Битва без причуд

      Бакуго вернулся в академию и, наконец, съел поздний завтрак. Он глянул на часы и осознал, что время тренировки подошло к концу, а значит, на кухню хлынут голодные одноклассники. Кацуки почти успел вовремя слинять, но у подножья лестницы столкнулся нос к носу с Киришимой. — О, привет, бро! Как прошли дополнительные занятия? — Занятия? — тупо повторил он за другом, не понимая, о чем речь. — Ну да, Айзава сказал, что вас с Тодороки сняли с уроков для дополнительного семинара. Ну, для тех, кто пересдает на лицензию. — А, да, — округлил глаза Бакуго, — Да норм, нихуя нового не узнал. — Я так и подумал, — ухмыльнулся Эйджиро и оглядел его с ног до головы, — Все окей? Выглядишь усталым. — Да норм, просто долгий день, — уклончиво ответил Кацуки. — Ладно, я пошел жрать, увидимся позже! — Киришима махнул ему рукой и понесся в сторону гостиной.       Бакуго поднимался к себе и мысленно благодарил Айзаву за то, что прикрыл их. Ни к чему было оповещать весь класс о проблемах семьи Тодороки. Он зашел в комнату и устало окинул взглядом вещи на полу, которые он сам же утром смахнул со стола. Нужно прибраться. Но делать этого не хотелось. Хотелось, на самом деле, увидеть Шото.       Кацуки вздохнул и опустился на кровать. После разговора с Мари он понял, что больше нет смысла отрицать свою привязанность. Он вляпался, и от этого теперь просто так не убежишь. Вот только принятие своих чувств к другому человеку совсем не принесло облегчения его душе. Ну понял он, что Тодороки ему важен, а что теперь делать-то с этим? Это явно не взаимно, потому что вчера его даже не пустили на порог. Его не воспринимают ни как товарища, ни как друга. Скорее, просто как сексуальный интерес. Но Бакуго не был бы самим собой, если бы не хотел поступить эгоистично. Шото нужен ему, а что думает об этом сам Шото можно узнать только одним путем.       Прикидывая, как лучше поступить, Кацуки в задумчивости опустил голову. Прийти к нему и поговорить? Или дождаться наиболее подходящего момента, а не врываться с ноги в его комнату и заваливать вопросами? Так и не решив, что делать, Бакуго принялся за уборку. Пока что лучше всего дать себе остыть и переварить тягостный разговор, произошедший где-то в третьем измерении над парком.       Кацуки вдруг улыбнулся, вспомнив дурацкую внешность Мари. Она отличная девушка, надежный друг и просто интересный собеседник. Ему действительно повезло встретить кого-то, кто принял его таким, как есть. Люди редко принимают Бакуго, чаще всего предпочитают сторониться из-за темпераментности и грубой речи. Зацепиться за него удалось только Деку, Киришиме и Тодороки, которые сделали это совершенно добровольно. И каждый из них теперь по-своему расплачивается за эту близость. Киришима показывает чудеса терпения, Мидория использует искренность своих намерений, а Тодороки… Непонятно, что его удерживает с ним рядом так долго. Он вновь вспомнил теплую ладонь Мари, протянутую ему на прощание, и искренне понадеялся на то, что она обретет счастье в этой жизни. Потому что он уверен, что если бы они встретились еще хоть раз, он обнял бы ее, как старого друга. Интересно, они еще встретятся?       Его отвлекло от размышлений пришедшее на телефон уведомление. Айзава писал, что они с Киришимой защитили проект на высший балл. Бакуго улыбнулся уголком губ. Значит, дуралей, все-таки правильно написал все имена? После этой мысли на ум пришла другая, и она вызвала бурю вины в душе Кацуки. Он так сильно наврал Киришиме. Так не годится, нужно это исправить. Он понимал, что не может называться другом человека, которому врет о таких важных вещах. Однако, это не только его секрет. Они делят его вместе с Тодороки. И прежде, чем трепаться кому бы то ни было об их связи, нужно убедиться, что и Шото готов к этому. А Бакуго был уверен, что Тодороки не обрадуется идее о том, что в их отношения будет посвящен еще один, совершенно непричастный к этому человек. Поэтому пока что не стоит торопиться. Кацуки отлично умеет гасить чувство вины. Он годами вытворяет это с Деку.       