двадцать один

      Само понятие универсальности преследовало Чонгука на протяжении всей его жизни: будь то яркие оранжевые рюкзачки в детском саду у его группы, идентичная у всех школьная форма, обязательное ношение именных бейджей, фирменные фартуки в кофейне и прочее по списку, что-то обязательно скучное, неброское — такое, как у всех. Сливаться с обществом нетрудно: надо лишь выходить на улицу в час пик, смотреть на спешащие к метро компании молодых ребят, обращать внимание на всех и сравнивать их образы с идущими по другой стороне такими же сборищами. Одинаковые укладки, пальто или куртки схожего кроя от разных брендов, кроссовки одной формы и модели — всё это собрать в одну общую картинку, и человек двадцать первого века, следующий всем модным трендам, готов. Можно дополнить аксессуарами в виде гаджетов последних моделей, количеством подписчиков в социальных сетях и величать себя «популярным», если цифра переваливает за десять тысяч — отсюда уже и репутация выше и внимания к персоне больше.       Негласное правило, как объясняли Чонгуку, когда он только вступил во взрослую жизнь и обнаружил, что без дорогой тачки, айфона в титановом корпусе и брендированного бумажника с золотым логотипом он по своей сути — просто никто для незнакомцев. Чонгук бы с радостью не хотел вообще никакого мнения со стороны слышать, а уж тем более кичиться чем-то перед остальными, но человека ведь не спрашивают — кидают на растерзание людскому мнению под аплодисменты невидимых зрителей.       Жизнь — шоу, в котором выживает сильнейший. Это во взрослом мире знают все, но детям не объясняют, их не готовят к социальному неравенству как подобает, их не учат стойко держаться на своём месте в пищевой цепочке социума и не рассказывают о том, что делают с неугодными. Чонгуку не рассказали, мать как-то упустила этот момент и ещё парочку других в его воспитании, поэтому он вырос неблагодарным по её мнению сыном и по негласным правилам общества ещё и аутсайдером.       Выделяться из толпы Чонгук любил далеко не внешними факторами, поэтому в его гардеробе из самого яркого — красный свитшот с логотипом и зеленые носки с желейными мишками, которые Тэхён подогнал ему в подарок вместе с какой-то почтовой открыткой после поездки с семьей в Андорру пару лет назад. В остальном — всё монохромное и на пару размеров больше. Чонгук в принципе давно не меряет одежду своего нынешнего XS, в который он с трудом может поверить, в шортах не ходит в принципе, фигурой нигде толком не светит, а летом предпочитает вообще из дома не выходить, чтобы с голыми ногами не показываться и из-под кондиционера не вылезать. С футболками по большей части произошло смирение, но всё равно старается делать выбор в пользу тонких лонгсливов или накидывать сверху рубашки, чтобы не светить неухоженной кожей на локтях, а запястья прятать под широкими рукавами. Штаны у него чаще всего широкие, длинные и свободные, джинсы без дырок и всегда с поддержкой в виде крупного, но скрытого под верхней одеждой ремня, а спортивки исключительно с карманами, чтобы на работе быстро прятать в них телефон и не рыскать под кассой по несколько минут в поисках пропажи и сиюминутного желания переключить песню на колонке. Худи, свитшоты и куртки просто под настроение: черный игривый, серый удрученный, темно-графитовый яростный и так далее по списку, палитра там не разнообразная, но Чонгук для каждого оттенка темной гаммы найдет свою эмоцию, пережитую за прошедший день. В эмоциях список тоже не обширный — негативные чаще, чуть реже что-то из нейтрального и уж тем более насыщенно яркого, радостного. На такой повод у него красный свитшот с логотипом и зеленые носки с желейными мишками.       Главное — скрыть своё тело, а остальное не важно, потому что оно подтянется, как только Чонгук, стоя напротив зеркала, узреет там отражение не толстого двенадцатилетнего мальчика, а выстроенный в своей голове идеал.       Чонгук на самом деле потерял свой двадцать один грамм тогда, в школьной раздевалке, стоя босыми ногами на холодном полу и прикрывая кругленький живот старой футболкой. Вместе с брошенными в его адрес оскорблениями его пронзили и взгляды — надменные, глумливые и по-детски еще не осознанные. В тот миг он видел лишь ненависть, а после с годами спроецировал её на всех окружающих, отвечай тем же. Там все были против него одного, сейчас — он всё ещё один, но теперь уже он против остальных.       Ему бы прибавить в весе немного — килограмм так двадцать для стабильного и активного существования и грамм так тоже двадцать плюс минус, чтобы утраченное в детстве вернуть и прочувствовать все краски жизни вновь.

