двадцать один

      Чонгук, сколько себя помнил, старался держаться на плаву благодаря плоским шуткам и черному юмору. Ему было тяжело сливаться с массой даже в моменты необходимости. За годы отстраненного от социума существования у него выработались своеобразные привычки, которые, даже невооруженным взглядом, любой проходящий мимо эмпат замечал без проблем. Только за счёт работы в сфере обслуживания и очного обучения в университете Чонгук старался граничить с общепринятыми стандартами, но по итогу выбивался из массы, сам того не желая. Терпел взгляды на себе и просто пытался сгенерировать в голове очередную курьезную сравнительную параллель, чтобы не произошло недопонимание в ситуации, в которой такового быть не должно ни коим образом. Он ненавидел моменты, где приходилось напрямую контактировать с людьми, неугодными его мировоззрению, он ненавидел, что приходилось подстраиваться под них просто ради того, чтобы не сгореть дотла в очередной раз. Там, к сожалению, не помогут уже ни плоские шутки, ни черный юмор.       Видеть в людях фальшь стало привычным после первого осознания их общей предсказуемости. Это не разрушило общее представление о мире, не заставило усомниться в себе и своем отличии, просто навалилось разом и разгребается до сих пор, без возможности констатировать факт «всеобщего шаблона» для каждого человека.       Ведь для Чонгука есть те, кто под эти рамки всецело не подгоняется, кто мастерски орудует масками на публике, но при этом умело маневрирует меж привычным общественным и отдаленно возвышенным. Чимин, к примеру. Прост до безобразия, с расплывчатыми целями на будущее, но с минимально близким контактом с обществом. Он не социофоб, не был подвержен буллингу, просто истолковал для себя пару вещей и отрекся от больших шумных компаний после первого курса, чем по итогу заимел уважение и репутацию в глазах единственного наблюдателя за развернувшимся актом мировой пьесы. Чонгук тогда спросил у него, как он видит социальную лестницу, какие черты в людях считает отличительными, что для него подобающе, а что бы он подверг критике без права на аргументацию.       — Богатым может стать даже глупец. Достаточно просто быть немного везучим и раскачивать по максимуму навык нести чушь. Знаешь, я слышал, что если окружить себя обществом миллионеров, то невольно начнешь мыслить, как они, а после и сам станешь таким.       — И как? Окружил?       — Да, заключил многомиллионную сделку и наконец установил позолоченный унитаз на своей вилле на Лазурном Берегу. А потом проснулся в своей задрипанной квартире и поехал в университет на автобусе. Акции упали, сам понимаешь, биржа нестабильна.       И так всегда — Чимин играл на собственных недостатках, глумился над ними и упивался безграничной вседозволенностью молодости, позволяя себе жить на полном обеспечении старшего брата, держа большую часть денег на вкладе под сносными процентами, и дышал свободой. Его не волновало будущее, не тревожило настоящее. Он удивительный в этом плане, от того Чонгук и пометил его в списке на распределение ролей так же, как и Тэхёна, вопросительным знаком. Для него непривычно не думать с тревогой о будущем, не грезить об острове с полным интернет покрытием, для Чонгука в принципе завтрашний день — стресс и нестабильность.       Люди с досконально прописанным планом на ближайшие пару лет казались Чонгуку сумасшедшими. Быть уверенным в себе не так плохо, быть уверенным в тех же играх на политическом поприще изо дня в день — странно. Доверять свою жизнь в цепкие лапы рептилоидов, как уверяет Чимин, опрометчиво. По этой причине в список шаблонности Чонгук вносит очередной пункт: «Предписанная самому себе судьба». Здесь нет и не будет постороннего вмешательства, если человек уверен во внешней политике, внутренней экономике, своих возможностях и дружеской поддержке. Он всецело доверяет окружающим, делает свои шаги к мечте с чужой помощью и не переживает о возможных негативных исходах. Человек в любом случае сам выносит себе вердикт, подписывает себе приговор, а потом варится в котле с кричащим названием: «Не смог, не реализовался». Возложил слишком много ответственности, не проиграл в голове возможные негативные сценарии, не учёл фактор внешних раздражителей и погряз в самоненависти. Потому Чонгука такие люди настораживают, они вызывают смешанные эмоции, первостепенно — отвращение от обилия гордости и уверенности в себе. Таким не тяжело сказать что-то негативное, вынести приговор неподготовленным осужденным, словно их слово — кинжал человеческого правосудия, и если ты не понравишься им, то не заслуживаешь ничего в целом. Они-то уверены в завтрашнем дне, им боятся нечего, можно и поглумиться над слабым звеном пищевой цепи.       Тэхён просто удивительный. Его не подгонишь ни под один шаблон, не ограничишь в действиях, не поймешь, что у него на уме и что в сумбурных планах на ближайшие несколько лет. Для Чонгука такие, как он, единичный экземпляр с пометкой «не трогать руками», потому что только у него есть право на касания, только у него есть право осудить, усмирить и вмешаться. Тэхён говорил бесконечное множество парадоксальных вещей, но Чонгук чувствовал каждую на каких-то вербальных уровнях и был согласен, без должного погружения в смысл, со всем, о чем рассуждал Тэхён, помимо каких-то базовых умозаключений, касающихся непременно болезненных для Чонгука тем.       У каждой из них отвратительный подтекст, мерзкое послесловие и отсутствие смысла. Чонгук ненавидит базовое и презирает типичное, отсюда с такими умозаключениями старается не иметь дела, но в голове то и дело набатом стучит:       — Ты не пробовал питаться несколько раз в день маленькими порциями?       И не важно, что Тэхён никогда ему этого не говорил. Чонгук просто тревожный, варится в своих навязчивых мыслях и старается держаться на плаву благодаря всё тем же плоским шуткам и чёрному юмору.

