Змей-утешитель

            Новый день повторял все старые. Но летняя беззаботность исчезла. Хисс притворялся, что ничего не произошло, старался быть услужливым, болтливым, весёлым, старался быть лучше себя самого, но все его слова и жесты пропитали ложь и страх. Его руки дрожали, он не мог даже нормально разлить напитки по бокалам. Сквозь речь то и дело прорывался дёрганный, натужный смешок, от которого самому становилось противно. Он слишком старался угодить Джону, и тот начал уставать от него. Да, он сносил его общество, не гнал прочь, однако он не звал за ним по вечерам. Днём он больше проводил времени с Мариан, либо в компании менестрелей, гадалок, сынов местных вельмож, составлявших его временную свиту. Особенно к нему подлизывался сын шерифа, рослый, крепкий детина с неприятным волчьим лицом и тёмной порослью волос, покрывавших даже тыльную сторону его огромных ладоней. Шутки его были грубы, зачастую похабны, но Джона они веселили, а это ценилось на вес золота. Хисс разучился радовать его, всё, чего ему удавалось добиться своими стараниями, — закатанные глаза и раздражённое фырканье в сторону. Он не привык, что в их дуэте есть кто-то ещё, а сын шерифа явно ощущал его неуверенность и пользовался ей, то и дело выставляя его главной мишенью для шуток.             И Джон смеялся. Чёрт подери, как он смеялся. Лишь раз он осадил сына шерифа, когда тот предложил нарядить Хисса в платье и выдать за благородную даму на ближайшем турнире.             — Сделаем наградой его поцелуй! Вот потеха будет, когда победитель узнает, кто на самом деле осчастливил его! — сказал сын шерифа и залился лающим смехом. У Джона разом потемнело лицо до гримасы столь жуткой ярости, что Хисс поспешил улизнуть с его глаз долой.             — Может тебя самого нарядить и отдать в цирк уродов бородатой женщиной? Принесёшь своему отцу пару золотых, может хоть раз он соберёт весь полагающийся налог, а не будет скулить оправдания.             Как же перекосило сына шерифа, а Хисс впервые за долгое время искренне рассмеялся. Джон бросил на него взгляд из-за плеча, и, Хиссу показалось, в нём сверкнула гордость.             Прошло больше недели. Они почти не проводили времени вдвоем и вот, когда наконец никого не было рядом, Джон вдруг спросил:             — Ты учишься владеть своим даром?             Хисс потупил взор.             — Я ещё не начинал. Мне страшно, а если кто-то донесёт до короля или…             — Думаешь, отец поверит словам какой-то черни, а не моим? Делай, как я сказал, или останешься здесь до конца своих дней.             Намёки были излишни. Превозмогая страх, Хисс начал вылавливать слуг, зазывал их к себе за каким-нибудь поручением или просто подгадывал момент, когда кто-то оставался в одиночестве, и пробовал использовать на них дар. Теперь он понимал, что нужно искать тот странный огонёк в глубине зрачков и точно представлять, чего хочешь добиться. Представить действие или мысль во всей полноте, придать ей форму и цвет, а затем вселить в чужую голову. Нашептать, напеть, навязать так, чтобы невозможно было воспротивиться.             Он начал с самого простого, что можно было исполнить на месте. Сломай что-нибудь, принеси, порви, спой, скажи. Так он и обезопасил себя на случай осечки, и научился отличать, когда человек действует по велению дара, а когда просто слушается его приказа. То ли угроза Джона подстегнула его, то ли в Ноттингеме он действительно меньше боялся прослыть колдуном, но дела пошли на лад. Страх сменился интересом. Насколько велика его власть над чужим сознанием? Может ли он заставить человека стать рабом его идеи и жить по ней хотя бы день? Хисс принялся плести интриги меж прислугой. Для этого приходилось всё чаще оставлять Джона без своей компании и вникать в отношения черни, но не сказать, что принц страдал в его отсутствии.             Теперь Хисс специально выискивал врагов и друзей, влюблённых и тех, кто пытался стоять выше всех человеческих дрязг, и тасовал их, как карты в колоде. Здесь уже всё шло не так гладко, даже если человек попадал под воздействие дара. Заставить кого-то подставить лучшего друга было куда сложнее, чем нанести самому себе рану (этот трюк Хисс отработал до безупречности, помятуя о своём фиаско в ту ночь). Иногда доходило до абсурдного. Бедняга уже совершал преступление, например, воровал что-нибудь и подбрасывал в вещи приятеля, а когда воровство раскрывалось, он вдруг каялся в содеянном. Они никогда не помнили встречи с Хиссом. С момента, когда дар брал над ними верх, они теряли всякую память о его присутствии. Дар оберегал его, делал почти неуязвимым, и Хисс чувствовал, как крепнет его уверенность в собственных силах. Он больше не боялся подойти и внушить свою волю, хватало пары мгновений, чтобы зацепиться за огонёк в глазах, и вот уже человек не принадлежит себе, он слуга его голоса и мыслей. В такие мгновения он упивался ядовитым наслаждением. Подумать только он, не способный сказать "нет" глупому принцу и постоять за себя перед наглецами вроде Гийома и шерифского сынка, мог превратить любого в свою марионетку, от дворового мальчишки до огромного кузнеца с тяжёлым, суровым взглядом.             