двадцать один

      Его губы раскрываются в немом крике, когда цветочные поля пронзают чернильное сердце своими витиеватыми корнями, принуждая обессиленное тело упасть на свежую от града алмазных слез землю и распластаться, ладонями касаясь слегка мокрой травы: рвать клочьями от собственной злости и беспомощности. От боли в опустевшем желудке и легких, сжимающихся изнутри от нехватки губительного кислорода. Чонгуку больно. Он во сне сиротливо стонет и сжимает в руках огромного плюшевого медведя, имя которого до сих пор не устоялось. Когда-то давно Чонгук начитался статей про мифологию, склонился к тому, чтобы назвать игрушку Тиамат, подсознательно перекладывая ответственность за сотворение этого мира и всего сущего на другой объект, только вот спустя пару дней испытанное из ниоткуда чувство зависти к чужому всемогуществу породило в Чонгуке очередной комплекс.       По прошествии еще недели он переименовал игрушку в Ви, сравнил с английской «победой» и мысленно возжелал себе того же. Вечером этого дня он наткнулся на очередной пост на излюбленном женском форуме о программах тренировок от Хлои Тинг и, полистав ютуб с несколько секунд, остановился на 15 минутном видео, разглядывая чужое стройное и спортивное тело на обложке. Спустя шесть минут Чонгук выключает видео на ноутбуке, закрывает вкладку и мысленно ненавидит себя за то, что просто не в состоянии потерпеть боль во всем теле и продолжить. Физические нагрузки при похудении были необходимы — так писали врачи-диетологи, так говорили все вокруг, но Чонгук предпочитал самостоятельно принимать решения и не слушать окружающих. Он уже послушал — то, где он сейчас, красочно олицетворяло влияние общества на его восприятие собственного тела и обуславливало ненадлежащее отношение к людям. Ему в тот момент было всего четырнадцать, а неокрепшее сознание впитало чужие смешки в свой адрес, оставив шрам и сподвигнув к уничтожающему шагу в пучину безмерной ненависти к себе.       Чонгук вычитал все на том же сайте по мифологии, что во многих религиях Боги страдали, падали под гнётом стихий и людей, мучились и сгорали до тла, оставляя свой след в истории и меняя человеческие устои с ног на голову. Подчеркнув для себя основные пункты, он переметнулся на вкладку форума и заострил внимание на блестящей картинке в стиле тамблеровских коллажей две тысячи седьмого, а после выудил шоколадку матери из холодильника, кинув в рюкзак и нарочито проигнорировав собранный на столешнице ланч-бокс.       Сейчас же Чонгук ещё на грани сна красочно фантазирует — привычка, которая нескончаемыми годами держится в его мутном и все еще перегруженном в мыслях об обществе рассудке: Тэхён лежит рядом, кладет свою широкую ладонь на его плечо и шепчет еле слышное: — Спи, Чонгук-а. Завтра уже будет совсем другим.       И он позволяет себе проронить пару слез, стоит вспомнить, как раньше, ещё в детстве, они лежали точно также, обнимались и смеялись, были детьми: разрешали себе шутить про окружающих ребят и красть мимолетные переплетения пальцев в перламутровом лунном свете, не было тогда мыслей о пластмассовом мире и причудливом поведении, не нужно было думать о безопасности следующего дня и гадать о том, что выкинет кто-то из их общей компании знакомых на приближающейся посиделке в ресторане. Идут годы, оба повзрослели и поменяли с десяток мнений даже на какие-то банальные вещи, заинтересовались чем-то новым и сменили вектора развития, но одно у них оставалось неизменным — ебучая искренность, которую Чонгук хоть и ставил в редкие моменты под вопрос, но подсознательно верил в то, что Ким Тэхён — всё ещё тот же открытый парень с душой нараспашку. Он параноит периодически, когда дело касается их взаимоотношений, но давит в себе очередную эмоцию и пускает на самотек, надеясь, что Тэхён — человек очевидно более сильный по всем аспектам — решит это самостоятельно для собственного же блага. Не ему думать о чужом мнении на собственный счет.       Но сейчас на глазах Чонгука бушует невидимый водопад, а желудок сжимается, отвергая таблетки, которые застревают ещё в горле — Чонгуку действительно жутко больно. Он давится слезами и кладет руку на живот, мечтая перетерпеть жгучую боль в кишечнике и затолкать в себя очередной стакан воды, чтобы пара таблеток слабительного подействовала как можно быстрее и наутро можно было бы забыть о собственных ночных потугах. Чонгуку бы с утра и лицо в порядок привести, умыться гидрофильным маслом и выдавить прыщи со лба, но об этом он подумает после — нет в его голове причинно-следственной связи между симпатичным лицом и чужого поверхностного мнения. Как и противоречивое поведение касательно собственной внешности для него не больше, чем отложенные в долгий ящик мысли.       Боги ведь должны страдать — он вычитал в четырнадцать лет, запомнил и уложил. Он себя Богом не считает, сравнивает лишь иногда, но не конкретизирует, просто отмалчивается, а в мыслях позволяет себе провести чуть больше сравнений и призадуматься — так, без выводов, просто задуматься об этом вновь.

