Битва без причуд

— Баку…го, — выдохнул Тодороки, изгибаясь под телом, возвышающимся над его спиной. — М? — Мне… Больно.       Шото жмурил глаза и хватал ртом воздух. Было ужасно неприятно, но Бакуго продолжал двигать внутри него пальцами уверенной рукой. Поза тоже неудобная. Колени и локти стираются о простынь, лицо тонет в подушке, но его нижнюю часть тела намеренно задирают всё выше. — Не ной, Двумордый, — хрипло сказал Кацуки, не думая останавливаться, — Ты же знаешь, вначале всегда так, потом забудешь про боль.       Тодороки уткнулся лбом в подушку и закусил губу. Хоть они и делали это не в первый раз, очень напрягало то, что больно так же, как и в первый. Все эти растягивания, дотошные проникновения и движения чужих пальцев внутри доставляли жуткий дискомфорт. Но Шото больше ничего не сказал. Потому что Бакуго был прав. Еще только несколько минут, и он уже не вспомнит эти ощущения. На смену им придут другие, куда более приятные. — Мм… А! — высоко воскликнул Тодороки, и в его глазах потемнело. — Есть, — довольным тоном сказал Бакуго.       Он нашел то, что искал. И теперь, наконец, Половинчатый перестанет канючить, что ему больно. Кацуки несколько раз надавил на чувствительную точку, проверяя реакцию своего партнера. Шото высоко поднял плечи и откинул голову назад. Он часто задышал и начал тихо постанывать. Отлично. То, что нужно. Больше тянуть нет смысла.       Бакуго приготовился войти в расслабленное тело. Он дал Тодороки несколько секунд, чтобы побороть дрожь после того, как он вынул из него свои пальцы. Шото справился быстрее, чем обычно, и это набросило на Кацуки тень самодовольства. Он становится всё лучше в этом.       Через несколько секунд Шото уже ощущал, как в него медленно проникает горячий, пульсирующий от перевозбуждения член. Ну же, скорее, почему ты медлишь? — Бакуго… — Да успокойся, мы же только начали! — прикрикнул на него Кацуки, толкаясь чуть дальше. — Быстрее! — раздался требовательный голос. — Черт, — выругался Бакуго и одним движением вошел в тело до основания.       Позвонки Тодороки звонко хрустнули от резкого прогиба спины. Вот, так-то лучше. Давай, Бакуго, смелее. — Ты — худшее, что когда-либо случалось со мной.       Сказав это, Кацуки начал активно набирать темп, и ногти Шото вцепились в простынь. Тодороки хитро посмеялся в предвкушении, и, в этот же момент, услышал похожий смешок позади. Но он не обернулся посмотреть. Оборачиваться нельзя, это первое правило.

***

      Это началось очень давно. Через месяц после того, как Бакуго вернулся из плена Альянса. Что-то навсегда изменилось в нем после нахождения в неволе. Он стал более замкнутым, даже черствым. Винить его было в этом трудно, он пережил то, что его одноклассники даже в кошмаре представить не могли. День за днем сидишь связанный, и даже не знаешь, умрешь после очередной своей фразы или нет.       Именно тогда было принято решение заселить класс 1А в общежитие. Кацуки на протяжении всего этого времени сторонился общения, и только на тренировках подпускал к себе других, но лишь для того, чтобы выбить всю дурь из любого предложенного оппонента. Сбить с него спесь получалось только у Мидории, которому он немного уступал в силе. Но и это было нелегко для Деку.       В один из дней, Бакуго ни с того ни с сего вызвал на драку Тодороки. Неизвестно, чем Шото заслужил такую честь, но, когда они стояли вдвоем в спортзале, он видел, как в красных глазах плескалась лютая ненависть. Что он опять сделал не так?       Сражение произошло во внеучебное время, за что оба получили в наказание две недели отработки. Победил тогда Бакуго, и он же остался всем недоволен. Узнать о причине его поведения было, конечно же, невозможно, потому что он начинал орать бессвязным матом, а прочитать его мысли — еще более неосуществимо.       Их заставили делать уборку в зоне спортзала каждый вечер. Работа была отвратительной и грязной. Потому что приходилось не только драить площадку, но и раздевалку с душевыми. В эти вечера Кацуки впадал в режим берсерка, и только делал еще больше вреда, чем пользы. Тряпки, щетки и средства для уборки валялись повсюду. Всё разливалось, горело от взрывов, а от стен душевой отскакивали такие маты, каких Тодороки никогда в своей жизни не слышал.       