Появилось ещё какое-то странное чутьё на чужую волю. Когда он входил в контакт с человеком, он видел его нутро, его духовную составляющую. Порой это были песчаные замки, разрушить которые удавалось небрежным движением руки, а иной раз попадались неприступные скалы, и уж там приходилось попотеть, отыскать лазейку и подсадить в неё свои мысли. Скоро он заметил, что мужчины зачастую легче поддавались всяким мерзостям. Ничего не стоило заставить примерного отца семейства затащить на сеновал вертлявую служанку или пропить все деньги в местном кабаке, даже если прежде он и капли в рот не брал, но женщины, особенно взрослые… Особенно матери. Они никогда не соглашались сделать что-то против своих детей. Молоденьких можно было совратить или заставить украсть, или разругаться до крови с подругами, удавалось провернуть это даже с почтенными матронами, но матери оставались непримиримы. Значит, есть какой-то костяк, против которого его дар бесполезен. Что-то в самой человеческой сущности.             Тогда Хисс сменил стратегию. Он стал выглядывать жестоких матерей, тех, кто бил своих детей, тягал за волосы или ругал на чём свет стоит. Таких хватало, Хисс даже не ожидал. Королева Алиенора больше не казалась исключением из правил, скорее подтверждением той простой истины, что и благородные дамы, и крестьянки могут быть в равной степени жестоки к своим детям, рождённым без любви. Ах, эта любовь… С ней у него тоже не ладилось. Можно было вложить в человека ненависть, зависть, страх, вожделение, а любовь — никак.             Однажды он приметил дворового мальчишку лет семи. Он прислуживал на кухне вместе со своей матерью и остальными братьями и сёстрами. Большое семейство, до младшего, как обычно, никому не было дела, так он ещё и хромал, бедняжка, и руки постоянно тряслись, то ли от волнения, то ли от неизвестного недуга. Ему всегда попадало за каждую мелкую оплошность, да его мать к собакам относилась лучше, чем к своему ребёнку. У мальчика были каштановые кудри и огромные, страдальческие глаза. Хисс сам не заметил, как привязался к нему. Когда он находил его рыдающим в каком-нибудь тёмном углу, он непременно останавливался и с помощью дара дарил ему утешение, а также незаметно подкладывал в грязные ладошки какое-нибудь лакомство или монетку, пока тот ещё не приходил в сознание. С какого-то момента он уже нарочно выглядывал его, чтобы понять, хороший у него день или дурной. А ещё он выжидал, когда мать наконец-то выйдет с кухни и останется одна.             Ждать пришлось достаточно долго, она не покидала своих владений, посылая с поручениями своё многочисленное семейство, но вот она сама отправилась в птичник за курицей на ужин. Он поймал её прямо там, среди перьев и удушливого, резкого запаха птичьих нечистот, когда она, сжимая мёртвую птицу за горло, уже собралась отправиться обратно. От неожиданности женщина выпустила свою жертву. Её глаза так широко раскрылись, что контакт установился мгновенно. Она была слаба и пустотела, самая лёгкая жертва на его памяти. Жалкая злая душонка.             — Ты большшшеее никогдааа не ударииишшшь сссвоего млааадшшшегооо сссынааа… Не ссскажееешшшь ему злых ссслооов… Ты будешшшь любииить его.             Его подначивало исподтишка подглядеть за ней, узнать, как подействует его приказ, и он осторожно проследовал за ней до самой кухни. Мальчишка опять что-то натворил, он действительно был бедовый. Одна из сестёр принялась жаловаться на него, но мать не обратила на неё никакого внимания, просто принялась молча общипывать птицу и раздавать указания остальным. Мальчик стоял посреди кухни, ничего не понимая. Он не верил, что материнский гнев обошёл его стороной. Хисс улыбнулся.             Теперь ты будешь счастлив. Она никогда не причинит тебе вреда.              После этого на какое-то время Хисс потерял кухаркино семейство из виду. Настало время долгожданного турнира, он должен был присутствовать там вместе с Джоном. Мариан тоже допустили, и она во все сияющие глаза смотрела на настоящих рыцарей под неусыпным вниманием леди Клакен, разрядившейся в честь такого события в пух и прах.             На тёплом ветру развевались разноцветные стяги. Музыканты трубили в трубы, били в барабаны и литавры. Все трибуны под завязку набились народом, те, кому не хватило места, наблюдали со стен замка. Джон пребывал в прекраснейшем расположении духа. На протяжении всего турнира, он то и дело наклонялся к Хиссу, чтобы прошептать какое-то замечание о том или ином рыцаре, и Хисс млел от радости. Они снова оказались в лучших временах, почти как в тот заповедный месяц в его поместье. Вот только по левую руку от принца расположился сын шерифа и опять перетягивал одеяло на себя.             — Да что тут интересного! Опять победит Локсли, он лучший из здешних, ещё никому не удавалось даже выбить его из седла.             — Локсли? — презрительно сощурился Джон. — Я бы поставил на Гисборна.             — Он хорош, но нечета Локсли. Тот воистину лев в доспехах, а Гисборн так, большая кошка, — заболтавшись, сын шерифа сам не понял, как наступил на больную мозоль принца. Локсли чем-то отдалённо напоминал Ричарда и, подобно оригиналу, впечатлял своим сложением и ловкостью. Гисборн даже в доспехах, чёрных и блестящих, как уголь, был куда жилистее и хоть выглядел устрашающе, но явно проигрывал своему сопернику в любви публики. Когда Локсли проезжал мимо трибун, ему бросали цветы, дамы почти без стеснения засматривались на него и пытались хоть на секунду поймать его взгляд, в то время как Гисборн просто спокойно проехал, мало кем замеченный. Раздосадованный Джон уже едва ли смотрел на состязания, хотя впереди ещё были поединки один на один. Хисс осторожно приблизился к нему и шепнул на ухо:             — Если вы того пожелаете, я сделаю так, чтоб победил Гисборн.             Джон удивлённо глянул на него, а затем, поняв его замысел, жёстко улыбнулся.             — Ну давай, покажи, чему ты научился.             Дождавшись удачного момента, Хисс выскользнул из ложи принца и направился туда, где рыцари ждали своей очереди на поединок. Локсли держался вдали от остальных, явно подчёркивая свою необыкновенность. Конь его был вдвое крупнее всех прочих, а один только щит должен был весить добрых сорок фунтов. Месяцем ранее Хисс бы побоялся даже подойти к такому человеку, а теперь смело ступил навстречу.             — Простите, сэр, можно вас? — обратился он негромко. Локсли подъехал ближе. Расстояние всё равно оставалось приличное, но рыцарь, признав в нём друга принца, поднял забрало, и Хисс поймал его глаза. Огонёк едва заметный, но он есть. Вглядеться как следует. Дождаться, когда начнёт покалывать кончик языка. И вот в глазах Локсли дурман. Забавно, а он думал, что будет сложнее.             И он прошипел свою волю.             — А вот и ты, ползучка, чуть не пропустил самое интересное, — окликнул его сын шерифа, когда Хисс вернулся на своё место. Тот даже не соизволил посмотреть на него. Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним.             Рыцари бились не на жизнь, а на смерть. Гисборн оказался ловким чёртом, когда дело касалось мечей, на земле ему не было равных, но Локсли врезался в своих противников с такой силой, что те падали с коней и больше не вставали. Гора железа, а не человек. У Гисборна действительно нет шансов против него.             Они вышли в финальный поединок. Хисс нервно перебирал пальцы. Если ему не удалось, Джон будет вне себя за обманутые ожидания. Ещё и сын шерифа возликует своей победе. Не дай Бог. Этот псевдо-Ричард должен проиграть.             Протрубил рог. Рыцари выслали коней. Земля тряслась. Грохот подкованных копыт отдавался в висках, будто кто-то бил молотом по голове. Чёрный Гисборн и золотой Локсли. Они неминуемо приближались друг к другу. Вот сейчас…             Раздался оглушительный треск. Лязг доспехов. Удар металла о землю. Хисс вскочил со своего места и вцепился в перила. Кто? На земле, распластавшись, лежал золотой рыцарь Локсли. Копьё Гисборна пробило ему голову, а его собственное лежало в стороне. Всё произошло слишком быстро, чтобы кто-нибудь заметил, что в последний миг Локсли отпустил своё оружие. Именно так, как Хисс приказал ему.             — Да быть того не может… Он убил Локсли, — ошарашено пробормотал сын шерифа, бледный от ужаса.             — Ах, какая жалость. Похоже, не так хорош ваш хвалённый лев, раз не смог совладать с чёрной кошкой, — усмехнулся Джон и незаметно подмигнул Хиссу. У того от радости сердце перевернулось в груди. Он смог. Он сделал так, чтобы его принц улыбался и наслаждался своим превосходством над другими. О, сколько он ещё сможет сотворить по его воле или своей. Вместе они добьются всего, чего пожелают. Паршивый лев и змей-заклинатель. Те, кто высмеивал их слабость, захлебнуться в собственной крови, когда они покажут свою потаённую силу.             Слуги тащили мёртвое тело поверженного Локсли, а Хисс видел на его месте Ричарда. Впрочем, как тот умрёт решать только Джону. Он ведь взял с него обещание, что на его семье он не будет использовать дар без его дозволения. Только если… Хисс пресёк мысль в зародыше. Обязательно нужно выловить сегодня того мальчишку с кухни и узнать, какие плоды принесло его вмешательство.             Уже в ночи, когда все стали разбредаться с пира, он незаметно покинул замок и принялся блуждать по двору, стараясь держаться поближе к кухне. И вот он, его маленький подопечный. Сидел под деревом и, обняв коленки, тихо рыдал. Хисс так изумился, что, опустившись с ним рядом, спросил, не тая голоса:             — Что случилось? Твоя мать снова бьёт тебя?             Мальчик поднял голову и уставился на него с такой болью и отчаянием, что Хисс не сдержал стона. Неужели не получилось? Может, у его дара есть ограничение по времени? Плохо, тогда придётся высчитывать, через сколько он выдыхается, если внушать мысли, а не просто отдавать команды.             — Н-н-нет. Она больше никогда не бьёт меня. И-и-и даже не р-ругается, — мальчик аж икал, так долго он плакал. — Она больше меня не любииит!             Он завыл, как раненый зверёк.             — Почему же не любит, если она стала обращаться с тобой лучше?             — Ей всё равно, даже если я опять что-то разобью! Просто исправляет всё и молчит. А-а когда она била, она потом давала мне м-молока и ранки мазала. Я больше ей не нужен!             Рыдания охватили его с новой силой. Хисс бездумно потрепал его за волосы, сальные и спутанные, но всё ещё по-детски мягкие. Он понимал, что может снова выловить его мать и приказать ей давать мальчику столько молока, что его рано или поздно начнёт от него тошнить. Он может приказать ей обнимать его, ласкать и целовать, но он не в силах вложить в неё любовь. А без этого ничто не имеет смысла. Он так и будет несчастен.             В носу засвербели подступающие слёзы. Хисс откинул голову назад и быстро-быстро заморгал, прогоняя их прочь. Он никогда не принесёт своему принцу величайший из возможных даров. В его власти только одно — утешение.             — Посмотри на меня, милый. Вооот таааак. Всё будеет хорошшшо. Слышшшишь? Ты не стааанешшшь большшше плакать о сссвоей мааатериии. Никогда.             Возвращаясь к себе, он остановился у покоев Джона. Зайти к нему? Придумать любой предлог, чтобы остаться на ночь? Нет, если он не зовёт за ним, значит, он не желает больше делить постель с ним. Грязным, опороченным, никчёмным. Странно, он ведь сам так этого хотел, а теперь сходит с ума, вслушивается в шаги за своей дверью, надеясь, что с минуты на минуту явится слуга и прикажет явиться к принцу. Ложась спать, он молился, чтобы на Ноттингем обрушилась буря, чудовищная, чёрная, с громом и молниями. Чтобы Джон вынужден был позвать за ним. Даже повзрослев, он не выносил ненастья, особенно по ночам, а Хисс так и не приблизился к разгадке этой тайны, а ведь это могло дать ему ещё одно преимущество. Нет, он бы не стал использовать своё знание против Джона… Во всяком случае, он бы не навредил ему. Слишком сильно. Но ему ведь нужно иметь козырь в рукаве, даже когда он отдаёт принцу все лучшие карты? На всякий случай.             Кто-то услышал его молитвы. Возможно, что Господь, но Хисс никогда не отрицал иного влияния. Дядюшка был прав, говоря, что из него пропало то немногое ангельское, что он унаследовал от своей матери помимо слабого здоровья. Кроткий голубь со змеиным нутром. Да и какая там кротость? Одно малодушие.             Когда Хисс проснулся, в первую минуту ему показалось, что уже наступил вечер. Всё небо заволокло низкими, тёмными облаками. Крыши самых высоких башен терялись в них. Тяжёлый, спёртый воздух с трудом попадал в лёгкие. Незримые тиски давили на голову. Что за отвратительный день.             Джон не вышел ни к завтраку, ни к обеду. Гроза приближалась к замку. Вдалеке, за необъятным Шервудским лесом мелькали вспышки молний. Рокот грома звучал гневом притаившегося зверя, готового наброситься в любой момент. Хисс ждал, когда за ним позовут. Он мог прийти сам, но ему хотелось понять, что в Джоне окажется сильнее: страх или отвращение. Не найдя себе никакого толкового занятия, Хисс сидел в гостиной с книгой и без особого внимания скользил глазами по строчкам. Головная боль нарастала, так ещё и кости ныли. Страшно представить, что с ним будет в старости, если ему удастся дожить до преклонных лет.              Неподалёку расположилась леди Клакен и что-то вязала. Утомлённая игрой и непогодой Мариан дремала рядом с ней, положив маленькую голову на колени няньки. Идиллическая картина. Вряд ли что-то подобное случалось в жизни Джона, да и сам Хисс к своим воспитательницам относился с опаской. Чуть что они жаловались дядюшке на его поведение, а вместо игр заставляли его читать жития вслух. К счастью, надолго их не хватало, уже к середине истории няньки храпели во всю глотку, а он ускользал во двор или даже в лес. Интересно, уж не было ли это первым проявлением его дара? Или просто человеческой ленью? Зачастую ему удавалось вернуться до того, как няньки просыпались, но если его хватались… По спине и заднице прошлась колючая дрожь. Розгой дядюшка владел так, как дай бог иным рыцарям владеть мечом. Кое-где до сих пор остались тонкие светлые шрамики, словно кто-то черкнул по его коже белыми чернилами. Мариан повезло родиться девочкой, насколько вообще можно говорить о везении при подобном жребии. Даже будучи незаконнорожденной она не знала ничего, кроме любви. Тот же Джон по своей воле нянчится с ней и души не чает. Но всё это пока она невинное дитя, взросление отнимет у неё свободу и превратит в заложницу мужских амбиций. Хотя… Если возьмёт пример со своей бабки, то ни один замок не удержит её нрав.             Хисс был куда свободнее по сути своей и абсолютно зависим по факту. Хоть самого себя через зеркало зачаровывай.             — Страшная буря надвигается, колени ноют сил нет, — пожаловалась леди Клакен чуть заискивающим голосом. Хисс отвлёкся от книги и вымученно улыбнулся. Разговаривать с этой клушей он не собирался, но надо же проявить вежливость. А она восприняла его улыбочку за призыв к дальнейшим откровениям.              — В последний раз я такую бурю лет десять назад видела, здесь же, в Ноттингеме. Мальчишки были совсем юными, Джону, кажется, и шести не исполнилось. Славные годы… Эх, они все такие хорошенькие, когда маленькие, а потом вырастают и страх берёт. Смотришь и думаешь про себя: «Батюшки! Это его я на руках няньчила и сказки на ночь рассказывала? Да быть такого не может».             Она тихо рассмеялась и, отложив вязание в сторону, погладила Мариан по голове.             — С девочками не так. Они всегда сохраняют в себе что-то детское, даже когда дорастают до моих лет и размеров. На Её Величество только посмотрите, уж какие её годы, а задором многим молодым фору даст. Не мудрено, что король на ней женился, хотя она и старше его на десять лет и уже была мужней женой.             Слушать о королеве Хиссу хотелось менее всего, зря что ли они ехали сюда подальше от её тени? Но нет, вот она снова, Алиенора Аквитанская. Богиня для всех и дьявол для него. Чтобы переменить тему он не нашёл ничего лучше, как спросить:             — Каким был Джон в детстве?             Леди Клакен тяжко вздохнула.             — Да вы сами, небось, догадываетесь. Я на вас диву даюсь, что вы с ним уже столько лет дружите, раньше мальчики и на полгода не задерживались. Кто ж станет сносить подобное обращение? А он с малечку, с первых дней такой был. Шумный, капризный, брыкался и бил всех своих кормилиц. Страх божий, а не ребёнок.             Что-то Хисса настораживало в её болтовне. Какая-то фальшь.             Нет. Страх.             Не убирая книгу из рук, он внимательно посмотрел на женщину.             — Его любили?             — Ой, спросите тоже… — она отвела взгляд. — Любили, конечно, но что толку-то? Говорю же, тяжко с ним было с самого начала. Уж сколько Её Величество детей выносила, а с этим мучилась как в первый раз. На половине срока не могла иной раз сама с постели встать, все силы он из неё выпил. Как она исхудала тогда, бедная! Без слёз не взглянешь. Мутило её постоянно, вот чуть ли не до самых родов. Обычно с зачатием дитя она расцветала, хорошела, несла своё бремя материнства с гордостью, все по ней с ума сходили, менестрели такие поэмы в её честь сочиняли, а тут бледная тень в тёмной спальне. Тогда-то Его Величество и обратил своё внимание на других девиц. А уж как он её прежде обожал! Вы мужчина, вам не понять, какого это, когда тебя оставляют, как отслужившую вещь, как старую, вымотанную клячу. Сколько слёз она выплакала. «Это не дитя, это наказание Божье», — говорила она порой. Джон ведь ещё дольше положенного в её чреве лежал, она уже выносить этого не могла, молилась, чтобы всё поскорее кончилось.             Её откровения по-прежнему гремели умолчаниями и недоговорками. Хисс подсел к ней поближе. Осторожно, чтоб не разбудить Мариан. Чутьё болело воспалённой раной. Он посмотрел ей в глаза, глупые подслеповатые глаза в обрамлении морщинок. И она потерялась в его даре.             Гроза становилась всё ближе и ближе.             — Она заботиласссь о нём, когда он родилссся?             — Смешной вы, она же королева, не её это дело детей растить. Отдала кормилицам сразу как разрешилась им. Даже на руки брать не стала. «Заберите его, пока он не отнял у меня жизнь», — так она сказала. Это с Генри она возилась или с Ричардом. Ах, каким славным был Ричард, вы бы только видели! Ангел, а не дитя. Его она никак не желала отпускать, даже сама кормить пыталась. И он такой ласковый был, улыбчивый, почти не плакал, никаких хлопот, а Джон… Ему всегда что-то было не так. Вечно крик, вопли, слёзы, у кормилиц раны оставались после его кормления, а уж когда зубы прорезались… Мы старались держать его подальше от королевы, но от его истерик весь замок содрогался, а детский крик сложно выносить, особенно матери. Она ночей не спала, никакие настойки не помогали. Пришлось увезти его из Лондона, вернулся уже когда ему три года исполнилось. Ох, что это было за дитя! Злое, ужасно злое. И эти глаза его… Мы пытались быть с ним поласковее, видит Бог, пытались, но у всякого терпения есть предел. Проще было его вообще не трогать.             — Почему он боится грозы?             Леди Клакен дёрнулась. Нить связи едва не оборвалась. Хисс вздрогнул и тут же поспешил вернуть себе контроль. Нет, теперь она от него не уйдёт. Она знает. Она, чёрт подери, знает и боится об этом говорить.             Что они сделали с его принцем?             Чем они сломали этого никому не нужного ребёнка?             Мариан заворошилась во сне. Не дай Бог она проснётся. Только не сейчас, когда он наконец-то приблизился к правде. Он не имеет права использовать свой дар на ней, он не смог бы так поступить с ней даже без запрета Джона.             Воздух в гостиной сгустился до вязкой, невыносимой мглы. Хисс едва мог дышать. Наплевать. Всё, что нужно, это смотреть в глубину этих перепуганных куриных глаз. Он змей. Он сильнее, он злее, он чудовище, владеющее чужой волей. Он сломает ей шею, если придётся. Он сломает и убьет всех, если это позволит ему приблизиться к тому, что Джон таил за душой.             