***

      Чонгуку двенадцать и его впервые обзывают толстым. Погано смеясь и тыкая пальцами в его нескладное тельце в мужской раздевалке перед уроком физкультуры. Ему тогда, кажется, стало так обидно, что он расплакался перед всеми и уткнулся в пахнущую свежей выпечкой толстовку, вытирая подступившие слезы бледным запястьем. Оно казалось ему слишком ангельским, нетронутым и нечеловеческим, буквально созданным для осквернения.       Мир Чонгука впервые нещадно уменьшился, когда он отказался от обеда и просидел до вечера в своей комнате, с головой погрузившись в занимательную книгу о жизни на других планетах. И тогда к нему в гости впервые заглянул Тэхён — шумный мальчишка из дома напротив, блестяще играющий в баскетбол. Признаться, Чонгук любил наблюдать за игрой соседских парней на спортивной площадке в аккуратном дворике без машин.       Чонгуку тринадцать, и он на коленях упрашивает отца отправить его в спортивную секцию, на что тот, закатив глаза, говорит, что никакая униформа на тебя не налезет. И Чонгук плачет в подушку уже которую ночь напролёт, пытается доказать себе, что он, чёрт возьми, не толстый вовсе: нарочно долго смотрится в зеркало, висящее поверх плакатов с какой-то женской айдол группой тех времен, и не может сдержать слёз, когда пальцами касается своих полных бедер, ведет выше, к животу, и до боли сжимает кожу, бормоча заученную с детства молитву. Над ним смеются плюшевые игрушки, с которыми продолжает спать до сих пор, насмехаются десятки постеров с идеальными телами и собственный отец, любящий начать утро со своей коронной фразы: «сегодня снова будешь жрать за двоих»?       Тэхён в тот день пришёл чуть позже — к шести вечера. Притащил в маленьком рюкзачке пару украденных у старшего брата дисков с фильмами и, улыбнувшись, сказал: — Хорошие мальчики заслуживают хороших мультфильмов! Поэтому у меня тут целый коллекционный сборник пиксаровских шедевров!       Чонгуку четырнадцать, и он уверен, что, если прекратит посещать врача, то точно скоро сдохнет от вечной боли в лёгких. Ему около месяца назад прописали курс дорогих таблеток, который он, в силу своей забывчивости, так и не закончил. В руках он всегда держит свой маленький записной блокнот, а на заметно исхудавших запястьях висят плетёные красные браслеты, которые ему подарил Тэхён на год их «крепкой-лучшей-настоящей-мужской дружбы». И на устах у Чонгука застыла улыбка, когда врач произнёс диагноз. На сердце у Чонгука тогда играла гипнотическая лунная соната, он наконец сможет непосильное — управлять собственным весом.       Чонгуку все ещё четырнадцать, а он уже прекращает расти и катастрофически теряет в весе: начинает утро со взвешивания и длительного разглядывания себя в заляпанном зеркале поверх уже пожелтевших плакатов всё с той же женской группой, название которой он не знает до сих пор. Тэхён, по правде говоря, стал уж больно часто наведываться в гости, каждый раз придумывая сто и еще около семи причин: например, сегодня, когда Чонгук сидел на кухне и пытался расправиться с сытным ужином, который приготовила мать, он пришел насквозь промокший и, ни говоря ни слова, отобрал у младшего порцию.       — Эй, — хмурится тот и тянет руку к висящей в воздухе тарелке, — отдай, я ем вообще-то.       — Чонгук, — у Тэхёна несвойственный ему голос: басит, старается придать ему побольше уверенности и специально прокашливается в конце, чтобы также грубо добавить, — давай я накормлю тебя.       И это был первый вечер, когда Чонгук пожалел, что не пропил курс таблеток. Он лежал на своей кровати, жадно глотая воду из пластиковой бутылки и проклиная Тэхёна, который сразу же после ужина потащил его на улицу развеяться. Шли они, как и всегда, периодически спихивая друг друга в сторону деревьев у края дороги, Тэхён что-то рассказывал о своих успехах в игре на гитаре и о попытках заработать пару тысяч вон на гострайтинге, а Чонгук, идущий почти в ногу с ним, медленно умирал: жадно глотал воздух и закидывал голову назад, касаясь свободной рукой своего подрагивающего кадыка. Но на чужой вопрос о его самочувствии решил промолчать и лишь улыбнулся, даже не замечая, что на его обветренных губах блистает посторонняя жидкость. Тэхён тоже решает промолчать и оставить всё на потом.       