Покажи мне путь к свету

Яркий звон в ушах, ледяная дрожь в пальцах и резко подкосившиеся ноги… В тот день в голове не было никаких мыслей. В тот день казалось, словно эти минуты — последние из тех, которые Сяо проживал на этой грешной земле. Воспоминания слишком расплывчаты. В голове полный хаос… Громкий стук металла о паркет сцены. Гулкий удар коленей о пол. Темнота. Тошная, холодная темнота, оседающая на глазах плотной тканью, от которой не получалось избавиться ни слезами, ни отчаянными криками о помощи, ни бессмысленными попытками наложить на себя руки. Сяо не помнил тот день до мельчайших подробностей, но зато помнил, как траурно из-под его пальцев звучала фантазия Телемана, ставшая для него последней, исполненной на злосчастной сцене консерватории… Бесконечные врачи душили. Сяо казалось, что он сойдет с ума от этой бесконечной пытки, потому что каждый тупо твердил о том, что Сяо — уникальный случай, но от этого осознания не хотелось радоваться. От этого осознания хотелось вскрыться в разы сильнее, потому что, блять, всё это не помогало. Врачи сменялись один за одним. Сяо против своей воли тащился на приемы, потому что брат не позволял ему отчаяться. И эти приемы — худшее, что могло случиться с Сяо помимо поступления в консерваторию. Он уже даже не плакал, когда очередной врач, в бессмысленной попытке избавиться от этой странной слепоты, снова и снова пытался пойти путём внушения, мол Сяо просто симулирует. В такие моменты хотелось, как минимум, закричать, а лучше — просто упасть в этом кабинете замертво. Потому что эти унижения делали только хуже. Потому что доказывать, что перед тобой только чернота, в то время как офтальмологи бестолково разводили руками — больно и унизительно. — Вам нужен покой, — как мантру твердили психотерапевты, на что хотелось истерически смеяться. Покой. Сяо хотел бы покоя. Желательно, смертельного. Потому что он слишком устал. Потому что даже до этого странного диагноза — полная истерическая слепота — ему было тяжело, а теперь же стало просто невыносимо. Изуродованные в порывах нервных припадков пальцы отдавали жгучей болью. Искусанные губы вряд ли смогли бы издать на инструменте хотя бы звук. Сяо даже не пытался — с того самого дня флейта пылилась в дальнем углу комнаты. Он боялся касаться ее, потому что это стало бы последним вздохом его и так сломленного тела. — Ваши глаза реагируют на свет. Глазное дно в порядке, — с тяжелым вздохом отозвался первый офтальмолог, и Сяо тогда хотел рассмеяться ему прямо в лицо. — И что это значит? — Это значит, что ваше зрение в полном порядке. Вы всё видите, но, судя по всему, визуальные сигналы не доходят до мозга, либо вы просто их не воспринимаете…

***

— Я присяду? — незнакомый голос прозвучал так неестественно искаженно сквозь громко звучащие мысли, что Сяо невольно вздрогнул. Все мышцы мгновенно напряглись, а голова метнулась в сторону исходящего голоса. Незнакомец был здесь. Сяо не видел, но чувствовал, что тот находился совсем близко. Вероятно, стоял совсем рядом. Наверное, смотрел прямо на него — такого растерянного, сидящего здесь в парке в полнейшем одиночестве и смотрящего прямо перед собой пустым взглядом. На плечи болезненно навалилась усталость. Сяо почувствовал, как жалко выглядит в эту минуту — смотрящий куда-то сквозь, не в состоянии посмотреть глаза в глаза, не в силах даже понять, какой примерно возраст у человека, решившего сесть на ту же лавку, на которой он проводил уже несколько дней подряд, не в состоянии оставаться один на один с собой в пустой квартире. — Присаживайтесь, — хрипло, как-то совершенно растерянно бросил Сяо и поспешно отвернулся, опуская взгляд. Он знал, что ко всему можно привыкнуть. Человек способен адаптироваться практически к любым условиям. Человек — удивительное существо. Существо, способное заблокировать самому себе возможность видеть. Абсурд. Полнейшая бессмыслица, от которой хотелось безумно разрыдаться, потому что Сяо не был уверен, что сможет смириться с этим. Так же как и не был уверен, что однажды снова