***

      Чонгука никогда не называли красивым. Мать в детские годы не в счет — её мнение в принципе и не было никогда авторитетным. Чонгука называли симпатичным, интересным на разных встречах и первых свиданиях, а однажды стажёрка у него на работе заметила, что у того ещё и очень эстетичные пальцы: стояла возле витрины и наблюдала за тем, как он клеит стикеры с маркировкой на коробки с чизкейками, рассказывая ей о правилах дефростации десертов. Его пальцы скользили про крохотным бумажкам с напечатанными датой и временем, а потом снова возвращались к маркиратору, делали пару нажатий по рычагу, а указательный подцеплял клейкий край листочка на выходе — залипательно, если акцентировать всё своё внимание исключительно на узловатых тонких пальцах, поэтому у девушки тогда и вырвалось это неожиданное «эстетично». Чонгук бы так не сказал о них никогда, потому татуировки набил специально на фалангах. Пара прямых параллельных линий на среднем и указательном пальцах, словно мерные чёрточки, готовы были погрузиться в глотку и явить миру глубину проблемы. И иногда так немногословно жидкость начинала скапливаться именно на этих полосах, словно показывая, каких лимитов достиг Чонгук в своём самоуничтожении.       У него рвотного рефлекса уже нет давно, даже ради интереса проверял и совал в глотку четыре пальца, когда на форуме в ветке обсуждений пользователи писали о своих рекордах в период рецидива. Чонгук рекорды ставить предпочитал в другом, но даже такая мелочь его почему-то задела, и захотелось отличиться — проверить, узнать свой максимум, но так и не написать свой результат в ответном посте по итогу.       У него ник на этом форуме «prayforchanel», хотя на полке в коридоре парфюм исключительно от «Труссарди», а в шкафу шмотки из секонд-хендов и в обилии своём — исключительно спортивных брендов. Помолиться бы за Шанель, конечно, но за себя чуточку приоритетнее.       Чонгук возвращает все внимание к Тэхёну, когда окончательно осознает, что тот только что сказал, глаза раскрыты, на лице из эмоций исключительно удивление, но такое открытое и искреннее, что считать его можно просто безошибочно, да и прочувствовать тоже.       — Э, — выдает наконец Чонгук, заломив уголок губы в какой-то кривой ухмылке, оголяет островатые клыки и пробегается по кромке зубов языком, чтобы потом закусить пирсинг в странноватом состоянии легкой нервозности, — я даже не знаю, как реагировать, если честно.       Говорит он правду, потому что с комплиментами знаком исключительно на «Вы», а в свете последних событий, от Тэхёна такие воспринимаются, как удар острым лезвием заточенного кинжала в яремную впадину. Это не «у тебя эстетичные пальцы» или «Гук-и, сыночек, ты у мамы такой красивый» — это «у тебя такая красивая улыбка, Чонгук», смотря глаза в глаза, а потом «прости, что не говорил тебе об этом раньше», как дополнение, чтобы Чонгук вник, осознал и понял, что Тэхён думал об этом и прежде, просто обстоятельства складывались так, что озвучить своё мнение он не мог. Почему-то хочется исчезнуть именно сейчас: вскочить со стула, опрокинуть его на асфальт, развернуться и убежать в сторону подъезда, чтобы залететь в квартиру и спрятаться эдак на неделю под одеяло, да прорыдать там истошно и до осипшего голоса.       Нервная система Чонгука не справляется, посылает импульсы во всё тело, мозг не может правильно интерпретировать все эмоции и выдает сразу несколько и в полных объемах, кислород полностью покидает лёгкие, а сердце качает кровь с минимальной скоростью. Тэхён смотрит на него со всей своей возможной нежностью, убирает руки от собственного лица и аккуратно тянет одну из вперёд, касается мозолистыми подушечками одной из татуировок на чужой фаланге — расплывшегося с годами смайлика. А после убирает руку обратно, когда замечает лёгкую судорогу в теле и невольные попытки уклониться от прикосновений.       — Как можешь, так и реагируй, — лёгкая улыбка касается губ Тэхёна, а после он приподнимается из-за стола, кидает бутылку в голубой мусорный пакет и подходит к Чонгуку, аккуратно поправляет черную бини на макушке и нагибается немного, машинально задевая один из топорщащихся локонов из-под шапки носом. — Как бы ты отреагировал на правду? Вот такой бы эмоции мне хотелось, потому что лжи в моих словах нет, а увидеть ещё одну твою улыбку я был бы очень рад.       И Тэхён отстраняется, сует руки в карманы штанов и нагибается по привычке из стороны в сторону, разминая поясницу, подставляет лицо под свет уличного фонаря и жмурится сильно, заставляя белые пятна под веками мелькать с бешеной периодичностью. Ему бы свои действия хоть немного осознаннее сделать, потому что любые поступки, совершенные на чистых инстинктах и в моменте, — опрометчивая штука при Чонгуке, потому что объясняться раньше приходилось по долгу и заверять его в том, что это не очередной просмотренный Тэхёном социальный ролик на попытки вывести человека на эмоции. У Чонгука просто какая-то паранойя на это была, хотя ни разу в жизни ситуаций такого плана не возникало, и Тэхён никогда не давал предпосылок для этого.       — Я не понимаю, — вдруг совсем тихо отзывается Чонгук, но голову так и не поднимает, смотрит на свои сжатые кулаки на столе и порывается бросить бутылку куда-то в стену, чтобы не мельтешила перед глазами своей яркой упаковкой, огромным числом около подписи «на порцию» и просто не стояла сейчас в радиусе пары десятков сантиметров от нервного человека.       — М? — Тэхён делает шаг чуть ближе, встает за спиной Чонгука и прилагает все усилия, чтобы не положить ладони на чужие подрагивающие плечи.       — Почему и зачем ты это сказал? — буквально шепчет он, чувствуя, как вся вселенская тревога сейчас охватывает его тело. У тревожных людей чаще всего есть решения на самые ужасающие ситуации, которые только могут случиться с человеком, но вот такие — казалось бы, обыденные, о которых и на форумах-то информации совсем немного — это конец. Крах морального состояния, контроля над телом и просто непонимание происходящего. Вот Чонгук и пытается сейчас не затрястись в конвульсиях от отсутствия ясности в сознании и ситуации. Ему бы сделать пару глубокий вдохов на счет три, но всё, на что его хватает — проскулить жалобно и снова сжать кулаки.       — Захотелось? — Тэхён приподнимает бровь, садится на корточки возле Чонгука сбоку и тычет пальцем в чужое подрагивающее плечо, пытаясь привлечь внимание к себе. — Потому что понял, что никогда не говорил тебе об этом. И это упущение вселенского масштаба.       Сделав вдох, Чонгук пытается проморгаться и хоть как-то вернуть себя в реальность: в голове череда сменяющихся кадров, какие-то моменты из сериалов, прочитанных книг и бесконечно тянущиеся варианты действий в алгоритме. Поднимает голову и фокусирует взгляд на Тэхёне, который изучает его сейчас с неподдельным интересом, бегает глазами с подрагивающих губ к расширившимся зрачкам, а после кладет свою ладонь поверх чужой и слегка сжимает, возвращая Чонгука в реальность окончательно.       — Я не понимаю, как я должен реагировать на это.       — Принять с открытой на распашку душой и усвоить информацию до конца своих дней.       Тэхён улыбается так искренне, и снова смотрит на Чонгука так, как в тот раз — словно он последний человек на всём чертовом свете, которому нужно успеть рассказать всю самую тайную информацию. Тэхён бы с радостью завербовал его в целях личного и бесконечно долгого сотрудничества, настоял бы на том, что прятаться можно ото всего мира, но только не от него. И ощущать, как вокруг сердца Чонгука сейчас разрушается очередная стена — незабываемо. Да и копать глубже не пришлось просто потому, что тактика ведения ближнего боя оказалась выигрышной с этим удивительным человеком. Возможно, чуть более болезненной, если судить по тому, как пальцы Чонгука трясутся в попытках выудить сигарету из упаковки и как пытаются с пятой попытки щёлкнуть колёсиком зажигалки. Не прекращая улыбаться, Тэхён мягко перехватывает из его рук зажигалку, закрывает её рукой от холодного ветра, а после поджигает, ещё немного держа пламя огня возле чужого лица. И смотрит на Чонгука сквозь него:       — И глаза, Гук. Удивительные глаза.       Хватает секунды, чтобы перехватить летящую на штаны сигарету, зажать между своих пальцев и украсть первую затяжку самому. Тэхён подмечает, как начали трястись губы, как челюсть невольно двигается, как глаза Чонгука смотрят на него и как тяжелеет атмосфера вокруг них. Он всё также сидит на корточках, держит упавшую из чужого рта сигарету, делает вторую затяжку и слегка наклоняет голову, рассматривая с удовольствием сменяющиеся эмоции на лице перед ним: шок, непонимание и бесконечный ступор. Чонгук побледнел от происходящего — в его душе и правда сейчас творится хаос, он просто не понимает, почему Тэхён говорит эти вещи, к чему он ведёт их разговор и зачем смотрит на него так.       — Блять, — Чонгук выхватывает сигарету из чужих пальцев, делает глубокую затяжку и, запрокинув голову, сипло говорит сквозь выдыхаемый дым: — Не неси ерунды.       Он начинает привычно трясти ногой в попытках хоть куда-то деть нервозность, но выходит это слабо: руки всё ещё подрагивают, на глазах пелена и в горле ком. Не задумываясь, хватает бутылку со стола и осушает её молниеносно, ставит обратно, но из рук не выпускает, хоть как-то пытаясь оставаться в реальности и не улететь мыслями в небытие.       — Я не понимаю твоих мотивов сейчас, — говорит уже чуть громче Чонгук, вернув голосу прежнее спокойствие. Он смотрит вперед, на яркую вывеску с названием круглосуточного, облизывает нервно губы. — Если ты так пытаешься задобрить меня и по итогу попросить о чём-то, то задумка плохая.       — Почему ты вечно ищешь подвох там, где его нет? — вскинув брови, Тэхён приподнялся с корточек и оперся бедром о пластиковый стол, находясь теперь аккурат напротив Чонгука.       — Потому что большая часть красивых слов — не больше, чем лирика.       — Даже от меня? Даже если говорю их тебе? — Тэхён спокоен, скрещивает руки на груди и разглядывает мысы своих кроссовок. — Как-то грустно это слышать, если честно.       — Ты тоже человек, Тэхён. И я, к сожалению, тоже, — тяжесть слов оседает на языке, Чонгук поднимает на него свой взгляд и вздрагивает, когда сталкивается с глубокими карими глазами напротив. — И я не могу залезть к тебе в голову, и узнать хотел ли ты изначально чего-то от меня? А сейчас просто стоишь и забавляешься с моей реакции.       — Ты доверяешь мне? — голос всё такой же глубокий, теплый, обволакивает Чонгука полностью, заставляет задержаться в моменте и подвиснуть на время, заострив взгляд на узорах красной банданы, выглядывающей из-под растрепавшейся длинной челки.       — Тэхён, — сквозь зубы шипит Чонгук, уводя всё внимание на пробегающую кошку вдоль дороги, — что ты хочешь?       В глотке ком ещё большего размера, дышать становится тяжелее, а чужая ладонь аккуратно поддевает кончик носа, когда Чонгук вновь опускает голову и с силой сжимает кулаки. Хочется провалиться сквозь землю, не тревожиться, не думать о том, что последует после вопроса, не ждать от Тэхёна чего-то несуразного и глупого, потому что он профессионально с этим может справиться; хочется просто услышать, что это всё — не больше, чем какой-то очередной психологический фокус, который старший вычитал на просторах социальной сети, что нет никакого подтекста, что эмоциям здесь места быть не должно. Иначе тот спектр, переживаемой Чонгуком в данную секунду, уничтожит его моментально.       — Доверяешь мне? — давит Тэхён аккуратно, вновь задавая вопрос. — Чонгук, вопрос остался без ответа.       — Адресованный тебе тоже, — хмуро отзывается Чонгук, сжимая ткань спортивных штанов прямо возле коленки. — Доверяю.       Он поднимает свой взгляд на Тэхёна, теряется, бегает глазами по чужому спокойному лицу, пытается хоть что-то распознать, словно не было никогда проблем с эмпатией, словно Тэхён — открытая книга. Сердце в очередной раз пропускает удар, когда порыв ветра роняет сиротливо стоящую бутылку на стол, ведёт её краю, а после вместе с ней об асфальт разбивается и сам Чонгук, потому что Тэхён отталкивается бедром, делает шаг и вновь опускается на корточки, произнося:       — Улыбнись, Чонгук. Я хочу ещё раз насладиться ей. Она правда красивая.       Запретить Тэхёна бы на законодательном уровне, написать пару заявлений в полицию и потребовать компенсацию в размере новой души, сердца и нервной системы, потому что Чонгук просто не вывозит: его организм просто не справляется с эмоциями, которые переживает он в данный момент, паника на этом фоне усиливается с невероятной скоростью, а ладони потеют. Чонгук старается сделать вдох, вернуть себя в реальность и двинуть Тэхёну в челюсть со всей силы, потому что нельзя так поступать с человеком, который потратил достаточно много лет на то, чтобы построить возле своей души прочные стены и уверенно отбивался от каждой атаки.       Сейчас у него нет сил — не оправился после срывов, не проработал проблемы с самоконтролем, не вывез всё то, что накопилось за те жуткие дни.       — Блять, — Чонгук не может подобрать слов, не может даже поднять глаза на Тэхёна, он сгибается пополам и утыкается лбом в собственные колени, — ты вообще понимаешь, что несешь сейчас?       Плечи подрагивают, голос срывается, а чужая ладонь мягко опускается на голову, тянет шапку вверх и, судя по звуку, убирает в карман куртки.       — Правду, Гук, — Тэхён зарывается ладонью в темные волосы, перебирает пряди между пальцев, а после тычется носом в чужие колени, пытаясь заприметить спрятанное в них лицо, — и ты сейчас переживаешь это всё потому, что не можешь в это поверить. Потому что я — дерьмовый друг, раз ни разу тебе об этом не говорил.       — Ты не дерьмовый друг, — Чонгук не может сдержаться, у него из-за хаоса на душе уже глаза слезятся, он сдерживать себя не в силах, а Тэхён продолжает так упорно сидеть рядом, трогать его и говорить своим чертовски спокойным голосом. — Не говори ничего больше, пожалуйста. Я не вывезу.       Чонгук признает поражение, поднимает свои красные глаза на Тэхёна и дрожащими губами шепчет совсем тихо:       — Я правда не вывезу. Я уже не вывожу.       Рука продолжает путаться в волосах, подушечки пальцев мягко проходятся по коже, словно массируют её легкими движениями, а Тэхён так и смотрит на него: глубоко, мягко и с такой всемирной заботой, что Чонгук сглатывает шумно и кусает нижнюю губу в попытке не зарыдать в голос. Эта забота иная — теплая, абсолютно контролируемая и самим Тэхёном осознанная. Он дотошный, иногда его бывает слишком много, но сейчас он не напирает, не лезет и не заставляет Чонгука выговариваться, просит просто улыбнуться. Такое незамысловатое действие, которые по сути своей — просто задействование определенных мышц на лице, но для Чонгука даже это сейчас просто непосильно тяжёлый труд. У него сил сейчас хватит только на то, чтобы лечь прямо здесь на асфальте и прорыдать до утра, потому что вставать рано и по будильнику на учёбу, а там уж постарается — склеит себя заново, постарается найти причины и следствия чужих поступков, придёт к Тэхёну с разговором через какое-то время и уже обсудит всё на чистую голову.       Только вот диалог — это всегда два человека, один может быть не всегда готовым, в то время как второй — продумал, расписал и вынес приговор. Тэхён вот действует, говорит и максимально в чужие эмоции вовлечен — изучает, рассматривает, впитывает.       — Вывезешь. Я ведь только начал. У меня ещё много чего не озвучено.       — Надеюсь, это всё будет в негативном ключе. Дерьмо в свой адрес слышать проще, — спустя долгую паузу говорит Чонгук, находя в себе последние крупицы утерянного давно сарказма, тратит уходящую энергию и силы на то, чтобы просто встать и не упасть на землю. — Если нет, то заткнись. Пожалуйста.       Чонгук поправляет ветровку, немым жестом просит вернуть шапку, нагло торчащую из чужого кармана, а после вскидывает голову к небу, пытаясь сморгнуть с глаз все возможные наваждения.       — Ты невозможный, — смеётся Тэхён и долгожданно опускает руку на чужое плечо с немой поддержкой в этом привычном жесте. — И такой ты — единственный.       