Чонгуку около пятнадцати, и Тэхён заводит с ним разговор, когда они пересекаются на спортивной площадке во дворе после восьми часов вечера. Оба стоят по углам и пристально испепеляют друг друга взглядами. В руках Тэхёна новенький баскетбольный мяч, он уныло чеканит его под гул ветра, из раза в раз натягивая на свои волосы вечно спадающую бейсболку с корявыми английскими буквами на самом козырьке. А Чонгук тихо рассматривает силуэт перед собой, то и дело переводя взгляд на свои запястья: он гладит большим пальцем линии жизни, улыбается, когда давит на ручейки вен и кусает сухие губы, оставляя лунки от нестриженых ногтей при мимолетных надавливаниях.       — Приходишь сюда, чтобы наблюдать за остальными? — невзначай спрашивает Тэхён и ловит подброшенный мяч, чуть улыбаясь, когда он подскакивает от пола почти до самой груди.       — Это скучно. Люди скучные, — вяло отзывается Чонгук и скрещивает руки на своей груди, вглядываясь в слегка прищуренные чужие глаза — солнце почти заходит за невидимый горизонт и пурпурными блестками оседает на пожелтевшей листве, — все одинаковые. И глупые.       Тэхён как-то слабо улыбается на отголоски грубости в чужих словах и устало выдыхает, стоит заметить подрагивающие плечи, скрытые тонким и совсем не по погоде легким спортивным костюмом.       — А что вообще есть глупость, Чонгук?       — Смотреть, как кто-то делает вещи, которые тебе не под силу, — он отворачивается и жалеет, что вообще ответил на вопрос, потому что ему просто стыдно смотреть в глаза человеку, чью жизнь он считает идеальной, кого он сам боготворит и на чью заботу реагирует с открытой настежь душой. Чонгук не знает, что такое доверие, но он знает, что его можно испытать, если взяться за руки с Тэхёном и сделать шаг навстречу судьбе. Он списывал все на переходный возраст, когда между форумами о похудении с яркими картинками недельных диет натыкался на обсуждения смысла человеческого существования, потребностей в ласке, заботе и любви от анонимных пользователей небезызвестных сайтов.       — Но каждый человек способен сделать то, что изначально кажется ему непосильным, разве нет? — Тэхён немного хмурится, но решается приблизиться к Чонгуку и положить свою ладонь на чужое дрожащее плечо. Он ощущает всю хрупкость и остроту косточек, когда слегка сжимает пальцы, а затем сам нагибается, рассматривая неестественный румянец на чужом бледном лице. — Никогда не надо ставить крест на чём-то, что ты не в состоянии осилить: всегда будет путь, который сделает тебя в разы сильнее, и ты сможешь справиться с тем, что тебе казалось невозможным.       — Не думаешь, что говоришь слишком взрослыми словами? — Чонгуку омерзительны все эти фразы и любое упоминание слабости, поэтому он пытается как можно более ненавязчиво увильнуть от этой щемящей душу темы. Внутри него истерит маленький ребёнок, болезненно бьёт по сердцу и кричит, сдирая голосовые связки, лишь бы на него обратили внимание. Чонгуку ведь его всегда не хватало.       — Нет. Просто в последнее время стал задумываться насчёт слабины в людской жизни… Они поддаются оскорблениям социума, который убивает их собственные мечты, ведь так?       Конец. Чонгук снова пропадает в собственных пустующих мыслях и пытается словить в ладони улетающие здравые мысли — его уничтожает голос Тэхёна, его дыхание и касания, от которых кожа обретает слой из обжигающей магмы и ранит прямо в сердце. Он разрешает себе гнусно всхлипнуть и провести костяшками по слезящимся глазам. Только вот Тэхён не прикрикивает, как в прошлый раз, а лишь тихо дышит, касаясь носом чужого теплого лба:       — Тебе не стоит плакать, Чонгук. Ты же не глупец, который после еды сразу бежит в туалет, например?       — Все мы немного глупцы, не так ли? — Чонгук скрывает свои позорные слёзы в легком касании рук и переплетённых пальцах — дает себе слабину под тихий шёпот Тэхёна. Хочется верить, что за всеми этими умными словами, что говорит Тэхён, кроется хотя бы немного глупый мальчик, который просто не понимает, что происходит с его другом сейчас. — Это так просмотр «Поделившись секретом» на тебя повлиял?       — От части. Одноклассницы в последнее время всё чаще говорят об этом, обмениваются какими-то советами на переменах. Уже голова трещит от обилия новых слов и осознания, куда же катится мир.       — Кому-то хочется убыстрить процесс и не углубляться в то же сбалансированное питание, — жмет плечами Чонгук, генерируя в сознании все возможные темы, на которые можно было перевести этот диалог, но по итогу сдается под натиском собственных слов, сказанных секундой ранее и понимает: он не одинок в этом, кто-то, как и он, ведет такой же распорядок хаотичного питания и голодовок. Его не волновало до этого то же появление всех этих диет на вырвиглазных картинках, авторство на форумах, где он черпает информацию и просто факт того, что информация об этом была в интернете. Не задумывался до этого момента, считал, что он такой единственный.       — Но ведь можно заниматься спортом на постоянной основе, — хмыкнув, Тэхён кидает Чонгуку в руки баскетбольный мяч, отдалившись от него и согнув ноги слегка ноги. Он опирается руками на колени и хрустит шеей, впиваясь в младшего взглядом. — Давай поиграем, а то ты так и будешь сопли на кулак наматывать и никогда не обыграешь меня.       Чонгук в тот день впервые задумывается о том, что люди между собой похожи. Если не он один голодает, сидит на диетах и пытается сбросить вес всеми возможными методами, то значит и другим людям доводилось слышать в свой адрес лестные слова о собственной внешности. Люди начинают походить на конвейерных фигурок, заточенных на одинаковые фразы, действия и ритм жизни.       Чонгуку почти шестнадцать, и он продолжает есть большими порциями, а потом уверять самого себя, что это прекраснейший путь к такому же прекраснейшему телу, о котором он мечтал еще, наверное, лет с двенадцати. Начинает свой день с огромной пиалы кукурузных хлопьев и стакана персикового сока, затем благодарит мать, которая изо дня в день все пристальнее наблюдает за его действиями и стоит позади двери в ванную, где Чонгук, ссылаясь на повторную чистку зубов, давится собственными пальцами, нещадно давящими на язык, а потом глотает около литра воды, смотря на свое отвратительное отражение в зеркале. Его бесит все: от не выделяющихся скул и почти незаметных ключиц, до еще не сошедшего летнего загара на лице и огромных мешков под глазами, которые он в последнее время тщательно замазывает толстым слоем консилера. С недавних пор он замечает кровавые сгустки, когда смывает остатки рвоты с раковины или же с призрением глядит на заляпанный обод унитаза и сильно жмурится, стараясь подавить слезы, рвущиеся наружу.       Он самолично идет на путь жертвы и страдает от воображаемого светлого будущего. Тэхён заходит к нему ещё чаще, ссылаясь на то, что сейчас он будет единственным, кто подтянет Чонгука по всемирной истории двадцатого века и поможет справиться с чем-то, в чем и сам не уверен. Он сдал экзамены, поступил на инженерный, как и хотели его родители, поэтому сейчас, после адаптации в высшем учебном, он идет к Чонгуку в гости и делится историями о прошедшем дне, показывает фотографии одногруппников, когда открывает ленту инстаграмма, а после обещает познакомить Чонгука со своей девушкой, слушая в ответ о незаинтересованности в людях и просьбе сменить тему разговора.       Тэхён прекращает понимать, что у Чонгука существует личное пространство, поэтому он без зазрения совести делает себе дубликат ключей от чужой квартиры и начинает заходить без предупреждения каждый уикенд. Мать, правда, до сих пор против: грозится, что нажалуется родителям Тэхёна на беспечность их сына. Но её тактично игнорируют, из раза в раз задаривая плитками австрийского шоколада и бутылочкой ликёра.       В то будничное утро Тэхён отправил Чонгуку смс, где предупредил, что зайдёт за ним перед университетом. И это было первое смс, на которое он не получил ответ.       — Глупец, получается.       И именно на этих словах Тэхён застал Чонгука, нещадно плачущего от боли в глотке, которая безбожно саднила от острых ногтей, вечно касающихся её гладких стенок. Парень застыл над раковиной и пустой тарелкой на бортике. Она ехидно поддалась гравитации, упав на кафельный пол, и разбилась, забирая с собой застывшее сердце, которое позволило себе захлебнуться в пении горьких метаморфоз.       В тот день Чонгук собирался рассказать ему секрет. Это была среда — будничное утро, которое ничем не отличалось от предыдущих.

