двадцать один

      Раньше, когда они были ещё совсем детьми, сидели на этой же кровати, кутались в это же покрывало и соприкасались плечами во время просмотра каких-то голливудских блокбастеров, что-то друг другу всегда обещали: от именной звезды на ночном небе до тайн и секретов.       И Чонгук искренне корит себя, что еще тогда, на свое тринадцатилетие, не рассказал Тэхёну о первой страшной ночи. Ему не снятся обыденные сны уже год, иногда — что-то про их взаимоотношения с Тэхёном, чуть чаще — сумбурные, бессюжетные, но все с какими-то существами и параллельными мирами. В двенадцать-тринадцать лет чаще были кошмары, от которых на утро жутко болела голова, но даже их он доверял Тэхёну: рассказывал, как над ним издеваются дьяволы, как шепчут на уши проклятия и говорят, что он единственный, кто не достоин жизни в светлом мире. Что он, Чонгук, — грязный, оскверненный и мерзкий.       — Что за глупости? Ты ведь самый милый человек на свете! — Тэхён дует губы и несильно стукает Чонгука по плечу, когда тот смеется над неожиданным и брошенном вскользь комплиментом.       — Ещё одно слово, клянусь, и я выиграю чемпионат мира по пребыванию в неловких ситуациях, — на этих словах большой палец Тэхёна мягко потирает чужую заалевшую щёку, щёлкает по носу, чуть позже указывает на стену с пережившими все их разговоры плакатами. И почему-то они оба улыбаются.       — Не стоит недооценивать себя.       На лице весь спектр непередаваемых эмоций, которые Чонгуку, даже отзеркаливая на себе, интерпретировать всё ещё тяжеловато. Но он понимает единственное — счастлив. Безмерно.       — Прости, что тогда, в ванной, упал в твоих глазах, — лепет Чонгука столь тихий, что руки Тэхёна невольно сгребают его в объятия, а он сам пытается прислушаться не только к словам, но и к трепещущему душевному равновесию. Они ведь могут ощутить это вместе? Да, в них по две бутылки пива и явно не единственный пережитый в одиночестве душевный крах, но они же чувствуют друг друга на каких-то вибрациях? Тэхён вот не сомневается.       — Обещай, что мы будем рассказывать друг другу всё, — снова твердит Тэхён и подцепляет своими пальцами чужие, неловко переплетая их и глуповато улыбаясь, заставляя взгляд Чонгука зацепиться за глубокие ямочки и утонуть в них — нацеленно. — Я хочу уберечь тебя от злости и погани этого мира.       Кажется, что слезам в их комнате не бывает места, но почему-то именно сейчас Чонгук тонет в объятиях и трётся носом о чужое широкое плечо — у него на уме вновь слишком много ненужного: от утаенных секретов до чего-то большего, что он сам боится открыть в себе, ведь именно это «что-то» его когда-нибудь и убьет. Он уверен. А пока лишь сипло отвечает:       — Обещаю, Ким Тэхён.       И хочется быть честным в такие моменты, не обманывать и клясться на мизинчиках, но Чонгук понимает, что скорее всего подведет Тэхёна вновь. Промолчит в какой-то момент, проиграет в своей памяти события ушедших лет и возненавидит себя снова, а пока он чувствует искренность в чужих объятиях, попытки забраться в собственную душу и навести там порядок с надобностью и без, он потерпит. Да, сделает всё возможное, чтобы туда не проникли, но притвориться и отыграть роль, как это делают обычные люди, он попытается. Потерять Тэхёна всё ещё остается самым большим страхом на свете. Чонгук бы никогда не подумал, что не смотря на все свои взгляды, он будет нуждаться именно в человеке.