Принц будет принадлежать ему, раз больше он никому не нужен.             — Это было тем летом, пятнадцать лет назад. День был такой погожий, солнечный, мальчишки носились по двору, шумели страшно. Королева была с ними, и они просто проходу ей не давали. Как щенки. Особенно Джон. Посмотри на меня, погладь меня, похвали меня. Он от неё не отлипал, а ей так хотелось провести время с Ричардом. Это было последнее лето его детства, он уже выглядел как взрослый юноша, а ей так хотелось, чтобы он ещё немного побыл её мальчиком. И тогда она предложила сыграть в прятки. Она часто так делала, когда уставала от них. Правило было одно: они не могли выходить из своих укрытий, пока она не найдёт их. Побеждал тот, кого она находила последним. Джон плохо прятался, но в тот раз не знаю, что на него нашло. Он убежал со двора прямо в лес. Это моя вина, я не доглядела за ним. Я ведь не думала, что всё так обернётся… Буря налетела за считанные минуты. Сначала небо заволокло, потом ветер такой поднялся, дождь начал накрапывать. Мы все поспешили вернуться в замок, и как-то никто не обратил внимания, что Джона нет. А потом как хлынуло… Это был великий потоп. Будто все моря поднялись в небо и обрушились обратно на землю. От грома тряслись стены. Молнии били в башни, если смотреть в окно, можно было ослепнуть на несколько минут. Такого страха перед погодой я никогда в жизни не испытывала. Казалось, настал конец всех времён. Мы собрались в большом зале возле камина, и вот тогда стало ясно, что Джон не вернулся в замок.             Леди Клакен начала задыхаться от долгой речи. Хисс позволил ей перевести дыхание, но ни на секунду он выпускал её из своей власти. Его глаза разрывались от боли, он никогда так долго не использовал дар. Сердце истошно билось на грани безумия. Рычание грома нарастало. Скоро он набросится на них разгневанным львом. Но прежде он узнает. Он узнает всё.             — Кто отправился искать его?             — Никто. Уже спустилась тьма, а буря не утихала, нет, что вы, становилось только хуже. Мы боялись, что вода поднимется за порог. Лужи потом высыхали до самой осени.             — И вы оставили ребёнка там одного? В лесу, посреди этого кошмара?             — У нас не было выбора. Лес огромный, кто мог знать, как далеко он убежал? Люди могли погибнуть. Ричард и Генри порывались отправиться на его поиски, их на силу удержали. Бедный Ричард, он места себе не находил. Уж не знаю, за что он так был привязан к нему, Джон его сызмальства ненавидел. У Ричарда такое благородное сердце, такое смелое и любящее, такое…             — Что сказала королева?             Молчание.             — Говориии, или я сссверну тебе шшшшею.             — На всё воля Божья. Так сказала она. О, как плохо я спала в ту ночь! Ведь я могла заметить, что его нет, мы могли успеть найти его до того, как стало совсем поздно. Господи, на моей душе могла быть смерть ребёнка! Смерть принца! Такое и в монастыре не замолишь.             — Когда вы нашли его?             — На следующий день, ближе к полудню. Буря бесновалась всю ночь, лишь по утро утихла. Всё было в воде, у людей ноги по колено утопали в грязи. Ох, когда его привели, я слёз сдержать не могла. Весь мокрый, грязный, он так дрожал и всё держал палец во рту. Его лицо было пустым. Верите, белое полотно, а не лицо. Кажется, он вообще не понимал, что с ним происходит, кто он, куда его привели, пока не увидел королеву. Тогда в его глазах появилась жизнь. Он бросился к ней, схватился за её платье своими грязными ручонками и…             Сопротивление. Она вырывается из-под его контроля! Опять! Её страх слишком силён, а он едва держит глаза открытыми. Всё застилает кровавая дымка. Господи, а если он ослепнет после этого… Пускай! Он зашёл слишком далеко, чтобы остановиться.             Сейчас ударит гром. Напряжение достигло своего предела, дальше только шторм. Всё повторяется. Никчёмное дитя прячется от бедствия и надеется, что кто-нибудь его найдёт. Но что он должен сделать, когда найдёт его?             — Что она сделала? Говори! Я заклинаю тебя, говори! Что сссделалааа твоя чёртова королеееева?             — Она ударила его. Очень сильно. Он отлетел от неё, как деревянный болванчик. Но будто этого было мало, она схватила его и ударила снова, и снова, и снова… «Что ты за невыносимый ребёнок? — кричала она. — Ты представляешь, что со мной было? Ты представляешь, как я испугалась? Живо убирайся в свою комнату и не появляйся, пока я не разрешу». Я думала, он сейчас завоет, как обычно, а он и слезинки не проронил. Мне кажется, он был рад её крикам. Рад, что заставил её так страдать и волноваться о себе. Хоть прощения попросить додумался. Голос у него едва-едва хрипел.             Мир замер в одном шаге от конца. Пропали все звуки, все чувства, пропало понимание происходящего. Остались только слова. Повторяющиеся, нарастающие, как штормовая волна, готовые хлынуть и потопить собой всё.             — Его до конца лета потом не пускали играть с другими, а когда разрешали пойти погулять, то уж я смотрела за ним во все глаза. Будто за преступником. Страшная, страшная буря… Как он мог так поступить с моей госпожой? Ведь нарочно убежал, чтобы его было сложно найти и не вернулся, когда погода стала портиться. Хотел, чтобы она искала его. Как он мог так терзать её бедное сердце…             — Как он мог? Как он мог?! Как вы могли так поступить с ним! Вы! Вы бросили его там! Одного! Он мог погибнуть, чёрт вас подери, и вы ещё смеете…             — Нянюшка? — раздался рядом сонный голосок. Мариан проснулась, приподнялась с её колен и, посмотрев на Хисса, вдруг закричала. Ударил гром, и крик её потерялся в железном грохоте. Леди Клакен очнулась. Слепо поглядела по сторонам, пытаясь понять, где она и что происходит. Хисс отпрянул от неё и едва не упал. Его тело кололи тысячи незримых иголок. Он ничего уже не видел пред собой. Сознание ускользало от него.             — Мариан, милая, почему ты кричишь?             — У него змеиные глаза! Посмотри! У него глаза как у змеи!             — Мариан, нельзя так говорить. Ох, сэр, у вас кровь идёт.             Действительно, от носа по подбородку текло что-то тёплое. Язык обожгло знакомым вкусом соли и стали.             — Это из-за погоды… Простите, я должен идти…             На заплетающихся ногах он поспешил прочь из гостиной, не разбирая перед собой дороги, кроме редких очертаний предметов. За спиной в шуме дождя ему слышались женские голоса.             — Нянюшка, что с тобой? Тебе плохо?             — Ничего, милая, сейчас только переведу дыхание. Господи… Нет, позови за лекарем. Мне…             Он едва доволочился до своих покоев. Кровь так и хлестала из носа, сколько бы он ни зажимал его ладонью. Глаза горели адовым огнём, невозможно открыть их, приходилось действовать на ощупь. Какая-то тряпка попалась под руку, но быстро она стала мокрой от крови. Одно неосторожное дыхание, и жидкая соль течёт в горло. Тошнота. Голову кружит в пёстрой чёрной круговерти. Подумать только, ему ничего не стоило толкнуть на смерть лучшего рыцаря этих мест, но стоило только полезть в память какой-то старой курицы, и вот он в шаге от обморока. Как же плотно в неё въелся страх. Не дай Бог сказать лишнего о своей драгоценной госпоже.             Не дай Бог кто-нибудь узнает, какая она на самом деле тварь.             С трудом Хисс дополз до постели и рухнул в полубытие. Он оставался в сознании, но не мог двигаться, не мог даже направлять ход собственных мыслей, и они переплетались в его раскалывающейся голове клубком встревоженных змей. Вокруг были лишь тьма, дробь дождя, похожая на бой боевых барабанов, удары грома, лютый вой ветра, шелест листвы, и белые вспышки молнии, выжигающие даже закрытые глаза.             Это видел ты, когда они оставили тебя? Мой бедный маленький принц. Ты же никогда не расскажешь мне, что ты пережил той ночью. Как ты рыдал и молился, чтобы мама нашла тебя. Как ты кричал, пока у тебя не осталось голоса. Как искал укрытия среди чёрных деревьев, утопая в подступающей воде. Как жёсткая кора древних дубов царапала твои нежные ладони. Как гроза пронзала каждую косточку твоего маленького тела. Как ты не мог хоть на минуту забыться в окружающем тебя ужасе, и лишь когда твой разум не выдержал и отбросил тебя назад, в самое начало начал, ты нашёл успокоение в безумии. Но даже тогда ты помнил, что ты один. Совершенно один. Никто не пришёл к тебе на помощь.             Тебя оставили. Ты никому не нужен. Даже собственной матери.             Нелюбимое дитя.             Будь проклята королева Алиенора Аквитанская во веки веков.             Время клонилось к полуночи, когда Хисс наконец-то смог подняться с постели. Зрение вернулось к нему, но глаза болели так, будто в них насыпали мелкой стеклянной крошки. На столе лежали остатки еды, немного разбавленного вина в кувшине. Он запихнул в себя всё не столько из голода, сколько что вернуть своё тело к жизни. Смыл с лица запёкшуюся кровь, посмотрел в зеркало и едва не отшатнулся. Теперь понятно, чего так испугалась Мариан. Вокруг жёлтых радужек змеились алые линии лопнувших сосудов, с трудом удавалось найти хоть немного белых участков. Паршиво, такое будет долго заживать, но не ослеп и славно.             За окном бушевала гроза. Верно, она уйдёт только к утру, если повезёт. У него нет права ждать столько, он и так провалялся слишком долго. Плевать, что Джон думает теперь о его чистоте, он нужен ему. Если потребуется, простоит всю ночь рядом с его постелью, как стражник без копья. Он не оставит его одного. Хоть в чём-то он лучше всех этих лицемерных святош.             Дверь оказалась не заперта. Ни звука по ту сторону. И это хуже всего.             — Ваше Высочество, вы позволите? — Хисс с опаской заглянул внутрь. Джон сидел за столом, переодетый ко сну, одной рукой поддерживал голову, словно та весила целую тонну, а в другой, безжизненно свешенной вниз, сжимал пустой кубок. Рядом, на полу темнела лужа подсохшего вина. Крови на пальцах не виднелось, но волосы взлохмачены и весь лоб в испарине.             — Чего тебе?             Даже не посмотрел на него. Голос хриплый и глухой. Опять пил до забытья, но стоило прозвучать грому, как его плечи резко дёрнулись. Пережитый кошмар остался так глубоко в нём, что никакое вино не способно затопить его.             — Можно я сегодня посплю с вами? Такая чудовищная буря, мне не по себе…             Старая уловка. Старая ложь.             — Как хочешь.             Хисс сел на свою половину кровати. Джон оставался в своём жутком сомнабулическом состоянии, глядя в пустоту перед собой. Он словно не осознавал его присутствия. Новая вспышка молнии. Кубок выскользнул из слабых пальцев и со звоном ударился об пол. Ведомый привычкой Хисс тут же подскочил и поднял его. Взглянул в лицо принца снизу-вверх. Пустой, ничего не выражающий взор, направленный в себя. Интересно, если вывернуть человека наизнанку, как одежду, получится ли увидеть его истинную суть? Сможет ли он хоть на мгновение увидеть брошенного ребёнка посреди бури? И сможет ли хоть кончиками пальцев коснуться его.             — Что с твоими глазами? — Джон наконец-то заметил его.             — Переусердствовал со своим даром.             — Выглядишь паршиво.             — Вы тоже. Принести вам что-нибудь?             Уголки губ дёрнулись. Никогда не знаешь, развеселит его колкость или приведёт в ярость.             — Нет. Пора спать.             Джон позволил вести себя под руку до самой постели, чего не случалось уже очень давно. Походка шаткая и неуверенная. Лучше бы опять привести его в разумное состояние, но сейчас вряд ли получится. Он выпил слишком много, а в самом Хиссе сил осталось только для подобных мелочей. Слава Богу, он не прогнал его. Скорее всего собственный кошмар занимает его больше, чем чьи-то грязные тайны.             Ложится спиной к нему, как обычно. Хисс притворяется спящим. Но время идёт, дождь бьёт по крыше, а Джон так и не прикасается к нему. Он не спит, дыхание слишком резкое. Он и не заснёт, он раб своих привычек. Неужели всё-таки помнит? Неужели отвращение оказалось сильнее страха…             Хисс ворочается, но ему неуютно, жутко, и грудь теснит горечь. Он думает об одиноком ребёнке в лесу. О ребёнке, который захлебывается дождём и слезами. Чей крик перебивает гром. Никто не идёт ему на помощь. И не придёт. Он ведь понял это тогда, верно? И в нём сломалось нечто важное. Какая-то маленькая косточка. Самая важная из всех.             Он вырос с этим переломом, зажившим кое-как, уродливым невидимым горбом. Он никогда не будет правильным, красивым, сильным. Любимым. Даже отцовская любовь, может и запоздалая, не смогла излечить его перелом, что говорить о Хиссе. Его дара будет недостаточно, хотя, возможно, если он постарается… Толку-то? Пока жива королева, она найдёт способы сломать то, что он оберегает.             Не потому что она так желает Джону зла. Она просто желает, чтобы его вовсе не было.             Кровать кажется какой-то невозможно огромной, когда пытаешься осторожно подобраться к другому. Но вот он видит косточки на шее. Слышит дыхание так отчётливо, что его не может перебить грохот непогоды. Он не имеет права делать это, но, если не попытается, он будет жалеть до конца своей жизни. Правильные вещи нужно делать, даже если за них ты будешь бит и ненавидим. Так учит их вера. Хисс обнимает Джона со спины, осторожно прижимается. Слышит частое биение его переполненного страхом сердца. Змей-утешитель и слабый лев. Будь они животными, он бы обвил его в сто колец, но не чтобы задушить и сожрать. Чтобы успокоить.             Людям нужна близость. Даже если им кажется, что они это ненавидят.             — Ты можешь не делать этого, если тебе противно, — вдруг раздался приглушенный голос будто из-под земли.             — Мне?             — После того, что… этот ублюдок похотливый сотворил с тобой, разве тебе не противно?             — Он мало что успел сделать. Со мной всё в порядке, сир, правда. Это такая глупость…             — Глупость, как же… Ты так кричал. Я думал, ты с ума сойдёшь. Из-за глупости, да? Хватит… Я не маленький, ты мне не нужен.             Старая ложь. Он будет убеждать себя, что ему никто не нужен, чтобы больше никогда не надеяться, что кто-то придёт к нему. Нуждаться это быть слабым, быть зависимым. Быть отвергнутым. Не сегодня, так завтра.             — Я знаю, сир, но вы нужны мне. Когда вы рядом, я не боюсь, что кто-то снова посмеет так поступить со мной.             — Дурак, да я же почти… Почти как он…             — Вы остановились. Он бы сделал то, что хотел. Я люблю вас. Пожалуйста, позвольте мне остаться. Хотя бы сегодня.             — Да ладно, ладно. Только прекрати дышать мне в затылок, это бесит.             Хисс не привык обнимать кого-либо. Даже в детстве он спал без игрушек. Джону не повезло с ним. Но он сделает всё, что в его силах, он будет лучше, будет чутким, будет терпеливым. Он не оставит его одного посреди бури.             Даже если бурей станет он сам.