***

      События семилетней давности стерлись, Чонгуку правда стоило немалых усилий убедить тогда Тэхёна в том, что в тот день он просто отравился, что путем вызывания рвоты избавился от кома в горле, который не давал дышать, а тарелка, что нещадно разбилась — недомытый из комнаты старый хлам. Тэхён не углублялся, не поднимал эту тему даже на следующий день, просто проигнорировал чужое оправдание, на что в ответ получил пару дней тотального игнора и короткое сообщение «кажется, все-таки траванулся». Отравление у Чонгука было сильным: собственный спектр эмоций пошатнулся так сильно, что желание контактировать с Тэхёном пропало вовсе, а мысли улетучились на короткий период времени, оставив после себя жгучее послевкусие поражения и раскрытие маленького секрета.       Следующие полгода он предпочитал чередовать питьевую и модельную, стараясь не выходить за пределы трехзначного числа на трекере, игнорировать вздутие в животе и закупаться слабительным в аптеках другого района. Со временем о булимии забылось, все вышло в обычные голодовки, а Тэхён стал предлагать засесть в очередном кафе изначально с утра, что давало Чонгуку шанс изучить калораж меню нового заведения за пару часов до встречи. Время шло, но Чонгук продолжал уничтожать свое тело, не понимал, почему цифра на весах не менялась уже несколько месяцев — у него на носу тогда были экзамены, собственное поступление в университет и нервная система истощена до ужаса, аппетита нет перманентно, а у Тэхёна в последние месяцы на подработке проблемы и родители на грани развода. Чонгук бы поддержал его, помог, сам ведь пережил это пару лет назад, но с наставлениями не лез, помощь предлагал очень завуалированно, а Тэхён отшучивался по привычке и говорил, что справится сам — не маленький.       Сейчас же, как любит говорить Чимин: стабильность — мать всего сущего. Чонгук отпрашивается в туалет вне зоны видимости Тэхёна, носит блистер таблеток в потайном кармане рюкзака и все встречи просит переносить в излюбленный коворкинг на соседней от университета улице, обуславливая это тем, что концентрироваться у него получается в помещениях без запаха еды. Чимин продолжает называть это удивительной особенностью, а Тэхён списывает на травмы из прошлого, потому что знает больше остальных и не лезет с расспросами, боясь расковырять зажившую по его мнению рану.       Через панорамные окна открывается чудесный вид на аккуратный маленький сквер, где ежедневно проходят какие-то фесты и мероприятия для пенсионеров, разбавляя городскую суету мнимым ощущением спокойствия и отдаленности. Людей в помещении не так много, поэтому Чонгук кидает свой рюкзак возле кресла-мешка на полу и плюхается в него со счастливым выдохом, тут же вытягивая ноги и выставляя руки вперед, растягивая мышцы спины и затекшей после пар шеи.       — Я думал, он нас заставит на отработку идти, — тихо бурчит Чонгук, тут же ставя телефон на беззвучный и смахивая сообщения матери в мессенджере, — клянусь, я бы застрелился на месте.       — Мы у него, конечно, не на лучшем счету, но я уверен, что до таких изощренных видов наказания даже Пак-сонсенним еще не дошел, — Чимин кидает свою сумку к чужому рюкзаку и занимает небольшой желтый диванчик возле плазмы на стене, наблюдая, как Чонгук, запрокинув голову, роется в телефоне в полном молчании. Судя по движениям рук, он листает ленту в твиттере, а после, приподняв экран выше, он глядит на сидящего напротив Чимина и говорит тихо:       — Закажи колу без сахара, пожалуйста, — а после снова утыкается в телефон, как только замечает отошедшего к холодильнику друга.       У Тэхёна сегодня пара постов про неудачный матч с командой другого факультета и репост грядущего альбома одной из известных женских групп — все стабильно, никаких душераздирающих постов о самобичевании, как пару лет назад и никаких общих фотографий с другими ребятами. Подсознательно Чонгук удовлетворен на все сто процентов, осознавая тот факт, что Тэхён ценит реальные воспоминания чуть больше, чем простые снимки в фотопленке, которые будут пылиться и подкидываться айфоном в подборке «Сеул: сквозь года», и в то же время ему хочется верить, что в общении с неизвестными Чонгуку людьми тот не выкладывается слишком сильно, использует маски из базового арсенала и ни в коем случае не пользуется «заботливым другом»; хотелось бы, чтобы этого была только его собственная прерогатива. Чимин же, приложив ледяную банку колу к чужой макушке, дергает головой в сторону и бурчит:       — Ты напомнил мне сталкершу из какой-нибудь манхвы, где главная героиня без зазрения совести проводит на страничке своего объекта обожания с пару часов в день точно.       — Я достал телефон впервые за два часа, дай ленту посмотреть, — спокойно отзывается снизу Чонгук, все больше утопая в мягком кресле и выходя наконец со страницы Тэхёна, листает ленту еще с десяток секунд. Он кладет телефон на живот экраном вниз и открывает баночку холодной колы, легким движением руки благодаря Чимина за покупку. — Они матч проиграли.       — Я видел, — также спокойно отзывается тот, закидывая ногу на ногу и отпивая из бутылки свой персиковый чай, — а еще в инсте он запостил извинения перед фанатами, ей Богу, словно айдол какой-то.       — Не видел, — Чонгук в инстаграмм заходит пару раз в неделю, особо не смотрит, что там происходит, лишь постит изредка свои черно-белые фотографии и проверяет, кто отписался от него на этот раз, — но зная его самомнение — это в порядке вещей.       — Ты и обо мне также отзываешься в чужом обществе? — на секунду хмурится Чимин, оглядывая чужое расслабленное тело в мешковатой одежде рядом.       — Нет, я чаще всего говорю в лицо, ты не заметил? Ты тот еще зазнайка, любитель оказаться в центре внимания и иногда жутко приставучий, когда тебе стреляет в голову самая несуразная идея на свете или желание повторить очередной тренд из тиктока под новую песню.       — Можешь не продолжать, — Чимин выставляет руку вперед, на что Чонгук тихо прыскает со смеху и отпивает еще немного газировки, ставя ее рядом с рюкзаком на ковер, — я всё ещё обижен на тебя за то, что мы не записали танец под тот трек Лил Наса.       — Я не горел желанием скакать по улице в одних шортах, — Чонгук закатывает глаза и смеется, подмечая новый постер на стене помещения и работающих у окна студентов. Те что-то обсуждают на онлайн-конференции и периодически поглядывают в сторону общающихся позади них парней. Им бы немного совести и стыда для понимания того, что они немного мешают, но Чонгук не эмпат и поэтому игнорирует чужие попытки осекающих взглядов, — а ты и не умолял меня об этом на коленях.       Чимин смеется открыто, прикрывает рот ладонью, а после, откинув голову назад, разглядывает солнечных зайчиков на потолке и продолжает улыбаться. Он человек простой до ужаса в своих эмоций: не скрывает их, говорит сразу же, редко думая перед этим, от этого искренний он до ужаса и легко читаемый — Чонгуку легко с такими, не надо гадать о масках, о ролях и прочем, он поэтому и дружит с ним, упиваясь собственным мыслям о том, что смог понять человека и общаться с ним без каких-либо проблем. Познакомиться они умудрились в первый же день, просто заняв одну парту на посвящении в студенческий мир и заметив на экранах телефона друг друга один и тот же альбом старенького испанского исполнителя. Разговор сам зашел о поступлении, о будущих профессиях и грядущей учебе — всё было так просто и непринужденно, что Чонгук, доселе общающийся только со старыми знакомыми, задумался о том, что с этим человеком он может хотя бы коротать время в университете. И все два курса, что они бок о бок здесь учатся, пролетели незаметно: Чонгук познакомил Чимина с Тэхёном, искренне удивился, когда узнал, что те уже поверхностно знакомы благодаря парочке ребят с потока, а после пригласил в гости после одной из тусовок, потому что метро уже не работало, а денег на такси не хватало. В тот вечер они еще пару часов говорили о тяготах жизни, мировых проблемах и угнетении совести, делились какими-то воспоминаниями и много смеялись, поедая одну пачку сырных читос на двоих. Чонгук в ту ночь даже забыл отметить их в трекере, закинувшись таблетками только с утра, когда мозг четко прояснил события предыдущего вечера, а на второй паре с утра он отпросился в медпункт, по итогу проведя с двадцать минут в уборной и корчась от боли в сворачивающемся кишечнике.       — Если ты мне однажды скажешь, что у тебя проблемы с самомнением, я подумаю, что тебя подменили, клянусь, — бросает вдруг Чимин, не поднимая головы и продолжая разглядывать блики на потолке, — ни один человек на моей памяти не отзывался о людях так «лестно», как ты.       