В первый же день отработки они вновь подрались. И спасло их только благоразумие Шото, который приморозил руки Бакуго к крану, чтобы он не смог использовать пот для квирка. — Если мы начнем драться с причудами, получим еще две недели отработки, или вообще отстранение, — сказал он Кацуки. — Я твое лицо щас превращу в кашу, — дрожащим от гнева голосом ответил тот, сопротивляясь льду всем телом, — А ну разморозь меня! — Разморожу, если пообещаешь не использовать квирк, — Тодороки стоял со скрещенными на груди руками, и всем видом источал превосходство. — Как же ты меня бесишь, — яростно прохрипел Кацуки, дергая руками из мерзлого захвата. — Что? — Шото картинно приложил ладонь к уху, — Говоришь, не обещаешь? — Ты, сука…       Эта сцена забавляла Шото по непонятной ему же самому причине. Такой беспомощный Бакуго, сыпящий нелепыми угрозами, выглядел как-то необычно притягательно. В том смысле, что отчего-то хотелось позадирать его еще немного. Тодороки никогда не замечал за собой желания мучить словесными переговорами других людей, но Кацуки почему-то показался ему очень обаятельной мишенью для придирок. Шото не понимал это чувство, но почему-то остановиться было очень сложно. — Ты там оглох, Двумордый?! — громкий возмущенный голос вырвал его из дымки размышлений, — Я к тебе обращаюсь! — Извини, я тебя не слушал, — развел руками Тодороки, а затем хихикнул в кулак. — Ты щас доиграешься, мразь, я превращу тебя в прах одним взрывом. — Как грубо, — надул губы Шото, а затем материализовал в руках огонь и начал неторопливо топить лед.       Доведенный до бешенства Бакуго глубоко дышал и исступленно выдыхал через раздувающиеся от злости ноздри. Тодороки бесил его настолько, что хотелось снять скальп с его лица голыми руками, лишь бы не смотреть на его дурацкие хихиканья. Но кое-что показалось и самому Кацуки странным. Он никогда не видел Половинчатого таким. Что на него нашло? Он же буквально стоял и буллил его, это же вообще не в его двумордом стиле. Эта новая черта Тодороки его… заинтриговала. И он тут же захотел ударить самого себя за эту мысль. Но человек, который сейчас держал его силу под контролем, был кем угодно, но не тем Тодороки, которого он знал. И, почему-то, невозможность взять под контроль и обстоятельства тоже, в какой-то момент завлекла Бакуго в эту своеобразную игру.       Он смотрел, как Шото медленно топит лед, и периодически пытался разглядеть в разномастных глазах хоть тень сумасшествия, которое с ним приключилось, но тот снова выглядел равнодушным, и уж точно не напуганным. Он размораживал его руки, очень хорошо зная, что продолжения драки уже не будет. Бакуго ерепенится, но его гнев затухает так же быстро, как и появляется. Но, на всякий случай, он делал это намного медленнее, чем мог, чтобы Кацуки окончательно «остыл».       В тот день они разошлись по своим комнатам каждый с новыми и нехорошими мыслями. Тодороки не мог разобраться, почему ему так приятно скандалить с Бакуго, а тот, в свою очередь, пытался понять, почему его заинтересовала эта черта парня.       Следующие дни были не лучше. Они продолжали ссориться на ровном месте. И лично Кацуки казалось, что Шото нарочно его доводит до ручки. Все, что он говорил, становилось каким-то триггером для Бакуго, и он начинал беситься и уступать Двумордому во всем. — Ты вот тут пятнышко оставил, — показал Тодороки на лужу чистящего средства у себя под ногами. — Ты вообще охуел? — повернулся к нему Кацуки, с силой сжимая кулаки, — Ты сам только что это разлил. — Может быть, — задумчиво ответил Шото, — Но я занимаюсь туалетами, а ты — душевыми, так что… Убери.       И он вновь привлек его внимание к маленькой лужице. Кацуки, сверкая глазами, подошел вплотную. — Я помолюсь перед сном на то, чтобы ты сгорел в аду в собственном пламени. — Ну-ну, не надо так злиться, — примирительно улыбнулся Тодороки.       Бакуго опустился на колени и начал вытирать грязь, но Шото не спешил уходить, глядя на него сверху вниз. Кацуки приподнял голову и заглянул в гетерохромные глаза. В них читалась задумчивость вперемешку с каким-то странным желанием, но у Кацуки не было времени разбираться в его заморочках. — Свали, мешаешь, — сказал он и больно врезал Тодороки по коленке.       