нет, он только плакал и благодарил Бога за моё спасение. Знаете, сир, я не помню, чтобы когда-нибудь ещё видел его слёзы.             — Нашел из-за чего реветь. Вот когда я… — он не договорил, замкнулся в себе, а потом и вовсе отвернулся.             — Рассказать вам что-нибудь ещё, сир? — не унимался Хисс, у которого жажда общения победила усталость. — Как на меня вепрь напал, например! Вот это правда было страшно, чуть душу Богу не отдал. Полез я, значит, в заросли ежевики и вдруг слышу, рядом кто-то ветками хрустит. Оборачиваюсь, а там…             — Хисс, заткнись. Я вообще-то пытаюсь уснуть.             Бойкий язык больно ударился о зубы. Верно, кому это надо.             Той ночью он проснулся во второй раз, когда оказался в объятиях принца. В третий раз уже утром, околев без одеяла до состояния трупа. Новых гроз не было до самой весны, но и без них Хисс позабыл, как выглядит его собственная комната. Его ежесекундное существование неразрывно принадлежало принцу. В болезни и здравии и далее по тексту. При дворе на него пристально поглядывали, эдакая помесь любопытства и отвращения, а занятой отец вдруг позвал в свой кабинет и заговорил о женитьбе. Хисс дар речи потерял. Нет, в его года давно пора обзавестись семьей, но сама мысль о жене повергала его в ступор, если не в обморок. После двух неудачных попыток сватовства пришлось вызвать родителя на откровенный разговор. Ещё один приступ холодного королевского бешенства он бы не пережил.             — Я не хочу жениться, отец. Не сейчас, а вообще… — Хисс нервно сглотнул. Он не привык говорить с отцом, а тут ещё его кабинет, мрачный, лишенный света и воздуха, сущая гробница. Мороз по коже.             — Я не думаю, что когда-нибудь свяжу себя узами брака. Это не для меня.             — Глупостей не говори. Я рад, что принц Джон тебе благоволит, но этого недостаточно, чтобы укрепиться при дворе. Тебе нужно породниться с баронами, а лучше с наследником престола. Я слышал, что у Генриха Молодого есть внебрачное дитя, девица Мариан…             — Но ей всего пять лет.             — И что? Посвататься можно и сейчас, а в жены возьмешь, как ей двенадцать исполнится. Хм, — отец замер, задумчиво оглядел сына, и блеклая улыбка озарила его сухое бесцветное лицо. — А ведь это прекрасная партия! С такой женой ты того и гляди станешь советником короля, а не… Неважно. Но учти, юноша, на сей раз я не потерплю твоих увиливаний. Ступай. На днях я переговорю с Его Величеством.             — Но отец…             — Ступай! Довольно с меня твоих глупостей и этих нелепых слухов.             — Каких слухов? — вскинулся он, на подкорках чуя какую-то мерзость.             — Не изображай дурака, тебе это не к лицу. Мне всё равно, чем там вы с принцем занимаетесь, но порочить моё имя я не позволю, ясно? Ты будешь помолвлен в этом же месяце и точка. Разговор окончен.             Внутри похолодело, и сердце зашлось мелким частым боем. Вновь бессилие защелкнулось на запястьях и лодыжках. Но его пугало не отцовское пренебрежение, не сухая констатация его бесправия. Он думал только о том, как Джон примет эту новость.             Он не простит ему женитьбы, даже формальной, для отвода глаз. Хисс должен принадлежать ему всецело, иначе он ему не нужен. Он бросит его. Как испорченную игрушку.             Прежде чем разум взял власть над мятежной юностью, Хисс вдруг окликнул отца. Резче, чем позволяло сыновье смирение. Его первый вызов. Трясущиеся коленки ударились кость об кость.             Среди дряблых морщин под тенью выступающего лба затаились подслеповатые стариковские глаза. Серые. Этого было достаточно. В этих глазах среди сурового, не знающего улыбки лица Хисс увидел свой единственный шанс. Как в первый день при дворе. Чутьё нашептывало ему верные слова.             — Мой дорогой отец, — мягко протянул Хисс, неспешно шаг за шагом приближаясь к нему. — Ты не сссделаешшшь этого. Никогда. Понимаешшшь?             Не моргать. Не сбиваться. Кожу слабо покалывает, а всё тело становится таким плавным, каждый мускул ощущается ядовитой негой. Отец замер без дыхания. Смотрит на него не моргая, чёрные точки зрачков расширяются во всю радужку. Замечательно.             — Ты не станешшшь сссватать меня ни за девицу Мариан, ни за другую девушку, ни за кого. Ты оставишшшь меня в покое. Ты не влассстен надо мной. Ты большшше никогда не полезешшшь в мою жизнь.             Он повторял это пока горло не покрылось сухими колючками, а в глазах не заискрились мелкие песчинки. Что это было он всё ещё не понимал, но это сработало. Ни через день, ни через десять отец не известил его о помолвке. Впервые Хисс ощутил пьянящую сладость власти. Он мог нашептать свою волю другим. Зачаровать их, окутать своими желаниями как… змея. Оставалось малое — приручить свой таинственный дар. И подчинить ему принца и всю королевскую рать.