Импровизированные кавычки он рисует в воздухе все также, не подняв голову и не посмотрев на опешившего в миг Чонгука, лишь его мерно вздымающаяся под зеленой футболкой грудь говорит о спокойствии и полном осознании собственных слов в чужой адрес. На возмущение и оспаривание нет ни сил, ни желания — в какой-то степени это абсолютная правда, Чонгук бы даже спорить не стал, но для поддержания баланса собственного образа, он говорит:       — Это просто констатация факта касательно некоторых личностей и части нашего окружения.       Ему бы пожать плечами для пущей убедительности, только вот Чимин не смотрит на него, а студенты с ноутбуками у окна продолжают обсуждать насущные проблемы каких-то горящих проектов и не смотрят на двух парней в центре помещения вовсе. Чонгук кряхтит невольно, приподнимаясь слегка с кресла и усаживаясь удобнее, выуживая из рюкзака уже собственный старенький макбук и подключает его к зарядке позади себя — на носу отчет по прошедшей практике и сопутствующая презентация, а в голове мыслей об учебе нещадно мало, всё перекрывается фоном постоянных размышлений о собственном месте под солнцем и проблемах на подработке. Сменщик вечно просит подменить его, а у Чонгука закончились отговорки, желание послать того превышает все допустимые нормы, а мысль о лишних трех десятках тысяч вон из кассы после конца рабочего дня выигрывает на фоне остальных.       С его характером бы не работать с людьми вовсе, но всё, на что у него пока хватает опыта и возможностей — стоять за кофемашиной пять-шесть часов в день после пар в определенные дни и перекидываться заученным скриптом с посетителями, не отрывая взгляд от кассового аппарата. Как Чимин говорит, кофе то он готовит сносный, даже вернуться можно за таким и на следующий день заглянуть не побояться, только вот Чонгук ассортимент знает лишь по технологическим картам, сам же пьет исключительно айс-американо без добавок и пожимает плечами, когда вдруг его спрашивают, насколько сладкий тот донат с нижней полки на витрине. От ответа, благо, его спас тогда другой посетитель из очереди, красочно и в самых детальных подробностях рассказав о нежной шоколадной начинке и белой глазури, в то время как сам Чонгук, бросив взгляд на полку с десертами, лишь пожал плечами и мысленно поставил себе задание скормить Чимину с Тэхёном всё десертное меню и другую готовую кулинарию их кофейни, записать куда-нибудь в заметки на телефоне подробное описание с чужих слов и зазубрить на досуге, чтобы не попасть в такую ситуацию вновь.       — Чонгук, — зовет его Чимин, приподнимаясь с дивана и устраиваясь по правую руку на пушистом ковре и подбирая ноги под себя, — ты не сочти мои слова за грубость, я просто удивляюсь тому, как ты до сих пор не был избит кем-то в подворотне. Ты же так открыто фыркаешь, когда к тебе кто-то подходит.       — У нас камеры в переулках стоят, я не хожу через узкие улицы, также я могу за себя постоять. Может, и не физически, конечно, но словами я владею прекрасно, — открывая на ноутбуке поисковую программу, Чонгук кидает искоса взгляд на сидящего на полу парня и усмехается ровно в ту секунду, когда тот без зазрения совести укладывает свою крашеную голову на его колено. — Да и в последнее время я просто отмалчиваюсь.       — К тебе просто никто особо и не подходит.       Чонгук этого и добивался на самом деле, возвел свою стену из тотального игнорирования чужих просьб, со временем перестав удивляться тому факту, что все его сообщения в чатах остаются просто прочитанными, а с любым, даже самым глупом вопросом, подойдут к любому другому человеку, кто в ту секунду не будет занят. Даже если и будет — подождут, но к Чон Чонгуку ни в жизнь. Спокойствие в такие моменты накрывало с головой, заставляло прочувствовать на себе отрешенность чужих взглядов и отстраненность этих простых людей. Чимина с Тэхёном с их редкими расспросами он стерпеть мог: отвечал завуалированно о собственном самочувствии, сливался с прогулок заранее и желательно за пару дней с назначенной даты, а собственную мать занес в черный список пару месяцев назад. Пришлось вытащить, конечно, когда кончились деньги на карте, но она со своими извечными «ты как?», «обедал?» и «закажи, пожалуйста, клининг» вновь находится на грани попадания в игнор.       