Змей-утешитель

            С первых часов в Лондоне Хисс ощутил, что-то не так. Город пребывал в своей обыкновенной суете: торгаши, ремесленники, священники и нищие у церквей, пропойцы у кабаков и развязные девицы по тёмным подворотням. Но голоса звучали приглушённо, почти шёпотом, а в воздухе витала неотступная мрачная тревога, словно топор, готовый обрушиться на шею в любую минуту. Они упустили какую-то весть. Кто-то умер? Объявили новый поход? Король поругался с Папой и теперь их всех ждёт отлучение от церкви? Что? Хисс в волнении заламывал руки до хруста, пока Джон не рявкнул на него. Ему самому было не по себе, но он делал вид, что его ничего не волнует. Привычная маска насмешливого пренебрежения.              Когда они наконец добрались до замка, худое предчувствие превратилось в тяжёлое неотступное ожидание дурных вестей. Всегда шумный двор безмолвствовал. Стрельчатые окна замка глядели мрачно, нелюдимо, будто старая вдова из своего заточения. Холодный ветер вздыбил волосы на руках. Нет, это не игра его усталого разума. Они упустили страшную весть. Едва выйдя из кареты, Хисс подозвал к себе первого попавшегося человека из слуг.             — Что здесь произошло?             — Вы не знаете? Король подхватил лихорадку и лежит при смерти.             — Отец? — ужас дрогнул в голосе Джона. Он побледнел до цвета известняка.             — Нет, молодой король, Генрих.             — Сразу так бы и сказал, чёрт тебя дери! — отвесив слуге оплеуху, прорычал Джон, но бледность так и не сошла с его лица. — Живо разбирайте вещи. Ползаете как мухи полудохлые.             Едва войдя в замок, Джон тут же направился к королю. Шёл он так быстро, что Хисс насилу поспевал за ним. Неожиданная ретивость, обычно с дороги принц отдыхал и только потом появлялся пред отцом, тот спокойно прощал ему подобные вольности. Король принял их сразу, послеобеденные часы он, как всегда, проводил за чтением. Хиссу показалось, за месяцы их отсутствия Его Величество постарел много больше, чем за все прошедшие годы. Или только сейчас, на свежий взор он заметил, как мало осталось огня в его пышных волосах и густой бороде, всё покрыла мелким снегом седина. Как годы опустились на широкие крепкие плечи, а руки зазмеились вздувшимися жилами и нет-нет да их сотрясёт дрожь. Смелое лицо покрылось морщинами, под глазами залегли тёмные обвислые складки. Он по-прежнему внушал трепет, но уже не столько силой, сколько мудростью и опытом.             — Джон, сердце моё! — король поднялся сыну навстречу и заключил его в объятия. — Наконец-то ты дома, я думал, уже вечность прошла. Дай взгляну-ка на тебя. Как ты возмужал, слов моих нет. Да и друг твой, я смотрю, наконец-то в весе прибавил. Подойди, подойди ближе, юноша, не стой там в сторонке. Мои дорогие мальчики… С возвращением, без вас этот замок был не лучше тюрьмы.             — Как ты, отец? Мне сказали, Генри болен.             — Я в порядке, не стоит волноваться. А Генри да, со дня на день может нас покинуть, — король вернулся на своё место. Движения его были медленными и какими-то болезненными. — Ради всего святого, Джон, не ходи к нему, если ещё и ты сляжешь, я этого не вынесу.             — Как прикажешь. А Джеффри? Он здесь?             — Ускакал в свою любимую Францию на турнир. У него кроме этих игрищ в голове так ничего и не появилось. Ещё Ричард этот… Изображает там в Аквитании правителя, очаровывает местную знать. Зря я отправил его на континент вместе с матерью, им только дай власть в руки, одним куском сыты не будут, им подавай весь пирог. Но, если им хватит дерзости, мы им покажем, мы покажем…             Король потряс кулаком, но, заметив в нём дрожь, тут же опустил.             — Слава Богу, ты снова со мной, Джон, мой дорогой. Кто бы подумал, что из всех детей моей опорой и надеждой станет самый младший. Но ты моя гордость, моя радость. Ты лучше всех этих подлецов, носящих мою кровь.             Джон поклонился ему, и Хиссу на мгновение показалось, что на губах его блеснула надменная улыбка. Они покидали короля в абсолютном молчании, горьком и неприятно волнительном.             Малейшей радости от возвращения Хисс не чувствовал, лондонский замок нравился ему меньше всех прочих, куда они выезжали с королём на месяц-другой ради охоты или просто, чтоб сменить обстановку. Здесь в каждом углу таились злые тени, сорочье эхо насмешек, беспощадные призраки тех, кто унижал его в юные годы. Здесь он всегда должен был оставаться начеку, но сейчас замок больше походил на старый замшелый склеп. Осенние ветра пронизывали его насквозь, холод полз по ногам, и, сколько бы ни топили камины, предчувствие скорой смерти несло за собой сырой могильный запах, от которого не было спасения нигде, кроме комнаты принца. Единственный неизменный островок прежней беззаботной жизни, и даже сюда сквозь замочную скважину тянуло сумраком.             Отравленный гнетущей атмосферой Джон сам на себя не походил. От летнего благополучия не осталось ни следа, даже позолота загара сошла за считанные дни. Вряд ли его расстроила болезнь брата, но вот состояние отца… Он не мог не заметить, как тот сдал за время их разлуки. Винил ли он в этом себя? Хисс не знал. Он до последнего сомневался, что Джон вообще беспокоится об отце, чего говорить о чувствах куда более сильных, но вот он мрачен, задумчив и места себе не находит, хотя последние недели в Ноттингеме и даже по дороге обратно был весел и постоянно подшучивал над ним, напрочь позабыв все невзгоды.             — Думаете, король мог подхватить хворь от Генри? — осмелился спросить Хисс, когда они готовились ко сну.             — У него своих недугов достаточно, только он скорее умрёт, чем скажет об этом, — Джон отвечал резко, но не столько с гневом, сколько с чем-то похожим на подавленное отчаяние. Пальцы не кусал, но пару раз подносил их к губам. Тревожный признак. В Ноттингеме даже в ту бурю он не наносил себе увечий, а тут и недели не прошло, а он близок к старым привычкам.             — Вы боитесь, что он…             — Заткнись. Он в порядке и ещё не особо стар. Если Ричард надеется заполучить трон сразу, как не станет Генри, то он глубоко ошибается. Отец его размажет.             — А если Его Величество поставит на место Генри вас? Новым молодым королём.             — Ты всё никак не отпустишь эту идею, глупая гадюка? — огрызнулся Джон, но затем сомнения напали на него. — Не знаю, может быть он действительно… Неважно, Генри ещё может выкарабкаться.             — Вы не собираетесь его навестить? Его Величество просил этого не делать, но всё же он ваш брат, и если он действительно при смерти… — Ещё чего. Не хватало мне в самом деле умереть следующим. Терпеть не могу больных.             — Ко мне же вы пришли.             На скулах Джона вспыхнула жаркая алая краска, словно он слишком близко подсел к камину.             — То же мне, сравнил. Ты это ты, а Генри… И вообще мне лет сколько было? Сейчас бы ни за что так не поступил, будь ты хоть одной ногой в могиле.             Его раздражение и румянец радовали Хисса больше всех похвал и наград. Уже когда погасли все свечи, и сон навалился на утомлённое тело тяжёлым шерстяным одеялом, он тихо спросил:             — А если бы Его Величество был при смерти? Вы бы пришли к нему?             От удара он едва не слетел с постели.             — Ещё одно слово и я брошу тебя в огонь, понял меня?             Той ночью Джон не спал так долго, что Хисс в конце концов противно своей привычке уснул первым.             Ни следующие дни, ни целые недели не переменили ситуации. Лекари неотступно стояли над Генрихом-младшим, поили его лекарствами из ценнейших и дорогих ингредиентов, один вовсе божился, что смог купить за морем порошок из рога единорога, но от их усилий не было толку. Состояние Генри только ухудшалось. Хисс не видел его воочию, но слухи распространялись со скоростью лесного пожара в жаркий июльский день. Говорили, что от болезни он превратился в скелет, другие, что к нему невозможно прикоснуться, так силён жар в его теле, третьи клялись, что он не помнит даже собственного имени. Хисс вспоминал свою болезнь после болота, и его охватывал озноб. Воистину, не дай Бог самому заболеть подобным образом, но Джон, верный слову, данному королю, и собственной неприязни к брату, даже не пытался навестить Генри.             На исходе третьей недели после их возвращения Генрих Молодой Король скончался. Замок затих в скорбном молчании. Только колокола звонили мрачным, печальным перезвоном. Его отпевали в величественном соборе, набитом народом под завязку. Ещё тысячи простонародья остались за дверями. Столица оплакивала смерть короля, не правившего по-настоящему ни единого дня своей жизни. Когда тёмная величественная процессия понесла гроб в родовую усыпальницу, Хисс увидел Джона вместе с королём-отцом. Они держались друг за друга в немом скупом горе, лишённом слёз и иных выражений чувств. Но их взаимопонимание проступало явно, как солнечный свет сквозь цветные витражи собора, оставаясь яркими полупрозрачными пятнами на каменном полу.             Не зная, как утешить принца и нуждается ли тот вовсе в утешении, Хисс, когда король оставил своего любимца в одиночестве, подошёл к нему и осторожно взял за край рукава, не смея прикоснуться к руке. Нужных слов не находилось, он мог плести длинные красивые речи ради собственного блага, но когда дело касалось искренних чувств, он превращался в безмолвного зверя, способного лишь смотреть да тереться об ноги и подставленные ладони. Джон непонимающе воззрился на него, но руки не отдёрнул. Смерть старшего брата, даже не особо любимого, крепко оглушила его. Он не плакал, нет, даже слезы не обронил. Все его противоречивые чувства окутали его вязким, сковывающим коконом, в котором он двигался словно во сне. Король и тот легче переживал кончину старшего сына. Он лишился претендента на престол. Джон в очередной раз лишился веры в свою неприкосновенность пред ликом смерти.             