Тот, словно очнувшись ото сна, отошел в сторону и медленно прошел в свою секцию по уборке. Что, блять, происходит? Бакуго стоял на коленях, протирал пол, и не мог понять, почему эти закидоны Двумордого его сначала бесят до боли, а потом кажутся заманчивыми.       Первую неделю они чудом преодолели без драк. Без ругани же не обходилось ни одного вечера. Внутри Кацуки зрело вызывающее мандраж чувство проигрыша, хотя они явно ни в чем не соревновались, кроме словесной перепалки. Ему все еще хотелось размозжить нос Половинчатого о кафель, но каждый раз эту мысль отодвигали подальше другие.       Однажды Бакуго в очередном приступе ярости повернул вентиль с холодной водой так резко, что он вышел из пазов, отскочил в сторону, а в лицо и грудь парня врезался мощный напор ледяной воды. Он промок за одну секунду, а в следующую отпрыгнул от струи воды и поднялся на ноги с таким видом, будто вода виновата в том, что он сейчас разнесет здесь всё к чертовой матери.       На свое несчастье, Шото решил проверить, все ли в порядке с его одноклассником, но это была ошибка. Прежде, чем он успел протянуть руку помощи, его за горло прижали к стене душевой и исступленно задышали в лицо. — Слышь, урод, — дрожащим от злости голосом сказал Бакуго, — Мне не нужна ничья помощь, понял?       Он заглянул Тодороки в глаза, и теперь уже это была его ошибка. В сером и бирюзовом глазах плескалось такое пренебрежение, что Кацуки почти забыл, что злился. Это еще что за ублюдский взгляд, и что он значит? — Понял, — спокойно ответил Шото, ощутив, как пальцы на его горле расслабляются. — Что за… Что за хуйня с тобой? — требовательно спросил Бакуго, разглядывая выражение чужого лица. — Со мной все нормально, — все так же монотонно ответил Тодороки, за что получил удар в грудь. — Отвечай, Двумордый! — бешено заорал Кацуки.       В следующую минуту он наблюдал, как Шото поправляет на теле футболку и смотрит на него то ли с насмешкой, то ли с презрением, и Бакуго чувствовал, как всё его нутро отступает под этим взглядом. — Мне жаль тебя, — ответил Тодороки и наклонил голову в бок.       Кацуки почти сделал шаг назад, но вовремя взял себя в руки. В глазах напротив появился внезапный интерес, и Бакуго понял, что его изучают. Ожидают того, что он сделает в ответ на эту фразу. Которая значит… Что она значит?!       Он повторно прижал Шото к стене, на этот раз придавливая всем телом. Вокруг них все еще хлестала вода. Шум и беспорядок стояли невообразимые, но они были увлечены чем-то другим. Кацуки больно схватил Тодороки за волосы и потянул. — Какого хуя ты несешь, тварь? — змеей прошипел он. Так глубоко и ядовито, что по телу Тодороки прошел незнакомый холодок.       Шото вырвал свои волосы из захвата цепких пальцев и высоко поднял голову. Выше, чем человек, который пытался сейчас управлять ситуацией. — Я много раз видел такое поведение, — спокойно ответил Тодороки, вновь склоняя голову. — И что?! — И то, что это выглядит жалко. Твоя ярость убогая и беспочвенная. Это… Просто смешно.       Смешно. И поэтому он выглядит так, будто Бакуго рассказывает шутку? Плечи расслаблены, прижатое в захвате тело не сопротивляется, лицо отражает едва заметную усмешку на губах. Это переходило все границы. Кацуки не знал, как реагировать. Он лишь понимал, что… Опять проигрывает. Что бы это ни была за игра, меньше всего на свете он ожидал услышать подобные слова от Половинчатого ублюдка. Что с ним нахрен такое? — О, тебе такое нравится? — как ни в чем не бывало осведомился Шото. — О чем ты, блять? — опешил Кацуки.       Тодороки опустил взгляд вниз, на уровень их соединенных бедер. Бакуго машинально посмотрел следом и замер. У него встал. Он медленно поднял голову вверх и опустил взгляд на губы Шото. Они насмехались, и это…       Кацуки ощутил, как его вставший член дернулся в ответ на усмешку, а затем он понял, что чувствует отдачу от чужого тела. Тодороки тоже возбудился. — Мне, кажется, тоже такое нравится, — сказал Шото, все тем же спокойным тоном, полностью противоречащим тому, что вытворяло его тело. — Ты… Гребаный извращенец.       