Бакуго решил, наконец, отвлечься от навязчивых мыслей. Прямо сейчас совершенно точно не нужно никуда бежать, сломя голову. Он поднялся и принялся наводить порядок в комнате. Он убил на это примерно 2 часа. Хоть у него никогда и не было очень грязно в комнате (в отличие от Киришимы), Кацуки все равно сосредоточенно отмывал каждое пятнышко. Уборка помогла ему успокоиться.       Когда он закончил последние дела, то спустился вниз, чтобы умыть руки и лицо. Возле умывальника он столкнулся с Тодороки, который зачем-то стирал вручную футболку прямо в раковине. Когда их глаза встретились, у Бакуго ёкнуло сердце. Он чувствовал себя странно, будто впервые посмотрел на Шото другими глазами. Спокойный, уравновешенный, с таким же безразличным лицом, как и всегда, но Кацуки все же сумел разглядеть печально опущенные уголки губ. — Привет, — поздоровался Тодороки первым. — Привет, — прохрипел Бакуго, вставая у соседней раковины, — Как мама? — Звонила мне сегодня утром. Говорит, что чувствует себя хорошо. — Это здорово, — удовлетворенно кивнул Кацуки и умыл лицо ледяной водой. — Бакуго, я…       Шото начал говорить, но услышал позади шаги, и тут же в душевую вошли Каминари и Серо, громко болтая. Они махнули парням рукой и заняли соседние раковины. Тодороки опустил плечи и продолжил стирку футболки. Кацуки нахмурился, но решил, что беспокоиться не о чем. Поговорить они смогут в любое другое время. Хотя… — Ты закончил? — недовольно спросил Бакуго, кивая на одежду в руках Шото. — Да. — Идем, — сказал он так тихо, чтобы парни рядом не услышали.       Тодороки поднимался следом за Кацуки в комнату, сжимая в руках мокрую футболку. Все было просто. Бакуго хотел его видеть, он хотел с ним поговорить, за такое его же не побьют? Это ничего не значит. Но когда он оглянулся на Шото, то заметил, что тот идет следом за ним с лицом мученика. Опять загоняется из-за чего-то. — Че случилось-то? — нахмурился Кацуки, глядя на ткань в ладонях Тодороки. — Я налил себе утром кофе, а потом забыл про него и случайно опрокинул. — Руки дырявые, что ли? — буркнул Бакуго, тут же ругая себя за тон.       Он много думал о Шото. И тысячу мыслей спустя он понял, что больше не хочет быть с ним грубым или настойчивым. Он хочет узнать его, и что ему на самом деле нравится. Но вылезти из шкуры ворчливого Бакуго он все еще пока не мог.       Когда они зашли в его комнату, Кацуки предложил Тодороки присесть, но тот почему-то так и остался стоять у порога, держа в руках футболку так, будто она — его единственное спасение от чего бы то ни было. Не нужно быть гением, чтобы распознать тревогу в опущенных веках, неловких движениях и судороге мышц лица.       Шото прикрыл за собой дверь и смущенно переступил с ноги на ногу. Ведет себя так, будто никогда тут не был, честное слово. Бакуго вернулся к нему и осторожно запустил руку в красно-белые локоны. От этого жеста Тодороки весь сжался и сильно напряг плечи. — Успокойся, я же не собираюсь избивать тебя, — заявил Кацуки, мягко массируя кожу головы. — Бакуго, — тихо произнес Шото. — Что? — Не надо, — прошептал он на грани слышимости, и рука в его волосах замерла. — Что не надо? — спросил Бакуго, с трудом удерживая от краха свое хрупкое терпение.       Тодороки дрожал, и это вводило Кацуки в глубокое замешательство. Почему он ведет себя так, будто считает, что его вот-вот сожрут заживо? Он что, боится его? Бакуго на пробу скользнул большим пальцем по щеке и тут же услышал испуганный вдох. — Что с тобой такое? — с искренним удивлением заглянул он в гетерохромные глаза.       