Положенный траур миновал, однако атмосфера холода и тьмы только сгущалась над замком вместе с первыми ноябрьскими заморозками. Все ждали, когда король наречёт своего наследника, и в мыслях каждого было одно единственное имя. Ричард. Конечно, это будет он, кто же ещё? Второй по старшинству и первый во всём остальном. Весть о его успешном правлении в Аквитании пронеслась над морем до самого Лондона. Простонародье и знать благоволили ему, рыцари видели в нём золотой идеал доблести и благородства, девушки мечтали стать если не его законной женой, то дамой сердца, которой он посвятит свои подвиги и поэмы. Даже находясь за много миль, Ричард владел всеми умами и сердцами, вот только старый король хранил молчание, и явно не из-за траура по умершему сыну. Генри всегда раздражал его своей настырной тягой к власти и тайными заигрываниями со знатью, будь у него больше сил и влияния, он бы непременно попытался отнять отцовскую корону силой, к счастью, его более увлекали развлечения, нежели действительные королевские обязанности.             Тишина превратилась в подавленный шёпот.             Меж придворных пронёсся жуткий слух. Король выберет Джона в качестве наследника престола. Сейчас, когда Ричард и королева далеко от столицы, никто не посмеет помешать ему совершить безумное. Он уже передал младшему сыну обширные земли на острове и континенте, которые прежде формально принадлежали Генриху. Недалёк тот день, когда архиепископ помажет на царство младшего из сыновей. Слабейшего. Нелюбимого ни при дворе, ни в народе. Беззаветно обожаемого одним только отцом. Так шептались всюду, и Хисс с жадностью ловил эти слухи. Он мог в любой момент воплотить их в жизнь, если бы только Джон отдал ему приказ. Король благоволил ему, сыну своего покойного советника и другу его драгоценного мальчика, он бы ничего не заподозрил, если бы тот попросил об аудиенции один на один. А там дело за малым. Хисс опасался лишь одного: как бы король не оказался нерушимой стеной, об которую его дар разбился бы как перепелиное яйцо.             Но Джон даже не думал повлиять на отца, а Хисс не смел первым заикнуться о подобном. Может за эти годы принц потерял все свои жалкие амбиции и смирился с тем, что выше графа и ближнего родственника правителя ему никогда не стать? Джон покорно принимал все уроки, которые давал ему отец, учился без видимой охоты, но достаточно смиренно, чтобы хотя бы представлять каково руководить целой страной. Хисс не питал иллюзий на его счёт. Ему никогда не стать великим или хоть в чём-то выдающимся королём, но вполне возможно он будет одним из тех заурядных правителей, которые подобно ранней весне предвещают чужой расцвет. Вот только пока жив Ричард ему не стоит надеяться даже на такое. Королевство замерло в гнетущем предчувствии очередной голодной зимы и неминуемой междоусобицы. И в этот момент пришли вести с континента. На рыцарском турнире во Франции погиб принц Джеффри, третий сын короля. Неудачно упал с лошади и сломал шею. Смерть забрала его мгновенно, по крайней мере, так писали из Франции.             Хисс вместе с Джоном находился у короля, когда тот распечатал злополучное письмо. Его лицо, мягкое, доброе, полнящееся довольством от общения с ненаглядным младшим сыном, резко стало белым и грубым, как обнажённый череп. Его некогда сильные руки выронили проклятый кусок бумаги, и Джон поспешил поднять его. С одного взгляда его глаза зацепились за самое главное. Он обомлел.             — Отец… Это… Они не лгут? Джеффри…             — Я проклят! Проклят! — сокрушенно воскликнул король и схватился за поседевшую голову. — Сначала один, потом другой… Неужели мне предстоит похоронить всех моих детей? Нет, Господи, пощади! Будь милосерден! Не отними моё любимое дитя, не убивай меня его смертью!             Его молитвы превращались в бред. Он заламывал руки к безмолвному небу, требуя ответа, а затем, едва себя осознавая, схватил Джона за плечи и притянул к себе, словно коршун, боящийся, что у него отнимут драгоценную добычу.             — Не оставляй меня, Джон, сердце моё! Только не ты, слышишь? Ты должен жить, ты должен пережить их всех, и Ричарда, и эту ведьму. О, не сомневаюсь, это её происки, она ничем не погнушается, чтоб подарить своему любимчику корону на золотом блюде. Даже ценой собственной крови, собственных детей…             — Отец, мне больно, — сквозь стиснутые зубы шипел Джон, но король не слышал его. Он весь отдался своему горю, своим болезням и тайным страхам. Он держался за Джона, как утопающий за гнилое бревно. Его единственная надежда. Его последнее упование.             Впервые, глядя на короля и его обожаемого сына, Хисс испытал не зависть, но страх, острый, неописуемый, животный страх. Он видел не любовь, а плотоядную, сумасшедшую одержимость. Видел, как Джон жмурится и скалится от боли, но не пытается вырваться из рук отца, шепчущего страшные бессмыслицы. Видел, как великий лев превращается в старую озлобленную кошку. Видел, как погибает их спокойный мир.             — Поклянись, что не оставишь меня! Поклянись, Джон. К чёрту этого ублюдка Ричарда, к чёрту его мамашу. Ты! Поклянись, что будешь всегда со мной, и я отдам тебе всё, что пожелаешь.             — Я клянусь, отец… Пожалуйста, отпусти меня, я не могу дышать.             Только тогда король наконец пришёл в себя и разомкнул мучительные объятия.             Вечером Хиссу пришлось ломиться к придворному лекарю и требовать у него заживляющую мазь. Врал, что для себя, а у самого перед глазами стояли плечи и запястья его принца, покрытые тёмными, лилово-жёлтыми пятнами, как у леопарда. Следы неконтролируемой отцовской любви. Заживали они плохо, им на смену постоянно приходили новые, и каждый вечер перед сном Хисс втирал в них лекарство под звуки тихой ругани.             В своём помутнённом сознании король не замечал, как ранит любимого сына. С какой осторожностью и неохотой тот подходит к нему, когда раньше откликался по первому зову. Словно животное, ждущее побоев, но не смеющее ослушаться хозяина. Джон не жаловался, гордость не позволяла ему признать, что теперь его положение из почётного превратилось едва ли не в унизительное. Его всесильный, не знающий себе равных отец сдавал с каждым днём, а он, так и не став наследником, служил ему костылём.             — Крепись, сын мой. Нас ждут страшные времена, — неизменно говорил король, выпуская его из своей железной хватки.             Чутьё не подвело его. Тело Джеффри ещё не опустили в землю его обожаемой Франции, а с континента прилетели тревожные вести. Ричард начал собирать вокруг себя силы. Бароны, всегда готовые встать против короля, подняли львиные стяги того, кого уже негласно считали наследником английской короны и своим будущим правителем. Прослышав об этом, старый король рассвирепел.             — Предатель! Иудино отродье! Вот, что бывает, когда даёшь лишнюю волю! — Его Величество запустил кубок в стену, и вино расплескалось по каменным плитам свежей кровью. — Пробыл в своей Аквитании меньше года и уже мнит о себе невесть что! Это моя земля! Моя! И я заберу её, а этого щенка и его чёртову мамашу… О, они проклянут день, когда посмели восстать против меня! Не для того, я столько сил отдал, собирая эту проклятую страну в единое целое, чтобы какой-то сосунок прикарманил её себе.             Хисс с трудом узнавал в этом всклоченном, разгневанном старике того, перед кем так благоволил его отец и он сам. Золотое сияние померкло, непобедимый лев одряхлел и только и мог, что грозно рычать, надеясь, что никто не увидит его поредевшие зубы и седину в некогда огненной гриве. Но чем слабее становился король, тем явственнее проступало их с Джоном сходство. Их одинаковый гнев. Их легкоранимая гордыня. Их отчаяние, скрываемое под личиной ярости. Воистину, они были одной плоти и крови.             — Отец, я понимаю твой гнев против Ричарда, но матушка… Не стоит втягивать её в это дело, она всего лишь женщина.             В первую минуту Хиссу показалось, что он ослышался. Джон выступил против короля. При всём дворе. Почтительно, подобострастно, но глаза его мигали двумя факелами во тьме. Губы побелели, так крепко он стиснул их, едва договорив. Он смотрел на отца прямо, мрачно. Словно на врага.             — Ты слишком хорошего мнения о ней. О, как легко она притворяется ангелом, пряча свой змеиный хвост под складками платья. Поверь мне, Джон, милый мой, она стоит за всем этим. Хочет отнять всё, что принадлежит мне, и подарить любимому сыночку. Она о тебе даже слова не замолвит перед Ричардом, так и оставит тебя Джоном Безземельным. Но я не позволю этому случиться, этот гадёныш взойдёт на престол только через мой труп. Собирайте войска! Готовьте корабли! Весной мы отправляемся на континент!             Запахло войной. Настоящей междоусобной войной, каких не было со времён, когда нынешний король решил сместить своего отца. История сделала новый виток и вернулась к своему истоку, словно странная, извитая река, заключённая в саму себя нерушимым кольцом. Если бы не наступление зимы, гроза над Ричардом разразилась бы мгновенно. Но выпал снег, море покрылось кочующими серыми льдинами, злые ветры проходили сквозь плащи и плоть до самых костей.             Никогда ещё близость Рождества не отдавалась такой гнетущей тоской. В замке остались только призраки и их жертвы, некому было радоваться рождению Спасителя, никого не волновал грядущий пир и увеселения. Джон, окрепший и похорошевший после лета, обратился в своё худшее подобие: дёрганое, худое, озлобленное. Грядущая война с Ричардом должна была заставить его ликовать и предвкушать своё правление, но он замкнулся в себе и глядел на всё сумрачным, опасливым взором. Даже с Хиссом он разговаривал редко, нехотя, на все его шутки огрызался или молча закатывал глаза. У них оставались их ночи, такие же малословные и мрачные, но никогда объятия не были такими крепкими и отчаянными. Хисс не говорил, что ему больно, даже если ему действительно было больно. Страх, что даже это уйдёт из его жизни, оказался куда сильнее всех телесных неудобств. Он дал клятву, что не оставит своего принца. И сейчас он нужнее ему, чем когда-либо ещё. Сразу два его брата умерли, а третий готовится свергнуть отца. Может он и не любил никого из своих родственников, но не любить их живыми было куда приятнее.             