***

Семь лет назад

      Чонгуку становится паршиво, когда Тэхён просится остаться на ночёвку: глядит на него своими ангельскими глазами и улыбается так приторно, что сердце у младшего щемит больше от боли, нежели какой-то нежности. Но он в ответ лишь слабо кивает, так как мать, стоящая на кухне, уныло смотрит на сына и пытается хоть как-то смягчить взгляд, потому что видеть Чонгука в таком состоянии с каждым днём становится всё труднее. И Тэхён на каких-то вибрациях это словно понимает, поэтому протягивает другу бумажный пакет из местного супермаркета и еле слышно шепчет: — Я скучал, Чонгук.       Казалось бы, еще пару дней назад Тэхён всадил ему сильную пощечину прямо в ванной, после которой Чонгук чуть было не упал прямо к разбитой тарелке на полу, а сегодня делает вид, что не было и тяжелого разговора, не было слез, не было не смытой в унитазе рвоты, были лишь кровавые сгустки на краешке раковины и потертый кончик зубной щетки, сиротливо выглядывающий из пластикового стакана на краю.       Они садятся на небольшую и жутко скрипучую кровать, и Тэхён улыбается, когда краем глаза замечает среди десятка потрепанных постеров свой собственный, подаренный Чонгуку после победы в какой-то региональной олимпиаде по астрономии. Краски на нем немного пожелтели, но кричащая надпись из немного кривоватых букв все еще виднеется, ослепляя мотивацией темную комнатку. «Ты автор собственной сказки, и только ты решаешь, какой конец у неё будет». А ниже два отдельных слова, одно из которых Чонгук, видимо, замазал стойкими белилами. И Тэхён почему-то улыбается, когда замечает следы от чёрного маркера поверх той самой краски: определенно, кто-то был очень зол, когда уничтожал выбор собственной сказки.       — Эй, мама ведь расстроится, — он указывает на прикроватную тумбочку, где стоит тарелка с нетронутой рыбой и наполовину пустой стакан с виноградным соком. Чонгук на это лишь пожимает плечами и тянется к перемотанному скотчем и кое-где цалофаном пульту, нажимая подряд на пару кнопок в попытках оживить старенький домашний кинотеатр, но в итоге замирает, стоит чужой руке дотронуться до его левого плеча, голосу за момент погрубеть, а атмосфере вокруг стать уж слишком удушающей. От такого невольно щемит сердце: — Не заставляй нас с ней переживать, Чонгук.       Имя звучит настолько гнусно, что он невольно морщится и шумно сглатывает, отводя взгляд в сторону зашторенного окна. Сейчас главное — сдерживаться и дышать как можно глубже. Просто дышать. Пульт всё же выскальзывает из намокших от пота ладоней, ударяясь о деревянный пол, а Чонгук одними губами шепчет еле слышное: — Я не голоден, Тэхён.       Батарейки сиротливо укатываются под кровать и теряются в высоком ворсе серенького ковра, на котором, если ступить босыми ногами, отчетливо ощущаются крошки от злаковых хлебцев и других снэков, которые Чонгук любит таскать к себе в комнату. Тэхён старается унять растущее негодование, но лишь осторожно подходит чуть ближе к другу, чтобы незаметно коснуться сухими губами растрепанной чёрненькой макушки:       — Прости за грубость, я не хотел тебя испугать, — голос дрожит, — я подниму батарейки, ладно?       Тэхён понимает, что сейчас надо быть просто осторожным. Осторожным по отношению к Чонгуку, его очевидно шаткому моральному состоянию и ощутимой напряженности в воздухе. Тэхён в шаге от того, чтобы вывести его на чистую воду и вынудить сказать все ртом, не утаивать и не пытаться завуалированно объяснить, что никаких проблем нет. Только после этого он предложит свою помощь и постарается спасти его, даже если на это уйдет год, даже если два — потерять Чонгука он хочет в последнюю очередь. И не важно, будь это потеря друга или же его уход под руку с дамой в черном одеянии и с острой косой на перевес.       Чонгук без слов соглашается и прикрывает глаза, стараясь не упасть обратно на скрипучую кровать, но сердце, бешено колотящееся где-то внутри, заставляет незаметно схватиться за грудь и что-то пробурчать под нос — болит неимоверно. А тапочки с забавными плюшевыми тиграми летят под кровать — к батарейкам — осмысленно, ведь именно там, в недрах своей маленькой комнатушки, Чонгук хранит всё и чуточку больше.       — Сколько же здесь у тебя пачек из-под хлебцев? — хрипло смеётся Тэхён и осторожно нагибается, ладонью проводя по высокому ворсу светлого ковра.       — Про запас, — проверив улетевшие по необходимому маршруту тапочки, Чонгук все же ложится на смятое покрывало, вытягивая руки назад, — чтобы всегда было, чем подкрепиться.       А Тэхён продолжает оглаживать мягкий ковер, зарываться пальцами в длинные ворсинки и искать тоненькие мизинчиковые батарейки, злосчастно пропавшие из виду. Он тянется рукой под кровать, беспорядочно стуча по полу и пытаясь нащупать хоть что-то похожее, но, неловко махнув рукой в сторону изголовья и довольно больно ударившись о металлические ножки запястьем, роняет что-то керамическое, сиротливо катящееся дальше по паркету. Жидкость из сосуда неприятно оседает на чувствительной коже и стекает прямо в ложбинки между пальцев — обжигает. Тэхён тянет руку из-под кровати и внимательно смотрит, как очевидного происхождения желчь пятнами остается на его пальцах и ладони, как неспешно струйкой течет вниз, к выпирающей косточки у самой кисти и парному браслету (с Чонгуком, между прочим):       — Чон Чонгук, — у Тэхёна спирает дыхание, когда он понимает, что именно было в этой треклятой керамической посудине и что сейчас безобразной текстурой смотрится на его смуглой коже — в желтоватой жидкости заметны не переваренные кусочки бисквитного торта, который буквально час назад они вместе разделили, спокойно сидя на кухне, — это что?       