***

      Такой исход события в сознании Чонгука не допускался. Реакция неоднозначная, состояние критическое. В кому бы впасть лет так на шесть, чтобы Тэхён за это время смог адаптировать, свыкнуться и об этом неожиданном поцелуе забыть. У Чонгука тремор по объяснимым причинам и невероятное желание провалиться сквозь землю. Они так-то уже под землей, укрыты от гневающегося Всевышнего и судьбы под крепким фундаментом монолитной многоэтажки, спрятаны под железным кузовом автомобиля, не имея возможности и желания выбираться на свободу и принимать все удары без разбора.       Чонгук смотрит на Тэхёна с легкой опаской, пытается считать такие явные для ситуации эмоции, но всё, на что хватает его навыков — понять, что Тэхён в таком же смятении, как и он сам. Их обоих нехило лихорадит, биение сердца отдается пульсацией в висках, буквально рикошетит от кожаной обивки салона и отрезвляет помутневший рассудок, заставляя почти синхронно отпрянуть друг от друга и подвиснуть.       — Тэхён, — сипит Чонгук, нервно облизывая губы и бегая взглядом то по приборной панели, то по чужой одежде. Главное — не лицо, не глаза и не сметь возвращаться к губам. Ни взглядом, ни собственными в коротком движении. Страшно становится до одури: у Чонгука проблемы с восприятием эмоций, проблемы с пониманием чужого состояния, оттого он отдает бразды правления единственному эмпату в этом замкнутом пространстве и надеется, что Тэхён разрулит ситуацию без каких-либо проблем. Но тот лишь надрывно дышит, смотрит, не смея прерваться на секунду и слизывает с влажных губ их общую смешавшуюся слюну.       — Я сделал это осознанно, — спустя мгновение раздается в тишине голос Тэхёна. Глубокий, пробивающий, заставляющий Чонгука отчего-то вжаться в кожаное кресло сильнее и сжать непроизвольно ладони в кулаки, — и убегать от этого не собираюсь.       — Я бы и не позволил, — также отзывается Чонгук, когда удается совладать со сбитым дыханием и вновь вернуть зрительный контакт. — Хуже, чем сбегать от ответственности — только её отсутствие априори.       Тэхён хмыкает, проводит по своим волосам и переключает внимание на разглядывание руля перед собой. У него душа кричит неистово, рвется наружу всё сокровенное. Чонгука бы просто взять, да повалить на задние сидения, пережать запястья и заставить признаться во всём, а потом списать на порыв эмоций. И как итог: оберегать, заботиться, ставить чужие проблемы выше своих и в конце концов добраться до сути посредством полного доверия. Но загнать в тупик — не достичь гармонии в их взаимоотношениях. Прижать Чонгука всем телом, нависнуть, потребовать — беспроигрышный вариант только в случае желания разорвать все связи сразу после.       Чонгук невольно бросает взгляд на чужой пах, сглатывает слишком шумно в этом замкнутом пространстве и почти давится спертым воздухом, подмечая отчетливые очертания в складке на толстой ткани спортивных штанов. Проследив за его взглядом, Тэхён оттягивает непроизвольно кусок ткани, мнется слегка и ощущает собственные горящие щеки отрезвляющим ударом по самообладанию. У него прекрасная выдержка, среднее либидо и полный контроль желаний, но раскрасневшийся Чонгук напротив — против правил его собственного восприятия.       Быть ближе, быть значимее, быть единственным, кому дозволено копаться в душе Чонгука, имея на это полноценное право.       Ему бы в собственных чувствах к Чонгуку разобраться, оттого ладонь, задержавшаяся в воздухе на долю секунды, потянувшаяся было к лицу напротив вновь, опускается, падает бессильно на разделяющий их подлокотник, а после Тэхён набирается сил и произносит:       — Тебе сейчас хорошо, Чонгук?       Чонгук выпадет, замирает в который раз, ощущает сокращение в мышцах и почти борется с накатившей на миг паникой, потому что потянулся было к подставленной руке, представил их очередной поцелуй, но Тэхён басит сильнее обычного, бегает глазами по его лицу и кусает губы как-то слишком нервно.       — Не снимай с себя ответственность и на меня её не смей перекладывать.       Смотрит ответно, боится чужой очевидной заминки, что ощущается до одури отвратительной неловкой паузой, которая в данной ситуации, кажется, может разрушить всё, что между ними было долгие годы.       Тэхён понимает, что скажи он сейчас: «мы же останемся такими же близкими после этого, да, Чонгук?», то каждое слово в этой фразе будет воспринято побегом от последствий. Несомненно проще просто оставить всё как есть, несомненно можно сказать, что хотели этого оба, сделали осознанно благодаря многолетнему доверию, но Тэхён ведь любит задачки повышенной сложности, любит загадки и ребусы, а Чон Чонгук — не меньше, чем самый настоящий итоговый тест перед выпуском в треклятое общество. Прошел его — дальше все дороги открыты.       