Бакуго затрясло. Ему хотелось изуродовать Тодороки. Сбить одним ударом эту мерзкую ухмылку с его губ. А если не хватит одного удара, то он нанесет несколько. Но тело его не слушалось. Оно лишь продолжало давить всем весом на человека у стены. — Я ли один? — вкрадчиво прошептал ему на ухо Тодороки, и по телу Бакуго пронеслась волна мурашек.       Он чувствовал, как Шото легким движением отстраняет его застывшее в шоке тело от себя. Он подумал, что вот так всё и закончится. Победой Тодороки над его гордостью, но тот, кажется, еще не закончил. Бакуго ощутил, как его резко схватили за талию и вновь прислонили к себе. От повторного столкновения он поперхнулся и выпустил из легких весь воздух, не сдержав тихого удивленного стона. Шото повел бедрами, и по члену Кацуки сквозь одежду заерзал другой, такой же твердый.       Вырваться из этого хотелось очень сильно. Бакуго все еще горел желанием избить Шото до потери памяти. Но взгляд случайно упал на довольную улыбку напротив, и глаза Кацуки расширились в осознании. Так просто они не разойдутся. И, раз уж теперь слишком поздно, почему бы не стереть это уродское выражение лица Двумордого другим способом?       Бакуго вдруг широко и злобно оскалился, а затем просунул пальцы под шорты Тодороки и резким движением спустил их вниз вместе с бельем. Разномастные глаза в потрясении распахнулись, и такой вид понравился Кацуки куда больше. Он обхватил горячий член и грубо провел рукой. Шото охнул и уронил голову ему на плечо. Так-то лучше. Всё лучше, лишь бы не видеть это самодовольное лицо.       Но радовался Бакуго недолго. Когда ловкие пальцы проникли под его одежду и ответно обхватили плоть, он выругался, и начал нарочно двигать рукой еще быстрее, пока Тодороки окончательно не пришел в себя.       Это было больше похоже на схватку, чем на взаимную дрочку в душе. Никто не желал сдаваться. Они соревновались и в скорости, и в грубости, и даже в том, кто проиграет и издаст стон громче другого. Когда Шото кончил ему в руку, содрогаясь всем телом, Бакуго переклинило, и возбуждение достигло пика. Его затрясло в оргазме, но всё внимание почему-то было на том, что находится в его руке. Что-то липкое, горячее и влажное. Сам факт, что он кончил от прикосновений Тодороки Шото, затмило осознание того, что он сделал для Тодороки-Гребаного-Шото то же самое.       Когда они, тяжело дыша, осели на мокрый пол, Бакуго думал о том, что они только что совершили ужасную глупость. И расплачиваться за это они будут оба. Потому что такие инциденты не забываются и не сводятся на нет. Особенно, если тебе суждено видеть этого человека каждый сраный день, и ничего с этим не поделаешь. Его размышления прервал смущенный голос Тодороки. — Прости, Бакуго, не знаю, что на меня нашло.       Кацуки ошалело уставился на него. Ему тоже очень хотелось бы знать, что, нахуй, нашло на них обоих, но тот, кажется, имел в виду вовсе не то, о чем думал Бакуго. — Я не хотел оскорблять тебя или унижать, просто… Как-то само вырвалось. — Ты… Жалеешь только о том, что говорил? И всё? — Кацуки оторопело смотрел на порозовевшие от румянца щеки. Теперь-то ему, значит, стало стыдно? — Да, — кивнул Шото и смело посмотрел ему в глаза, — Я не хотел смеяться над тобой. — Не хотел, но всю неделю задрачивал меня этим, — вдруг ухмыльнулся Бакуго и, наконец, от души треснул его по затылку, — Не хотел, но просто тебя такое возбуждает, верно?       Щеки Тодороки стали почти свекольного цвета, и это знатно развеселило Кацуки. Он только что дрочил парню в душевой, а извиняется за то, что выпустил наружу кинк, о котором даже не подозревал. Ну, не он один. Бакуго тоже до того момента не осознавал, что его возбуждает перехват контроля кем-то другим и откровенные унижения. То, как Шото возвышался над ним в разговоре, было даже сексуально. Кацуки позволил себе эту единственную положительную мысль о Двумордом прежде, чем подняться с залитого водой пола. — Вставай, — велел он, аккуратно подбирая с кафеля оторванный вентиль, — Надо чем-то заткнуть эту дырку. — У меня есть шутка про это… — Блять, заткнись!