В ответ Тэхён может разобрать лишь слабое молчание и тихий скулёж. Чонгук падает на подушки и сжимает меж ног покрывало, когда смеет поднять взгляд на испачканную руку и вымолвить хоть что-то похожее на внятный и правдивый ответ. Но нет, он сжимается под чужим взглядом, его губы дрожат, а сердце бешено стучит, когда Тэхён этой самой грязной рукой мажет ему по щеке и шипит едкое: — Ты когда-нибудь прекратишь мне врать?       Он хватает чужие щеки, фиксирует их между пальцев, замечая, как треклятые остатки рвоты мажут по подбородку и корочке на сухих губах, как в чужих безжизненных глазах трескается последняя надежда сохранить все в тайне, отодвинуть этот разговор на еще небольшой срок. Тэхёну хочется собрать побольше слюны во рту и плюнуть так, чтобы Чонгук зажмурился и ощутил всю желчь уже чужой души, чтобы подумал хотя бы раз головой.       Чонгук — юный мечтатель, с детства исписывающий свой клетчатый блокнот неаккуратными японскими иероглифами о странных тайных желаниях, ведь он всегда считал, что быть идеальным ему поможет лишь мечта, о которой он сложит сотни маленьких легенд и красочно распишет даже незнакомыми словами. Ему нравится наблюдать за гуляющими прохожими и черкать на листах заумные фразы, когда на уме слишком много всего, а в желудке наконец-то пусто и можно сделать пару глубоких вдохов, чтобы учуять соблазнительных аромат корицы с улицы — кондитерская через дорогу продолжает процветать.       В раздирающей тишине комната кажется настоящей пыточной камерой, запах рвоты бьет в нос своей мерзкой кислятиной, Чонгук морщится от этого, от себя, от чужого сердитого взгляда, задерживает дыхание на короткий промежуток вновь, слыша, как автоматический освежитель воздуха с противным звуком распространяет по комнате чертовски приторный аромат магнолии.       — Так и будешь молчать? Не скажешь ни слова о том, что с тобой, чёрт возьми, происходит? — у Тэхёна ледяные ладони, а пальцы всё ещё мокрые от чужой рвоты, застоявшейся на фалангах. Чонгуку неприятно, что его касаются грязными, оскверненными теперь руками, на которых его собственный секрет слабости смотрится настолько отвратительно, что хочется блевать. Снова.       — Думаешь, мне есть, что сказать? Всё ведь нормально, я не умираю, — сипло отзывается он и морщится в который раз, стоит пальцам снова коснуться его бледных скул — щеки впали с недавнего времени, окрасив лицо в бледную маску оледеневшей лжи. Тэхён поднимает его голову выше, сдавливая кожу и наблюдая, как бледные щеки контрастируют с желтоватой жидкостью, что оседает на сухой коже лица.       — Хотя бы скажи мне, что и последующие обещания ты сдержать будешь не в силах, — бросает в лицо Тэхён и резко встряхивает испачканной рукой, заставляя капли желчи осесть на покрывале и немного на одежде самого Чонгука. Он идет в ванную, потому что Чонгук слышит включенную воду, заглушенную собственным немым плачем, его стопы дергаются, когда он мизинцем задевает пиалу на полу. Жидкость растеклась по паркету, заплыла под тумбочку, а непереваренный бисквит склеивается в нечто единой, отчего где-то на периферии сознания Чонгуку кажется, что он и не ел этот треклятый пирог вовсе. Вот он, почти целый, на полу. В луже его собственной рвоты.       На лице Тэхёна ни капли чего-то былого, задорного и хотя бы немного веселого, он угрюмо смотрит на сидящего с понуро опущенными плечами Чонгука, краем глаза замечает, что тот несуразно выглядит в этой кофте не по размеру, и как он сжимает свои кулаки, хмуря брови и смотря на огромный белый шкаф в своей комнате с каким-то несдержанным презрением.       — Сколько еще у тебя секретов? — Тэхён довольно болезненно ударяется ногой о тумбочку и шипит, когда слышит в ответ лишь слабо брошенное: не так много.       — Давно блюешь после еды? Год, а то и больше, я прав?       — Ты мне хочешь нотации почитать, скажи честно? — тяжело выдыхает, держась из последних сил. — Тэхён, пожалуйста, только не ты. Не надо ничего говорить, прошу. Давай сделаем вид, что ничего не было, окей?       Тэхён делает шаг назад, ступает за порог комнаты, встречается с матерью, сидящей на кухне и что-то говорит ей — Чонгук искренне хочет услышать, но у него нет сил даже подняться с кровати и уверенно встать на ноги — он вновь опустошен. Левая нога одиноко свисает с кровати, руки тянутся к собственной шее. Его исповедью послужат сотни слов об идеальных и неземных мечтаниях, которые на грани реальности еще застывают в сознании и рушатся под гнётом чужих резких слов. А Тэхён продолжает что-то говорить матери, которая, поджав губы, лишь понуро кивает — она знала всё то, о чём Тэхёну знать было необязательно. На губах Чонгука застывают солоноватые слёзы, когда он встречается с чужим взглядом: в нём он снова видит вселенную.       — Ты ведь придешь? — шепчет в пустоту Чонгук, пока Тэхён, стоявший в коридоре, захлопывает тяжелую входную дверь. Наверное, навсегда.       Он лежит на своей кровати: всё такой же грязный, с пятнами засохшей желчи на щеке и растянутой серой кофте. На уме сотня воспоминаний о Тэхёне и одно слово, которое терзает сердце уже, наверное, вечность. Ложь.