За зиму здоровье Его Величества только ухудшилось, но он не желал отказаться от похода. С первыми весенними ветрами на кораблях подняли паруса, и они отчалили от родного уединенного острова к суматошному континенту. Прежде Хиссу не доводилось путешествовать по морю, и это оказалось для него нескончаемой адской пыткой. Корабль шатало из стороны в сторону, вслед за ним органы в его теле выворачивали кульбиты, словно отъявленные шуты. Он не мог удержать еду в желудке дольше часа, его мучительно выворачивало за борт или в первое попавшееся ведро. Кожа его приобрела зеленоватый трупный оттенок, двигался он с трудом, цепляясь за стены. На палубу выходил редко, уже и забыть успел, как выглядит небо. Солёный морской воздух отравлял его, навевал навязчивые утомительные мысли о том, как славно было бы шагнуть прямо в волны и позволить тьме из-под век поглотить его наяву, а не во сне. Самая страшная смерть, но даже она лучше этого изнурительного путешествия в никуда.             — Мог остаться на острове, раз такой немощный, — ругался на него Джон после очередного приступа тошноты.             — Я н-не знал, В-Ваше Выс-сочеств-во, — Хисс судорожно стирал со рта остатки непереваренного ужина, окуная руки в таз с ледяной водой, предназначенной для умывания. — Д-долго нам ещё?             — Море неспокойно, можем и неделю проболтаться. Лишь бы шторм не налетел. Только ты явно раньше концы отдашь, дохлый удав.             — П-простите, с-сир.             Ему немного полегчало, и он перебрался на кровать. Из-за его постоянных приступов принц отослал его в отдельную каюту, а сам ночевал в одиночестве. Следы бессонницы под его глазами темнели мрачной синевой. Может хоть сегодня им удастся… Нет, исключено. Ещё ни одной ночи он не провёл без резкого отвратительного пробуждения. Море измывалось над ним без всякой жалости, напоминая, что он от и до сухопутная ползучая тварь.             Во рту разлилась противная рвотная кислота. Сколько воды ни пей, послевкусие будет держаться на языке до самого утра, если не дольше. Живот сводило от пустоты и боли. Надо держаться, надо быть сильным. Надо просто пережить этот круг ада.             — Когда мы прибудем на континент, что вы… что мы будем делать? — боязливо спросил Хисс, чувствуя, что именно эти мысли занимают принца.             — Скорее всего, разделимся на несколько армий и нанесём удары по основным замкам, занятым приспешниками Ричарда. Надо загнать его в угол, заставить сдаться и тогда отец поступит с ним, как тот заслуживает, — злая звериная улыбка изогнула губы принца, а затем опала, как жухлый лист с дерева. — Но… Отец не собирается ограничиваться Ричардом. Он по-прежнему считает, во всём виновата матушка, это она руководит Ричардом. Бред! Как будто Ричарду нужны чьи-то советы, чтобы возжелать всей власти.             — Возможно, когда он будет побеждён, вы сможете испросить прощения для Её Величества? Не станет же король, в самом деле, казнить свою жену и королеву.             Хисс пожалел о своих словах в ту же секунду, как произнёс их. Джона пробрало крепкой судорогой. Он вперился в него диким полубезумным взглядом, полным крови и страха. Слова попали в само его сердце, где уже давно жило это страшное предчувствие беды.             Удар оглушил до звона в ушах. Хисс рухнул на кровать и схватился за голову. Звон только нарастал, как будто на колокольню взошёл безумный звонарь и принялся лупить по колоколам огромной дубиной. Сквозь адскую какофонию с трудом пробивался голос принца.             — Заткнись! Он… Он никогда… Он не посмеет… Убирайся к чёрту, пока я не вырезал твой мерзкий язык!             Дважды повторять не пришлось. Хисс уполз к себе, опасаясь, как бы вдогонку не прилетело что-то ещё. Лёжа ночью в покачивающейся темноте, с выпотрошенным тошнотой желудком, он думал, что станется с ними, если король действительно не побоится предать смерти жену и мятежного сына. Такой исход был маловероятен, всё же по натуре своей Его Величество истинный рыцарь, воспитанный на культе прекрасной дамы и всепобеждающего благородства, но… За последние полгода он так изменился, что нельзя предугадать, что возьмёт над ним верх в последний момент. Хисса бы мало расстроила кончина Ричарда и королевы, особенно последней. Ей-Богу, эта тварь достаточно попортила всем крови, напрямую или косвенно, чтобы жалеть о её смерти, но Джон… Его бросает в дрожь от одной мысли потерять мать, что же будет с ним, если его кошмар воплотится в жизнь? Хисс не хотел знать.             Даже его дар может оказаться бесполезен перед горем такой силы. Если последний принц сойдёт с ума, их страна обречена.             Прошло ещё несколько дней, за которые море не пожелало сменить гнев на милость. Корабль несло к чёрту на рога. Хисс почти не вставал с постели, его изнурённое, обезвоженное тело вернулось в своё излюбленное состояние — без пяти минут смерть. От самого запаха еды живот начинало крутить. Он пытался спать, но даже тьма под веками превратилась в беснующиеся чёрные волны, от которых болела голова. Умереть в походе, даже не добравшись до поля боя? О да, эта участь вполне ему под стать. Чёртов Ричард, чёртова королева. Не могли устроить мятеж на острове? Нет, надо было трусливо сбежать на континент и уже оттуда пакостить. Скорее бы всё это кончилось…             Вдруг Хисс очнулся от странного ощущения. Сел на своей койке, осоловело оглядел тьму каюты. Что изменилось? Что… Корабль больше не качало. Всё успокоилось, ему самому стало легче. Впервые с начала путешествия он спокойно встал на ноги, добрался до кувшина с водой и, чуть помешкав, выпил добрую пинту. Замер, опасаясь, что желудок сейчас отторгнет даже это, но ничего не произошло. Не веря самому себе, ещё не до конца сбросив с себя оковы сна, Хисс вышел из каюты и поднялся на палубу.              Свежий, острый как новый клинок воздух врезался в горло. С непривычки у Хисса закружилась голова. Как давно он не дышал так сладко, всей грудью. Как давно он не чувствовал себя живым.             Над морем стояла тихая звёздная ночь. Редкие облака проплывали по луне, словно неторопливые призрачные рыбы. Волны перешептывались меж собой на неразборчивом сонном наречии. А вокруг, куда ни посмотри, открывался бесконечный простор. Никаких деревьев, гор, холмов, каменных стен — ничего. Абсолютная свобода от всего.             Зачарованный этой картиной, Хисс подошёл ближе к борту. Поднял голову к луне, позволяя её свету мазнуть по лицу, а затем глянул вниз. Волны переливались друг с другом, словно клубок дремлющих змей. Если опуститься ещё ниже, можно разглядеть подрагивающий силуэт корабля и даже собственное тёмное отражение. Интересно, смотрит ли на него сейчас кто-нибудь оттуда, из глубины? Русалки или какие-нибудь голодные морские чудища. Кит, например. Хисс видел его только на картинках в Библии и страшнее зверя представить не мог. Если он упадёт за борт, и кит проглотит его, как долго он будет умирать в его чреве? Успеет ли воззвать к Богу, как Иона или всё оборвётся мгновенно, только он попадёт киту на зубы? Интересно, каково это, быть съеденным заживо…             Вдруг чья-то рука схватила его за ворот. От неожиданности Хисс потерял равновесие и едва не рухнул за борт, прямо в чёрную бездну. Рука вовремя отшвырнула его назад.             — Тебе совсем жить надоело? Не нашёл другого места, чтоб вывернуться наизнанку? Безмозглый боа.             Его непрошенный спаситель раздраженно скинул капюшон с головы и сверкнул мрачными очами, полными полу-гнева, полу-ужаса. Хисс нервно икнул и спешно поднялся на ноги, не забывая пригибаться в подобострастном поклоне.             — С-сир… Д-доброй ночи. Не ожидал вас-с-с здесь увидеть. Я просто подышать вышел, мне уже дурно от этой духоты внизу.             — Обязательно для этого свешиваться за борт? Идиот. Рыбий корм.             От его рычащей ругани сквозь зубы на душе стало совсем хорошо, чего не скажешь о теле. Он не собирался оставаться здесь надолго и потому не взял плаща. Теперь холод вцепился в его костлявое тело с остервенением голодного пса. Обняв себя за плечи, Хисс съежился и мелко-мелко задрожал, пытаясь породить в мускулах хоть немного тепла. Без толку. Нет у него никаких мускулов, только кожа поверх скелета.             — П-простите, если заставил вас волноваться, Ваше Высочество. Я пойду обратно, в свою каюту, хватит с меня свежего воздуха, ещё голова закружится…             — Останься, раз уж вылез.             Джон сказал это с явной неохотой, словно делал ему одолжение.             — Как пожелаете, Ваше Высочество, но мне всё равно нужно будет сходить за плащом…             — Не надо. Иди сюда.             Оставалось только вздохнуть и подчиниться. Как всегда. Не морская болезнь, так простуда. Хисс покорно подошёл ближе. Как же холодно… Зубы стучат друг о друга, дрожь бьётся под кожей, словно там разворошенное муравьиное гнездо. Знакомые муки. Он будто вернулся в родное поместье. Дядюшка запрещал топить камины слишком часто, он прекрасно обходился без них до первых морозов, а то и дольше. Тепло растлевает тело, делает его ленивым, излишне мягким и жирным. Истинный христианин трудится с утра до ночи, не забывая усердно молиться, и тем поддерживает божественный пламень внутри себя. В поместье же всегда стоял могильный холод, за исключением кухни. Порой камин разжигали, только когда Хисс заболевал, вот только в лихорадочной преисподней он уже не нуждался в огне.             