Шото почти не дышал. Он не выдерживал зрительный контакт. Больше всего на свете ему хотелось сейчас податься навстречу ласкающей его руке. Но он завел разговор в душевой не для этого. Потому он глубоко вдохнул и тяжело выдохнул, а затем аккуратно отстранил руку Кацуки от себя и ответил, глядя в пол. — Бакуго, давай прекратим встречи?       В комнате наступила гнетущая тишина. Тодороки боялся поднять взгляд, и на всякий случай был готов к любому нападению. Но Кацуки не двигался. И от этого становилось только хуже. Шото робко заглянул в красные потухшие глаза, и его сердце упало, когда он увидел боль в его глазах. Но откуда ей там взяться?       Сам Бакуго тем временем думал только о том, какой он идиот. Он серьезно надеялся здесь на что-то? Здесь, где его выбрасывают тогда, когда он надоедает. Что ж, это даже честно. В конце концов, происходящее между ними не могло продолжаться вечно. Но почему это закончилось именно тогда, когда он решил все поменять? Винить снова некого, он сам довел их до этого. — Как скажешь, — безжизненно ответил Кацуки и шагнул назад в глубину комнаты, увеличивая расстояние между ними.       Тодороки сжал в ладони рубашку на груди, пытаясь успокоить раненое сердце. Бакуго спокоен, и просто отпускает его. Лучше бы он орал, лучше бы взорвал его за попытку своевольничать. Но он просто отступил. И от этого стало еще больнее.       Шото хотел сказать что-то. Хотел закричать, что делает так лишь потому, что уже не может воспринимать его нежность, как нежность сексуального партнера. Он хочет большего, и хорошо знает, что тут ему этого не получить. Но он промолчал. Ни к чему обременять Бакуго тем, что ему неинтересно. — Я пойду, — тихо сказал Тодороки и низко поклонился, — Спасибо тебе за всё.       Кацуки проигнорировал его, и Шото понял, что его прогоняют. Он вышел за дверь и тихонько притворил ее за собой. Все нормально, так будет лучше, правда? Он шел в свою комнату и, стирая слезы с щек, уже не был уверен, что ему хоть когда-то теперь будет лучше. Он самостоятельно отказался от тепла, которого так хотел. Потому что это не то тепло, которое он желал получать. Кацуки не сможет дать ему заботу и любовь. Не сможет же, верно? Потому что он ему не нужен. Шото для него — лишь приятный инструмент для флирта, это подтверждалось множество раз.       Тодороки отогнал мысли, в которых Бакуго неоднократно обнимал его вне постели, в которых он трогал его губы, лицо и волосы. Он растоптал эти мысли как последнюю надежду влюбленного человека. Он лишь видит то, что хочет видеть. Эти жесты наверняка не значили что-то особенное, просто Кацуки был к нему добр, потому что он и правда очень добрый. Какое упущение, что никто этого в нем не видит. Но Шото был уверен, что однажды найдется тот, кто пробьет его броню и ощутит на себе всю человечность Бакуго. И тогда этот человек будет любим.       Тодороки не дошел два шага до своей комнаты. Он стукнулся лбом о стену коридора и тяжело сполз по ней вниз. Слезы текли градом. Он не готов его отпустить.

***

      Первые дни после того, как они разорвали тесную связь, Кацуки беспощадно игнорировал Шото. Любая его реплика вслух была пропущена мимо ушей, любое движение расценено с минимальным интересом. Тодороки не трогал его, старался реабилитироваться от собственных разрушительных мыслей в голове, и первое время тоже неосознанно сторонился парня.       На четвертый день после их «расставания», они вновь выпали друг другу в партнеры по спаррингу. В тот раз Бакуго просто молча покинул тренировку, за что получил наказание от Айзавы за прогул. Не вполне понимая, что происходит с его учениками, учитель решил немного понаблюдать за студентами.       