Чонгук остается один на один с собой

По сей день Чонгук так и не рассказал Тэхёну чего-то сокровенного: ни того, что он погряз в болоте отвратительных и мерзких слов, захлебнулся в омуте своей слабости, и что его сердце пронзили чужие насмешки, кутаясь со словами родных, — всегда и на все вопросы в ответ всего лишь молчание. Сердце Чонгука — один большой комок боли, грязных воспоминаний и отвратительных, несдержанных обещаний, утаенных слов и еще сотни забытых улыбок, которые он когда-то со всей душой дарил этому миру. Его организм сплошь покрыт желчью, которую он даже не пытается отодрать — ему достаточно и того, что он сейчас позорно и беспомощно тлеет в собственной, прогнившей от вранья комнате. Он хочет, чтобы Тэхён сделал с ним хоть что-то. Только вот пускать его сюда — услышать всё, что слышать не хочется с его уст вовсе.

***

      — Вчера узнал, что во время смерти человек теряет ровно двадцать один грамм, — подмечает за ближайшим столиком Чимин и стучит вилкой по краю коллекционного блюдца, буравя взглядом резную салфетницу на самом краю стола. На него удивленно смотрит Чонгук около кассы и даже откладывает в сторону телефон, в котором копался в поисках какого-то давнего сообщения в чате с одногруппником — в его голове так и заседают обжигающим клеймом чужие слова, сказанные словно в никуда.       — Мне даже интересно, как ты дошел до таких доньев информации, иначе я просто не могу представить, что ты читал, — говорит спокойно Чонгук и перекидывается через зону выдачи, потягивая руки вперед и буквально растекаясь по столешнице, гуляя взглядом то по Чимину, то по снующим за стеклянной дверью людям. — Очередные теории заговора?       — Не, — помотав головой, Чимин потянулся губами к чашке с капучино и сделал один глоточек, задержав её возле своих губ и бросив взгляд на друга, — всего лишь какой-то тред в твиттере о том, где люди с пеной у рта доказывали друг другу, что душа действительно существует и весит как раз столько. А другие опровергали это посредством научных исследований. Мол, газы выходят, а потом испражнения всякие, и человек теряет по итогу еще пару десятков грамм точно.       Чонгук задумывается невольно, проводит всякие параллели в своей голове и выглядит настолько отдаленным от мирской суеты в эту секунду, что Чимину приходится кашлянуть и уточнить, а какого тот сам вообще мнения на счёт всего этого.       — Не знаю. Душа — понятие неизведанное всё же. Она есть у всех, но одновременно у большинства её нет вовсе. У пустых людей нет, у дельных — может быть, но ручаться не собираюсь, — пожав плечами, Чонгук разогнулся и скрестил руки на груди, облокачиваясь плечом на витрину и постукивая пальцами по предплечью. — Но мы используем слово «душа», когда дело касается наших внутренних переживаний, а они вот есть у всех. Даже у простых. Не всегда же жизнь идет по плану.       — Иного я от тебя и не ожидал, — посмеиваются сквозь чашку с кофе, — высший пилотаж по занудству и слишком глубоким размышлениям. Но имеет место быть, спорить не стану.       — Ты сам спросил моё мнение на счёт этого, — закатив глаза и цокнув для пущей театральности момента, Чонгук поворачивается к кофемашине и ощущает спиной чужой изучающий взгляд. Он невольно тянется к узлу с бантиком на пояснице и поправляет фартук, но после забивает и возвращается к своей чашке, намереваясь сделать себе американо с парой кубиков льда и уменьшить кондиционер на пару градусов.       На дворе уже вовсю ноябрь, с влажным корейским климатом ветер бьет по коже сильнее с каждым днем, а мысль о ненавистной и надвигающейся зиме только заставляет Чонгука сморщить нос и обхватить чашку с кофе всей ладонью. Он засматривается на свое кольцо на среднем пальце, размышляет обо всём и сразу, но, заслышав позади звон колокольчика над входной дверью, оборачивается и натягивает дежурную улыбку, приветствуя одну из постоянных посетительниц. Они обмениваются парой фраз о сезонном меню, вспоминают ушедшую с баннеров и из меню хеллоуинскую неделю с тыквенными напитками, а после Чонгук заостряет свой взгляд на её обклеенном стикерами макбуке, когда девушка садится за столик у окна и принимается работать. Ближайший час он будет периодически наблюдать за ней, коситься на дверь кофейни и думать только о том, как было бы хорошо просто уйти и сесть на каменный выступ возле растущей под окнами сливы, поболтать ногами, подышать свежим воздухом и не делить одно пространство с людьми.       В такие моменты Чонгук предвзят особенно сильно — он ведь работник в сфере обслуживания: угождает клиентам, слушает их со своей рабочей улыбкой, что-то отвечает и работает лицом на публику, надеясь узреть на Навере четыре с половиной звезды при наведении курсора на эту кофейню.       Где-то глубоко в мечтах он однажды бросает всё, закрывает долги, тянущиеся ещё с родительских займов, подбирает дворовую кошку около круглосуточного возле дома и угоняет соседский белый «Брабус» с парковки жилищного комплекса, отправляясь по магистрали в Пусан с открытыми нараспашку окнами. Но пока что он может только давить в себе усталость, очевидный недосып и бесконечную пассивную агрессию, что комом сваливается у него на душе после трёх смен в общепите.       