Шрам и Заря

Конец весны 1831 года от начала летоисчисления Солнце клонилось к закату. Поздняя весна никак не желала уступать летнему теплу и по вечерам все еще накрывала Белояров покровом прохлады, как сегодня. Маркус с Деяном неторопливо двигали уставшими ногами к знакомой каменной ограде кадетского корпуса. Увольнение, часть которого они провели вдвоем, пока Ждан и Ахмыл корпели в наряде, подходило к концу. Сегодня Маркус побывал в приюте и притащил брату с сестрой два пакета сладостей, за что получил привычный нагоняй от воспитателей. Он пропускал их недовольство мимо ушей и уж точно не планировал прекращать баловать двойняшек. В конце концов, не так часто у него получалось навестить их. Встретившись с Деяном после визита в приют, Маркус пребывал в приподнятом настроении и даже попросил друга провести его по красивым местам столицы. До одиннадцати лет он жил в деревне и потому до сих пор не мог налюбоваться Белояровом. Весь день ярко светило солнце, отражаясь в сочной зеленой листве, по городу неторопливо прогуливались красиво одетые дамы под кружевными зонтиками, солидные мужчины восседали в ресторанах и кофейнях, в салонах цирюльников царило оживление, ведь где еще можно услышать свежие сплетни, как не там. В парках уличные артисты показывали сценки и пели. Маркус останавливался у каждого, и Деяну приходилось почти силком оттаскивать друга, чтобы показать что-то еще. Они гуляли по городу уже не в первый раз, но Маркус каждый раз смотрел на монументальную красоту столицы с искренним благоговением. Белояров был воистину белым, и это завораживало. Живя в деревне, он слышал рассказы о столице от отца, но никогда там не был, как и мать. Двойняшки когда-то просили родителей отвезти их в Белояров, чтобы попробовать столичные сладости, но откуда же малышам было знать, что вскоре не будет у них ни сладостей, ни семьи? Маркус перекатил языком во рту леденец на палочке и довольно причмокнул. Если бы можно было питаться только сладостями, он стал бы счастливейшим человеком на свете. И самым толстым. Впрочем, в кадетском корпусе ему это не грозило — слишком маленькими были порции для вечно голодного юноши и слишком изматывающими — занятия. Кадеты торопливо стекались к воротам, чтобы не опоздать к ужину и не заработать наказание от командиров. Впереди Маркус увидел знакомую белобрысую макушку и поджал губы, ощутив дурацкое чувство в груди. Будто чья-то рука сжала желудок, но спустя мгновенье отпустила, как ничего и не было. И это дурацкое чувство нервировало не на шутку. А началось всё с народного гуляния перед весенним равноденствием и танца, будь он неладен. До того дня вполне Маркус успешно обходил Великого князя стороной и даже прикусывал язык, когда очередная колкость рвалась наружу. Но что случилось, то случилось. С той минуты, когда Велизар мягко улыбнулся Маркусу, глядя на него восхищенно и завороженно, тот уже не мог выбросить из головы этот взгляд. Маркус жаждал его восхищения, его внимания и ругал себя за это последними словами. Оттого и шарахался от Велизара еще отчаянней, чем после их потасовки. — Рядом с братом Светило даже походит на человека, а не на восковую фигуру. Похоже, до всех остальных он просто не снисходит, — шепнул Маркусу Деян. Велизара и вправду окружала компания друзей его брата. Среди них Маркус разглядел и Арата, с которым дежурил у ворот в тот роковой день встречи с Великим князем. Златояр заразительно улыбался, вальяжно положив руку на плечо брата и что-то ему рассказывая. Велизар посмеивался и закатывал глаза. Подумать только, Великий князь и вправду казался живым. В первый раз Маркус видел его настоящим после драки, но боль от ожога мешала вспомнить те минуты четко, во второй же — на площади, во время народных гуляний. Тогда он понял, что Велизар тоже умеет искренне смеяться. С толпой кадетов они прошли в ворота и устремились к кубрику, чтобы оставить там купленные конфеты. А еще отыскать Ждана с Ахмылом и подразнить их рассказами