Тодороки, навскидку, выглядел так же, как и всегда, но Айзава не был бы самим собой, если бы не взялся даже за такое пустяковое дело всерьез. Он много раз провожал глазами Шото, который выглядел так, будто вот-вот заплачет. И, чем больше игнора он получал от Бакуго, тем темнее становилось его лицо. Его студент Тодороки потерял всякий интерес к учебе и победе, и он беспокоился, что тот вновь завалит пересдачу лицензии. Которая была уже на носу. Что бы ни произошло между ними, это демотивировало каждое действие Шото. Он все еще был исполнителен, старательно делал учебные проекты и выкладывался на тренировках, но он утратил искру, и что-то подсказывало Айзаве, что это искру унес с собой Бакуго.       Его второй студент, тем временем, беспокоил его еще сильнее. Спокойный, отрешенный от всего, он, так же, как и Тодороки, оставался отличником в учебе, и на практических занятиях показывал еще большие успехи, чем раньше. В отличие от Шото, проблемы в жизни только подстегивали его пылкий темперамент. И, наверно, именно тренировки держали его на плаву. Но, как только они заканчивались, Бакуго снова, вопреки всему, замыкался в себе и не подпускал близко никого. Айзава отметил, что даже Киришима старается не беспокоить его лишний раз. А все потому, что спокойного Бакуго Кацуки в природе не бывает. Это либо полный крах личности, либо затишье перед бурей. И учитель хорошо понимал, что, скорее всего, грядет шторм.       Понять ситуацию не помог и разговор с другими одноклассниками парней. Все отрицательно мотали головой на вопросы о том, знают ли они, что приключилось с Бакуго и Тодороки. Судя по их ответам, ребята и сами хотел бы понять, что случилось. Разговор один на один с Киришимой не принес Айзаве ответов, а диалог с Мидорией оставил только больше вопросов.       Деку, который стал свидетелем множества странных разговоров этих двоих, совсем не представлял, как дать учителю знать, что еще какое-то время назад эти парни были ближе друг к другу, чем кто-либо. Он осознавал, что еще несколько дней назад между ними были совсем другие отношения. Но объяснить учителю, какие именно, не представлялось возможным. Изуку и сам был не до конца уверен, поэтому, когда он, наконец, перестал мямлить, то ответил Айзаве, что между ними точно произошло что-то личное, поэтому повлиять на это со стороны будет невозможно.       Айзава тоже уже решил, что лезть в их дела он не будет. Но от присмотра за ними не отказывался. Как знать, может, он обнаружит что-то, что поможет ребятам вернуть друг к другу хотя бы часть былого отношения. Однако, чем больше он наблюдал, тем более явно понимал, что тут замешано что-то личное, как и сказал Мидория. Бакуго порой выглядел так, будто хочет что-то сказать Шото, но затем тут же приходил в себя и прятался от окружающих. А Тодороки угасал на глазах, становясь мрачной тенью самого себя. Вот такими безликими и потухшими они просуществовали всю неделю, но затем кое-что начало меняться, и Айзава серьезно напрягся. Бакуго устал и начал медленно выходить из себя.       Учитель не желал испытывать судьбу, поэтому временно подтасовывал результаты учебной жеребьевки. По его мнению, Тодороки и Бакуго действительно слишком часто выпадали друг другу либо на тренировки, либо на парные проекты. И Айзава мрачно думал, что его взрывной студент был прав — дерьмо эта жеребьевка. Он, незаметно для других, переставлял студентов так, как ему угодно, и смотрел со стороны, как они оба охотно принимаются за схватку с другими студентами, и как тщательно игнорируют присутствие друг друга в одном помещении. Но даже это не помогло предотвратить несколько скандалов. Бакуго, уставший замыкаться в себе, начал показывать зубы и стал более жесток к окружающим. На одной из тренировок он довел до слёз Урараку, которая пыталась поддержать его боевой дух. Кацуки в пару тогда достался Мидория, и Очако впервые решила встать на сторону того, кому, как ей показалось, это нужнее. Но Бакуго, очевидно, не нуждался в заботе. — Мне не нужны советы от таких тупиц, как ты! Сначала разберись в собственных заморочках, а потом советуй что-то другим!       