***

      На следующий вечер они столкнулись в раздевалке. Тодороки случайно на ходу врезался в Бакуго, и тот выронил из рук все чистящие средства. От невозможности сдержать раздражение, Кацуки схватил идиота за грудки, приподнял от земли и с силой отбросил в один из шкафчиков. Шото больно ударился позвоночником о металл, но сумел устоять на ногах. — Смотри, куда прешь, мать твою! — заорал Бакуго. — Извини, не заметил тебя, — небрежно ответил Тодороки, потирая ушибленную поясницу. — Как можно не заметить единственного человека в этой сраной комнате?! — Ну, ты ниже меня, — равнодушно рассудил Шото, — Вот и не заметил тебя на уровне глаз.       По спине Кацуки пробежал уже знакомый холодок. Ну нет, только не снова. Этот ублюдок… — Даже не начинай эту свою хуйню, слышь?!       Бакуго стоял в метре от него уже в полной боевой готовности. Если только эта сволочь выкинет что-то еще, он… — А что, страшно? — усмехнулся Шото и посмотрел ему в глаза.       Кацуки не заметил, как подскочил к парню, вновь схватил за горло и слегка сдавил пальцы. — Я ничего не боюсь, — надменно проговорил он прямо тому в лицо. — Не делай так, — спокойно попросил слегка задыхающийся Тодороки. — Как? — спросил ничего не понимающий Бакуго. — Не трогай меня за горло, — сипло ответил он, и его лицо начало краснеть от невозможности вдохнуть. — Это еще почему? — елейно протянул Кацуки, сильнее сжимая пальцы. — Потому… что… мне это… нравится, — с трудом сказал Шото, используя последний кислород.       Бакуго тут же отскочил от него на шаг и в ужасе уставился в гетерохромные глаза. Что за черт? Как в этом человеке умещается и зануда и извращенец? Что ты, нахрен, такое, Тодороки Шото?       Когда Тодороки отдышался, он вдруг резко вскинул взгляд вверх. Кацуки попятился и стукнулся спиной о собственный шкафчик. Что ты делаешь? Что ты, мать твою делаешь? Не приближайся!       Его разум кричал, что нужно остановить надвигающегося на него человека. Потому что он смотрит на него, как на гребаную добычу. Это неправильно, это… Ему идет. Нет! Этот взгляд… Жестоко пронзительный, от него нужно избавиться. Ну же, ударь его. — Извини, Бакуго, — сказал подошедший к нему Тодороки и опустился на колени. — Что… Что ты делаешь? — пробормотал Кацуки, стараясь слиться всем телом со шкафчиком позади него и исчезнуть из этого места. — Я не могу остановиться, — тихо сказал Шото, медленно стягивая с него шорты. — Отвали, Двумордый! — в отчаянии закричал Бакуго, вонзая пальцы в металл, который тут же начал искриться и плавиться. — Ну тогда оттолкни меня, — развел руками Тодороки.       Кацуки в оцепенении смотрел, как на уровне его бедер губы Шото растягиваются в хищной улыбке. Он не дал подумать и секунды, сдергивая с полувставшего члена белье и жарко выдыхая на него.       У Бакуго кружилась голова. Ну же, врежь ему, почему ты стоишь, придурок? Но он не мог врезать ему. Не мог, потому что забыл, зачем нужно это сделать, когда Тодороки одним плавным движением обхватил губами головку его члена и качнул головой вперед. Кацуки уже не знал, кто он такой. Эти ощущения… Почему так приятно? Почему в чужом рту так горячо и мокро? Почему Тодороки двигается вперед и назад, повторяет это раз за разом? Зачем он это делает? Почему от этого так хорошо?       В отличие от Бакуго, Шото был чертовски сосредоточен. Он хотел сделать больше, взять глубже, но понимал, что не знает, как сделать это безопасным для них обоих. Он инстинктивно раскрыл челюсть шире, чтобы убрать подальше зубы, а затем втянул весь воздух в легкие, оставив соединенными только член и его губы вокруг него. Созданный интуитивно вакуум заставил Кацуки вскрикнуть и тут же зажать свой предательский рот рукой. Это было отвратительно хорошо, и он не мог с собой справиться.       Тодороки, тем временем, не давал ни себе, ни ему передышку. Он продолжал увлеченно двигать головой, как человек, который обнаружил что-то новое и теперь не может остановиться, пока не узнает об этом всё. Иногда он замедлялся, чтобы немного отдышаться, при этом с любопытством разглядывая и ощупывая пальцами всю промежность Бакуго. Когда он с интересом наклонил голову и широко лизнул мошонку, Кацуки на мгновение ослеп. Это просто не могло быть настолько хорошо.       