сможет увидеть мир, в котором ему больше не было места. Рядом послышалось копошение. Лавка чуть дрогнула, когда незнакомец опустился на нее, едва задевая бедро Сяо краем одежды. Сердце в груди неприятно защемило. После того самого дня Сяо не разговаривал ни с кем из своих одногруппников. Он игнорировал родителей, игнорировал так называемых друзей и всех, кто мог ворваться в его личное пространство. Сяо позволял быть рядом только единственному брату — человеку, которому действительно мог доверить себя в такой уязвимой и неприятной ситуации, из которой абсолютно точно не было выхода. Сяо невольно чуть сдвинулся в противоположную сторону, дрожащей рукой нащупывая край лавки, опасаясь с неё свалиться. Сердце в груди забилось еще ощутимее. Страшно не было. Было до слёз тоскливо от вновь навалившихся мыслей о том, что он не справится. Незнакомец рядом — Сяо вновь перевел на него взгляд (на него ли?) — кажется, закурил. В нос ударил яркий характерный аромат, и Сяо невольно поморщился. Веки снова сомкнулись против воли. Сознание в который раз подкинуло ту самую картинку, которая стала последней перед тем, как Сяо погрузился в темноту. Картинку, которая теряла свои краски с каждым днем все сильнее, растворялась в памяти, меркла как уходящее за горизонт солнце… Разочарованный взгляд профессора, собственные дрожащие руки, держащие инструмент, а еще расплывающийся под ногами паркет сцены. Всё, что происходило после, — не имело смысла. Оно сливалось в единый поток звуков — оглушающий, погребающий под собой, удушающий… Сяо помнил, как неожиданно потемнело тогда в глазах, как он испуганно и в полнейшем неверии коснулся собственного лица. Помнил, как выронил хрупкую, несчастную флейту из дрожащих пальцев и сам полетел следом, разбиваясь на части. Неудачное выступление, окончившееся трагедией. Трагедией, которая забылась в консерватории так же быстро, как и случилась. Трагедией, которая замкнулась в одном единственном человеке. — Ох, простите… Мне стоило спросить… прежде, чем закурить… Простите меня, ради бога… — вдруг затараторил незнакомец, и Сяо дернулся от этого, приходя в себя. Он больше не на сцене. Он не касался флейты с того самого дня, как ее стук о пол сцены болезненным воспоминанием осел в самой глубине души. Он здесь — на лавке, в парке, недалеко от дома, куда его привел Кадзуха и оставил наедине с собой на несколько часов. Кадзуха, который скоро должен вернуться и забрать его домой. Кадзуха, который теперь всё меньше уделял времени на себя и на свою девушку, ради ослепшего в двадцать лет брата. Ослепшего, но не слепого… Сяо смахнул дрожащей рукой выступившие слёзы. Сигаретный дым больше не ощущался так ярко. До встревоженного мозга только сейчас дошел смысл сказанного незнакомцем, и он попытался найти хоть какие-то слова в ответ, но в голове пустота, а язык намертво прилип к нёбу. Сяо никогда не курил, даже не пробовал, потому что искренне считал, что это испортит его и так слабую дыхалку. Потому что ходили слухи, что музыканты-духовики не должны курить, но всё это — просто чушь, которая сейчас тем более не имела смысла, потому что Сяо больше не был музыкантом, хотя до сих пор и числился студентом злосчастной консерватории. Резко захотелось сделать то, на что никогда не хватало смелости. Сделать то, за что сам же осуждал других ребят несколько месяцев назад и за что он однозначно бы осудил этого странного незнакомца, продолжающего сидеть с ним рядом даже после этой неловкой и странной сцены. Сяо испытал почти бешеное желание закурить. Он разжал было губы, прислушался к шорохам одежды рядом, пытаясь представить, где сейчас находится лицо незнакомца, и выдавил из себя подобие слабой, кривой улыбки. — Всё в порядке. Вы можете курить, я не против, — сипло произнёс Сяо совсем не то, что вертелось у него на языке, после чего почти со стуком стиснул челюсть. — Спасибо, — с явным облегчением в голосе произнёс незнакомец, и Сяо только сейчас понял, как же сильно колотило всё тело. Он ни с кем не разговаривал с тех пор, кроме бесконечных