Тэхён не может объяснить своей буйной реакции на Чонгука десять минут назад, он просто осознал, что поцеловать его — необходимость. Это не дружеская поддержка, это нечто более важное, нечто нужное для каждого из них. Тяжело сравнивать эти чувства к Чонгуку с привычной для мозга симпатией, нельзя назвать это влюбленностью — это выше, это иначе. Чонгук иной, оттого и чувства к нему такие же, отличные от типичных и давно знакомых. Будь у Тэхёна шанс разобрать со всем этим сиюминутно — несомненно бы залез с самокопанием глубоко внутрь себя, но Чонгук сидит напротив, ждет от Тэхёна реакцию, очевидно переживает и сжирает себя со всеми внутренностями.       — Мы оба этого хотели, так?       Чонгук кивает, замечая, как Тэхён дергается и тянет было пальцы к пачке сигарет, но одергивает себя и рыщет в поисках одноразки по своему сидению. Та укатилась на резиновый коврик под ногами, испачкалась под кроссовком и сейчас не выглядит также презентабельно, какой была в момент распаковки из пачки.       — И ты не хочешь, чтобы мы оба это забыли и вычеркнули из головы, так?       Чонгук снова кивает, порывается было что-то сказать, но Тэхён его перебивает, поворачиваясь к нему корпусом вновь и мягко касаясь костяшек пальцев своими:       — И ты боишься, что наши отношения после этого изменятся, я прав? Как в сериалах, знаешь, где друзья после поцелуя либо прекращают общаться, либо начинают встречаться.       — Я не уверен на все сто процентов, что хочу второй вариант, но уверен, что первый просто не переживу.       Тэхен бы ответил: «солидарен», но губы подрагивают, а реакция Чонгука слишком осязаема в воздухе в эту секунду: тревожность возрастает до небывалых масштабов, любое слово, даже не прозвучавшее с уст, заранее пугает. Если сейчас зарываться с головой в мысли об их будущем, то Тэхён пропадет здесь на долгие недели, каждый раз находя новую причину и новую лазейку для укрепления их связи, но найдет ровно столько же причин, которые бы разрушили всё это, созданное за годы.       — Я не переживу, если мы с тобой разойдемся на такой ноте, — начинает Тэхён, опять тянется к чужой шее, приближает лицо Чонгука ближе к себе и выдыхает в губы: — Я не переживу, если мы просто разойдемся. Вне зависимости от подтекста.       — Я тоже, Тэхён, — шепчет Чонгук и прикрывает глаза. Трётся кончиком носа о чужой, пытается говорить хоть с толикой уверенности, но все равно рассыпается. — Я боюсь тебя потерять.       — Хочу быть еще ближе, Чонгук.       Шёпот Тэхёна оседает на коже, отдаётся пульсацией на каждой слизистой, пленит и подчиняет. У Чонгука тонкая душевная организация, что бы он не говорил, потому каждое прозвучавшее слово для него — нокаут эмоционального фона. Сдаётся, шмыгает носом, оставляет очередной короткий поцелуй в уголке губ Тэхёна и тянется своими подрагивающими пальцами к чужой растрепанной челке.       — Ты уже под кожей, Тэхён. Ты в сердце, в душе, в памяти. Ты везде, чёрт возьми, ты в процентном соотношении — буквально я сам в своём чёртовом теле.       Тэхён кладет свою ладонь поверх чужой, когда та прикасается к горячей шее, вжимает её в себя, наклоняет слегка голову и читает в глазах Чонгука так и не озвученное:       «Но мне всё равно мало».       И Тэхён согласен с ним до скрипа в грудной клетке, до надрывных воплей и мериады чувств в чужом чёрством сердце, которое слилось в синхронном исполнении частотной симфонии с его собственным.       Чонгук, всё ещё смущающийся и изредка ведущий плечом в сторону от непрекращающейся внезапной дрожи по телу, старается дышать не так тяжко. Зная Тэхёна, сейчас вызовет врачей и упечет в клинику для дальнейшего лечения, поэтому старания, вложенные в нейтрализацию своего состояния, сейчас колоссальные.       — Ты тоже, Гук-и, ты тоже.       И теперь уже Тэхён, совладавший с собой до приемлемо-стандартного, поддевает носом чужой, приподнимает лицо Чонгука и оставляет трепетный поцелуй прямо над складочкой над верхней губой, крепко обнимает, утыкаясь в чужую покрытую мурашками шею, и добавляет: — Давай думать о трудностях, когда они нас настигнут. А пока — вот так.       Руки крепко хватаются за одежду, шумный выдох сопровождается ответным, а после Чонгук также тихо отвечает:       — Хочу, чтобы всегда было именно так.       Чонгуку и правда бы остаться в этом моменте на подольше, вкусить осязаемую и ни капли не раздражающую заботу, насладиться чувством пустоты в мыслях и продолжить смаковать взаимную теплоту. Он не думает о своём отвратительном теле в данный момент, хотя ощущение чужих грубых ладоней на собственной талии до ужаса четкие: мнут бока, касаются косточек нижних ребер, проводят по ним вверх, а после трогают острые и выпирающие лопатки, сжимая в объятиях сильнее. Тэхён несомненно пугает. Он ведь человек, Чонгук всё никак не может свыкнуться с этим, хотя попыток было предпринято множество. Тэхён также видит его тело, как и все остальные, просто мыслит, видимо, иначе, раз не говорит ничего, лишь пробегается по косточке плеча, а губами собирает очередной табун мурашек на тонкой коже шеи.       Расплавиться в данную секунду Чонгуку кажется идеальным окончанием вечера, ведь не предстоит прокручивать этот день по несколько раз перед сном, не придется завтра идти на работу, не придется снова тревожиться. Просто растечься на кожаном кресле, притвориться ничего непонимающей субстанцией и лицезреть Тэхёна ровно столько, сколько он будет здесь находиться. Хотелось бы впитаться к нему в одежду, оттуда под кожу и закрепиться естественной телесной жидкостью в его организме, чтобы всегда, чтобы до самой смерти, чтобы с ним.       — Чонгук, — вновь шепчет Тэхён, оглаживая кончиками пальцев впирающие позвонки, — что бы ты хотел на рождество?       «Не тревожиться».       — А если я скажу, то ты и правда подаришь мне это? — слегка улыбается, но от касаний не отстраняется, ощущает их совсем иначе, об уродстве конечностей и визуальной составляющей не думает вовсе.       — Постараюсь.       — Банковскую карточку с балансом в десять миллионов долларов.       — При конвертации потеряешь неприличное количество денег, лучше в вонах загадывай.       — Так, получается, воны ты добыть сможешь?       — Десять миллионов? Продам машину, еще останется сверху, так что реализация в принципе возможна, — отрывается от Чонгука Тэхён, поправляет рукава и подвигает кресло чуть ближе, регулирует под себя и нажимает на кнопку запуска машины. Глянув на тахометр, даёт какое-то время прогреться двигателю, отстукивая по коробке передач незамысловатый ритм и слушая лепет Чонгука на фоне.       — Не приму такие жертвы. Так или иначе, о подарке я не задумывался. В вишлисте всего пара пунктов, но там из материального только новые наушники, но, опять же, — дорого. Не смогу отплатить эквивалентным. Не лучшая финансовая ситуация сейчас.       — А если не о материальном, что у тебя в вишлисте? — Тэхён копается в мультимедиа, прибавляет громкость после пары переключенных песен, оборачивается на Чонгука в знак одобрения плейлиста, а после периодически нажимает на педали, продолжая регулировать кресло под себя.       «Похудеть».       «Не умереть в двадцать семь».       «Сосчитать все маски в арсенале Ким Тэхёна».       — Реализоваться.       — Если я и правда смогу тебе с этим помочь, то буду безмерно счастлив, — улыбка трогает лицо Тэхёна, он поворачивает голову к Чонгуку и, отрывая руку от сенсорного экрана, тыкает того аккуратно в бок и добавляет: — Я так сильно хочу клубничный макфлурри. Составишь компанию?       Чонгук даже среагировать не успевает, слышит звук затвора дверей, чувствует, как машина трогается с места, а на языке повисает неозвученное: «У меня осталось двести калорий на день». Слабительное валяется где-то на дне рюкзака, лежащего на коврике между ног, но зная внимательность Тэхёна, заглотить эти таблетки у Чонгука будет шанс разве что только дома. Поэтому, предвещая бессонную ночь с надрывной болью в кишечнике, Чонгук соглашается.       Не думать о собственных проблемах выходило лишь в моменте: когда Тэхён целовал, когда Тэхён трогал, когда Тэхён говорил об отвлеченном. Когда же тема затрагивалась пищи, Чонгука передергивало. Тэхён не стал его сиюминутной терапией от расстройства пищевого поведения, не стал его седативным, просто отвлекал на какой-то период от постоянного и сжирающего, не давал зацикливаться исключительно на этой проблеме. И пустота в мыслях исчезла сразу же, как они выехали на улицу из подземного паркинга под раздражающий скрип стареньких ворот. Она оставила за собой лишь напоминание о моментном комфорте и полной отстраненности от собственных установок. Для Чонгука всё ещё травматично вспоминать их поход в кафе с кремовыми пирожными, после которого ему пришлось около десяти минут полоскать рот и чистить зубы от ощущения налипшей на эмаль сахарной пудры и собственной рвоты.       Тэхён выруливает со двора на узкий переулок, проносится на мигающий зеленый и сигналит выбежавшим из ниоткуда подросткам, матерясь себе под нос и поглядывая на Чонгука, вцепившегося руками в ремень безопасности. На улицах уже вовсю подготовка к Рождеству: маленькие кофейни украшаются гирляндами, венки из хвойных ветвей дополняют цветастые вывески, а на стеклянных дверях редких офисных помещений уже вовсю искрят неоновые олени и какие-то курьезные эльфы в шапках с помпонами. Отражение белого хёндая в зеркальных окнах достаточно привычно, хоть и Чонгук, будучи не ярым пользователем такси, всё равно подмечает редкие сходства происходящего с услугами сервиса. Разве что он не на заднем сидении, а за рулем сидит не незнакомый взрослый мужчина с пробивающейся сединой и залысиной, а статный и высокий молодой человек, в глазах которого Чонгук, кажется, пропал без вести много лет назад.       Пропасть здесь и сейчас кажется достаточно приемлемым и вполне презентабельным, если посмотреть со стороны: качественная кожа под собственным телом, приятные цитрусовые нотки в спертом воздухе и незаурядная песня из плейлиста «Декабрь» в спотифае. Чонгук устало потирает переносицу, бегло бросает взгляд на экран телефона, цепляется за привычные глазу цифры на виджете, а после тяжко выдыхает, когда они вновь останавливаются на одном из многочисленных светофоров. Благо Тэхён, очевидно всё ещё немного переживающий и перекладывающий мысленно на себя ответственность за произошедший поцелуй, не лезет с разговорами о чужом уставшем лице и не нарушает границы личного пространства. Лишь смотрит украдкой и руку с колена Чонгука не убирает. Просто ему кажется, что соверши он это, рядом силуэт рассыпется на осколки.       — Чонгук, — тихо зовёт его Тэхён, пробегаясь подушечкой пальца по татуированным фалангам, — не думай сейчас слишком много. Иначе думать вслух начну я.       — Возможно, твои мысли помогут мне устаканить свои собственные. Чем больше мы проговорим, тем меньше я буду тревожиться сегодня ночью.       Тревожиться он будет в любом случае, Тэхён ведь не седативное, Чонгук уже выяснил, и далеко не гипнолог, у которого в арсенале кроме прекрасного убеждения ещё и законченные курсы в данной сфере. Тэхён несомненно прекрасный оратор, у него дар убеждения также, как и у тех, хорошо развит, но в силу своих установок в голове, Чонгук не может поверить в каждое произнесенное слово вот так запросто. Он знает, как Тэхён переживет сам, как боится и нервничает, что думает и как строятся его причинно-следственные связи, отсюда перестать по щелчку пальца тревожиться и выздороветь Чонгук не в состоянии.       — Между нами всё так же, как прежде?       — Ты это к тому, повлияет ли поцелуй на нашу дружбу, и вынудит ли он нас вступить в отношения?       — Да, — Чонгук старается не смотреть в его сторону, потому бегает глазами по лобовому стеклу, не вглядываясь в пейзаж, лишь изредка жмурясь от ярких переливающихся огней гирлянд на улице.       — Я не спешу заглядывать в будущее. Ты как-то сказал мне, — Тэхён хлопает ладонью по пластиковой панели между ними, ныряет пальцами в подстаканник и выуживает потерянную минутой ранее электронную сигарету с личи. Делает глубокую затяжку, смакует во рту приторно сладкий вкус, а после выпускает дым через нос и постукивает по рулю ногтями, наблюдая, как пары оседают на внутренней стороне стекла и пластике торпеды, — что статусы в отношениях — ярлык. Такой же, как знак зодиака, тип личности и прочее. Что это не больше, чем просто обретенный статус, который повесили на тебя посредством тех или иных обстоятельств.       Тэхён задумывается на миг, хмурится и откидывает голову на кожаную подушку кресла, когда автомобиль тормозит на очередном светофоре. У Чонгука в эту секунду мозг словно на кислородном голодании — он залипает. На точеные черты лица, на крупный нос в профиль и пухлую верхнюю губу, на вздымающуюся под свитером грудь, длинные тонкие пальцы, полуприкрытые глаза. А после рот слегка приоткрывается, язык пробегается по сухой коже, и Тэхён продолжает:       — Поэтому я не хочу обременять тебя этим, да и сам не в восторге от осознания, что это будет таким же — нечто необходимое для констатации факта и отчета в протоколе перед смертью. Но это ни в коем случае не отменяет того факта, что я поцеловал тебя осознанно, не снимаю с себя ответственность и полностью уверен в совершенном поступке.       Успокоиться получается не сразу, потому что у Чонгука такие слова впервые. У него в принципе осознанный поцелуй впервые, да, долгожданный, да, без сомнений желанный, но всё это впервые, от этого страшно на подкорке сознания, немного не ясно, а темы, касательные взаимности, Чонгук на форумах изучил не так уж и досконально. Предпринимать какие-либо решения у него не было сейчас ни моральных сил, ни физического состояния. Он всё ещё голодает, изматывает себя на работе, а в конце дня терпит повторение японской техногенной катастрофы две тысячи одиннадцатого. Иначе описать в мыслях свой поцелуй с Ким Тэхёном Чонгук просто не в состоянии.       — Ты хотел этого когда-то? Или просто поддался моменту? — вдруг вырывается с уст Чонгука. Он сам не сразу понимает, что сказал, а после суетится, вновь хватается за ремень безопасности и ощущает, как резко машина входит в очередной поворот на узкую улицу, а стрелка навигатора меняет маршрут. Кажется, Тэхён сбился с пути. Чонгук понимает как никто.       — Хотел. И не раз, — выдохнув, Тэхён прижимается к одному из магазинов, включает аварийку и ставит машину на паркинг, поворачиваясь к Чонгуку лицом. — И хочу это сделать ещё раз.       Целует вновь. Ощутимо напирает, перехватывает чужое худое запястье, тянет Чонгука ближе, держит глаза открытыми и косится на пустынную улицу, а после утопает в трепещущих веках и чужом участившемся дыхании. Чонгука мало, катастрофически мало и после недельного отсутствия в Сеуле хочется больше, чем просто сидеть и целоваться в машине под мигающим светом уличного фонаря за пределами хёндая. Хочется как в детстве: дома на кровати, под шумящий телевизор с мультфильмом в пиратской озвучке, с бутылкой колы на двоих и смятым одеялом под суетящимися задницами. Там было только их пространство, только их великие тайны и планы по захвату планеты в будущем. Сейчас они, как минимум, под объективами трех камер видеонаблюдения: на столбе, на входе в магазин, у которого стоит машина, и камера контроля ближайшего перекрестка.       У них спёртый воздух на двоих, растущая тревога за завтрашний день и неозвученные чувства обоих. Но губы Чонгука чувственно вжимаются в его, Тэхёна, а язык мажет по зубам, деснам, касается острых кончиков клыков, а после ныряет глубже, изучает вновь. Тела обоих подрагивают, руки сжимаются на запястьях друг друга, а бедра периодически меняют положение от легкой дрожи и растущего возбуждения. Тэхён загнанно дышит, когда Чонгук мягко посасывает его язык, а ладонь вдруг неожиданно перекладывает на бедро, перенося вес тела на неё и приподнимаясь.       — Стой, — он оглядывается по сторонам, нехотя оторвавшись от разгоряченных и припухших губ. Указывает большим пальцем за себя на камеру на столбе, а после указательным на что-то позади Чонгука. — У меня мороженое в планах на вечер. Не сбивай, я настроился.       