Чонгук уже несколько лет экономит на автобусах драгоценные воны, предпочитая из университета добираться до дома пешком — там в горку, поэтому и физической нагрузки на тело на полпроцента больше и обрадоваться очередному закрытому кольцу активности на смарт-часах вечером. Можно даже свернуть в соседний район и пройти вдоль улочки с винтажными секонд-хендами в полу-подвальных помещениях, залюбоваться на ветровку известного спортивного бренда за сотню тысяч вон, присмотреть себе какую-нибудь стильную джинсовку с яркими нашивками и перемерить мартинсы в одном из магазинов.       У Чонгука от простого человеческого в характере и поведении ровно столько же, сколько у среднестатистического жителя планеты в возрасте от 19 до 26 лет, но он это старательно игнорирует, потому что в трендах не разбирается, а вся информация из «внешнего» мира поступает ему от Тэхёна с Чимином во время обсуждения насущных проблем. Айс-американо он пьет, потому что в нем калорий всего пятнадцать на стаканчик, мартинсы ему нравятся, потому что выглядят презентабельно за счет своей рифленой подошвы, а в адидас одевается, потому что практично и удобно. Бессмысленно искать подводные камни там, где изначально гладкая поверхность, поэтому Чонгук, узнавая о том, что какие-то его действия — не нечто неожиданное, лишь жмет плечами и отшучивается излюбленной фразой: «Они просто знают, за кем повторять».       — Слушай, — вдруг напоминает о себе Чимин, когда Чонгук создает новый слайд в презентации и роется на навере в поисках подходящей для заголовка картинки, — ты ведь с Тэхёном тоже в баскетбол гоняешь периодически, да?       — Бывает, — спокойно слышится в ответ, а клацание чужих пальцев по клавиатуре на миг приостанавливается, — а что такое?       — Ты не участвуешь в матчах вообще? Даже на скамейке запасных там, не знаю. Я бы просто сгонял на соревнование какое-нибудь, а в роли зрителя ты точно туда не пойдешь, а без тебя не пойду и я.       — Ты выдвигаешь мне ультиматум? Или что это за крайности такие? — щурится в ответ Чонгук и запускает руку в боковой карман своих штанов карго, обнаруживая там какой-то помятый кусочек бумажки и сломанную напополам деревянную палочку. Начинает медленно перебирать все в ладони, помогая себе сконцентрироваться на словах собеседника и не потерять вдруг нить диалога. — Я не профессионал, так, гоняем пару раз в неделю, иногда и месяц можем не играть. Не вижу смысла лезть туда с головой, не мое это.       Хмыкнув, Чонгук бросает еще раз взгляд на чужие отросшие темные корни на голове, подмечает парочку плохо прокрашенных волосинок на макушке и почему-то тихонько усмехается, когда ощущает, как Чимин, уткнувшись носом в его колено, шумно выдыхает и закидывает руку куда-то за свою спину, пытаясь, видимо, дотянуться до шнурка на чужом худи и по привычке перейти в режим «доебаться».       — Но Тэхён пару раз говорил, что играешь ты очень даже. С его-то профессиональной точки зрения, — Чимин все же оборачивается, находит наконец своими пальчиками шнурок и начинает крутить его меж пальцев, всё ещё не поднимая взгляд на Чонгука. — Поэтому я думал, что ты и сам задумывался о том, чтобы погонять на проф площадке с судьями и болельщиками.       — Не в моих интересах, — Чонгуку бы лицо попроще сделать, только вот мышцы сами напрягаются, а глаза на каком-то подсознательном уровне всегда находятся на грани закатывания, что не укрывается от прищура из-под челки. — Да и я выдохнусь через 20 минут безостановочной игры.       — И все же я рекомендую тебе попробовать хотя бы раз. Ведь даже то, чем ты занимаешься подолгу, под новым взглядом или даже на новой территории может заиграть совсем иначе.       Чонгук соглашается с ним мысленно, вспоминая свой первый раз намеренно вызванной рвоты в школьном туалете. Да, это точно привнесло в его жизнь совсем другие ощущения: было холоднее, чем дома, грязнее, сырее и не так спокойно, тревожность отчего-то тогда выросла, а кашель раздирал горло потом еще с полчаса точно. Жаль лет много прошло — сейчас эти действия ощущаются также банально и сухо, как поход в магазин за очередной бутылкой диетической колы или же преднамеренная попытка загасить в себе вновь возникшее чувство слабости. Он сказал себе, что поборол, значит, так и есть. И не важно, что вечером он сохраняет в закладки очередной тред в твиттере о диетах с раскачиванием метаболизма и уверяет себя в том, что больше не зависим от мнения простых людей вокруг.