Это было чрезмерно грубо даже для Кацуки. Если он и злился раньше, то просто велел всем отвалить и не трогать его. Но теперь он начал вымещать накопившуюся в себе злость на других, и от этого страдал весь класс. Следующим под раздачу попали Каминари и Мидория. — Не лезь ко мне в душу, ублюдок! Если об кого-то так и хочется размазать сопли, то иди вон к Деку! Он обожает такое, поплачете друг другу в жилетки, сразу легче станет!       Досталось практически всем. И даже Иида не нашелся, что ответить, когда, призывая Бакуго к тишине, он увидел, как перед ним приземляется сам Кацуки с горящими безумием красными глазами и тычет ему в грудь. — Тебя самого не заебало еще быть таким занудой? Отвали от меня уже, и не смей затыкать мне рот, не то я сам его тебе заткну одним ударом.       Такой разговор со старостой был неприемлем. И дело было вовсе не в том, что Иида — глава класса. Бакуго позволял себе такое общение с каждым вокруг. Мидория даже слышал, как он ругался с матерью по телефону и угрожал ей, чтобы перестала так часто названивать, не то он раздавит сраный телефон в руке, и хер она вообще до него дозвонится.       Все понимали, что это нужно как-то прекращать. Но только Тодороки молча шмыгал носом и не вмешивался. Если поливали грязью его, он молча выносил это с таким видом, будто он это заслужил, а затем просто разворачивался и уходил. Поставить на место Бакуго очень трудно, но от его вспышек злости страдал уже весь класс. Однако, ни у кого не было идей, как погасить внутри Кацуки пожар безумия. Потому что никто не понимал причину этого пожара.       Понимал ее только сам Бакуго, и сам же он тоже не мог взять в толк, что должен сделать. Он осознавал только одно — он скучает по Шото, и эта мысль концентрированным взрывом собралась в середине его груди, и находила выход лишь в маленьких скандалах с другими. Но даже эти микровзрывы не облегчали тоску на его душе.       Он хотел возненавидеть Тодороки. За то, что кинул его. За то, что растоптал его гордость. За то, что стал ему дорог. Но он не мог. Вместо того, чтобы разбить Шото лицо, он хотел обхватить его ладонями и поцеловать так крепко, чтобы у придурка посыпались искры из глаз. И за эту мысль он ненавидел себя так сильно, что хотел просто исчезнуть. Хотя бы из ЮЭЙ, чтобы не видеть бледное, красивое лицо с жестким шрамом. Чтобы не наблюдать за выражением удивительных гетерохромных глаз. Он хотел выколоть глаза самому себе, лишь бы не смотреть на Тодороки, но даже когда он закрывал глаза, то слишком отчетливо видел его образ. И этот образ всегда улыбался ему. Так, как это и делал Шото раньше, но теперь его лицо совсем забыло, что такое улыбка. И Бакуго даже не мог получить от него такую мелочь. Если идиот сам бросил его, то почему он не ведет себя так, как прежде? Раньше Тодороки позволял себе улыбку после хорошей тренировки, после вкусного обеда, после сказанной кем-то шутки. Но сейчас он выглядел так, будто заколдовал свое лицо на одну единственную эмоцию — безразличие. Почему он не может просто улыбнуться и подарить Бакуго хотя бы такую малость? Вот тебя обнимает после классной схватки счастливый Мидория, почему ты замер, как статуя? Ты всегда обнимал его в ответ чуть-чуть улыбался уголком губ. Куда это все делось?       Кацуки очень хотел забыть Шото. Несмотря не все свои желания, он гнобил себя за то, что так привязался к нему. Он сам возвел стены, сам переступил через них, и теперь сам же остался в дураках. Попал в собственную ловушку и теперь не может из нее выбраться. Он не знал, что ему с этим делать, поэтому просто продолжал срываться на каждого, кто откроет рот в его сторону.       Тодороки, тем временем, вообще забыл, как общаться с людьми. Когда его хвалили, он кивал, когда его отчитывали за ошибки на тренировках, он кивал. Словно робот, он повторял одно и то же движение на любую реплику в свой адрес. Когда кто-то с ним говорил, он слышал только половину информации. Вот Мидория обнимает его после спарринга, и его губы двигаются. Наверно, он говорит что-то приятное. Да, наверное.       