Желание сорваться с места и убежать домой превышает все возможные, но Чонгук стоит, смотрит куда-то в пустоту и шумно выдыхает, позволяя одинокой слезе скатится с щеки и разбиться о грязный асфальт без шанса на спасение. Смотреть на Тэхёна страшно по одной простой причине — встреться он с ним сейчас взглядами, то разрыдается окончательно и выставит себя в худшем свете, опозориться до конца своих дней, а потом будет каждый день перед сном прокручивать в голове именно этот момент и корить себя за то, что вновь упустил контроль над собственными эмоциями.       И Чонгук продолжает стоять, руку чужую с плеча не сбрасывает, ощущает каждым оголенным участком кожи чужое присутствие в собственных границах личного пространства, позволяет Тэхёну подойти ещё ближе и прикоснуться носом к своему загривку и прочувствовать всю дрожь в теле и весь хаос внутри.       — Чонгук, — шепчет Тэхён, ведя короткую линию самым кончиком по бритому затылку, — пожалуйста, не забывай ничего из того, что я сказал до этого.       Не забудет — Чонгук это понимает, потому что то, что он пережил за последние двадцать минут — настоящий апокалипсис для его нервной системы, разрыв души на атомы и коллапс мирового масштаба. Такое с ним впервые, но понимание того, что с данной секунды это будет повторятся и дальше — пугает до безумия. Он шепчет одними губами: «Я попробую». А потом делает первый шаг в сторону узкой аллеи, ведущей к подъезду его корпуса и моргает несколько раз, отворачивая от Тэхёна голову и слегка потрясывая плечом, надеясь на то, что рука перестанет сжимать его кость, нос перестанет тереться о его загривок, а дыхание касаться тонкой кожи и будоражить самые укромные участки его души.       До самой двери они доходят в тишине, бок о бок и дыша почти в унисон. Чонгук тихо прощается, задерживает руку на панели домофона, но не оборачивается, поднимается по лестнице, фантомно ощущая чужое присутствие до самой квартиры, а после влетает в свою комнату и даёт волю всему, что из последних сил сдерживалось внутри: оседает на пол и воет в голос, хватаясь руками за волосы и пытаясь дышать хотя бы через раз.       Тэхён делает с ним невозможное — уничтожает, возвращает к жизни, а потом снова разбивает так, что склеивать себя Чонгук будет очевидно ещё несколько дней точно. Жаль только, что на дворе первое декабря скоро, а рекомендации к плейлисту ему всё ещё необходимы.       Всё тянулось с детской поры, с неокрепшей психики и вытекающих по сей день проблем, какие-то слова, сказанные десять лет назад, изменили ход жизни, а нынешняя поддержка и забота не лечат так, как могли бы в то время, потому что мозг уже приспособлен к другой проекции эмоций и поведения — не видит искренность там, где она есть. Он видит и выделяет лишь корысть в чужих поступках: подобраться как можно ближе, чтобы ударить как можно больнее. Чонгук поэтому и закрылся в себе когда-то, отдалился от людей в целом и возвёл все эти стены в надежде, что те продержаться до конца жизни и не упадут раньше срока под гнётом очередных грубых фраз и оскорблений.       Это была прекрасная тактика для двенадцатилетнего ребёнка, которого вычеркнули единовременно из всех компаний, окунули лицом в грязь, указав на недостатки, а после старательно игнорировали его существование до конца учебного года. В тот период у Чонгука была лишь мама, какой-то незнакомый парень с квадратной улыбкой из соседнего дома и комиксы про супергероев, над которыми он рыдал по вечерам, укрываясь одеялом с головой, и просил хоть кого-то объяснить такое отношение к нему со стороны одноклассников. С мамой не делился, потому что понимал, что она будет излишне о нем беспокоиться, отцу не рассказывал, потому что тот по натуре был человеком грозным и мог лишь усугубить ситуацию, а тот парень с гитарой наперевес был слишком шумным и доверия не внушал от слова совсем. Лез постоянно со своими историями, тащил гулять и рассказывал о том, как тяжело живется таким искренним и добрым людям, как он.       Тэхён до сих пор такой: возвышает себя частенько, льстит другим в ожидании ответного, а когда получает, исчезает из поля зрения, потешив своё эго, и идёт дальше покорять очередные высоты, потому что его энергия зависит аккурат от его самомнения. Похвалили — дела выполнены на отлично, зажали даже один комплимент — работа будет требовать корректировок. Чонгук как-то подметил, что большинство людей такие: нуждаются в одобрении, похвале и пусть и лживых, но красивых речах в свой адрес. Тогда все сразу активничать начинают, работа идёт полным ходом, а одобрение к тебе растет с бешеной скоростью.       Хвалить за базовые поступки Чонгук смысла не видел, поэтому каждый раз, когда Тэхён говорил что-то о том, как прибрался в комнате спустя неделю или помог старшему брату с ремонтом в загородном доме, он лишь бросал спокойное: «Ты же не бытовой инвалид, так что не приравнивай это к открытию какого-то химического элемента». Тэхён не дулся даже никогда, лишь смеялся и уверял друга в том, что от него он похвалы не ждёт — знает, как Чонгуку иногда тяжело понимать, что считается подвигом, а что будничным поступком. Для Чонгука похвала должна быть заслужена, только вот себя он не хвалит, потому что в жизни не добился ничего, что запланировал в блокноте на одном из листов с надписью «успеть до двадцати». Ему двадцать три в сентябре стукнуло, а из тридцати пунктов у него только два с галочкой, и те — заработать свой первый миллион вон и потратить свой первый миллион вон.       