И на этих словах приподнимает палец уже вверх, слегка раскачивая им из стороны в сторону. Щипает Чонгука коротко за кончик носа, а после оставляет на коже мягкий и нежный поцелуй, возвращаясь в расслабленное состояние и переключая передачу на коробке. Маршрут снова выстраивается до ближайшего фастфуда с окном выдачи на улице, а очередное перешедшее уведомление на телефон игнорируется без зазрения совести.       Чонгуку хочется возмутиться, ткнуть Тэхёна пальцем куда-то в пупок, заставить согнуться, но остаться в живых хочется примерно точно также, не усугублять матери жизнь ненужным опознанием тела в морге, которое врачи бы собирали по кускам после автомобильной аварии. А Тэхён не самый профессиональный водитель, в силу частоты пребывания за рулём, он не совладает с управлением от незатейливых движений Чонгука. Чонгук на самом деле тоже не со всем совладать в силах — со своими установками в голове в первую очередь. Поэтому он дожидается, пока они выйдут на широкую трассу вновь, Тэхён сконцентрируется на потоке и будет следить за дорогой, а его незатейливые движения не будут так заметны. И пока яркость на телефоне убавляется, а в поисковой строке вбивается: «Калорийность клубничного макфлурри на порцию».       Хёндай тормозит аккурат возле железного стенда с экранчиком и динамиком под ним, приятный женский голос приветствует их и интересуется выбором еды.       — Два клубничных макфлурри, — начинает Тэхён, опуская окно и перекидывая руку, слегка приближаясь к встроенному в стенд микрофону, — и два американо. Сахар не нужен.       — Мне завтра вставать рано, — вклинивается вдруг Чонгук, чистя поиск запросов в строке.       — Тебя что, когда-то бодрил кофе?       Девушка на том конце провода забавно посмеивается, пока Чонгук пробегается глазами по светящемуся огромному баннеру с ассортиментом. Глаз невольно дописывает цифры возле каждого изображенного на одном из экранов. Ценник игнорируется — куда важнее, сколько Чонгуку придется отрабатывать съеденное. И если бы таблетки решали все проблемы, не усугубляли и так убитый организм, то он бы закинулся целым блистером слабительного из восьми штук, а утром бы, снова игнорируя адскую боль в кишечнике, справился бы со всем в своей безвыходной ситуации. И совершая очередной круг глазами по представленному меню, Чонгук терпит на себе изучающий взгляд, игнорирует суетящуюся ладонь на мультимедиа, желающую вновь перекочевать на его колено, оттого он с выбором задерживается, хотя, казалось бы, будто он вообще собирался что-то заказывать в таком заведении. Его отрешенный взгляд, скользящий по сезонной коллекции бургеров, фокусируется лишь на ярких фрагментах и угловых эмблемах в виде огромной желтой буквы «M», не желая тревожить сознание очередными мыслями о том, что еда — потенциальный враг. И Тэхён, сидящий рядом, смотрящий на него уже продолжительное время с нескрываемым интересом, лишь усугубляет и так неловкую ситуацию.       — Молодые люди, что-то еще будете заказывать? — вновь слышится голос девушки из динамиков. Он кажется Чонгуку таким роботизированным и ненастоящим за счет проекции звука, что он невольно вздрагивает, когда смотрит через Тэхёна на тот самый металлический стенд, а после переферийно подмечает, как сам Тэхён мотает головой, а после автомобиль уже трогается с места, и они подъезжают к окну оплаты.       — Я в один момент подумал, что ты уже всё: словил дзен и связь с космосом, а на сигналы от меня уже не реагируешь, — Тэхён посмеивается, поворачивает к Чонгуку голову и тянется убрать прядь отросшей челки с лица, которая так и норовит забиться меж ресниц и доставить глазу дискомфорт.       — Я просто всё ещё переживаю события получасовой давности, — собравшись, Чонгук поднимает взгляд, отрываясь от разглядывания собственных ладоней на бедрах, а после добавляет: — А связь с космосом у меня и так налажена.       Пока Тэхён продолжает тихо посмеиваться, девушка двигает к ним рычаг с банковским терминалом, дожидаясь протянутой пластиковой карты и удачного щелчка в паз. После оповещения об удачной оплате, Тэхён возвращает карточку в кожаный картхолдер, подаренный Чонгуком на один из дней рождения, а после вновь поворачивается к Чонгуку, когда они проезжают уже в сторону окна выдачи заказа:       — И что говорят внеземные жители?       — Мне цитировать? — Чонгук улыбается, видя на лице ответную реакцию.       — Желательно.       — С Ким Тэхёном нужно быть на стороже. Никогда не знаешь, что тот выдаст даже через пару мгновений.       — Они не обманывают.       И Тэхён, глянув на закрытое окно заведений с левой стороны, быстро цепляет пальцами подбородок Чонгука, оставляя короткий и еле ощутимый поцелуй чуть выше губ, почти в кончик носа. А после вновь заразительно тихо смеется, выпуская ведь воздух из легких и заставляя Чонгука вжаться в обивку кресла с ошалевшим взглядом. Он бегает глазами по Тэхёну, по застывшей на навигаторе стрелке, по подписанным на карте улицам, по висящему на решетке вентиляции ароматизатору, стараясь совладать с неимоверным желанием затрястись прямо на пассажирском сидении и выбежать из автомобиля в неизвестном направлении.       