После того, как Шото поставил точку в их с Бакуго отношениях, он думал лишь о том, что совершил ужасную глупость. Он лишил себя человека, который ему нужен. Добровольно. Но он правда думал, что так будет лучше. Кацуки будет свободен, и сможет, наконец, построить нормальную личную жизнь вместо их недоотношений. Но Тодороки не учел один фактор — самого себя. Что ему теперь делать? Когда он видит Бакуго, он хочет только прижаться к нему всем телом, как тогда, у больницы. Хочет снова обнять его просто так, без подтекста. Но, когда он смотрит на Кацуки, тот либо замкнут в себе, либо выглядит так, будто сейчас пойдет убивать. Шото оставил его, почему Бакуго не возвращается в свою привычную среду? Это не должно было так сильно повлиять на него, почему у него такие переменчивые настроения?       Ответов не было ни у кого. Ни у одноклассников, ни у учителя, ни у самих парней. И это только то, что было видимо со стороны. Когда Тодороки нельзя было видеть, он лежал на кровати в своей комнате и тихо плакал. Когда Бакуго был вне поля зрения, он сидел в одиночестве над раскрытым домашним заданием и не видел перед собой ничего, будто смотрел сквозь стол.       Когда подошло время пересдачи экзамена на геройскую лицензию, выбора у них двоих не осталось. Либо они находят в себе силы и сотрудничают, либо повторно заваливают сдачу. Они благоразумно выбрали сотрудничество, и им очень повезло, что экзамен завалил и парень из другой школы. Инаса Йоараши весь этот час был каким-то незримым стабилизатором взаимоотношений между Бакуго и Тодороки. И наблюдавшему за экзаменом Айзаве было даже жаль парня. Его нахождение на поле — единственная причина, почему тут еще не случилась катастрофа.       Экзамен был успешно сдан, но студенты 1А не спешили в открытую радоваться. Кацуки и Шото молча переглянулись, кивая друг другу. Айзава нахмурился в непонимании. Это вот так они поздравляют друг друга? Ну, уже хоть что-то. Учителю показалось, что лед между ними немного тронулся.       Но, как и ожидалось, так это выглядело лишь со стороны. Когда класс вернулся к учебе, в Бакуго проснулась какая-то новая ненависть к Тодороки. Если раньше он игнорировал его и отказывался от какого-либо взаимодействия, то теперь искал драки. Этого никто не знал, но Кацуки окончательно устал от того, что его жизнь крутится вокруг одного Шото. Когда он ложится спать, он думает о нем. Когда просыпается, первая мысль — Тодороки. Это стало так невыносимо для Бакуго, что он окончательно перестал сдерживаться, и следующая тренировка превратилась в хаос.       В пятницу после учебы у класса 1А всегда было завершающее практическое задание на неделе. Класс вновь разбился на пары, и сражался под пристальным наблюдением Айзавы. Но, пока учитель отвлекся на Тодороки, лицо которому поцарапали провода Джиро, он не заметил, как Бакуго оттеснил квирком Каминари к самой стене и продолжал атаки на пораженного до глубины души одноклассника, который едва сдерживал натиск. В итоге быстрая Джиро в мгновение ока оказалась перед лицом Денки, и заслонила его спиной, принимая защитную стойку. — Остынь, Бакуго! — громко крикнула она, прикрывая Каминари от очередного взрыва. — Че, зассал, ублюдок?! Тебя девушка прикрывает! — орал в ответ распаленный до грани Кацуки. — Бакуго! — строгий голос учителя послышался совсем рядом, и взрывной парень всем телом ощутил слабость, Айзава использовал на нем свой квирк.       