Забывшись, Хисс вздрогнул, ощутив на себе тёплую тяжесть шерсти и близость чужого тела. Джон накинул на него часть своего плаща, словно огромная птица укрыла своим крылом. Удивительно, но плаща вполне хватало, чтобы закутаться им обоим, может статься, он достался Джону по наследству от отца или одного из братьев. Об этом Хисс уже не думал. Ему было тепло, спокойно и в кои-то веки не мутило от моря.             Неспешной походкой, шаг в шаг, они двинулись вдоль палубы. Приходилось жаться друг к другу ближе, чтоб холод не пробрался внутрь их общего кокона. Хисс ничего не имел против. Впервые за это долгое утомительное плавание у них было что-то отдалённо похожее на привычные ночи. Чего греха таить, он скучал. О, как он скучал по этому спокойствию, которое дарует лишь близость другого человека. Прикосновение его рук, груди, живота. Они будто сросшийся уродец из цирка. Счастье отравляла лишь угрюмая гримаса на лице Джона. Неудивительно, что ему не спалось, но чтоб он куда-то выбрался по темноте…. Это уже через чур.             — Что вы делали здесь, сир?             — Звёзды в небе пересчитывал. Что за глупый вопрос? Тут хоть немного можно побыть одному, в тишине, а там отец рядом… — он оборвался на полуслове. Луна высветила его стыд, смешанный с болью и отчаянием.             — Ему стало хуже?             — Естественно, ему стало хуже! В море все болезни только обостряются. Днём он ещё держится, храбрится, но по ночам заснуть невозможно от его стонов. Как он собирается сражаться против Ричарда в таком состоянии?             Джон говорил отрывисто и злобно, часто стискивая зубы, отчего слова превращались в неразборчивые приглушённые звуки. Лицо его свело мучительной судорогой, словно кто-то пронзил ему ногу или заставил идти по раскалённым углям.             — Вы раньше плавали на континент? — спросил Хисс, желая хоть как-то увести разговор в сторону.             — Не приходилось, но… — Джон умолк, и черты его слегка смягчились. — Матушка часто рассказывала о нём. Об Аквитании, где она родилась и выросла. Её послушаешь, так это рай на земле. Конечно, она передала ключи от этого рая своему драгоценному Ричарду. Кто б сомневался. Но не она подстрекала его пойти против отца, она бы никогда не опустилась до такого! Сколько я говорил об этом, но отец не желает меня слушать. Пусть делает с Ричардом что хочет, хоть голову ему при всём народе рубит, но её… Я должен заставить его смилостивиться, чего бы…             Он остановился, не закончив шага, и посмотрел на Хисса, будто впервые его увидел.             — Хисс…             В том, как он произнёс его кличку, прозвучала вся настигшая его мысль. Мысль, которую Хисс предчувствовал, но ни за что бы не высказал сам. Не из страха. Из полного и чёткого осознания её нежизнеспособности.             — Я-я могу попробовать, Ваше Высочество… Если вы прикажете… Только если вы прикажете, но… — он замешкался, пытаясь подобрать нужные слова. Смотреть Джону в лицо сейчас было пытке подобно. Он так близко, его дыхание разбивает ночной холод, его плащ укрывает его, его рука касается его руки, может быть случайно. Может быть нет.             Пол под ногами слегка качается. Штиль. Море шепчет подсказки, которые ему никогда не понять.              — Мой дар не всесилен. Он действует не на всякого человека, на большинство — да, но есть некоторые… Очень сильные люди, чей разум как неприступная крепость. А ещё… — он стиснул кулаки, точно собираясь с силами, чтобы шагнуть за борт. — Я не могу никому внушить любовь. Ненависть, зависть, отвращение, жажду мести — запросто, но только не любовь. Я… я могу заставить людей убивать друг друга, но не могу заставить их подружиться, не могу приказать им любить, быть добрыми, прощающими… Я боюсь, если я прикажу Его Величеству помиловать вашу мать, он всё равно найдёт способ ей отомстить. Запрёт её в далёком замке до скончания дней или с позором изгонит из королевства. Заставит смотреть на казнь Ричарда… Что-нибудь такое.             Хисс перевёл дыхание и, глядя в никуда, сказал:             — Мне кажется, мой дар не от Бога, сир. Он может внушить другим только зло. И немного утешить. Наверное. Я не знаю, помог ли он хоть кому-нибудь…             Перед глазами встал тот мальчишка из Ноттингема. Насколько хватило его увещевания? Что с ним теперь, нелюбимым и ненужным?             — Ты помог мне. В тот раз, когда… Неважно, сам всё знаешь.             Хисс уставился на него во все глаза. Они никогда не обсуждали, что произошло в день их первой встречи, даже когда Джон прознал о его даре. Хисс знал только свою часть истории, но что испытал тогда он…             А если…             Сердце пропустило удар. Как он раньше об этом не подумал?             Что если вся их дружба была завязана лишь на его даре? Если его влияние на хрупкий разум принца оказалось настолько сильно, что тот оказался его вечным заложником? Может, он и не хотел себе никогда такого жалкого и нелепого друга, над которым насмехаются все, кому не лень, но дар внушил ему: с этим человеком ты найдёшь покой. Он нужен тебе.             Неожиданное осознание поднялось солёной водой по горлу, будто он снова тонул. Даже здесь, даже в этом чистосердечном желании помочь он сотворил зло. Глупо сокрушаться об этом после всего, что он сделал с Гийомом или с тем рыцарем из Ноттингема, или со всеми простолюдинами, на ком он оттачивал своё мастерство. Его дар забрал уже достаточно жизней, иначе как бы он узнал, что может заставить человека покончить с собой? Он не святой, а змей. Но ему так хотелось, чтобы его дар нёс хоть искорку добра.             И чтобы хоть один человек во всём Божьем мире выбрал его по собственной воле, а не из чувства долга или необходимости. И точно не по воле дьявольского наущения.             — Что у тебя с лицом, змеюк? Ты плачешь?             — Глаза слезятся, у меня так иногда бывает. Вам… вам правда тогда стало лучше? И ничего плохого потом не произошло?             Джон замялся и отвёл взгляд.             — Ничего плохого не было, но всё равно… Вот тебе бы понравилось, если бы кто-нибудь залез в твою комнату, всё там перелапал, а потом поставил вроде как на свои места и ушёл, будто ничего не было? А ты потом приходишь, чувствуешь, что что-то не так, а доказать ничего не можешь. Так и свихнуться можно.             — Простите, я правда только хотел помочь…             — Да не виню я тебя ни в чём, кончай ныть, слушать тошно. Расскажи-ка мне лучше, кому ты там пытался внушить любовь? — вдруг спросил Джон и чуть сощурился, как делал всякий раз, когда ожидал услышать в ответ ложь.             — Девушке и юноше из прислуги, они всегда цапались как кошка с собакой. Ничего не вышло, он просто надругался над ней. Было ещё двое, непримиримые враги, кажется, когда-то давно кто-то из них обманул другого на деньги. Тоже не получилось. Вернее, один пошёл мириться, а в итоге они разругались ещё хуже. Потом…             Он готов был рассказать всё, кроме того случая с несчастным мальчишкой. Даже если бы Джон не догадался о его замысле, история бы всё равно не дала бы ему ничего, кроме укола в сердце.             Слова кончились. Они стояли друг рядом с другом, укрытые одним плащом, и смотрели на бесконечное звёздное небо, пронзённое мачтами корабля. Каждый думал о своём. И всё-таки это было похоже на кусочек обычной жизни, оставшейся далеко-далеко за морем, на туманном острове с мрачными каменными замками и зелёными равнинами.             — Мы попытаемся, — наконец сказал Джон. — Ты применишь свой дар на отце. Но только когда Ричард будет разгромлен.             В его голосе не доставало уверенности. Сомневался ли он в Хиссе или в самом своём решении использовать подобное на отце? Значения это не имело. Хисс исполнит любую его волю. Таков его путь.             Три дня спустя они наконец причалили к земле. Сойдя с корабля на серый, покрытый мелкими камнями и высушенными водорослями песок, Хисс готов был пасть на колени и расцеловать каждую песчинку, словно величайшее сокровище. Ему не хотелось думать об обратном путешествии, как и о всей этой заварухе с Ричардом. Он выжил и достаточно.             Король выглядел худо, но держался неустрашимо и властно. С неделю они провели в замке у барона, оставшегося верным Его Величеству, отдыхали с дороги и строили дальнейшие планы. Именно сюда стекались основные войска континентальных союзников. Дела обстояли паршиво, но вполне поправимо. Ричарду присягнули Аквитания, Анжу и несколько других крупных графств, остальные стояли за короля либо вели переписку с обеими сторонами, подсчитывая, от кого удастся получить больше выгоды. Но помимо своей мятежной знати Ричарду помогал французский король, «его давний полюбовничек», как едко высказался Джон.             В целом, силы выглядели равно. За королём были опыт и власть, за Ричардом — молодость и то неизгладимое впечатление, какое он оказывал на всякого, видевшего его вживую.             Противостояние отцов и детей, старое как сам мир.             Отдохнув от моря, они двинулись к замкам, захваченным Ричардом, попутно укрепляя те, что принадлежали их союзникам. Войска разделялись, но Джон и Хисс неизменно сопровождали короля. «Сопровождали» громко сказано, от Хисса в этом походе не было никакого толка. Дядя с младенчества приписал его к церкви и особо не заботился, чтоб дать ему хоть какое-то знание о ратном деле, хорошо, хоть верховой езде удалось обучиться, а то выглядел бы совсем посмешищем. О талантах Джона Хиссу оставалось только гадать. Он редко присутствовал на его занятиях с рыцарями, а если и крутился рядом, то больше витал в облаках своих мыслей. Кажется, Джон не так плох, как от него можно было ожидать, но сравнится ли это с Ричардом или любым другим рыцарем… Нет, навряд ли.             