о прогулке. На удивление, в кубрике царило оживление. На пороге замерли ротный и взводный, отчего в груди Маркуса заскреблось дурное предчувствие. Значит, ничем хорошим для него эта сцена не кончится. — Сегодня внеплановый смотр тумбочек и коек, — объявил взводный, обведя их грозным взглядом. Он замер на Маркусе, но не сказал ни слова, значит, его ни в чем не обвиняли. Но предчувствие не обманешь. — Мне доложили, что в вашем кубрике пахло папиросами. Все вы знаете правила. Курение в корпусе запрещено, как и алкоголь, — заявил ротный и чинно прошествовал в противоположный конец кубрика — к кровати Велизара. Он как раз пару секунд назад вошел в кубрик в сопровождении бессменного Ивара и казался чернее тучи. Маркус был слишком озабочен внезапным смотром, чтобы отметить резкую перемену в настроении Великого князя. Ротный потребовал у Велизара открыть тумбочку, что тот и сделал, взглянув на командира с вызовом. После проверки его матраса и койки настала очередь следующего спального места. Так командиры проверили каждого, а кадеты замерли рядом, не смея скрывать ничего, что не успели убрать из тумбочек. Ничего запретного, конечно же, не нашли. Только горы сладостей, припрятанные безделушки и карты под матрасом у Деяна. Но их правила не запрещали, поэтому ротный ограничился грубым: «Играть в карты недостойно кадета. Ты же не портовый грузчик». И забрал колоду, конечно же. Деян виновато потупился и поджал губы. Маркус мысленно хмыкнул. Уж не собирался ли ротный сам попользоваться отобранной колодой? Когда пришла очередь Маркуса, тот услужливо посторонился. Предчувствие вопило, что сейчас что-то будет. И оно не подвело… Стоило ротному распахнуть тумбочку, на полке обнаружился бумажный сверток. Ротный присвистнул, достал находку и развернул. В свертке обнаружились дорогие папиросы, которых Маркус ни разу и в глаза не видывал. Его собственные, дешевые, покоились на дне вещевого мешка надежно припрятанными в кальсонах. Он не стал бы так глупо подставляться, значит, кто-то его подставил. И тут Маркус наткнулся на мрачный взгляд Велизара. Неужели он? Решил, что ожога недостаточно? Не добил до конца соперника, который уже давно с ним не соперничал? Маркус в бешенстве уставился на Велизара, безмолвно обвиняя: «Твоих рук дело, змееныш?». Тот встретил его взгляд смело и прямо. На обычно равнодушном лице Светила яркими красками играла злость, что удивило бы Маркуса, если бы не очередная неприятность, в которой он неведомым образом очутился. — Это не мои папиросы, — без особой надежды брякнул он, на что взводный за спиной ротного безнадежно хлопнул себя ладонью по лбу. — Как я устал от проблем с тобой, Иво! — рявкнул командир роты. — Когда уже император отменит эти бесовы квоты для сирот?! Кадетами достойны быть дети дворян и военных, а не выходцы из приютов, которым не писаны ни законы, ни правила! Может, тебе на зверином языке объяснить, раз на человеческом не понимаешь?! Маркус сжал кулаки, потупил взгляд и прикусил язык, только бы не ляпнуть грубость. Все тело чесалось и подрагивало от желания броситься на ротного с кулаками и поколотить так, чтоб тот забыл, как его зовут. А потом объяснить на зверином, что не нужно унижать детей из приюта — они могут и ответить. — Это мои папиросы. — Вдруг раздался голос Велизара, и Маркус вздрогнул от неожиданности. — Я попросил Иво спрятать их, чтоб никто не нашел. Мы не предполагали, что будет смотр. — Твои? Не заговаривай мне зубы, Ратомир, — недоверчиво отмахнулся ротный. — Вы сами посмотрите на них — это не те папиросы, которые может купить обычный кадет, живущий на жалование. Они дорогие и довольно редкие. Такие курю я и прошу за это прощения, мне очень стыдно за недостойное поведение. Я почти справился с дурной привычкой, но иногда она сильнее меня. Велизар подошел ближе и встал между Маркусом и ротным, отчего оба от удивления открыли рты. Правда, Маркус справился с собой быстрее. Зачем он… Как он… Это же явно не его папиросы! Велизар