От гнева, который звенел в ушах, Кацуки едва слышал, как Каминари благодарит Джиро. Он видел, как Тодороки с поцарапанным лицом подходит узнать, куда делась его оппонентка. Сенсей смотрел на него не моргая, и Бакуго пришлось отступить. — Еще одна такая выходка, и ты будешь отстранен от тренировок на две недели, — холодно сказал Айзава. — Да я нихрена такого не сделал, — скрежетал зубами Кацуки. — Если не понимаешь, что сделал, то будешь отстранен на три недели, чтобы было время подумать, — таким же ледяным тоном ответил учитель. — Да понял, я понял, — сдался Бакуго, инстинктивно дергая руками, чтобы проверить наличие взрывов. — Смена соперника! — громко объявил Айзава, и на него с удивлением уставился весь класс.       Сенсей хорошо понимал, что пытается сейчас предпринять. Но он уже докопался до сути проблемы. Точнее, двух проблем. Обе стояли и сверлили друг друга полными эмоций взглядами. Бакуго громко пыхтел от злости и с лютой ненавистью глядел на Тодороки, а тот, в свою очередь, смотрел на одноклассника полным тоски и растерянности взглядом. Что бы это ни значило, это нужно прекращать. И Айзава хорошо знал, что его взрывного студента разговорит хорошая драка. Насчет Шото он не был так уверен, но если уж он терпел Бакуго все эти месяцы, то и сейчас справится с давлением.       Учитель перераспределил пары, и весь класс сочувствующе посмотрел на Тодороки. Не повезло, Кацуки достался ему. Они и не ведали, что дело тут не в везении, а в том, что их сенсей безумно устал потакать своим ученикам, и решил поставить точку в том, что бы ни было между этими двумя. Если они не могут сделать это сами, на помощь, как всегда, придет ЮЭЙ. Напоследок смерив Бакуго взглядом отвергающим возражения, Айзава велел всем приступить к тренировке.       Кацуки растерял свой пыл и не спешил нападать. Он залип на рассматривании красных царапин, пересекающих левую щеку Шото. Такое красивое лицо, мать твою. Его не портит ни шрам, ни царапины. Скорее, только добавляют мужественности этому смазливому личику. Бакуго не понимал, чего он хочет. То ли оставить еще несколько царапин на его коже, то ли мягко обвести каждую пальцем и подуть, сглаживая боль.       Тодороки тоже не торопился атаковать, хотя его мысли целиком и полностью были сосредоточены на человеке напротив. Он не хотел сражаться. Он хотел сдаться, не начиная бой. Прикасаться к Кацуки не входило в его планы, он боялся того, что последует за этим. Шото не ручался за свои чувства, поэтому переживал, что перестарается с эмоциями и, чего доброго, разревётся прямо при всех. Ему было больно даже думать о Бакуго, не то, то прикасаться к нему. Но выбора им не оставили.       Кацуки, наконец, расправил плечи и сделал выпад первым. Он запустил маленький взрыв по левому боку Тодороки, специально целясь мимо. Разномастные глаза в удивлении распахнулись, а затем мимо Бакуго пронеслась ледяная дорожка, даже не задевая ботинки. Кацуки хмыкнул, а потом бросил другой взрыв, уже поточнее. Медленно, но верно, они вступали в бой, и со временем распалялись все сильнее. Айзава с удовлетворением отметил, что они подходят к спаррингу с умом. Наконец-то оставили позади свои сомнения и сосредоточились на тренировке.       Тодороки сделал подсечку, появившись из-за стены льда, и Бакуго резко опрокинулся, падая затылком в пол. Но холодная ладонь встала препятствием между головой и покрытием, и Кацуки распахнул удивленные глаза. Извиняясь, Шото сразу же отошел в сторону, вставая в позу, дающую знать, что он готов продолжать. Разозлившись на проявление слабости, Бакуго принялся атаковать быстрее. Еще не хватало, чтобы с ним сюсюкались во время боя. И когда он отбросил взрывом Шото прямо в стену, даже не заметил, как сам использовал Турборывок, чтобы поймать летящее по воздуху тело и аккуратно приземлиться с ним на землю.       Айзава переставал понимать происходящее. Он был уверен, что они будут драться до смерти, а в итоге их схватка больше походила на балет с уверенной поддержкой. Что бы они ни вытворяли с квирками, ни один из них не желал сделать больно другому. Какого черта с ними происходит?       