Финансовой грамотности его тоже не учили, ограничились фразой «меньше трать, больше копи», а по итогу на совершеннолетие ему подарили пару долгов по займам и выдвинули ультиматум — помогать, потому что мамины. Если бы не чёртовы корейские ценности, не навязанные обществом нормы, Чонгук бы давно сказал матери всё, что думает, потом нашёл бы отца, плюнул ему в лицо и поблагодарил обоих за всё дерьмо, что пережил, но у него навязанное чувство долга откуда-то, словно не все общественные показательные нормы обошли его стороной.       Как бы не изолировал себя от общества, не искоренял заложенное с детства, но что-то настолько упорно въелось в самую подкорку мозга, что не сбежать и не скрыться, лишь терпеть эти чувства и пытаться найти им адекватное объяснение.       Сейчас чувство вины перед матерью сошло на нет, но это всё стоило таких долгих лет осмысления собственных эмоций, таких далёких и утаённых уголков собственной души, что по итогу Чонгук избавился от одного, но обрёл сразу несколько очередных, идущих в комплекте друг к другу. Чимин вот жалуется, что у него Стокгольмский синдром в каком-то неполном проявлении, что в сексе он обожает доминантных партнерш, унижения в свой адрес, удары и другие физические увечья, а ещё у него странные обсессивные мысли. У Тэхёна очевидный синдром спасателя, как считает Чонгук, иначе просто объяснить поведение старшего он не может никакими другими терминами. И если бы тот помогал исключительно ему, он бы возвысил себя немного в пищевой цепочке и подумал над постановкой диагноза, но Тэхён со многими такой. Разве что, может, не лезет также напористо в чужие души, и это остается исключительно прерогативой Чонгука.       Глубже в анализ чужих психических проблем Чонгук не копает — там страшно, неизведанно, а помогать с проработкой и разбираться в целом он не собирается, пока его чётко о помощи не попросят. Чимин вообще всё игнорирует и говорит, что утрирует во многом, что не видит никаких проблем и считает это своей изюминкой — Чонгук не может не согласиться, потому что мнения схожего и осуждать не имеет никакого права по этой причине, ведь его мысли зеркалятся целиком и полностью. Тэхён о своих проблемах говорит часто, вываливает информацию Чонгуку буквально огромным потоком и просит помочь разобраться во всём если не детально, то хотя бы так, чтобы систематизировать у себя в голове и вечером доделать самостоятельно. Чонгуку бы деньги уже брать за услуги аналитика и освобождать в голове место под новые прочитанные статьи о психологических проблемах, потому что на решение и анализ собственных ушло восемьдесят процентов мозговой активности, а это он даже не проработал ничего и не ушел в ремиссию.       В голове тоже каша, и эти чертовы восемьдесят процентов памяти задействованы в полном масштабе, чтобы вычленить из тысяч прочитанных статей нужную информацию, потому что новые эмоции очевидно непривычны и необъяснимы. Это не гнев, агрессия или самоненависть, не превосходство, отвращение или неуравновешенность, тут другое абсолютно, и Чонгук с этим разобраться хочет в первую очередь, но мысли путаются, статьи в памяти не всплывают, а сердце пропускает очередной удар, когда Чонгук жмурится и сжимает в руках скомканное одеяло под скрипучие звуки старенького кондиционера. Он выставил на нем двадцать шесть градусов, но мурашки гуляют по тонкой коже, заставляют вздрагивать периодически и ежиться без причины, словно фантомные касания по спине и невидимые поцелуи в плечо.       Его мысли в очередной раз тупиково упираются в Тэхёна, разворачивают целые спектакли в голове с ними двумя в главных ролях, а потом тело рваным дыханием и лихорадочной судорогой подводит окончательно, вынуждая схватить в руки телефон и забить в поисковой строке: «первые признаки симпатии». Чонгук не хочет быть столь уверенным в этом, он ищет информацию так, для профилактики мозга и для будущей помощи тому же Чимину, если вдруг у того произойдет кризис в личной жизни, хотя из всех знакомых Чонгуку людей — этот на последнем месте в списке неудачников на личном фронте. У Чимина по пять-шесть свиданий в месяц с разными девушками, какие-то мероприятия и множество флирта в переписках с незнакомками, но Чонгук его друг, как никак, и быть готовым к неудачам близких — значит, быть готовым в любую минуту. Но списать на «мне не для себя, мне для друга» — достаточно действенно и помогает не зацикливаться на том, что это могут быть проекции его собственных чувств.       На первых сайтах пишут что-то об учащенном сердцебиение — первое в копилку его поражений. У Чонгука оно в принципе при виде Тэхёна всегда такое, но он списывал это на злоупотребление кофеином в течении дня и не копал глубже. Как у Тэхёна с сердцебиением, Чонгук не в курсе — он не его кардиолог, руками чужую грудь не трогает. Потом психологи пишут что-то об улыбке и прикосновениях со стороны человека: если он касается часто, улыбается широко и искренне, смотрит постоянно в глаза, и всё это в купе заставляет Вас ощущать более сильные эмоции, то — бинго. А после Чонгук проматывает в самый конец статьи, читает исследование какого-то специалиста и глазами вылавливает строки «если Вы понимаете, что симпатия взаимна, то примите заботу от человека, поделитесь с ним секретом и заставьте человека почувствовать, что Вы им дорожите». Сайт закрывается сразу же, в поисковой строке стирается запрос, а вкладка меняется на привычный глазу белый фон ютуба и яркие картинки обложек новых видео про расследования и мукбангов.       