В какой-то момент глаза Тодороки вспыхнули адским огнем, он обхватил рукой нижнюю часть члена, а головку полностью вобрал в рот и принялся делать поступательные движения и рукой и губами одновременно. Бакуго не сдержал протяжного стона, понимая, что еще несколько секунд, и его член разорвет от невозможно приятных ощущений. Он стиснул зубы и зажмурил глаза. Только не останавливайся…       Шото и не думал останавливаться. Он устал, его глаза слезились, все лицо и рука были в слюнях и смазке, но он продолжал двигаться. И, когда он уже почти не мог дышать, Кацуки заскулил и спустил всё прямо ему в рот. Тодороки поймал сперму и с любопытством перемешал языком прямо во рту, а затем проглотил, и остался сидеть на коленях с таким видом, будто он сделал что-то странное. Еще как сделал! — За… Зачем? — спросил его задыхающийся Бакуго, — Зачем ты проглотил, к… Кретин? — Я хотел узнать вкус, — просто ответил Шото, поднимаясь на ноги и стирая с лица всю влагу. — Ты, — выдохнул Кацуки, хватая его за запястье и не давая отойти, — Ты чокнутый извращенец и фетишист. — Похоже на то, — вздохнул Тодороки, уходя в свои мысли.       Но Бакуго не дал ему времени подумать. Он схватил его за плечи и резко поменял их местами, прижав Шото к своему шкафчику. — Бакуго? — он вопросительно уставился ему в глаза. — Я ни за что не останусь в долгу, — прорычал Кацуки, оседая на колени. — Нет! — завопил Тодороки, хватая его за волосы и отстраняя от себя. — Это что, новая эмоция? — усмехнулся Бакуго, а затем посмотрел в глаза и вкрадчиво прошептал то же самое, что говорили ему, — Страшно? — Н-нет, — неуверенно ответил Шото, глядя, как Кацуки кивком головы поощряет держание за волосы, — Наверно, нет… — Ну вот и подумай об этом пока. И… Не смотри. — Что? — Не смотри на меня, понял? Я сделаю все сам, не вздумай подглядывать. — Х-хорошо, — еще более неуверенно протянул Тодороки, уже просто не понимая, с чего вдруг такое условие. — За волосы дергать разрешаю, но не сильно, — тихо сказал Бакуго, стягивая с парня одежду.

***

      Таким образом, это стало входить в привычку. Поначалу им хватало взаимной дрочки и минетов, но потом и этого стало недостаточно. Каждый раз, когда Тодороки наедине с ним открывал рот и из него летели грязные и унизительные слова, Бакуго ощущал только то, что он хочет вытрахать из этого невыносимого чудовища все эти фразы. Шото же чувствовал, что не может перестать задирать его. Каждый раз это заканчивалось чем-то еще более сногсшибательным. И, когда они однажды потрахались в закрытом классе прямо на обеденном перерыве, оба поняли, что остановиться уже невозможно. Они не разговаривали о чувствах. О них не шло и речи. Какие чувства, когда ты просто втрахиваешь одноклассника в парту, запрещая ему даже смотреть на тебя?       Это и стало первым правилом. Бакуго сразу очертил границу между интимным и личным. Если они будут смотреть друг другу в глаза, это будет что-то значить. Какую-то тесную связь. Кацуки отмахнулся от мысли, что именно эти высокомерные взгляды и заставляли его член мучительно тяжелеть. Но он запретил Тодороки смотреть на него во время секса. Он хотел только его тело, и точка. Впрочем, Шото не возражал. Единственное, стал жаловаться, что ему надоело стоять раком, он хочет разнообразия. Бакуго было плевать, чего он там хочет, но, вероятно, и ему самому это скоро наскучит. Ну и разве это не хорошо? Они могли бы оставить это всё позади. Но почему-то раз за разом не получалось. Оба согласились, что дело просто в подростковых гормонах, и что это очень удобно — иметь кого-то для того, чтобы выпустить пар в любой момент. Просто мечта любого пацана, разве нет? Ну, то есть, конечно, нет. Пацаны обычно спят с девчонками, но тут как-то само по себе получилось иначе. Ни один из них не знал, что думает его партнер о происходящем. Они просто не разговаривали. После того, как они трахались в комнате то у одного, то у другого, один из них сразу же одевался и уходил.       Вскоре после того, как они начали этим заниматься, Бакуго установил второе очевидное правило. Никаких поцелуев. И объяснять нечего. Поцелуи — они для нежности, для романтики, для парочек. Правило, однако, не запрещало целовать в спину Шото, когда Кацуки его растягивает. Это только для того, чтобы он стойко перенес боль. Понятно же, что насаживаться ртом на член — это абсолютно нормально, а вот поцелуи — это уже перебор.       Третье правило — Бакуго всегда сверху. Это правило установил он же сам, и Тодороки в ответ только равнодушно пожал плечами. У него не было сексуального опыта к его годам, и ему, в общем, было даже забавно смотреть, как Кацуки отстаивает свое достоинство. Будто быть сверху — значит быть доминирующим партнером. Как бы не так. Шото не был тем человеком, который, возбуждаясь от того, что унижает других, будет вести себя послушно в постели. Бакуго пришлось столкнуться с совершенно диким поведением, которого он меньше всего ждал именно от этого человека.       