Поход начался успешно. Им удалось взять несколько замков и продвинуться к Аквитании, где обосновались Ричард с королевой. Всё это до боли напоминало детскую игру в «лису и гусей», и пока они были в выигрыше. Хисс видел битвы лишь издали, с безопасного расстояния, но даже этого ему вполне хватило, чтобы понять, как они разыгрываются. Рыцарей и вельмож убивали редко, обычно их старались взять в плен, чтобы потом потребовать выкуп или обменять на кого-то из своих, а вот простолюдины оставались на земле. По ним топтались лошади и люди, на исходе дня их просто собирали, как скошенную траву, и закапывали в общей могиле. Никаких надгробий. Кто будет помнить их? И как долго? Хисс утешался тем, что в отличие от всех этих храбрых мужей, способных держать оружие в руках, он будет похоронен как следует. И, возможно, его даже будут помнить.             Джон явно не получал удовольствия от войны. Отец держал его при себе больше для успокоения сердца, нежели ради воинских подвигов. На советах, куда Хисса изредка допускали, он никогда не спрашивал мнения своего единственного верного сына, хотя тот порой пытался что-то сказать. Но стоило отцовской руке взмыть вверх в понятном жесте, и Джон тут же умолкал. Наверняка тоже самое происходило с молодым Генри, когда тот был ещё жив. Королю был нужен наследник-слуга, верный вассал своего феодала, а не равный соправитель. И Джон не стал исключением. Возможно, его всё это время и любили за безмолвную покорность.             Когда пришло время разделиться с королём, Джон явно вздохнул с облегчением. Любовь больного, но всё ещё сильного и властного отца душила его хуже материнской ненависти.             Ситуация на войне переменилась. Ричард, подкреплённый французскими отрядами, с лёгкостью принялся возвращать себе отнятые земли, попутно прибирая к рукам те, что ещё не покорились ему. Слава о битвах, в которых он участвовал, передавалась из уст в уста, и даже в королевских войсках о нём говорили с благоговейным придыханием. Но король не сдавался. Его здоровье неумолимо ухудшалось, но это только сильнее распаляло его и внушало всем страх. На грани смерти звери всегда бьются особенно рьяно и отчаянно.             Первое время войска Джона шли через безопасную территорию. Они с королём планировали зайти с двух сторон и отрезать основные силы Ричарда от Аквитании, а там вывести самого Ричарда на бой и заставить сдаться. Путь проходил спокойно, часто им удавалось остановиться в чьём-нибудь поместье, но бывало приходилось разбивать лагерь и ночевать в шатре. Ночи становились теплее, весна плавно переходила в лето, но Хиссу казалось, всё это происходит не с ним и не взаправду. Он двигался будто во сне, повинуясь приказам и распорядку. Держался поближе к Джону. Пока они были вместе, всё было нормально. По крайней мере, так ему казалось.             Они приближались к месту сбора, оставалось каких-то пару дней пути. Теперь их путь пролегал по вражеской земле, но кроме трёх небольших стычек с разведывательными отрядами ничего не угрожало им. Хиссу мерещилось в этом что-то нехорошее.             Ричард наверняка уже знал, что младший брат находится здесь с войском. Так почему не напал? У Джона нет опыта, разгромить его дело нехитрое, а если удастся взять его в плен, то королю придётся сделать нелёгкий выбор между любимым сыном и короной. Подумав об этом, Хисс поморщился. Раньше он бы не усомнился в выборе Его Величества, а сейчас под языком плескалась горечь. Король не уступит Ричарду корону, даже если на кону будет стоять Джон. А вот стал бы Ричард использовать родного брата в качестве заложника… Нет. Для этого он слишком благороден. И всё же, почему им позволили забраться так далеко? Хисс чувствовал близость ловушки, но все попытки поговорить с Джоном разбивались о его высокомерное пренебрежение.             — Не забивай себе голову глупостями, подозрительный ты мой полоз. Всё идёт по плану. Ричарду осталось недолго радоваться.             Догорел закат. В лагере, разбитом посреди леса, утихал шум. Гасли костры, люди расходились по своим палаткам, лишь ночная стража несла неустанную службу. Хисс готовил постели ко сну. В походе они ночевали в одном шатре, но каждый на своём месте, чтоб среди войска не пошло дурных слухов.             Вдруг внутрь проскользнула тень. Хисс тут же схватился за нож, но Джон резким взмахом руки остановил его. Перед ними стоял гонец. Мальчишка, совсем молодой и явно не из простых, больно лицо холёное. Почему не доложил о себе? Почему тайно? Он не представился, презрительно покосился на Хисса и просто показал Джону скреплённый печатью свиток. Принц побледнел до цвета могильного мрамора. В мгновение ока он вырвал свиток из мальчишеских рук, сорвал печать и принялся читать так жадно, будто от этого зависела его жизнь. Глаза его лихорадочно блистали.             — Передай, что я согласен, — дочитав, сказал он и убрал свиток за пазуху. Мальчишка кивнул и, так и не проронив ни слова, исчез в сумеречной тьме. Хисс напряженно проследил его путь, сколько это было возможно.             — Кто это был, сир? Что за письмо?             — Тебя это не касается. Гаси свет, я устал.             Когда он говорил так резко и властно, спорить с ним было бессмысленно. Но кто мог послать к нему тайного гонца? И зачем? Хисс лежал в темноте и думал об этом. Сна не было ни в одном глазу. С такого расстояния он не мог разобрать, уснул ли Джон. Может аккуратно вытащить у него письмо? Нет, рискованно, сон у него рванный и чуткий, когда под боком нет любимой игрушки, а если поймает за руку, то беды не оберёшься.             Неожиданно раздался шорох одеяла. Тишина. Шаги, осторожные, приближающиеся к нему. Хисс спешно закрыл глаза и громко засопел, будто видел уже десятый сон. Ему показалось, что на него смотрят, а потом шаги удалились. Кто-то вышел из шатра. Хисс приподнялся и быстро глянул на постель Джона. Она пустовала. Сердце рухнуло в желудок.             Принц никогда не выходил наружу ночью, тем более, когда они останавливались в лесу. Он ненавидел лесные чащи, если была возможность, на последнем издыхании добирался до любого поместья, пусть самого бедного, только бы не оказаться посреди своего старого кошмара. Хисс из ночи в ночь слышал, как Джон ворочается, не в силах обрести покой. Иногда он садился на край кровати принца и рассказывал ему разные истории, пока тот не засыпал. Ему нравились такие мгновения, ведь он мог прикоснуться к нему, спящему и беззащитному. Иногда он позволял себе поцеловать Джона в лоб или в щёку. Маленькая плата за его преданную службу.             И вот Джон поднимается посреди ночи и уходит без него невесть куда. Это не к добру. Совсем не к добру.             Быстро накинув плащ, Хисс вышел из шатра. К чаще леса кралась тёмная, едва заметная фигура. Он последовал за ней, пригибаясь и держась поближе к деревьям. Лунный свет с трудом пробивался сквозь густые кроны. Где-то вдали глухо перекрикивалась ночные птицы. Идти было сложно, под ноги попадались то коряги, то ямы, приходилось хвататься за ветки, надеясь, что они не хрустнут, словно переломанные кости. Джон, а это точно был он, Хисс успел углядеть его лицо в краткий миг, когда тот прошёл через мутный лунный луч, двигался ужасно быстро, постоянно озираясь по сторонам, как вор. То и дело ветви цеплялись за его одежду, оттягивали его назад, точно пытались остановить. Хисс боялся, что он увидит его или услышит шаги, в такой темноте он просто не мог двигаться беззвучно, но Джон ни разу даже не посмотрел в его сторону. Верно, от ужаса он даже собственных мыслей не слышит. Он снова один ночью посреди леса, и пускай сейчас не гроза, а он давно не дитя, легче ему не станет. В его голове всегда будет слишком много тьмы.             В горле Хисс скребся подавленный крик. Ему хотелось окликнуть Джона, но чутьё приказывало молчать и наблюдать. Если что-то в этом мире заставило трусливого принца пересилить свой главный страх, то он обязан это увидеть.             Среди деревьев растёкся дымчатый лунный свет. Джон вышел на небольшую поляну и принялся вертеть головой, словно искал кого-то. Хисс подошёл совсем близко и осторожно, стараясь не породить ни звука, лёг в низину, покрытую мхом. Влага мгновенно пропитала одежду. Противно, но терпимо. Главное, чтобы здесь не было змей, помимо него.             С другой стороны леса медленно вышла тень, укутанная в плащ так, что ни лица, ни тела не разобрать. Джон поспешил ей навстречу, но, оказавшись на середине поляны, вдруг остановился, точно зверь, почуявший западню. Неспешным, плавным шагом тень приблизилась к нему. Из-под плаща показались хладно-белые изящные руки и отбросили с лица капюшон. Хисс задохнулся в изумлении.             В ночном лесу им предстала королева Алиенора Аквитанская, гордая и прекрасная, как всегда.              — Джон! — тихо воскликнула она и развела руки в стороны, то ли призывая сына к себе, то ли желая показать свою безоружность.             — Матушка… — тихо отозвался тот, сделав едва заметный шаг вперёд, и тут же замер в нерешительности.             Они стояли друг против друга, и каждый ждал чего-то. Королева улыбалась светлой, приветливой улыбкой, видной даже издалека, но в ней уже проклюнулось знакомое раздражение. Она так и застыла с разведенными в стороны руками, словно каменная Богоматерь в соборе, а Джон явно не понимал, чего она от него хочет. Наконец, терпение её иссякло.              — Ну же, мальчик мой, обними меня.             Вздрогнув всем телом, Джон послушно поддался вперёд. Казалось, он в шаге от смерти, вся его фигура излучала слабость и покорность, как у старой загнанной лошади. Он обнял мать так слабо и неловко, будто ожидал от неё подвоха. Насмешки. Удара в спину. Тайного знака, чтобы из засады показались остальные. И тут произошло то, чего Хисс не ожидал увидеть никогда в жизни. Со всем чувством и жаром королева притянула нелюбимого сына к себе.             — Всё хорошо, милый мой. Мы вместе. Мы снова вместе.             