Даже если он закончит этот чёртов университет, станет дипломированным ай-ти специалистом, Чонгук понимает: ещё пара лет его жизни уйдет на то, чтобы набить себе хорошее резюме и выйти на достойный заработок, полностью уйти из работы в найме и попробовать просто продавать свои «творения», чтобы сидеть с ноутбуком где-нибудь на богом забытом острове, куда бы он провел себе интернет, обеспечил бы всё базовыми удобствами и не контактировал бы лицом к лицу никогда и ни с кем. Звонил бы пару раз в неделю Чимину по видеосвязи, показывал бы ему лазурный берег, найденные во время отлива различные ракушки, а потом бы звал к себе раз в три месяца, чтобы и соскучиться хотя бы немного, и историй тот успел бы поднабрать. Тэхёна он бы звал почаще, может быть, даже предложил ему жить с ним какой-нибудь вахтой, мол: «Давай месяц ты со мной здесь в бунгало, а потом возвращайся в Сеул на столько же. И так по кругу. Как тебе?». Вряд ли бы Тэхёну это понравилось. Он либо выбрал не приезжать к нему на остров вовсе, также ограничиваясь видеосвязью и возможными редкими визитами во время собственного отпуска, либо переехал бы к нему туда с концами, предлагая каждую неделю устраивать разные челленджи и представлять себя героями фильма про выживание в дикой природе.       Чонгук пока не задумывался об этом в таких подробностях, всё равно понимает, что на такой ритм жизни ему ещё пахать и пахать, и чудо в виде мешка с сотней миллионов долларов на него с неба не свалится. Свалится на него разве что очередная внеплановая смена и, вероятнее всего, ореховый сироп с верхней полки, если он не перестанет упираться головой в небольшой шкафчик около кофемашины и с амплитудой один удар в десять секунд, долбиться об деревянный каркас лбом.       — Дружище, — окликает Чонгука из раздумий Чимин и постукивает корпусом телефона по кассовому аппарату, — если у тебя сейчас по расписанию связь с параллельными мирами, то я не хочу отвлекать сильно от налаживания контакта, но вынужден сказать, что мне пора.       Отмерев и повернувшись всем корпусом к другу, Чонгук было протягивает ему ладонь для прощального рукопожатия, но замечает изучающий взгляд посетительницы с макбуком за столиком у окна. На секунду изобразив легкое непонимание и дождавшись, пока Чимин сам хлопнет его по ладони и крепко сожмет её, что-то пробурчав на прощание, Чонгук уводит своё внимание на декоративную пальму в углу помещения и, тряхнув головой, достает телефон из кармана, стараясь игнорировать чужой взгляд на себе, и слегка ёжится от мысли, что его тело кто-то уже достаточно долго и досконально изучает даже на таком внушительном расстоянии.       Перестать думать о неидеальности своей внешности у Чонгука получается разве что на пару часов, когда он спит или же настолько погружен в работу, что мозг занят лишь планировкой и распределением времени на мелкие задачи во время процесса. Всё остальное время он зацикливается на одном и том же из года в год: «ещё немного, всего пару килограммов». Только вот вес стоит, обмен веществ уничтожен к чертям, а качество кожи настолько ужасное, что Тэхён со своими витаминными комплексами мельтешит перед глазами по паре раз на дню. Сначала он говорил, что это его собственные, что он делится от чистого сердца, а потом Чонгук начал замечать у себя в рюкзаке стики с суспензией и красочными заглавными английскими буквами на упаковке и подробной инструкцией к употреблению.       У Тэхёна, в принципе, странная привычка вторгаться куда угодно без слов: в квартиру, в аудиторию, в личное пространство. Чонгук устает от людей, от Тэхёна — тоже немного, поэтому просит того хотя бы не приходить к нему на работу, если они уже виделись в университете или просто пересекались в течении дня в дали от корпуса; не подкидывать ему в рюкзак инородные предметы и не переживать о самочувствии Чонгука, если он сам не говорит о чём-то в открытую. Из раза в раз одни и те же слова, одна и та же просьба, но чужая лёгкая улыбка и тихое: «просто выпей их, не убудет же» отдает где-то на подкорке сознания настоящим взрывом и ударом в самое сердце, потому что Чонгук к заботе привык с детства, отстранился от неё со временем, но внутренний ребенок всё также кричит, просится наружу и иногда умоляет дать Тэхёну шанс.       Разве что взрослый Чонгук, возводящий с каждым годом очередную стену в своем сердце, принимать чужую помощь не очень-то и хочет — постоянный страх повторения событий семилетней давности испепеляет все попытки выйти на тонкую грань взаимопомощи и раскрыть секреты, бережно хранимые на протяжении всех этих лет.       