Первый раз был ужасным. Они оба согласились, что секс — это переоцененное занятие, которое причиняет больше боли, чем наслаждения. Несогласный отступать, Кацуки убедил Тодороки, что он ему еще покажет, что такое классный секс. Шото на это лишь махнул рукой, мол, разбирайся, если тебе угодно. И Бакуго, черт возьми, разобрался. В один из дней, он просто схватил за руку Тодороки и уволок в свою комнату, бросил на кровать и раздел без церемоний. Озадаченный сменой поведения, Тодороки не брыкался, лишь позволил собой управлять. И на этот раз Кацуки действительно сумел ему доказать, что секс — это приятно.       Но именно третий раз заставил Бакуго понять, что его партнер тоже не так прост. Извиваясь под ним, Шото просил Кацуки ускориться. На что тот нарочно замедлялся, смеясь в ответ. И вместо того, чтобы терпеть, Тодороки резко развернулся и дал Кацуки звонкую пощечину. — Я сказал, сильнее! — яростно прошипел он, поднимая взгляд, который сверкал неудержимой похотью.       Это был единственный раз, когда Шото нарушил первое правило и повернулся к Бакуго лицом. Но тот не смог даже припомнить ему о нарушении границ, потому что так охренел от напора, что разозлился до трясучки и набрал такую скорость, что у Тодороки посыпались искры из глаз. Этот момент стал самым запоминающимся для них обоих. Именно тогда Шото понял, что он, кажется, любит пожестче, а Бакуго осознал, что лучше не играть с огнем, а не то его партнер выкинет что похуже.       Об их отношениях, разумеется, не знала ни одна душа. Хоть они и повышали иногда голоса, никто из их соседей не выспрашивал, что происходит в их комнатах. И, судя по поведению того же Киришимы, который делил стену с Кацуки, он действительно ни о чем не подозревал. Потому что Эйджиро не из тех, кто будет молчать, если узнает что-то странное. Он побежит к своему другу и тут же все ему расскажет или выспросит.       Были, разумеется, и опасные моменты. Когда они хотели провести время наедине, нужно было незаметно проникнуть в комнату обоим. Это оказалось занятием посложнее, чем удерживать уровень шума во время секса. Потому что ни Бакуго, ни Тодороки не знали, как отмазаться, если хоть кто-то увидит их вместе и спросит, а что это они делают возле комнаты Кацуки вместе. Их двоих было привычнее видеть за ежедневной руганью или драками в спортзале и на стадионе. Любой из одноклассников скорее решит, что они вздумали устроить спарринг прямо в коридоре, потому что опять что-то не поделили. Поэтому приходилось быть очень осторожными. Но любая осторожность могла рассыпаться в прах, если у Тодороки было настроение позадирать Бакуго при всех. Разумеется, он вел себя, как обычно, и в разговорах не парировал фразы Кацуки. Но, как только одноклассники исчезали из поля слышимости, он подходил к нему и, делая вид, что занимается своими делами (вытирает доску, ищет тетрадь, просит ручку), низким голосом шептал ему на ухо слова, которые незамедлительно активировали возбуждение Бакуго. — Ну-ну, не делай такое лицо, а то выглядишь, как маленькая злая собачка. Не хочешь погавкать?       Кацуки готов был убить его на месте, но не хотел неприятностей. Любой беспорядок в классе немедленно привлечет к ним внимание, и, чего доброго, опять придется драить толчки. Иногда Бакуго тоже пытался вывести его из себя, выдумывая ему новые прозвища и оскорбления, чем вводил в жестокое замешательство остальных, потому что, в отличие от Шото, он не фильтровал громкость своего голоса и насмехался над ним при всех. Но всё его самодовольство всегда рушилось очередной, сказанной шепотом только ему на ушко, фразой. — И это всё? Я, честно говоря, ожидал от тебя большего.       И уходил после сказанного с таким разочарованным лицом, что Бакуго хотелось то ли выебать его, то ли избить. Он никогда не мог определиться. Но первое всегда побеждало, поэтому однажды и случился тот самый секс в закрытом классе. Кацуки устал от нападений сексуального полушепота Тодороки, и вынудил его заняться этим прямо на большой перемене. Выплеснувшийся тогда адреналин от возможной опасности быть застигнутыми за таким однозначным занятием заставил их осознать, что перестать делать это друг с другом будет ой как непросто.       Иногда Шото был не в настроении, и это очень злило Кацуки. Бывали дни, когда он хотел его, а Тодороки было все равно, чего он там хочет. Так, однажды в подсобке, где хранились только швабры да ведра, Шото резко оттолкнул Бакуго от себя и сердито заглянул в глаза. — Я не хочу. — Да плевать мне, — процедил Кацуки прямо ему в лицо, пытаясь снять с Тодороки штаны.       