врачей и Кадзухи, поэтому сейчас даже простой разговор с безликим человеком вызывал в душе целый ворох противоречивых эмоций. Эмоций, которым не было рационального объяснения. Сяо так отчаянно хотел, чтобы этот человек ушел, как и хотел, чтобы тот снова закурил и остался рядом подольше, как неосязаемое доказательство того, что даже в этой темноте всё ещё есть жизнь. За этот месяц он даже не пытался говорить с кем-то. Интересно, какой он? Судя по голосу — довольно молодой. Почему подошел именно к нему? Почему курит здесь совсем один? Может, ждет кого-то? Какая у него жизнь? Каким он сейчас видит самого Сяо?.. — В этом парке совсем ничего не изменилось с того момента, каким я его помню, — вдруг произнес незнакомец, и Сяо окончательно убедился, что парень, сидящий рядом, очень молод. — Я был здесь всего год назад, а кажется, будто так давно… Сяо молчал. В этих словах совершенно не было смысла, но в голосе парня сквозила странная грусть, которая не вязалась с простым разговором о парке. Голова закружилась. Нужно было как-то поддержать разговор, как делали это все нормальные люди. Нет ведь ничего странного в том, чтобы заговорить с незнакомцем. Просто поговорить о парке, в котором они оба находятся. Поговорить о месте, которое Сяо помнил еще с тех дней, когда мог видеть. Мог видеть впереди полуразрушенный фонтан, расползшиеся от травы каменные дорожки и наклонившиеся от времени фонари с разбитыми лампами. Всё это рисовалось в голове размыто, искажено, но все же общими смутными мазками можно было уследить общий план. Сяо не мог произнести ни слова, продолжая беззвучно ронять слёзы и глупо моргать, всматриваясь в «абсолютное ничего» перед собой, именуемое парком. — Меня зовут Итэр, кстати, — бросил этот парень, и Сяо снова стыдливо смахнул слёзы с лица. — Сяо, — коротко бросил в ответ и чуть отвернулся в сторону, не зная наверняка, смотрел ли этот парень на него или же нет. Собственная уязвимость давила слишком ярко. Произнесенное имя совершенно не дало никакого представления об этом теперь уже не совсем незнакомце. Какой же он? Какие у него глаза, волосы, цвет кожи, телосложение… Этот Итэр сидел рядом, видел его так отчетливо, будто на ладони, но сам Сяо едва ли мог нарисовать хоть какой-то образ в голове. И Сяо никогда раньше не осознавал, насколько много значения он придавал внешности. Насколько много она значила в те времена, когда он мог видеть. Когда это действительно имело смысл… — Часто приходишь сюда? — спросил Итэр, и Сяо снова неосознанно сжался, не понимая до конца, хочет ли он пытаться продолжать этот странный разговор или же наоборот хочет поскорее сбежать. — Последнее время да, — односложно бросил Сяо и бегло облизнул пересохшие губы. — Тоже любишь побыть один? — будто заглянув в самую душу, задал вопрос Итэр, и Сяо, помолчав с несколько секунд, кивнул. — Моя сестра тоже любила бывать здесь. Она ценила одиночество… Снова повисло молчание. Сяо нервно сжимал челюсть, до боли всматриваясь в едва пробивающиеся сквозь темноту тусклые размытые цвета. В голове, почему-то, снова зазвучала та чертова фантазия, которая похоронила его как музыканта на последнем выступлении. Сяо не мог сказать наверняка, какие эмоции были в голосе Итэра, но странная тоска снова невидимой нитью прошлась в повисшем между ними молчании. — Думаю, мне пора. Приятно было с тобой поговорить, Сяо, — тихо произнес Итэр, когда тишина слишком затянулась, и Сяо едва сдержал себя, чтобы инстинктивно не повернуть голову на копошение сбоку. — Взаимно, — отозвался он, тут же опуская взгляд вниз. — Может, еще встретимся, — бросил Итэр на прощание, и его шаги вместе с осевшим в легких дымом сигарет довольно быстро растворились в шелесте легкого майского ветра. Сяо снова смахнул с лица слёзы. Догадался ли Итэр, что тот не видит? Понял ли он, что тот переломан изнутри на мелкие кусочки? Мог ли он что-то распознать в дерганных жестах и этих странных слезах, выступивших так внезапно и не вовремя? Ответов не было. Сяо повернул голову в ту сторону, куда, кажется, ушел Итэр. Перед глазами по-прежнему была лишь темнота…