настолько праведен, что его портрет можно было вешать в храме Владыки. Какие папиросы? — Ты знаешь, какое наказание следует за нарушение правил, кадет Ратомир? — строго осведомился ротный. — Наряды вне очереди. Столько, сколько прикажете, — кивнул тот. — Два наряда подряд. Обоим, — рыкнул ротный. — Одному — за курение, второму — за прикрытие. Как раз сегодня на кухне большая ночная уборка и рук не хватает. Вот и поможете, курильщики бесовы. Ротный окинул их обоих неодобрительным взглядом напоследок и вылетел из кубрика, как ураган. Взводный же коротко бросил: — Дурачье. Чтоб больше я никаких папирос не видел, иначе заставлю их сожрать. — И ведь не шутил, Маркус твердо это знал. — Шагом марш за мной, подельнички. Маркус исподлобья взглянул на Велизара, вернувшего себе равнодушный и непоколебимый вид. Зачем Светило ему помог? Но главное: кто подбросил ему в тумбочку папиросы? Что за крыса завелась в кубрике? Они послушно следовали за взводным на кухню, но, чуть сбавив шаг, Маркус прошипел Велизару: — Зачем ты вступился? Это же не твои папиросы. У тебя кишка тонка курить, всезнайка. — У меня были причины, — коротко ответил тот и ускорился, избегая разговора. Маркус нахмурился и поспешил следом, все еще не понимая, с чего бы вдруг Велизару понадобилось его защищать. На самом деле, внутри теплилась догадка. Великому князю не давало покоя чувство вины, которое Маркус столько раз видел в его печальном взгляде. После драки их отношения переменились. Маркус старался держаться подальше и теперь соревновался с Велизаром лишь мысленно, никак не показывая этого внешне. Велизар же стал относиться к нему… с осторожностью. Он не лез с подначками и колкостями, держался на расстоянии, но при этом Маркус то и дело ловил на себе внимательные взгляды цвета морской волны. Обида уже давно померкла. Маркус никогда не был злопамятным и никогда не помнил о ранах, которые уже затянулись, да и, будем честны, он первым полез в драку, поэтому сам виноват. Но Велизара он избегал из принципа. Если Великому князю сойдет с рук эта выходка, то однажды он изуродует кого-то другого, чувствуя вседозволенность. Пусть он императорских кровей, но положение и могущественный дар не наделили его правом увечить людей. Магия накладывает большую ответственность, и об этом знал даже Маркус, начисто лишенный любого колдовства. — Не нужно меня жалеть. Я не маленький, — выпалил он, нагнав Велизара. Вредность и упрямство не позволили оставить последнее слово не за собой. — Думаешь, я не вижу, как жалостливо ты на меня смотришь? Мне теперь до смерти твоей живой совестью служить? Отстань от меня! Я сам разберусь со своими проблемами. — И как, позволь спросить? Волшебным образом вычислишь того, кто подложил тебе папиросы? — хмыкнул Велизар, так и не взглянув на Маркуса. — Вычислю, можешь не сомневаться. И задам ему трепку. — Я сам разберусь с этим человеком. — То есть, ты знаешь, кто это? — вспыхнул праведным гневом Маркус. Велизар мельком снисходительно взглянул на него и вновь отвернулся. — Не твоего ума дело, но будь уверен, такого больше не повторится. Среди кадетов не место доносам и предательству. Больше Велизар не сказал Маркусу ни слова — просто перестал его замечать. Вообще-то это Маркус должен был не замечать зазнавшееся Светило, чьи дружки решили ему насолить! А уж в том, что это были именно подхалимы Велизара, Маркус не сомневался. Даже подозревал, кто. Но почему-то не мог сердиться всерьез… Велизар пошел против дружков, заступился за Маркуса перед ротным и однокурсниками, а теперь вместе с ним проведет ночь за уборкой кухни. Мягкое тепло согрело сердце Маркуса, хоть он и пытался воззвать к праведному гневу. За него так редко вступались, что он мог пересчитать эти случаи на пальцах одной руки. И оттого лишь сильнее ценил такие поступки. Маркус умел быть благодарным, и сейчас он был благодарен Велизару. Хотя, если бы не его дружки, им обоим не пришлось бы скакать всю ночь с половой тряпкой в зубах.