Чонгук поднимается с кровати, стоит какое-то время возле зеркала, подходит к нему ближе и вглядывается в своё уставшее и поплывшее от слёз лицо. Дерьмово выглядеть у него получается сейчас очевидно лучше, чем изображать незаинтересованность в происходящем и полное игнорирование ситуации. Палец аккуратно касается острой челюсти, ведет по щеке вверх, огибает воспаленные прыщи на коже, а после Чонгук пытается улыбнуться, разглядеть в отражении хоть что-то красивое, но ничего не находит: потрескавшиеся губы, немного кривые зубы из-за отсутствия финансовой возможности поставить брекеты, желтый налет на клыках и колечко пирсинга — всё, что он видит. Ни о какой красоте, о которой твердил ему Тэхён, речи тут быть не может. Он даже под конвенциальную красоту ни в каком формате не подходит, а в стране, где внешние стандарты — первостепенное при знакомстве, вообще бесполезно даже задумываться о том, что ты хотя бы немного симпатичный.       Он-то и не думал о собственной красоте никогда, не бежал за трендами и не делал ничего для того, чтобы кому-то понравиться в романтическом плане. В голове у него закреплен образ своего идеального тела, но и тот — без лица, волос и одежды, просто силуэт фигуры, который в его понимании заставит всех, кто тогда ему высказал в лицо о недостатках, передумать и захлебнуться в негативных эмоциях. Но пока что в них захлебывается он сам, потому что слова Тэхёна о его красивой улыбке кажутся самой настоящей ложью, которой тот пытался вывести Чонгука из себя, снова подкопнуть к чужому сердцу, а потом упиваться этим красочным шоу, где Чонгук, не имея возможности взять себя в руки, просто раскрывался, трясся и переживал микро-инсульт у него на глазах. Улыбка на его губах жила какие-то жалкие пару секунд, а после растворилась на скривленных от злобы губах, а попытки заставить себя поверить в «красоту» не увенчались успехом.       Психологи часто говорят, что у людей с заниженной самооценкой отсутствует какая-либо вера в собственную красоту, а чужие слова для таких — пустой звук. Только Чонгук себя таковым не считает, у него с самооценкой проблем нет, потому что оценочное мнение людей со стороны его не волнует, с обществом он контактирует по минимуму, а собственная внешность колышет разве что в маршруте от весов у кровати к зеркалу у стены. И то — только из-за собственных установок в голове, потому что толстым его не называли больше ни разу в жизни, наоборот, упоминали об излишней худобе пару раз в летнюю пору, когда Чонгук пересиливал себя и надевал футболку. В собственную худобу он верит с натяжкой, потому что с людским мнением не считается и многие слова приравнивает к лжи изначально, к выгоде в чужих целях, отсюда и Тэхён с его словами про глаза и улыбку воспринимается почти также. Чонгук ему верить обещал всегда, не ставить ни одну фразу того под сомнение, но когда он ещё раз пытается улыбнуться, разглядеть в собственных черных глазах хоть что-то из сказанных слов, то сдается, пинает гору одежды на полу, выходит из комнаты и запирается в ванной, старательно игнорируя зеркало над раковиной и испепеляя лишь маленькое окно на стене с приоткрытой форточкой.       Примет душ, успокоится немного под холодной водой, разотрет в кровь плечи мочалкой, а потом ляжет спать, чтобы завтра попробовать снова заприметить на собственном лице хоть что-то красивое.

***

      Стандартный будильник айфона разрывает тишину комнаты своим оглушительным звуком, Чонгук шарит рукой по кровати, выключает первый, дожидается второго через пару минут и даёт себе возможность полежать ещё немного до третьего, чтобы прийти в себя после очередной тревожной ночи, где заснуть у него получилось только ближе к двум часам. На экране излюбленный ноль перед 1562 ккал, восемь часов и тринадцать минут, пара уведомлений в какао от Чимина и оповещение о системном обновлении. На душе — полный раздрай, а впереди целый учебный и рабочий день для того, чтобы привести себя и мысли в порядок, прочитать в свободное время ещё пару статей о симпатии, исключить её окончательно из списка возможных эмоций и просто принять тот факт, что очередные слова Тэхёна он поставит под сомнение.       Чонгук умудряется не упасть с кровати, не споткнуться о лежащий на полу ноутбук, проигнорировать зеркало у себя в комнате и неожиданно встретиться со своим отражением уже в ванной. Красоты на лице всё также нет, улыбка всё ещё ни о чем, глаза пустые и ужасно убитый вид в целом. Зубная щетка с потертым кончиком, мятная паста и та самая выигранная в поп-ап сторе умывалка от прыщей пытаются привести Чонгука в чувства. Он бы и дальше не пользовался уходовыми средствами, но прыщи начинают чесаться, преть под маской в помещении и приносить уже физический дискомфорт, поэтому он наносит сыворотку после того, как промакивает лицо и идёт на кухню в поисках воды.       Звук очередного оповещения в мессенджере вырывает Чонгука из привычной утренней прострации, он тянется за телефоном и быстро открывает чат, печатая ответ на поступивший вопрос. JimJim [8:55 AM]: ты сегодня к первой?