Он ведь соврал тогда, пообещал и не сумел выполнить: вернулся к своему круговороту питания, снова вызвал рвоту после обеда на следующий день и стёр в кровь дёсны перед тем, как выйти вечером к ребятам во двор и, сидя на проржавевших качелях, наблюдал за игрой Тэхёна в баскетбол и удивлялся его умению находить выход из любой ситуации. Они не общались тогда неделю, перекидывались дежурными фразами, играли без предвзятости друг к другу, словно всё в порядке, но не было посиделок у кого-то дома, не было объятий и не было поддержки, которой Тэхён окутывал Чонгука на протяжении всего его переходного возраста. Помириться они смогли на десятый день молчания. Тэхён притащил свою гитару вместо баскетбольного мяча в один из вечеров, сел у металлической ограды позади излюбленных Чонгуком качелей и запел. Что-то из своих набросков с последних страниц тетради, настолько лиричное, что пожилая дама на другом конце площадки шмыгнула носом под конец исполнения. Тронуло всех: Тэхён сидел, опустив голову, и разглядывал длинные шнурки на своих красных конверсах, а Чонгук смотрел куда-то вперед, стараясь в растущей тишине не разрыдаться перед ним вновь, принять такого рода извинения из чужих уст и просто осознать, что им, Чонгуком, дорожат. На его пальцы тогда легла теплая большая ладонь, пробежалось легким разрядом неизведанное ранее ощущение, а чужой тихий голос заговорил первым:       — Эй, дурачок, — прилетел легкий удар по плечу, а после подбородок, опущенный на макушку, придавил к сидению качели намертво. — Чего призадумался?       «Заслужил ли я такого обращения после того, что сделал?»       — О том, что у тебя есть все шансы стать певцом.       — Врешь, — от чужой ухмылки подбородок невольно двинулся и надавил на череп чуть сильнее, но Чонгук в ту секунду не двигался, продолжал смотреть вперед и чувствовал, как чужая грудь позади касалась его лопаток.       «Как и всегда»       — Ладно, еще немного о том, что я поступил, как идиот, — надул губы Чонгук, но попытался расслабиться и перестать испепелять фонарный столб, что маячил перед глазами. Опустить глаза в пол можно было прировнять к окончательному разочарованию в себе и похоронить оставшиеся силы на попытки держаться на плаву.       — Ты тоже меня прости, — Тэхён уткнулся носом в чужой пробор и шумно выдохнул, переместил свои руки на чужие плечи и, немного потянувшись, двинулся вперед и привел качели в действие.       Чонгук тогда даже ойкнул от неожиданности, но задрал голову наверх, встретился с чужой искренней улыбкой на лице и утонул окончательно. Надо было обвинить во всех непонятных эмоциях в тот миг ещё и мать со своей гиперопекой и выросшей из-за неё привычке находиться под чьим-то контролем, но Тэхён-то ему не мать, отчитываться перед ним не нужно было. Несмотря на всё, Чонгук тогда почему-то невольно прошептал ему в лицо:       — Я постараюсь стать лучше. Будь рядом, пожалуйста.       — Ты уже лучший, Чонгук. Будь собой, а я буду рядом.       Было очевидно, что Тэхён хотел сказать что-то ещё, возможно, уточнил бы пару нюансов, что тянутся с того рокового дня, уточнил бы, как обстоят дела с самочувствием сейчас, болит ли что-то, а после сказал бы ещё пару искренних и ободряющих слов, но, лишь раз взглянув в глаза Чонгука в ту секунду, Тэхён пропустил один удар где-то в грудной клетке и затерялся в чужой недосказанности, слепой надежде и немых мольбах о помощи.       Они знали друг друга далеко не первый год и, по сути, взрослели бок о бок. Вкупе с этим, без объяснимых на то импульсов и побуждений, Тэхён считал своим долгом брать на себя ответственность за чужое ментальное состояние. Будь его воля, он бы требовал ежедневный отчет об эмоциональном фоне Чон Чонгука с почасовой расшифровкой и всеми триггерами, что послужили причиной смены настроения, просил бы выписки из медицинской карты и задушил бы своей гиперопекой в таком же масштабе; но он тоже человек, тоже может понять, что такие действия — абсурд по многим пунктам. Тэхён даже умудрился бросить нечитаемый взгляд всего на миг, нахмурил свои темные брови и дернул носом, отвернувшись на мгновение в сторону. Сжал в руках чужую футболку в надежде просто дождаться момента, когда собственное сердце успокоится и перестанет ныть, биться о ребра и взмаливать о помощи к сидящему перед ним Чонгуку, когда мысли упорядочатся в голове, и он мало-помалу, но начнет мыслить более трезво, без требований к этим ежедневным отчетам и без просьб о разрешении кормить того с ложечки.       В какие-то моменты Тэхён сам себя ужасался: искренне не верил, что может думать о том, чтобы контролировать чью-то жизнь, пусть и из полностью благих побуждений, но пугало это ровно настолько же, насколько казалось необходимым в этой ситуации.       Самому близкому человеку плохо — он должен всеми силами помочь, костьми лечь, но вытащить Чонгука раньше, чем тот уйдет на дно. Игнорировать чужие попытки отмалчиваться, давать тому по рукам и отучать брать на себя всё без разбора. Если проработать весь план, то Тэхён несомненно Чонгука научит делиться, разделять и довериться по итогу своему близкому человеку. Может быть, у него это получится быстрее, чем даже кажется изначально. Потратит свободное время на друга, полностью на благие действия и вытащит его из колющих дебрей очевидного расстройства пищевого поведения.       