* * *

К трем часам ночи юноши выдохлись, и сердобольные кухарки усадили их пить чай с оставшимися от ужина пирожками. Целой тарелкой пирожков. Маркус уплетал их за обе щеки, пока Велизар пережевывал один. Раньше он и подумать не мог, что будет находить радость в простой еде — такой, как пирожки с капустой. Великий князь был привередлив, как барышня, но в кадетском корпусе либо ты ешь то, что дают, либо не ешь ничего. Поэтому Велизар поражался неутолимому аппетиту Маркуса. Тот готов был сметать с тарелки все, что давали. Как и сейчас. Он съел уже три пирожка и хищно косился на четвертый. — Ты будешь? — с надеждой спросил Маркус, на что Велизар гордо покачал головой, а затем улыбнулся, убедившись, что его улыбка останется незамеченной. Он не знал, что послужило причиной постоянного голода Маркуса, но подозревал, что тот попросту никогда не ел досыта и при любом удобном случае пытался набить живот впрок. Эта его привычка даже умиляла… Велизар встряхнулся и налил себе еще чаю из большого расписного самовара. Он чувствовал себя виноватым за сегодняшнюю ночь и унизительные слова, которые Маркусу пришлось выслушать от ротного совершенно незаслуженно. Стоило Велизару вернуться из увольнения, Ивар, которого из-за плохой оценки не выпустили из корпуса, встретил его с игривой улыбкой на губах. Нечасто что-то повергало его в такой восторг, и Велизар с интересом поинтересовался, по какому поводу такое загадочное лицо. Тогда Ивар и намекнул, что сегодня Шраму придется невесело. А все потому, что неделю назад Маркус вскользь обозвал Ивара неженкой при всем взводе, и этого унижения тот простить не смог. Что-то нехорошо заскреблось в груди Велизара, и он поспешил в кубрик. Ивар с довольной ухмылкой следовал за ним. Увидев ротного и взводного, на чьих лицах застыла угроза, Велизар все понял. И найденные папиросы стали доказательством гнилой натуры Ивара. Велизар вступился, потому что не мог по-другому. Маркус не должен был страдать в одиночку из-за выходок ублюдка Ивара. Лед между ними только-только тронулся, и он наконец перестал смотреть на Велизара так, будто вместо него воняет ведро помоев. Два месяца Велизар не мог ничего с собой поделать и исподтишка наблюдал за Маркусом, отмечая каждый осторожный взгляд в свою сторону. За это время он выучил все повадки Иво, отчего пришел в ужас от самого себя. Ни за кем и никогда Велизар не наблюдал так пристально. А еще у него давно нашелся ответ на вопрос Златояра: он хотел дружбы с Маркусом не из-за скуки, а потому что совершенно непонятным образом ощущал их духовное родство, несмотря на полную несхожесть. Наверное, явственное различие и тянуло его к Маркусу — как в неизведанную топь, где можно найти как сокровище, так и собственную смерть. После позднего ужина оба заметно воспряли духом и отправились на поиски усталых кухарок. Юношам предстояла уборка столовой, о которой Велизар думал с содроганием. Их шаги эхом раздавались в узком коридоре, однако не отвлекли от разговора кухарок, укрывшихся в каморке. Велизар потянулся, чтобы открыть дверь, но рука Маркуса его остановила. И спустя миг он понял, почему. Одна из женщин плакала. Наверное, та, что помоложе. Велизар заметил, что на худенькой кухарке лет тридцати не было лица всю ночь. Он от неопытности своей решил, что она попросту устала, отработав день, а затем и ночь. Похоже, причина крылась в душевных страданиях. Они собрались незаметно уйти, дабы не подслушивать, но вдруг Маркус застыл, как вкопанный. И виной тому послужили брошенные в сердцах слова: — Мне жизнь без него не мила, понимаешь? Как мне теперь ребятню свою на ноги поднимать одной, без него? Он там веселится с молодой, а я… я сдохнуть хочу, каждый день думаю об этом. Вот как посмотрю на балку под потолком, так и представляю петлю. Велизар смущенно застыл. Полные горя слова явно не должны были услышать чужие уши, еще и мальчишечьи. Он хотел потянуть Маркуса за руку, но вовремя вспомнил об обещании не касаться его. Значит, нужно сказать словами… Но Велизар не успел и рта открыть, прежде чем Маркус распахнул дверь и ввалился в каморку, обо что-то с грохотом запнувшись. Двое кухарок замолчали