Jungkook01 [8:55 AM]:

да

Jungkook01 [8:55 AM]:

с небольшим опозданием, но да

Jungkook01 [8:55 AM]:

с еще большим опозданием, если ты прикроешь меня, а я куплю тебе кофе

JimJim [8:57 AM]: с вами приятно иметь дело, Чон Чонгук JimJim [8:57 AM]: *стикер*       Чонгук усмехается от анимированных пляшущих медведей на экране, собирается с силами, застегивает куртку и повязывает шарф после нескольких секунд, проведенных в приложении с погодой, выходит из дома, даже не кинув уже проснувшейся матери на прощание пару слов и останавливается у подъезда на пару секунд. Испепеляет взглядом пластмассовый столик у круглосуточного, матерится про себя и сплевывает куда-то на газон, потому что сердце снова заходится в бешеном ритме, а чужие голоса у соседнего корпуса жилого дома усиливаются. Одного единственного он среди них не слышит, поэтому успокоиться получается чуть быстрее, чем ожидалось, но взгляд всё ещё цепляется за чертов стул, за светящуюся вывеску, невольно проецируя в мыслях все воспоминания о вчерашнем разговоре в сумраке.       Успокоиться окончательно получается только после рукопожатия с Чимином, когда Чонгук кидает рюкзак под стол, ставит стакан с колд-брю латте прямо на чужую тетрадь и занимает своё место рядом, вслушиваясь в монотонный голос преподавателя на фоне и вникая в начавшийся диалог:       — Прикинь, вчера снова наткнулся на топ интересных фактов, — говорит Чимин, роясь в истории поиска и находя какой-то незнакомый Чонгуку сайт. Невзрачный такой, с белым фоном и всего парой кликабельных гипер-ссылок. — О том, что чаще всего забывают люди.       — Что-то типа: поставить телефон на зарядку, поздравить с праздником и прочее по списку? — Чонгук как-то раз натыкался на такое, прочитал вскользь, потому что интереса к этой теме не было вовсе.       — Ну, да, это тоже в топе по абсолютно понятным причинам. Но меня больше всего удивило другое, — переведя взгляд на лектора, отвернувшегося к доске, Чимин покрутил между пальцев ручку и засунул между зубов колпачок, принимаясь аккуратно погрызывать его по кругу. — Число и день недели. Типа, мы же постоянно и как-то по инерции смотрим в телефон, когда нас спрашивают об этом. И вчера ведь сто процентов кто-то, да спрашивал, мы также смотрели, отвечали, но почему не запомнили? Прибавить всего лишь один к цифре и вспомнить следующий день недели после предыдущего.       — Наша память плохо работает в постоянных условиях стресса, — спокойно отзывается Чонгук, опирая свою голову на руку и по инерции оттягивая шнурки худи вниз, — поэтому мозг не способен запоминать даже такие базовые вещи, как день недели и так далее.       — Думаешь, если мы не будем жить в тревоге и стрессе, то будем помнить абсолютно всё? — Чимин копирует позу сидящего рядом друга, смотрит на него изучающе, но ручку изо рта так и не вынимает, заставляет её гулять из стороны в сторону, из-за чего Чонгук подвисает на движениях перед глазами.       — Вероятнее всего, — пожимает он плечами, уводя взгляд куда-то в сторону, — но думаю, что проще будет жить в целом. Мозг — удивительная вещь, он блокирует воспоминания, заставляет забыть травматичный опыт иногда, но вместе с этим выбивает из памяти даже то, что ты должен был забрать зарядку с собой с работы. Говорю из личного опыта.       — Насчет травматичного опыта, — ручка постукивает по столу, а сам Чимин смотрит куда-то в сторону одногруппников, пробегается взглядом по каждому, — я помню какие-то слишком детально, а какие-то нет, но абсолютно точно уверен, что это со мной происходило. Как это работает?       — Я не специалист и на этот вопрос тебе ответить не смогу, — у Чонгука взгляд тяжелый, потому что тема диалога ворошит собственные раны, а цель сегодняшнего дня была в том, что склеиться в единое целое вновь, провести косметический ремонт собственных стен внутри и заново запереть эмоции в душе. — Я тоже что-то помню более досконально, а где-то образами, силуэтами или окружающей обстановкой, как от третьего лица.       В голове крутятся воспоминания из прошлого: ссоры родителей, легкие подзатыльники от отца, первый намеренный вызов рвоты, истерики матери и попытки заставить Чонгука давиться едой у неё на глазах, когда та акцентировала своё внимание на быстрой потере в весе у сына, помнит он и день, когда Тэхён обнаружил чашку под кроватью и прекратил с ним общаться.       Всё это циклично проигрывается в памяти, яркими кадрами возникая перед глазами и заставляя вспоминать всё с мельчайшими подробностями, словно мозг получает от этого удовольствие, потому что это не забыто, это всё ещё помнится. И лица ребят в раздевалке до малейших деталей вспоминаются без труда, только вот себя в ту минуту Чонгук вспомнить не в состоянии — ни то, как выглядел, ни во что был одет и что тогда чувствовал. Он, к сожалению, помнит последствия и живёт в них по сей день. Он плохо помнит свою первую паническую атаку при Тэхёне, потому что даже мозгу, кажется, было неимоверно стыдно за такое проявление слабости, но Чонгук знает — опозорился так точно не единожды.       — На самом деле, я иногда даже не помню, что ел и пил вчера, — посмеивается между делом Чимин, откидываясь спиной на стуле, и хватается ладонью за край стола, чтобы не улететь на пол по излюбленной привычке.       Чонгук на это ничего не отвечает, хмыкает еле слышно, потому что он записывает абсолютно всё, что попадает в его организм в течении дня, проигрывает в своей голове математические операции сложения просто из чистого интереса, когда пробивает заказы в кофейне или подмечает на чужих столах сразу несколько блюд одновременно. Это помогает мыслить трезво, осознавать, что бóльшая часть еды до безумия калорийная и в его организм попадет только под дулом пистолета и сразу загнанными в глотку пальцами после окончания приёма пищи. Какой-то калораж он даже не ищет в интернете, потому что знает из опыта: излюбленный айс-американо, соевые колбаски из круглосуточного, сэндвич с тунцом из своей кофейни и фруктовые слайсы. Поэтому вместо ноля на экране блокировки уже сорок, а стоящий айс-американо перед ним на столе почти допитый и с растаявшим льдом в стакане.       Единственное, о чем он забыл вчера — внести в трекер калорий тот приторно сладкий витаминизированный напиток, бутылка от которого вчера исчезла из поля зрения также, как и самообладание Чонгука после чужих слов о красивых глазах.