Адское пламя взметнулось внутри Хисса и выжгло всё дотла. Глаза заплыли кровью. Зубы затрещали от силы, с которой он стиснул их.             Сука. Эта старая сука посмела прикоснуться к его принцу. Она, открыто презиравшая его пред всеми, теперь гладила его по голове и шептала на ухо что-то ласковое, пока Джон, растерянный, не верящий своему счастью, касался её спины так бережно, будто она состояла из тончайшего стекла.             Спустя пятнадцать лет она всё-таки пришла за ним ночью в мрачный лес.             — Как ты осунулся, милый. Ты не болен? — королева быстро провела ладонью по его лицу, убирая пряди со лба. Хисс сжал кулаки. Тварь. Двуличная мерзкая тварь. Что она задумала?             — Я в порядке, матушка. Как… как ты?             — Твоими молитвами. Ах, как бы я хотела, чтобы мы сейчас могли сесть у камина, как в прежние дни, и рассказать друг другу всё, что произошло за нашу разлуку, но сейчас у нас так мало времени. Я благодарна, что ты вообще согласился на встречу, я так боялась, что после того, что твой отец наговорил тебе, ты даже взглянуть на меня не захочешь…             — Никогда, матушка! — он жарко стиснул её ладонь в своих и тут же отпустил, смутившись своей выходки. Тогда королева мягко взяла его за руку.             В свете луны сходство их фигур становилось особенно выразительным. Невысокий рост (Хиссу приходилось сутулиться, чтобы быть с Джоном на одном уровне), узкие плечи, плавные руки с длинными пальцами. Может, за это она его и ненавидела? Она порождала принцев-рыцарей, достойных славы и золота, и принцесс-ангелов, созданных стать супругами величайших монархов. Как после этого она могла породить на свет существо настолько нелепое, на грани между женственным и мужественным? Он — живое доказательство её неидеальности. Её главный изъян.             И теперь она ласкает его, как любимое дитя?             Лгунья. Коварная, бессердечная лгунья.             — Послушай же, что я теперь тебе скажу. Дела у твоего отца плохи. Ему не выиграть эту войну, Ричард настроен решительно. Он готов сразиться с ним лицом к лицу, исход этого поединка ты сам прекрасно понимаешь. После своего воцарения Ричард намерен избавиться от всех, кто стоял против него. Кто в здравом уме будет держать при себе врагов? Джон, я потеряла уже двоих сыновей, умоляю, не заставляй меня проходить через этот ужас снова! Я не могу потерять ещё и тебя. Даже если Ричард оставит тебе жизнь, он отошлёт тебя подальше или вовсе изгонит из страны. Чем это лучше смерти? Я не смогу, я не переживу этого…             Пришлось вцепиться обеими руками в мох, чтобы не вскочить с земли и не набросить на эту гадину. Не переживёт! Да она будет петь и танцевать, когда над Джоном сомкнётся земля. Хисс чувствовал себя демоном, выползшим из самых тёмных глубин Ада. В нём не осталось никаких чувств, только гнев, только ярость, только изжигающая всё ненависть.             — Ты хочешь… чтобы я предал отца? — голос Джона дрожал, будто на холоде.             — Я знаю, как это звучит, милый. Прости меня, но ты не знаешь материнского сердца. Ради вас я бы сделала всё, даже пошла против этого гнусного человека. Я укрывала от вас правду, сколько могла, меньше всего я хотела, чтобы вы росли с ненавистью к родному отцу, но теперь я не могу молчать. Он одержим властью, и не пожалеет никого, лишь бы корона осталась на его голове. Ты думаешь, он любит тебя? Думаешь, он сделает тебя наследником? Джон, наивный мой мальчик, как только ты окажешься близко к трону, он тут же избавится от тебя.             — Что ждёт меня при Ричарде?             Ледяной холод прошёлся по затылку Хисса, словно сама смерть дыхнула на него. Он не видел лица Джона, тот стоял, склонив голову. Королева погладила его по щеке.             — Он никогда не забудет, что ты встал на его сторону. Ты получишь лучшие земли, будешь вторым по могуществу после короля. Вы же братья, одной крови и плоти. И мы снова будем жить вместе, в нашем старом замке. Думаешь, мне легко было тогда оставить тебя? Я даже проститься с тобой по-человечески не могла, так боялась, что только я покажу свою любовь, как он тут же использует это против тебя. Бедный мой мальчик, сколько же ты натерпелся… — она вновь обняла его и принялась слегка покачиваться из стороны в сторону, словно баюкая его.             — Он ведь… он ведь не убьёт отца, правда?             В голосе Джона было столько дрожи, что в нём сразу угадывались едва сдерживаемые слёзы. Хисс вцепился зубами в руку и тихо заскулил. Он сделает только хуже, если появится. Терпение. Она своё получит. О, она непременно получит.             — Нет, конечно, нет, маленький. Я взяла с Ричарда слово, что он позволит ему дожить свои дни. На руках моего сына никогда не будет крови отца. Так что ты решишь?             Тишина. Ветер воет средь чёрных крон. Луна скрылась за облаками, не в силах больше наблюдать эту чудовищную сцену. Хисс перестал дышать. Он знал ответ. Знал, с того момента, как эта дрянь явила себя во всей красе, но он так надеялся, он молился, чтобы ошибиться.             — Я буду на сторону Ричарда.             Радостно выдохнув, королева поцеловала его в обе щеки.             — Мальчик мой, спасибо, спасибо, что пожалел моё бедное сердце. Теперь всё будет хорошо, слышишь? Совсем скоро мы снова будем вместе, отныне и навек. Теперь ступай, вдруг тебя хватятся.             — А как же ты? Позволь, я провожу тебя.             — Не стоит, меня ждут тут совсем недалеко. Иди, милый, и не волнуйся. Я всегда с тобой в своих молитвах.             Хисс скрипнул зубами. Если она молилась о Джоне, то лишь чтобы Бог поскорее избавился от него.             Принц ушёл с поляны обратно в лес. Он постоянно оборачивался на мать, словно боялся, что она окажется сиюминутным миражом. Желание незаметно проводить его до лагеря, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке, свербело под сердцем, но Хисс весь сосредоточился на королеве. Вот она удостоверилась, что Джон уже достаточно далеко и не отследит её путь, и осторожно ускользнула в чащу. Хисс последовал за ней.             У него только один шанс. Нужно действовать быстро и решительно. Нет права на ошибку. Но под языком столько яда, он пропитан им насквозь, всё его существо — чистый смертоносный яд. Глаза горят, кажется, от них исходит жуткое дьявольское свечение. Он уже не человек. Он одно со своим даром.             Он змей-заклинатель. Змей-соблазнитель. Змей-погубитель.             Листва под его ногами шелестит зловещим шепотом. Королева в страхе оглядывается, но она не видит его, хотя вот он, в пяти шагах от неё за широкой разлапистой бузиной, чьи ветви растопырены словно когти смерти. Он бы мог убить её. Чтобы свернуть шею нужно не так много силы, но ему не нужна её жизнь. Он хочет, чтобы она расплатилась за всё, что сделала с его принцем. Око за око. Закон старый как мир.             Хисс выскочил из своего укрытия и схватил королеву за шею. Крик встал у неё поперёк горла. Луна сверкнула в расширившихся от ужаса глазах. Вот он, заветный огонёк в глубине зрачков. Как это легко, даже весело.             — Сссстооой и не двииигайссся.             Она замирает, словно кукла. Её лицо расслабляется, становится тупым, ничего не выражающим. Великая Алиенора Аквитанская. Её Величество королева-мать. Вся в его власти. Страх, оказывается, куда действеннее мягкого подхода.             Хисса переполняет сила. Никогда прежде он настолько явственно не ощущал: у него всё получится. Тот, кто даровал ему право вершить чужие судьбы, сейчас на его стороне. Он любуется им, слегка поддерживает под руку, словно заботливый отец. Напрасно он всё это время боялся и стеснял себя лживым благочестием. Он выше принцев и королей. Он выше всех людей.             — Ты вернёшшшьссся к сссвоему сссыну Ричарду и убьёшшшь его. Ссслышишшшь? Ты убьёшшшь его. Заколешшшь прямо в сссердце. В сссамоеее сссердцеее. Ты убьёшшшь Ричарда.             Отрава стекала из его рта прямо ей в разум. И она внимала ей, она принимала её внутрь себя. Ха! Так всё это время проблема была только в нём самом! Он думал, что матери отказывались вредить своим детям, потому что есть что-то высшее в сути материнского сердца, а на самом деле это он не мог до конца поверить, что мать способна причинить вред своему ребёнку. Ему не подвластна любовь, но ему подвластна вся тьма внутри людской души. И он утопит в ней Ричарда.             Он утопит в ней проклятую королеву.             — П… помог-гит…те…             Тихий хрип сорвался с её распахнутых губ. Вдруг королева схватила его за руку.             — Ты… подонок… Помогите! Кто-нибудь! Спасите!             Хисс отпрянул от неё как от огня. Она была в сознании. Она всё видела и понимала, хотя он не разрывал контакта. Как… она же только что была в его власти… Почему…             — Дьявол! Ты не получишь его! Ты не заберёшь моего сына! Кто-нибудь! Сюда!             Из глубины леса раздались приближающиеся шаги. Хисс бросился прочь, очертя голову. Он не различал ничего пред собой, просто бежал, молясь лишь о том, чтобы не споткнуться. Голова разрывалась от ужаса.             Он не смог. Он выдал себя. Перед чёртовой королевой. Нет, она не могла разглядеть его лица в такой темноте, это просто немыслимо. И капюшон… Он же был в капюшоне? Тогда тем более его не узнать. Неважно. Он оплошал. И этого уже никак не изменить.             Только когда вдали показались очертания лагеря, Хисс позволил себе остановиться. Сполз на землю, откинулся на ближайшее дерево и стал просто дышать. Кажется, он забыл, как это делается. В груди больно и тесно. Всё лицо в испарине. Нельзя в таком виде возвращаться к принцу. Наверняка он уже заметил его пропажу, придётся отвечать на вопросы.             Джон… Бедный глупый Джон. При всём желании Хисс не мог винить его. Эта дрянь тоже обладала даром зачаровывать людей, у него просто не было шанса против неё. Но теперь она далеко, а он здесь. Он ещё может остановить этот кошмар. Он обязан. Ради Джона, ради Его Величества.             