от ужаса и замерли, разглядывая нежданных гостей. Та, что плакала, лишь коротко икнула, зажав рот рукой. — Что ж ты так неосторожно? — пожурила Маркуса вторая кухарка — пышнотелая женщина с проседью в русых волосах. — Не ударился, соколик? — Я прошу вас, не совершайте ошибку, — выпалил Маркус, не замечая никого, кроме худенькой кухарки, съежившейся на деревянной лавке. — Если вы что-то с собой сделаете, ваши дети останутся обездоленными. Вы умрете и облегчите себе судьбу, но подумайте о них. Кто позаботится о малышне, которая, кроме вас, никому не нужна? Даже собственному отцу, раз он ушел. Как им выжить? Женщина замотала головой, а в глазах ее проступил откровенный ужас. Вторая кухарка заботливо потянулась к Маркусу, но тот лишь отмахнулся. Он сделал рваный, хриплый вдох, будто ему не хватало воздуха, и забормотал: — Они попадут в приют. Знаете, каково там? А я знаю. Они будут голодать. У них отберут все вещи, которые им дороги. И будут бить. Много, пока они не научатся защищаться. Все это будет вашей виной, потому что вы выбрали смерть. Я прошу вас, умоляю, пожалейте своих детей. Маркус бессильно рухнул на колени, закрыл рот руками и крепко зажмурился. Велизар наконец отмер и осторожно приблизился к Иво, не понимая, как должен поступить. Плачущая кухарка, заикаясь, закивала головой и запричитала: — Я… это ж я так, подруге пожаловаться. Да я никогда! Что б я! Да детей своих бросила! Никогда тому не бывать! Люблю их больше жизни! Ну же, мальчик, что ты так распереживался? Вставай. Но Маркус не слышал ее. Он боролся с собой, хватал ртом воздух, но как будто не мог вдохнуть. Надсадно хрипел, скорчившись в три погибели. Велизар упал на колени рядом с ним и с ужасом вгляделся в побледневшее лицо, на котором сияли невыплаканными слезами обычно лучистые глаза. Казалось, Маркус не понимал, где находится, и видел перед собой неведомые картины прошлого, а не полутемную каморку с крупами и мукой. Маркус задыхался в истерике, и Велизар протянул к нему руки, но на миг застыл. Обещание не прикасаться все еще отдавалось набатом в висках, но как еще его успокоить? Как вернуть из кошмара сюда, в маленькую комнатку? Маркусу нужно за что-то зацепиться, за кого-то. Спустя короткий миг промедления Велизар плюнул на всё и обхватил похолодевшие щеки Маркуса теплыми ладонями. Тот даже не обратил внимания, потерявшись в собственных страхах. Велизар приблизился к Маркусу так, что они почти соприкоснулись носами. Он чувствовал на коже рваное, хриплое дыхание Иво, но никак не мог поймать блуждающий взгляд. — Дыши, Маркус. Прошу, сделай вдох. Я здесь. Смотри на меня и дыши, — уговаривал он, обдавая застывшее в ужасе лицо теплым дыханием. — Ну же, давай. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Ты здесь, со мной. Всё в прошлом. Слышишь? Всё в прошлом. Сколько они просидели, почти соприкоснувшись носами, Велизар не знал. Он потерял счет времени, пытаясь поймать туманный взгляд. Кухарки причитали, кажется, так далеко, будто где-то за стеной. Кроме них двоих в этой маленькой каморке никого не существовало. Только они и их сбивчивое дыхание, сейчас одно на двоих. — Прошу, Маркус, дыши, — повторял Велизар так мягко, как умел. Он знал, что его ласковый баритон нравится людям, и пытался им вытащить Маркуса из глубин его искалеченной памяти. Наконец по щеке Иво скатилась слезинка, а за ней — еще одна. Он будто отмер вместе со слезами. Рвано вдохнул и прикрыл глаза, кадык дернулся, сдерживая всхлип. — Я плачу перед тобой, — выдавил он и ухмыльнулся так изломанно, что на миг Велизар испугался. — Докатился. — Ну ты и дурень, — выдохнул Великий князь с облегчением и, не спрашивая разрешения, заключил Маркуса в крепкие объятия. Тот внезапно затих и уткнулся носом ему в плечо, а тело Велизара наконец расслабилось. От Маркуса пахло пылью и потом, но он не обращал на это внимания. — Никогда не замечал, что у тебя веснушки на носу, — вдруг пробормотал Маркус, нервно хихикнув. — Появляются весной и осенью пропадают. Ненавижу их, — признался Велизар и смешливо хмыкнул. — Ваше Императорское Высочество хоть где-то неидеален. Ну вот, это уже знакомый Маркус, но Велизар