Его остановила ледяная рука, и Бакуго поднял удивленный взгляд. Он что, реально леденеет, если злится? — Бакуго, — строго сказал он, — Я еще от вчерашнего не отошел, мне не хочется, я даже не возбужден. — Ну так возбудись, это же проще простого! — возразил Кацуки, продолжая манипуляции с ремнем Шото, — Давай, скажи уже какую-нибудь мерзкую хуйню, как ты любишь. — Не хочу, я же сказал, — ответил Тодороки, и тон его был таким же ледяным, как удерживающая Бакуго рука. — Хрен с тобой, — проскрежетал зубами Кацуки, уязвленный этим еще больше, чем другими словами Шото.       Он отпустил чужое тело и собрался было уже пинком открыть дверь подсобки, как потеплевшая вдруг рука дернула его назад. В тусклом свете единственной горящей в маленьком помещении лампы он разглядел легкую улыбку на губах напротив. — Какой же ты, — сказал Тодороки почти нежно, и медленно обхватил полувставший член Бакуго сквозь штаны. — Ты че делаешь? — спросил ошарашенный Кацуки. — Ты такой нетерпеливый, — мягко ответил Шото, расстегивая его брюки. — Я нихуя не понимаю! Ты хочешь или нет?! — Я — не хочу. Но ведь ты хочешь? — промурлыкал Тодороки, стягивая его штаны вместе с бельем до колен. — Ты… Я нихуя не понимаю, — сказал обескураженный Бакуго, опуская взгляд на теплую руку, обхватившую его член. — Я помогу тебе, — подмигнул ему Шото, начиная плавные движения. — Ты же знаешь, я так не могу… — начал было Кацуки, но на его губы лег указательный палец, и он замолчал, потрясенный. — Вернешь долг потом, — сказал Тодороки, уронил голову ему на плечо и начал резко набирать скорость.       Бакуго, охваченный и замешательством и возбуждением одновременно, осознавал, что он совсем не понимает этого странного человека. Но его движения… Как же офигенно он берет все уязвимые точки Кацуки под контроль. Он отлично знал, что Бакуго любит оттянутый оргазм, поэтому иногда крепко сжимал основание, заставляя его задыхаться. И хоть времени на привычные игры у них совсем не было, Тодороки все равно умудрялся довести его до такого сумасшествия от концентрированного наслаждения, что он всегда забывал, почему вообще на него злился еще 5 минут назад.       В тот день Кацуки вышел из кладовой в таком подвешенном состоянии, будто он был роботом, а Шото разобрал его на запчасти, и заставил вопить от удовольствия каждую деталь. К вечеру он оттаял и вспомнил о том, что все еще должен Тодороки один оргазм. Это был личный головняк Бакуго. Он не мог получать что-то, не отдавая равноценное взамен. Поэтому вечером он кинул Шото смску, предупреждая, что придет. И через несколько минут он явился в комнату, тут же крепко закрыл за собой дверь и молча опустился перед сидящим на кровати Тодороки на колени. — Бакуго? — удивился Шото. — Не говори мне, что тебе не нравится смотреть на меня сверху вниз. Я это еще в первый раз понял. — Ты… Ты опять за свое, — сказал Тодороки, зажмурился и вдруг улыбнулся, — Да, мне очень нравится, когда ты послушный.       Он провел ладонью по щеке смотрящего на него Бакуго. Затем переместил руку в волосы и помассировал кожу головы. Кацуки сидел, не двигаясь. Лицо выражало боевую готовность, но он не злился на ласки Шото. Просто терпеливо ждал, что еще он захочет сделать.       Пальцы скользнули по шее и подобрались к чувствительному месту за ушком. Бакуго глубоко вздохнул, успокаиваясь. А затем посмотрел Шото прямо в глаза. — Ты можешь… Попросить меня о чем угодно сегодня.       Рука Тодороки замерла. Он уставился в красные глаза неверящим взглядом. О, Бакуго Кацуки, ты слишком хорошо понимаешь, как вызвать бурю посреди штиля. Шото позволил себе крошечную улыбку, а затем низко опустился на уровень лица Бакуго и прошептал прямо в губы. — Ну тогда возвращай свой долг.       Тодороки выпрямился и снова принял доминирующую позицию, глядя на партнера сверху вниз. Он раздвинул ноги и приглашающим жестом указал на пространство между ними. — Но не вздумай вставать с колен.       Бакуго прошибло током, но он лишь послушно кивнул и медленно опустил руки на края чужих шорт. Ему было некомфортно от взгляда на него, но он сам пообещал Шото делать то, что тот захочет. Однако, Тодороки и не думал нарушать правила. Он закрыл лицо обеими ладонями, шире раздвигая бедра. Кацуки улыбнулся, зная, что подглядывать за ним не будут, а значит, можно перестать сдерживаться. Он освободил парня от одежды и склонился еще ниже. Ну готовься, Шото Тодороки, теперь и я заставлю тебя дрожать.