***

— Еще раз, — холодный, громкий голос профессора до сих пор чересчур отчетливо звучал в голове. Та эмоция, которую испытывал Сяо на каждом занятии, сложно описать одним словом, но если и попытаться, то это будет, вероятнее всего, страх. Высокий, уже старый мужчина, который каждый раз смотрел исподлобья так, словно ты — полное ничтожество, нагонял настоящий ужас на каждого, кто когда-либо учился у него, но благодаря этому страху многие добивались настоящих вершин мастерства. Многие. Но не Сяо. Последняя нота сыграна. В воздухе всё ещё ощущалась музыкальная паутина, которая растворилась бы в ту же секунду, как только Сяо опустил бы руки, поэтому он выжидал — даже не дышал. Пауза затянулась. Сяо почти титаническим усилием заставил себя выйти из транса. Медленно он опустил руки, нехотя распахнул глаза, чуть щурясь от яркого света, и едва не задохнулся от вновь сковывающего страха. Профессор сидел в привычной ему позе, закинув ногу на ногу в своем кресле на другой стороне просторного кабинета кафедры. Он сидел недвижимо, кажется, в своих мыслях, и это означало только одно — Сяо снова облажался. Как и на прошлом занятии. Как и каждый раз до этого, потому что он даже не мог вспомнить, когда играл достаточно хорошо, чтобы услышать самую малую похвалу в свой адрес. — Когда мы встречались с тобой последний раз? На прошлой неделе? — словно гром среди ясного неба прозвучал его голос, и Сяо с болезненным отчаянием осознал, что дрожит от накатывающего страха. — Да, — тихо ответил он вмиг похолодевшими бледными губами, впиваясь пальцами в ледяной металл флейты так, словно в ней существовало хоть какое-то спасение. — Неделя. У тебя была целая неделя… — театрально вздыхая, произнес профессор и всё же повернулся, бросая странно-скучающий взгляд прямо Сяо глаза в глаза. — Всё, что я могу тебе сказать, что стало ещё хуже, мой дорогой. Понятия не имею, чем ты занимался всё это время, но то, что я услышал сейчас — это бездарно. Телеман в гробу перевернулся от того, как похабно ты сыграл каждую ноту… Сяо не дышал. Он хотел увести взгляд в сторону, закрыть уши руками и исчезнуть прямо здесь, но он не шевелился, продолжая смотреть в эти старческие, до дрожи пугающие глаза. Сяо с трудом осознавал слова, сказанные в свой адрес. В голове неприятно помутилось, а на глазах выступили предательские слезы, которые он отчаянно попытался сморгнуть, всё ещё не разрывая повисший зрительный контакт. — Начни заново! — рявкнул в конце своей длинной речи профессор, и Сяо на автомате подтянул флейту к губам, с трудом извлекая первый звук…

***

— Могу ли я присоединиться к тебе вновь? На этот раз Сяо не вздрогнул, слыша знакомый с прошлой встречи голос. Сколько прошло с дня их первой встречи? Два? Три? Сяо не был уверен в точном ответе, но, почему-то, испытал странное смешанное чувство от того, что этот знакомый незнакомец вновь вторгся в его личное пространство. — Конечно, — односложно ответил Сяо, сжимая руки в кулаки, пытаясь скрыть растущую в пальцах дрожь. Итэр — кажется, так звали этого парня — как и в прошлый раз осторожно присел рядом, и Сяо почувствовал тот самый аромат сигарет, который сопровождал его и пару дней назад. От этого словно стало чуть спокойнее. Сяо вновь бестолково моргнул. Размытые, блеклые краски когда-то яркого мира едва пробивались сквозь серую пелену тумана, застилавшего взгляд. Удручающе. Разбивающе… Рядом снова послышалось легкое копошение. — Вот черт… последняя сигарета осталась… — посетовал Итэр, и Сяо прикрыл глаза, стараясь сосредоточиться на слуховых ощущениях. Он словно только сейчас осознал, в каком положении находится. Он сидел совсем один, на лавке в парке, абсолютно слепой и говорил с кем-то, у кого он мог воспринимать только голос. Как много голос вообще мог сказать о человеке? О его внешности, его внутреннем мире? Только голос, блять, и больше ничего… Сяо сделал резкий вдох, когда понял, что снова надолго задержал дыхание, потерявшись в мыслях. Легкие обожгло свежим