Нужно только немного отдышаться.             — Где ты пропадал? — спросил Джон, едва Хисс проник в шатёр. Выглядел принц паршивее некуда. Все тревоги этой ночи дрожали в его руках. На пальцах отметины от зубов, багровые, глубокие. Глаза блестели словно он сгорал от мучительной болезни. Лицо мокрое, как если бы он тоже бежал через весь лес.             Отрадно знать, что у него есть хоть какое-то подобие совести.             — По нужде отлучился. Вас тоже не было, когда я проснулся.             — Мне нужно было прогуляться.             Лгать он так и не научился, надави ещё немного и расскажет всю подноготную. Но Хиссу это не нужно, он всё видел своими глазами, а возвращать сюда королеву хотя бы на словах — нет, увольте.             — Думаю, нам лучше лечь спать, завтра рано в дорогу, — Хисс сказал это, а сам даже не пошевелился в сторону постели. Он выжидал и вглядывался в каждое малейшее чувство, отразившееся на Джоне. Страх, неуверенность, немного злости (на него или на самого себя?) и наконец лживая решительность.             — Завтра мы никуда не отправимся.             Слова, сказанные вполголоса, прогремели, и ночь замерла в давящей тишине. Ни дыхания ветра, ни окрика совы, ничего. Мир остановился.             — Почему? Его Величество ждёт нас со дня на день, без нас ему не выстоять против Ричарда.             — Я позволю Ричарду победить. Он всё равно станет королём, мы только зря тратим силы и людей…             — Вы поклялись своему отцу, что не оставите его, а теперь предаёте его в решающий миг.             Ему показалось, что Джон сейчас его ударит. Он решительно шагнул вперёд, рука его дёрнулась, но лишь сжалась в кулак и опустилась.             — Это единственный верный выход, ты, праведник ползучий! Ричард победит, и, если мы не будем на его стороне, нам конец!             — Он может и проиграть, если мы будем держаться нашего плана! Вы любимый сын короля, вы его наследник! Зачем довольствоваться подачками Ричарда, когда вы можете владеть всем?             — Отец не станет делиться властью, всё это время он лишь кормил меня надеждами. Дал ли он мне править землями, которые так щедро подарил? Позволял ли вершить государственные дела? Нет!             — Ему осталось недолго, и тогда вы…             — Довольно, я не собираюсь обсуждать свои решения.             — Джон!             Имя подействовало на него как щелчок плети на пса. Сразу присмирел, посмотрел внимательно, весь обратился в слух. Скорее всего соображает, как лучше ответить на такую дерзость, но это выиграло ему время.             — Джон, скажи честно, почему ты это делаешь? Твой отец любит тебя, у него есть шанс победить в этой войне, избавиться от Ричарда и сделать тебя единственным наследником престола. И ты… Ты же тоже любишь его, Джон. Не говори, что это не так, я столько лет был рядом с вами. Он заботился о тебе, он поддерживал тебя, учил всему… Да, сейчас он изменился, но это из-за болезни и всех свалившихся на него бед. Ты нужен ему, как никогда! Так почему, объясни, почему ты хочешь его предать?             — Я не хочу его предавать, — ужасно тихо сказал Джон. — Но я не могу допустить, чтобы он сделал с ней что-то плохое! Я ненавижу Ричарда, Господи, я желаю, чтоб он сдох и поскорей, но он поклялся, что отец останется в живых, а он… Он отказывается помиловать маму! Сколько бы я ни просил, сколько бы ни умолял, он не желает меня слушать!             — У нас был договор, Джон. Я использую свой дар и…             — Ты можешь поклясться, что твой дар сработает?             Перед глазами мелькнуло разгневанное лицо королевы. Её абсолютно сознательные глаза. И, верно, это воспоминание отразилось на его лице, потому что Джон едко усмехнулся.             — Так я и думал. У тебя нет ничего, кроме пустых слов.             — А ты жертвуешь всем ради женщины, которая стыдится назвать тебя своим сыном!             Как легко переступить черту и сказать то, что давно крутилось на языке. Хисс не сожалел об этом. Даже когда удар сшиб его с ног, даже когда пинок выбил из него дыхание. Когда второй удар пришёлся по почкам, печени. Когда не получалось вздохнуть, а из глаз вылетали искры вперемешку со слезами. Его схватили за грудки. Вскинули вверх, будто он вообще ничего не весил. Джон действительно сильнее, чем кажется, тут дядя ошибался на его счёт.             — Я вырву тебе язык, если ты ещё раз, хоть раз… Гадина убогая… У тебя никогда не было матери, ты не знаешь, каково это! Да тебе даже на отца своего было наплевать! И ты ещё смеешь учить меня?!             — Мне не наплевать на тебя… и на твоего отца… — с трудом выдавил из себя Хисс.             — Тогда выбирай: ты со мной или с ним?! — Джон отшвырнул его в сторону. Зубы клацнули, впились в большой палец. По руке потекла кровь.             Это был миг, который Хисс никогда не мог забыть. От которого его нутро превращалось в скользкое сырое месиво. У него был выбор. Формально у него действительно был выбор.             Но также отчётливо, как меньше часа назад он ощущал своё всевластие, теперь он ощущал своё абсолютное бессилие. Он не может оставить Джона. Даже когда он не прав. Даже когда он готов на страшную мерзость. Даже когда он решил предать своего отца, их прекрасного короля. Он не может уйти от него. По ту сторону ночи для него по-прежнему никого нет.             Ему не спасти короля, вряд ли он даже успеет добраться до него, чтоб предупредить о предательстве любимого сына. Ричард возьмёт своё. Такие как он, сильные, красивые, прославленные в бою, всегда забирают то, что им по нраву, а таким как он остаётся только уповать на их милосердие. Его мнимое благородство не имеет смысла.             — Я с тобой, Джон.             — Отлично, тогда вспомни, как должно обращаться к принцу, глупая гадюка.             — Простите, Ваше Высочество.             Он не стал просить Джона оставить свою руку в покое, не предложил перевязать её. Пускай терзает себя, он это заслужил. Хисс просто дополз до своей постели, сжался в комок и закрыл глаза. Боль отвлекала от мыслей, но не позволяла уснуть. Но хотя бы пару часов он хотел не существовать совсем. Не думать, не чувствовать, не быть.             Это всё не может происходить взаправду. Это не может быть его жизнь. Это не может быть он.             Утро опустилось на лагерь тяжёлой серой громадой, и весь день тянулся как жилы у человека, растянутого на дыбе. Хисс не мог найти себе места. Бездействие, преступное, подлое бездействие убивало его. Возможность изменить ситуацию утекала песком сквозь пальцы, и он не мог сделать ничего, только смотреть и ждать, пока в руках не останется холодная пустота.             Король, их добрый старый король, надеялся на них. Он не сомневался, что Джон явится в назначенный день, чего бы это ему ни стоило. И вот они здесь, посреди леса. Словно в Чистилище. Проклятые, брошенные, забывшие свой путь. Им не найти спасения.             Хисс не мог смотреть на Джона, говорить с ним, только выполнял его приказы, не поднимая глаз. Всё, что было у них на острове, безвозвратно утеряно. Прошлое, беззаботное, во многом счастливое и светлое, умирает, а будущее похоже на эти облака. Серое и бесформенное. Переменчивое. Таящее только грозу.             На следующий день они двинулись в путь. Неспешно, часто останавливаясь на отдых. Никто не задавал вопросов. Кажется, все уже предчувствовали, как изменится замысел Джона, и приняли это как должное. Они видели состояние короля и понимали: даже если тот одержит верх, то долго он не проживет. И тогда Ричард точно заберёт себе престол, коль ещё будет с головой на плечах.             Они хотели его себе в правители, возможно, некоторые уже состояли в тайных сношениях с ним. Хисс не обольщался преданностью этих людей, они все пеклись только о собственных шкурах и кошельках, кроме отдельных рыцарей, ставивших честь и доброе имя выше золота. Но Джон… Единственный из всех он не имел никакого права на предательство. И именно он совершил его.             Вестовой застал их на подходах к небольшому поместью на границе с Аквитанией. Именно здесь они должны были соединиться с армией короля.             — Король сдался! Болезнь сломила его, он лежит на смертном одре. Он уже благословил Ричарда на царство. Ричард наш король!             Джон побледнел, словно его пронзили сотни копий и выпустили из тела всю кровь.             — Какого чёрта вы плетётесь?! Живо, нам нужно добраться до замка!             Они пришпорили коней.             В замке стояла страшная кутерьма. Народу набилось под завязку, бывшие враги общались как старые товарищи, все шептались о переделе земель, кому что достанется за поддержку Ричарда. Тяжёлый, спёртый воздух давил на голову. Появление Джона не вызвало ничьего интереса, только косые взгляды и тихий, едкий говор. Они все знали о его предательстве и смотрели на него с насмешкой, но вряд ли он замечал хоть кого-то из этих людей. Глаза его заволокла серая слепая пелена.             Неожиданно им навстречу вышел Ричард. За год в Аквитании он стал только сильнее и ярче, а сияние королевского сана делала его недостижимо величественным. Толпа расступилась перед ним, словно волны египетского моря, и он в два шага настиг младшего брата, раскинул огромные руки в стороны, схватил его и с силой обнял.             — Наконец-то ты здесь, братец. Рад тебя видеть. Сильно устал?             — Что с отцом? — глухо спросил тот, даже не пытаясь вывернуться из ненавистных объятий.             — Совсем плох, но характер показывает. Прогнал всех лекарей, всех своих сторонников, кто ему верным остался, и отказывается видеть кого-либо, кроме… Как он сказал? А, Уильяма Хистингса. Видать умом слегка тронулся, это ж его советник, который лет пять назад как помер.             — Это мой отец, — бездумно сказал Хисс. Ричард и Джон уставились на него, будто впервые вспомнили, что у него есть человеческое имя.             — Правда? Какая удача. Пойдём, может хоть тебя отец согласится принять. Мне не по себе, что он там один в такой час. Даже от священников отказался, представляешь? Ты бы видел, что вчера творилось, Джонни. Еле на лошади держался, а всё равно клялся, что отправится на тот свет только после меня. Вот это яростный дух! Нам всем бы так.             Они поднялись в одну из башен. У дверей толпились люди, но стоило Ричарду появиться, как они все поспешили уступить ему дорогу. От их подобострастия сводило скулы. Их прежний король ещё не умер, а они уже гнули шеи перед новым.             Тяжелая дубовая дверь, кованная железом. Хисс прикоснулся к кольцу и тут же отнял руку.             — Давайте пойдём вместе, — сказал он, глядя на Джона с мольбой. — Он будет рад увидеть вас.             — Сначала поговори с ним, потом уже я… — принц замешкался и отступил на шаг назад. Взор его был направлен вниз, а голос перебивала дрожь. Он боялся встретиться лицо к лицу со своим предательством.             — Не бойся, он ничего тебе не сделает, разве что обругает последними словами, — сказал Ричард и, открыв дверь, мягко, но настойчиво протолкнул Хисса вперёд.             Комната была совсем небольшая, скромно убранная, возможно, долгие годы здесь вообще никто не жил. Король лежал на постели. Бледный, седой, с измождённым, резко состарившимся лицом. Под закрытыми, впавшими глазами залегли тёмные пятна. С иссушенных до чёрствости губ срывалось резкое хриплое дыхание. Хисс вспомнил величественного, огненно-рыжего красавца, каким он впервые увидел Его Величество, и слёзы заволокли взор. Он быстро подошёл к королю и, не в силах вынести этой картины, рухнул на колени и с благоговением приник к безвольно опущенной руке.             Вина, горькая как настойка полыни, захлестнула его с головой.             — Уилл? — раздался вымученный, полный надежды голос.             — Здравствуйте, В-ваше Вел-личес-с-ство.             — А, это ты, малый, — король приподнялся на подушках и, с трудом улыбнувшись, погладил его по голове. — Как хорошо, что ты пришёл. Джон с тобой? С ним всё в порядке?             — Он в порядке, Ваше Величество, — Хисс сглотнул комок. От ласкового взора короля ему хотелось провалиться в пропасть, прямо до самого Ада.             — Что задержало вас? Почему вы… К чёрту, уже неважно. Этот выблядок дьявола своего добился. Он теперь у нас король, — гнев искривил его губы в мерзкую гримасу, но тут же растаял в печали. — Бедный мой Джонни всё-таки останется безземельным. Столько сил, столько трудов… Несчастный мой мальчик. Он не был бы великим правителем, нет, малый, я никогда не тешил себя такими надеждами, но я хорошо выучил его. Он знает наши законы, он чтит порядок, он бы сохранил эту страну в должном виде, а этому сучонку только бы в битвах тешиться и славу себе искать. Мой бедный Джонни… Ты же не оставишь его теперь, правда?             — Никогда, Ваше Величество.             — Ты действительно сын своего отца. Какой он был человек, мой дорогой старина Уилл… Скоро мы свидимся, он будет рад услышать, что ты пошёл по его стопам. Если бы я только мог дать вам с Джоном то, что было у нас… Чёртов Ричард, чёртова аквитанская стерва… Малый, там на столе лежит бумага, видишь её? Список всех, кто предал меня. Прочти его. Я хочу знать их имена. Я прокляну их всех, никто не уйдёт от Божьего суда… Они поплатятся, они все поплатятся, все до последнего…             Не чувствуя своего тела, Хисс покорно поднялся и взял со стола бумагу. Развернул её. Ужасно длинный список, столько имён, и самое первое — самое страшное. Горло стянуло петлёй. Он не может это прочесть, он не может принести боль человеку, которого беззаветно обожал и пред которым благоговел, как пред живым воплощением бога. Его король, его идеальный отец. Но разве это не его долг — быть честным с ним до самого конца?             Даже когда правда хуже удара в спину.             — Ну же, читай, малый. Кто там первый? Только не говори, что Маршал, кто угодно, только не он. Этот пёс предан до самого конца, а остальным позорникам грош цена. Так кто там? Кто первый?             — Принц Джон.             — Что?             Король сел на постели и уставился на него диким, безумным взором. Прожилки в его широко раскрытых глазах пылали кровью.             — Посмотри внимательно, ты, должно быть, ошибся… Это не может быть Джон. Как же… Джон, моё сердце, сын мой… Ты ошибся, правда?             Он смотрел на него с мольбой и нелепой, неуместной старческой улыбкой, гаснущей, как свеча, от которой остался один лишь огарок. Хисс не мог повторить, его голос пропал, только горькие слёзы беспрестанно текли по впалым щекам. И это было громче всех слов.             — Джон, моё сердце… Моё сердце… — король опустился на подушки, и вдруг жуткая судорога пронеслась по его телу. Он схватился за грудь, вцепился в неё так крепко, будто пытался пробить рёбра и вырвать оттуда что-то мучительно болезненное. Последние краски схлынули с его лица. Оно заострилось, все морщины превратились в жёсткие мраморные складки. Изо рта хлынула кровь.             — Моё сердце! Моё сердце!             От крика содрогнулись стены. Хисс ничего не успел сделать. Когда он подбежал к королю, тот уже обмяк и глядел в потолок ничего не видящим взором. Пульс на его запястье едва прощупывался. Он утихал, как звуки уходящей процессии.             — Джон… Мой мальчик…             Последнее дыхание вырвалось с кровью, и король замер. Его рука выскользнула из ладоней Хисса, став вдруг тяжёлой и грубой. Не веря в произошедшее, Хисс опустил голову к груди короля, надеясь услышать хоть слабый стук сердца. Оно безмолвствовало.             Прошла целая вечность, прежде чем Хисс поднял голову и дрожащими пальцами осторожно закрыл глаза королю. В них навеки осталось отчаяние, страшнее которого невозможно себе представить. На негнущихся ногах Хисс вышел из комнаты. Там его ждал только Ричард со свитой.             — Я отослал Джона отдохнуть с дороги. Выглядит он совсем неважно, точно не заболел? Ты уж позаботься о нём. Кстати, что там отец? Я слышал, он кричал.             — Его Величество скончался, — только и вымолвил Хисс и пошёл прочь.             Спустившись из башни, он поймал слугу, и тот привёл его к комнате, куда поселили Джона. Хисс вошёл без стука. Он был не в силах думать, решать, поступать правильно. Весь ужас произошедшего гнался за ним по пятам, как свора гончих на охоте, давая фору лишь для насмешки, для изощрённого издевательства. Сейчас оно обрушится на него и разорвёт в клочья. Но он должен сделать последнее правильное дело.             Это должен быть он. Его Величество рассчитывал на него.             — А, вот и ты. Как всё прошло? Отец заговорил с тобой? — чёрт знает почему Джон пытался держаться пренебрежительно, но всё его существо дышало страхом и стыдом. Блудный сын, который так и не вернулся к своему отцу. Он будто уже почувствовал, что произошло, только не желал этому верить.             — Он умер. В-ваш отец у-умер, сир.             Вот и всё. Теперь ужас может забрать его, забрать их обоих. Конец света настал. Никто не явился, чтобы их спасти.             — Что? Ты врёшь. Он же был жив, когда я уходил… Ты врёшь, ты всё врёшь… Скажи, что ты врёшь, чёртова змея!             Джон шепчет, его голос сбивается о стоны, и вдруг из его горла вырывается вопль. Отчаянный, уродливый вопль раненого зверя. Вопль боли и агонии. Вопль, в котором нет ничего человеческого. Джон хватает себя за голову. Он рвёт волосы, кажется, сейчас сорвёт и кожу, оставив лишь обнажённый череп. Раздирает своё лицо, мокрое от слёз и безобразное, как морда растерзанного животного. Ноги не держат его, он падает и вгрызается в свои руки. Вопль превращается в мычание, громкое, утробное, сводящее с ума. Кровь течёт до локтей, падает на пол огромными каплями.             Так не может звучать человек. Не может так выглядеть.             Это горе во плоти.             Хисс бросается к нему, пытается остановить, но Джон не видит его. Он весь в своём безумии, во тьме, которая никогда его не отпустит.             — Пожалуйста, прекратите! Вы убьёте себя! Пожалуйста, не надо…             Его руки теперь тоже в крови, в крови принца. У него нет слов утешения. Он не может сказать, что всё будет хорошо, что всё наладится. Ничто и никогда уже не будет хорошо. Король умер. Они остались одни.             — Х-хис-с-с…             — Я здесь, сир, я здесь.             — С-сделай это…             Его зубы бьются друг о друга, ломая слова.             — Сделай это, пожалуйста. Я-я не м-могу…             Едва Джон успевает договорить, как вопль бьёт его изнутри. Он кричит так, что должно быть слышно до самых небес. Хисс притягивает его к себе. Берёт его заплаканное, обагрённое лицо в свои руки. Стирает слёзы, пусть это бессмысленно, ведь новые тут же текут им на смену, смешиваясь с кровью на губах и подбородке.             — Посмотри на меня, Джон. Тебе нужно перестать плакать. Совсем чуть-чуть, хорошо? Смотри на меня и не думай ни о чём. Вот тааак…             Он говорит мягко и уверенно, а сам держится из последних сил, чтоб не разрыдаться. Джон глядит на него умоляющим, потерянным взором брошенного ребёнка. Но в зрачках есть заветный огонёк, совсем маленький и слабый. Этого достаточно.             — Тишшше. Ты ничегооо не чувссствуешшшь…. Всссё ушшшлооо… Ш-ш-ш… Ты ничего не ч-чувссствуешшшь…             Шепчет, пока лицо Джона не становится опустошенно спокойным, а глаза сухими и бесчувственными. Он не выглядит живым. Это просто податливое тело, в котором уснула душа. И это не спасение, это маковое молоко для облегчения боли. Но это лучшее, что он может сделать сейчас.             Хисс утыкается в плечо своего полумёртвого принца и наконец позволяет себе разрыдаться.