чувствовал, что насмешку он из себя выталкивал через силу. Ослабевшее тело не сопротивлялось в руках Великого князя, а еще чуть заметно подрагивало, словно от холода. Причитание кухарок неожиданно ворвалось в их мирок. Переполошенные женщины поднимали их с пола и дружно ахали. Их с Маркусом почти насильно отвели на кухню и заварили новый чай, от которого умиротворяюще пахло мятой. — Ты прости меня за глупые слова. Я, не подумав, ляпнула. Дура, и не подозревала, что они так жутко звучат, — лепетала Маркусу худая кухарка, суетливо расставляя перед ними две большие глиняные кружки с горячим чаем. Тот лишь сдержанно кивнул и тихонько ответил: — Надеюсь, вы больше никогда не скажете ничего подобного. И ничего не сделаете с собой. — Никогда. Клянусь. Никогда, — пообещала она и перевела испуганные глаза на Велизара. — Ваше Имп… кадет Ратомир, как повезло, что вы оказались рядом. — Я прошу прощения, оставите нас ненадолго наедине? — безукоризненно вежливо попросил он, но холод во взгляде сработал куда более надежно. Женщины коротко поклонились и поспешили убраться восвояси. Велизар перевел взволнованный взгляд на хмурого Маркуса, хлебавшего чай, и не решился сказать ни слова. — Что смотришь, будто я хрустальный? Не рассыплюсь, — огрызнулся тот. — Хочу убедиться, что приступ прошел. — Это не приступ. Я просто… вспомнил. Не обращай внимания, у меня такое бывает. Потом сам в себя прихожу. А ты меня обнимать бросился, как будто я маленький. Велизар усмехнулся, уткнувшись носом в кружку. После увиденного шипы Маркуса казались смешными. Они значили, что он окончательно пришел в себя. — Мне жаль, что ты это увидел, — наконец выдавил Иво. Велизар помолчал, но решился произнести: — Ты сам пережил все это? — Пережил, — буркнул Маркус, не поднимая взгляда от грубой деревянной столешницы. — Мать повесилась, когда отца убили за карточные долги. Она не знала, как кормить нас с братом и сестрой, и не нашла ничего лучше, кроме как залезть в петлю. Мне было одиннадцать лет. Я пришел домой и увидел ее… качающуюся под потолком. Маркус рвано выдохнул и закрыл лицо ладонями. Велизар не посмел вновь соваться к нему с объятиями. — Брату с сестрой было всего четыре, они ничего не понимали. Соседи помогли мне похоронить мать, а потом староста отвез нас в приют. В один нас не взяли, сказав, что могут принять только малышей. Я отказался оставлять их, и нам пришлось ехать в Белояров. Только там приняли нас троих. — В приюте тебя… били? — выдавил Велизар. — Ты голодал? — Били. Голодал, — коротко ответил Маркус. — Приют хуже кадетского корпуса, потому что здесь детки дворян только и могут, что гадить за спиной, а там человек человеку — волк. Каждый готов выгрызть из глотки другого кусок хлеба или новую рубаху. Я быстро научился драться, чтобы защищать себя и свою ребятню. Дети постарше постоянно что-то у них отбирали. Меня, как ты понял, не шибко любили воспитатели. Потому и сюда запихнули. Старались, как могли, нужных людей поднимали, только бы избавиться от меня. — Твои брат и сестра остались там? Маркус поник, но наконец поднял на него глаза, которые так и не просохли. — Да, они там. Я надеюсь заработать приличное жалование и определить их в хороший лицей с проживанием. Они заслужили лучшую жизнь. Надеюсь, что не вылечу из корпуса до выпуска, иначе этим мечтам придет конец. — Не вылетишь, — твердо заверил его Велизар. — Вот только не надо этого покровительственного тона, Ваше Императорское Высочество, — фыркнул Маркус. — Тебе показалось. Конечно, не показалось. Велизар пообещал себе сделать все, чтобы Маркус закончил кадетский корпус благополучно. А еще взял на заметку обязательно выяснить, в каком приюте живут его брат с сестрой, и всего ли им хватает. — Прости, что вывалил на тебя свои сиротские горести. Просто пропусти мимо ушей и забудь. Я не жалуюсь и никогда не буду жаловаться. Тебе ни к чему мои слова, — понуро пробурчал Маркус. Велизар промолчал, но, решившись, сжал его руку в своей. Сделал это, затаив дыхание, будто нырнул в незримую глубину моря. — Больше не обожжешь? — спросил Маркус почти неслышно. — Никогда. Клянусь. Маркус ухмыльнулся и… не отдернул руку.