Тэхён не учёл тогда разве что одного важного пункта — Чонгук такой же живой человек, как и он сам, и плясать полностью под чужую дудку не собирается. У него свои загоны, свои принципы и чувства, делиться которыми далеко не в приоритете по шкале дневных потребностей. Чонгук определенно не собирался вываливать всё и сразу, раскрывать карты и тем более разрешать Тэхёну беспрепятственно проникать к себе в душу и чинить там всё капитально. Чонгуку было приятно с одной стороны: принимал пару десятков процентов этой заботы, улыбался и искренне дорожил всем, что Тэхён для него делал, но стоило границе дозволенного доступа к своим мыслям пошатнуться, а чужим рукам пережать кислород с немой просьбой действовать по намеченному в каком-то там бумажнике маршруту, Чонгук сразу же закрывался и уходил в себя, отходил на пару шагов назад в тэхёновом плане по спасению и наступал на те же грабли.       В такие моменты у них дружба напрягалась особенно сильно, поэтому Чонгуку хотелось называть их взаимоотношения как-то иначе, чтобы не проводить параллели с прочитанными статьями о том, что у дружбы тоже есть срок, лимит и тот, ко всеобщему сожалению, не вечен. Если их дружба будет рушиться из-за наседающего со своей помощью и заботой Тэхёна и закрывшегося в себе Чонгука, у неё очевидно срок будет не дольше, чем у кисломолочных продуктов на полке в продуктовом.       Прошли годы, оба выросли, многое усвоили и в устоях жизни поменялись, только рпп с Чонгуком все ещё под руку, а с Тэхёном — чрезмерное желание быть в контролирующей позиции. Чонгук даже думал, что это вообще какое-то психическое заболевание, иначе как объяснить то, что с годик Тэхён в ремиссии и никуда не лезет, а потом за месяц пытается закрыть все дедлайны по заботе и контролю за жизнью и моральным состоянием Чонгука? Рецидив на лицо. Маниакальная фаза в чистом виде. Сейчас видимо опять этот период, потому Чонгук смахивает чужое сообщение в какао, завидев в тексте вскользь брошенное: «и не забудь скушать…». Чонгук лучше сам себя сейчас с потрохами сожрет, потому что ненавидит собственное нежелание делиться ровно настолько же, насколько ненавидит в Тэхёне его порывы выступить в роли квалифицированного психотерапевта.       Тэхёну бы тоже принятие проработать, только вот принимать он умеет лишь неправильные решения.

***

      Попытки разыскать на бирже труда подработку с приемлемой почасовой ставкой и изучить рынок, в принципе, не увенчиваются успехом даже на третий день бесконечного скроллинга всех известных сайтов с вакансиями. У Чонгука уже глаз дергается, пока он пытается отвлечься, поправляет выпадающей зарядный кабель из адаптера и щурится от света настольной лампы в коворкинге. Шумоподавление в наушниках не работает так, как хотелось бы искренне: не глушит собственное подсознание, не заставляет прочувствовать настоящее подавление всех возможных тревожных мыслей и не изолирует на все сто процентов. Написать бы отзыв на них на сайте, где он оформлял когда-то заказ, но почему-то кажется, что модерация удалит его быстрее, чем все недостатки устройства дойдут прямиком до производителей. Очередное бесполезное мнение Чонгука на счет, казалось бы, очевидных в мире вещей.       Иконка с мессенджером на экране ноутбука периодически светится, уведомляя о поступлении новых сообщений, но у Чонгука сейчас минута тишины, молчания и памяти в честь своей повышенной тревожности, поэтому ему необходимо какое-то время на дыхательную практику и попытку убедить себя в том, что всё в порядке, что мир не рушится, и он не умрет через шестьдесят секунд от остановки сердца по стечению обстоятельств.       Чимин скидывает ему пару ссылок на новые часовые видео на ютубе с расследованиями дел о бесследно пропавших людях, пишет что-то о том, что они завтра обязательно обсудят это во время учебного дня и выдвинут свои теории о случившемся, а Чонгук, только пришедший в себя и изучающий с понурым видео обложку одного из видео, думает только о том, что такие ролики не идут на пользу его тревожности вовсе. Только усугубляют ситуацию и вызывают очередной приступ тремора в пальцах и учащенного дыхания. Возможно, кофеин и таурин здесь тоже играют немало важную роль, но пустую банку дешевого энергетика на краю стола он старательно игнорирует, лишь изучает краем глаза перечеркнутый символ сахарного кубика на лицевой стороне, а после возвращает всё свое внимание к открытому чату с Чимином и строчит пару сообщений в ответ, закрывая вкладку и стараясь не думать о ссылках на часовые видео-расследования.       — Здесь не занято? — чужой голос раздается словно на периферии сознания, поэтому Чонгук даже не сразу понимает, что обращаются к нему, лишь после еле заметного движения рукой с левой стороны, он, достав наушник из уха и повернувшись, натыкается на девушку, крепко держащую в обеих руках шоппер с каким-то цветастым принтом. — Прошу прощения?       — А? — изогнув бровь и попытавшись сделать лицо чуть менее недовольным, Чонгук достает и второй наушник, отводя взгляд и пытаясь нащупать среди тетрадей кейс от них.       — Я уточнила, не занято ли здесь, — чуть тише уже говорит девушка, замечая, что недовольный взгляд молодого человека перед ней устремлен, кажется, на каждый объект в помещении сразу. Неловко как-то, чувство вины за потревоженное личное пространство может и травмой навсегда стать, Чонгуку бы задуматься об этом на досуге, научиться быть более лояльным.       — Нет, можете садиться, — отмахивается он и сразу возвращается к сайту с подработками, подцепляя руками ручку, что бесхозно каталась от тетради к корпусу ноутбука всё это время.       Изгрызенный колпачок оказывается между зубов с молниеносной скоростью, глаза концентрируются на названиях вакансий, но хангыль сейчас — не больше, чем просто набор символов, потому что Чонгук отчетливо ощущает, как та самая девушка садится рядом за длинный стол, подключает к зарядке свой планшет и протирает экран мягкой салфеточкой из микрофибры, бросая косые взгляды на экран соседнего ноутбука. К нему часто подсаживаются в этом коворкинге, постоянно занимают соседнее место в общественном транспорте, и он переговаривается с разными людьми в течении дня, но каждый раз приходится затратить неимоверные силы на то, чтобы просто адаптироваться к тому, что незнакомый человек будет на неопределенное время дышать аккурат на его личное пространство и даже что-то говорить, если, к примеру, это окажется какой-то пенсионер на утреннем рейсе автобуса. Чонгук не отвечает никогда, просто игнорирует, а те на третьей фразе без ответа уже и не лезут, супятся и мысленно желают не самого лестного в чужой адрес.       Если бы существовала доска почета с людьми, кому чаще всего желали сходить на небезызвестный половой орган, Чонгук бы висел в золотой рамочке и с красной атласной лентой ровно по центру — он популярная личность того туристического направления и, очевидно, уже может претендовать на звание мэра округа «на хуй».       Сейчас же в легких оказывается еле уловимый шлейф хлопкового кондиционера для белья, а наманикюренные пальчики стучат по клавиатуре планшета, и почему-то это заставляет Чонгука невольно вздрогнуть, натянуть капюшон толстовки сильнее и ощутить такое редкое чувство голода в организме, взявшееся буквально из ниоткуда. Однозначно, чужое присутствие в радиусе пары сантиметров оказывает губительное влияние на организм Чонгука, если на первый план после привычной пассивной агрессии и тревожности вышел он, то ждать чего-то адекватного в ближайшее время точно не стоит.       Включив режим сна на ноутбуке и подхватив телефон со стола, Чонгук поднимается со стула и отправляется в сторону автомата со снэками, что стоит недалеко от стойки информации. Прождав с пару минут, пока шумная компания школьников перестанет метаться в выборе между хлебом с красной фасолью и какой-то молочной булкой, он скроллит ленту в твиттере, надеясь наткнуться на хотя бы один минимально интересный пост, который отвлек бы его от коротания времени в очереди, но после разоблачения очередного скандала в кпоп коммьюнити и пары тредов про проблемы с мировой экологией, сдаётся. В голове почему-то вновь непозволительно пусто, а яркие упаковки с едой за стеклянной дверцей аппарата внушают лишь привычное и ни с чем не сравнимое отвращение.       Чонгук пробегается глазами по охлажденному отсеку, метается с половинки кимпаба с овощной начинкой на одиночную соевую колбаску, а после застывает буквально на долю секунды и загнанно дышит, понимая, что рука невольно тянется к совсем другой цифре на панели аппарата, а купюроприемник уже издает звук удачной операции, пока железная спираль со скрипом двигается, роняя в поддон упаковку с соседней секции.       Чонгук продолжает чувствовать неимоверный голод, думать не получается ни о чем, даже заставить себя переключиться на что угодно просто не выходит, а рука, открывающая крышку аппарата и хватающая еду с неимоверной скоростью, подрагивает непроизвольно. Бросить бы ему пить столько кофе в течении дня, отказаться от немеренных доз кофеина в принципе — с его-то состоянием организма. Всё, что получается Чонгуку уловить в своём сознании в данный момент — это физически тянущее чувство непонятно откуда взявшегося голода, легкий тремор в ладонях вновь и ощущение шуршащей упаковки с куриным бургером в собственных руках. Аппетитные ломтики бекона, двойная куриная котлета и пшеничный хлеб на упаковке пугают настолько, что Чонгук так и продолжает стоять на месте, бегать глазами по изображению и вчитываться в привычную маленькую табличку с калоражем на порцию продукта.       Только вот видит он там ноль. Пустоту, буквально то же самое, что и ощущает в своих мыслях, пока закидывает бургер в микроволновку и напрочь забывает о собственном трекере на экране блокировки. Оно снова пришло. Бесконтрольное, жуткое и, не дай Бог, такое же затяжное, как в прошлом году. Чонгук еле справился в тот раз, если это именно то, о чём он думает, то вспомнить бы хоть один из методов, что помог ему выйти из периода бесконтрольного поедания пищи в тот раз. А пока что он кусает бургер, вернувшись за рабочее место, и ловит на своей фигуре очередной изучающий взгляд девушки с планшетом. На счёт людей хотя бы стабильно — всё также паршиво.