майским воздухом. Запах табака стал ощутимее. Сяо едва заметно поморщился, но не стал говорить ничего против, ведь в прошлый раз сам дал понять, что не против. — Ты знал, что вороны умеют проявлять сочувствие друг к другу? — вдруг спросил Итэр, и Сяо чуть повернул голову в его сторону — отвратительная привычка, оставшаяся еще с тех времен, когда… — Не знал, — пусто отозвался он, снова пытаясь прислушаться к собственным чувствам. Хотел ли он продолжать этот странный диалог? Почему этот парень вообще пытался говорить с ним? Как часто в принципе в современном мире люди начинали знакомство… вот так? Странный. Он слишком странный, но Сяо не чувствовал опасности от него. Наоборот, казалось, что будь у этого Итэра все хорошо, он бы не стал приходить в будний день посидеть днем в парк. У обычных людей есть заботы, есть дела, есть, черт возьми, жизнь, которая не дает им права просто просиживать ее на лавках, вслушиваясь в звуки окружающей природы. Им это не доступно. И Сяо, наверное, все бы отдал, чтобы снова почувствовать себя живым… — Это удивительная особенность, потому что никто из других птиц не способен на это… Это делает их похожими на людей… Итэр говорил медленно, будто бы приглушенно, хотя, возможно, Сяо так казалось из-за чересчур громкой пульсации крови в ушах, это было не важно. Важно было то, почему вообще Итэр говорил это ему. Почему вообще заговорил о сочувствии, о птицах… Сяо неосознанно сжался, ощущая, как напряжение медленно начало растекаться по венам. Теперь ему уже не казалось все таким умиротворенным и спокойным. Он отчаянно прислушался к окружавшим звукам и осознал, что не слышит голосов других людей. Неужели они в парке одни? А что если этот парень просто пытается заговорить его? Почему вообще заговорил о сочувствии? Он маньяк? По коже прошлись холодные мурашки, но Сяо даже не шелохнулся. В голову вновь закрались неприятные, липкие, такие отвратительные мысли о смерти. Мысли, которые он всячески пытался подавлять в себе после того, как у него не получилось расстаться с жизнью от превышенной дозы таблеток. Пытался делать это и после тех кривых, невидимых порезов на запястьях, которые теперь он мог только ощущать. Мог только представлять, как же сильно он изуродовал свои руки, которыми когда-то умел исполнять шедевры музыкального искусства… — Боже мой, прости, я тебя напугал… Черт, как же неловко… Прости, прости… — беспорядочно зашептал этот парень, и Сяо нервно заморгал, чувствуя влажные дорожки слез на щеках. Снова заплакал. Врач обещал, что от этих таблеток станет лучше. Обещал, что внезапные слёзы прекратятся, а тревожность снизится. Врачи много чего обещают, но не всегда всё происходит так, как они этого хотят. Ни одни таблетки не вернут ему самое драгоценное — зрение, без которого Сяо ощущал себя лишь пустой оболочкой, выпотрошенной и выброшенной за ненадобностью. Думать о том, станет ли он снова личностью, когда сможет видеть — не хотелось, потому что, Сяо, хоть и в глубине души знал ответ, боялся его. Боялся, что от его души не осталось ничего, что можно будет склеить по осколкам. Боялся, что так и останется разбитым и пустым. Тем, кто теперь даже прикоснуться к флейте не может без трясущихся рук и подкатывающей к горлу истерики. — Боже, мы встречаемся во второй раз, а я снова довожу тебя до слез. Какой же я идиот. Прости… я уже ухожу… — донеслись до слуха Сяо слова Итэра, после чего рядом послышался шелест одежды. Лавка чуть дрогнула, когда Итэр поднялся с нее, и Сяо почти раскрыл было рот, чтобы прошептать унизительное «останься, пожалуйста, я так давно ни с кем не разговаривал, я подумал, что ты маньяк, потому что я не вижу тебя… потому что я слепой, блять, потому что я инвалид, который не знает, что ему делать дальше…», но с губ сорвался лишь хрип. Шаркающие шаги вскоре затихли. До острого слуха доносились лишь шелест листвы, крики ворон, а еще скрип качелей где-то вдалеке. Сяо болезненно закусил губу. Скрипели они на ноте си бемоль, и это было всё, о чем он думал оставшиеся часы в ожидании Кадзухи.