Девушка приоткрывает окно, оповещая о готовности заказа, протягивает Тэхёна картонный держатель из четырех секций с кофе и мороженым, благодарит за покупку и вновь удаляется, громко хлопнув ставней. Быстро поместив напитки в подстаканник посередине между ними, Тэхён тянется к коробке передач и начинает движение, пока Чонгук судорожно берет свой картонный стаканчик с мороженым и зависает взглядом на сублимированной клубнике сверху.       В его понимании сладкое — главенствующее звено в списке запрещенного. Калорийно, убойно, жирно и абсолютно не является допустимым в период голодания. Чонгук и сладкое-то уже не любит так, как любил раньше, когда они ходили с Тэхёном за кремовыми пирожными в юности, пили приторные напитки и уплетали за обе щеки всё, что имело хоть какое-то отношение к десертам. Он не помнит, чем питается в периоды компульсивного переедания, отсюда и отсутствует уверенность в том, что сладкое в рационе хоть как-то фигурирует. Видит коробки из-под холерестиновой курицы в панировке, спотыкается на полу об контейнеры с остатками лапши, но хоть какие-то следы десертов он не видит. И сейчас, сидя со стаканом макфлурри в руках, он лишь зацикливается на калорийности порции и часто дышит, генерируя шаги отступления и дальнейших действий после пары съеденных ложек. На виджете, как и всегда, до нормы далеко, но найденная на просторах очередная диета гласит, что съешь он хоть раз больше, чем на шестьсот калорий в день, то придется начинать заново. Два питьевых дня он пережил, сегодня по графику как раз шестьсот, которые он послушно впихнул в себя во время перерыва на работе, а вот вечерний макфлурри в планы не входил вовсе.       — Оно же растает такими темпами, почему не ешь? — вырывает его из мыслей Тэхён, удобно расположившийся в кресле со стаканчиком в левой руке и зажатой в пальцах правой ложкой.       Он ведет спокойно, не разгоняется выше заявленных пятидесяти на знаках вдоль улицы, измазывает губы в мороженом и чуть ли не урчит от удовольствия. Чонгуку бы хотелось также, только вот у Тэхёна тело идеальное — рельефное, пока у него самого — далёкое от идеала в голове, негодное по меркам общества. Были бы у Чонгука отношения с едой попроще, он бы мог себе позволить получать удовольствие от приёмов пищи, а пока он в длительном конфликте, в невзаимности и других очевидных литературных тропах, то всё, что в его силах — терпеть. Автомобиль тормозит в очередном переулке, аварийка включается самозабвенно, а Тэхён, отставив в сторону свой стаканчик, нажимает кнопку на ремне безопасности и поворачивается вновь к Чонгуку всем корпусом.       — Чонгук, — произносит он, убавив громкость играющей на фоне песни, — что случилось?       Проследив взглядом за чужим, акцентированным на нетронутом мороженом, Чонгук мешкается и уже было зачерпывает мороженое по инерции, как ладонь Тэхёна касается его собственной и останавливает.       — Хочешь, обсудим ещё что-нибудь? Все опасения, всё, что тебя ещё хоть как-то тревожит и заставляет сомневаться.       Чонгук поражается. Нельзя вот так просто свыкнуться с мыслью, что у тебя произошел осознанный поцелуй с самым близким человеком, а теперь помогать второму человеку разобраться с тем же. Ему подсознательно хочется верить, что Тэхён его состояние списывает исключительно на события этого дня, а не на очевидный страх перед едой, поэтому произносит с натянутой улыбкой:       — Мы уже всё обсудили. Дальше — только наше желание и вера в нас с тобой.       — Несомненно, мы справимся, — Тэхён большим пальцем поглаживает косточку на запястье, поддевает красную нить, окольцовывающую тонкую руку, а после своими словами заставляет Чонгука шокировано раскрыть глаза и часто задышать: — Но я сейчас о твоём очевидном внутреннем конфликте, который прослеживается уже на протяжении долгих лет. И я не о социуме, людях и прочем. Я о еде, Чонгук.       Чонгуку бы закричать, спрятаться, вновь предпринять в мыслях попытку побега, но заблокированные двери, сжимающая его ладонь и чертовски испепеляющий взгляд просто загоняют в тупик. Вновь выдвигают ультиматум и ставят перед фактом проигрыша. Сколько бы он не скрывался, сколько бы он не предпринимал попыток выглядеть в чужих глазах обычным, всё вновь всплывает, как и семь лет назад — в день, когда он позорно выставил себя в худшем свете, соврал и не признался в содеянном. Ему хочется оправдаться сразу же — защитный механизм срабатывает молниеносно, только вот у Тэхёна взгляд изучающий, залезающий в душу и перебирающий архивы чужих воспоминаний. Здесь так не сработает, здесь либо белый флаг, либо нападение. На второе не хватает сил, а на первое он пока не способен просто физически.       — Давай поговорим об этом в другой день? — Чонгук поднимает на него свой потерянный взгляд вновь, который пытался скрыть на протяжении всей этой минуты.       — Он не настанет, я тебя знаю, — отрезают тут же, вторую ладонь кладя поверх судорожно трясущегося колена. — Семь лет прошло, Чонгук. Я не дурак, я очень наблюдательный.       Либо у Тэхёна срывает заслонки, либо он просто не понимает, как умудряется придавать своему голосу такой непривычной строгости по отношению к Чонгуку. Все годы он выбирал выражения, подстраивался под чужое состояние и прилагал все возможные усилия для того, чтобы его фразы звучали как можно менее устрашающе. У Чонгука тонкая душевная организация, нестабильное психическое состояние и очевидные проблемы, о которых Тэхён косвенно, но догадывался, потому все его действия в адрес Чонгука были избирательными и аккуратными — страх потерять его всегда выигрывал на фоне желания прознать всё скрываемое. Сейчас, когда Чонгук пойман с поличным, когда у них взаимоотношения выходят на иной уровень, когда есть шанс помочь, когда доверие друг другу стало ещё сильнее, Тэхён решается: озвучивает, режет и ожидает чужого ответа.       — Ты портишь момент, — выдает тихо Чонгук, пытаясь вяло выбраться из хватки цепких ладоней. — И мне от этого дискомфортно.       Чонгук хоть как-то пытается слиться с темы, прикладывает титанические усилия для того, чтобы вразумить Тэхёна не лезть в его душу с попытками разобраться и поменять там всё, что годами Чонгук так кропотливо пытался скрыть. Даже если он где-то был очевидным, где-то плохо маскировался, а где-то открыто позиционировал себя, как человека с расстройством пищевого поведения, то он всё также хочет прятаться и дальше, пока тело в отражении не достигнет того визуализированного идеала, а те мальчишки из раздевалки не подавятся завистью. И не важно, что Чонгук даже не помнит, как их зовут и что с ними сейчас.       — Тебе страшно, а не дискомфортно. Страшно признаваться, страшно увидеть мою реакцию, страшно от последствий, — говорит снова Тэхён, тычась кончиком носа в щеку Чонгука. — Тебе страшно, что я скажу, когда ты признаешься, так ведь?       От части. Не первостепенно, но страшно не меньше.       — Ты уже озвучил свою реакцию семь лет назад у меня в комнате.       — Мы оба выросли.       Но это не отменяет того факта, что на Чонгука это оказало огромное влияние, оставило травму и только усугубило ситуацию в то время. Даже то, что они вернули общение спустя короткий промежуток времени, не изменило ровным счетом ничего. Он все также боится, что Тэхён отвернется от него, и что тело так и не станет таким, о котором он вечерами может пока что лишь мечтать.       — И я всё еще такой же, какой и был тогда, — завуалированно отвечает Чонгук, прикрывая глаза и ощущая короткий поцелуй возле виска. Чужая щетина щекочет щеки, проходится по нездоровой чувствительной коже, а следом взгляд Тэхёна прямиком в душу и слова, заставляющие напрячься всем телом и шумно выдохнуть:       — А я готов принять тебя таким, каким ты был и остаешься. У тебя самые красивые глаза, Чонгук, я готов простить тебе всё, просто смотря в них.       Лестно. Не совсем этично по многим факторам, потому что Чонгуку кажется, что расскажи он в подробностях о своей рутине, Тэхён бы даже в его глаза не смотрел, изучал бы ногтевые пластины, черточки на пальцах, уголки губ и попросил бы даже открыть рот, чтобы удостовериться в сказанном. А ещё непривычно вновь слышать о своей красоте. Пусть и не фигуры, пусть даже не души, просто глаз, которые для Чонгука в последнее время начали обретать абсолютно иной смысл. О глазах часто упоминают, как о «зеркале души», Чонгуку вот слегка некомфортно, потому что душу напоказ он не хочет, а Тэхён ведь лезет, нарочно копошится там без должного согласия, а на все его попытки прекратить лишь улыбается после очередного обнаруженного факта из чужих сокровенных мест. Даже если Тэхён и знал о слабости Чонгука, то говорить о ней напрямую никто не хотел вовсе.       — Такое не прощается, как ты говорил, — Чонгуку каждое сказанное слово даётся с трудом, он загнанно дышит, жмурится и пытается отпрянуть, не желая признавать проигрыш и разгребать последствия. Тэхён ведь предложит терапию, попытается вернуть его в привычные процессы приемы пищи, будет отдалять от идеального тела всеми возможными способами. — Я прошу тебя, Тэхён. Не надо в это лезть.       — Это будет считаться шантажом, если я скажу, что не скрываю от тебя ничего и хочу того же в ответ? — старается улыбнуться и придать голосу полноценной мягкости.       — Несомненно, — усмехается уже Чонгук, ощущая, как Тэхён отдаляется от него и возвращается на водительское сидение.       Только вот он упускает момент, когда Тэхён зачерпывает ложкой мороженое с горкой, стараясь собрать как можно больше клубничного топпинга, а после кладёт себе на язык, резко хватая чужую голову и притягивая к себе. Пользуется заминкой, проталкивает в рот подтаявшее мороженое и распределяет по языку, пускает как можно больше слюны и держит крепко, не давая отстраниться. Он двигает губами чуть более яростно, распределяет по влажным стенкам сладкое месево, ощущает долгожданное сглатывание, а после в очередной раз проходится по языку Чонгука своим, размазывая остатки мороженого и урча от удовольствия. Отстраняется Тэхён с мягкой улыбкой, напоследок оставив мазок поцелуем на нижней губе и смотрит на Чонгука с неприкрытым чувством долгожданной победы.       — Это против правил, — бурчит Чонгук, утирая уголок рта от белесой смеси и устремляя взгляд куда-то на улицу. — И против моей воли. Ужасно.       — Это всего лишь одна ложка, Чонгук. Она не навредит тебе в таких масштабах, о каких ты уже успел подумать.       Только вот Чонгук понимает, что таких ложек будет ещё с сотню: с супом, рисом и прочей возможной едой. Тэхён не отвяжется, приложит все усилия для того, чтобы вытащить Чонгука со дна, даже не спросив разрешения. И как бы Чонгуку сейчас не было тошно, ему вдруг на мгновение хочется разделить с Тэхёном ещё один такой сладкий поцелуй и занести в трекер лишь половину порции чёртового клубничного макфлурри.