Доведенный до ручки собственным поведением Бакуго, наконец, начал неподдельно злиться. Он ненавидел, когда в бою с ним проявляют сочувствие, но он и сам был сейчас не лучше. Ну почему он просто не может врезать Шото за все, через что он заставил его пройти? Почему он не в силах вмазать по этой бесчувственной роже? Пока он отвлекался на свои мысли, Тодороки приложил его спиной о землю и припечатал коленом предплечье. Победа. — Бакуго, — выдохнул он, склоняясь над его лицом, — Давай… Передохнём…       Кацуки посмотрел, как капелька пота стекает по виску Шото и срывается вниз с подбородка. Он молча кивнул. Шото попытался отстраниться, но с удивлением отметил, что его крепко держит за запястье чужая рука. Он заглянул в красные глаза и сердце сделало кувырок. Бакуго смотрел строго и недовольно. — Хватит уже бегать от меня, — хрипло сказал он, сильнее сжимая запястье и вынуждая Тодороки склоняться ниже. — Я не… Не бегаю, — вяло оправдался тот. — Да что ты? — поднял бровь Кацуки, — Тебе настолько противно прикасаться ко мне теперь? — О чем ты? — глаза Шото расширились. — Я же вижу, как все эти дни ты бежишь от меня, как от огня. То ты умело избегаешь игнора, то не реагируешь на мою злость. Как мне, блять, вообще теперь привлечь твое внимание?! — Но зачем тебе… Бакуго, я тебя не понимаю. — Вот именно, — проскрежетал зубами Кацуки, — Ты вообще нихрена не понимаешь. — Бакуго… — Ты, — яростно выдохнул ему в лицо тот, — Испоганил всю мою жизнь. — Я не… Что ты такое говоришь? — Ты правда думаешь, что ты можешь просто взять и уйти?!       Бакуго с силой толкнул его в грудь и сбросил с себя, а затем поднялся, активируя на руках взрывы. Он запустил первый прямо Тодороки под ноги. Тот увернулся и тут же подскочил, принимая боевую стойку. Кацуки перестал сдерживаться и позволил горячей ярости застелить себе глаза. — Правда считаешь, что мне все эти дни было насрать?!       Второй взрыв едва задел бедро Шото, и тот сосредоточился на следующих атаках, ошеломленно продолжая слушать. — Правда думаешь, что я бесчувственный урод, который попользовался бы тобой и бросил?!       Третий взрыв раздался над красно-белыми волосами, чуть-чуть опаляя кончики прядей. Айзава напрягся, но не спешил тушить разбушевавшийся пожар. — Видать, и правда так думаешь, раз сам кинул меня! — Я не… Не кидал тебя, Бакуго, — опешил Шото. — А как это тогда называется?!       Четвертый, пятый и шестой взрывы гремели один за другим. Тодороки ловко уворачивался, лавируя между препятствиями, но не нападал в ответ. Когда взрывы начали появляться безостановочной очередью, и это превратилось в односторонний обстрел, Айзава применил свой квирк, и взбешенный Бакуго обернулся в его сторону. Весь зал смотрел на них, но Кацуки плевать хотел, что они об этом думают. Его интересовал только человек напротив, но и этого его хотели снова лишить. — В мой класс, живо, — скомандовал Айзава, а затем оглянулся на остальных, — Продолжаем тренировку.       Ребята зашептались между собой, и Тодороки с Бакуго покинули тренировочный зал под общий гомон. Айзава шел следом, поторапливая их вперед. Когда перед ними появилась дверь их класса, учитель заговорил. — Либо вы сейчас выясняете всё до конца, либо я отстраняю вас на целый месяц от занятий и стажировок. — Но сенсей… — начал было Шото, но его резко перебили. — Я понятия не имею, что случилось с вами двумя, но мне некогда выяснять это самостоятельно. Вы отвлекаете весь класс, беспокоите друзей и явно застряли в конфликте, — учитель вздохнул и указал на дверь, — Сейчас вы зайдете в этот класс и поговорите. Сразу сообщаю, подслушивать не буду, но останусь в коридоре. И если я услышу хоть один взрыв или треск льда, вы пулей вылетите из академии на долгий месяц. Это понятно?       Бакуго кипел от злости, Тодороки стоял, обреченно опустив голову. Им снова не оставили выбора. Они довели до переживаний даже своего классного руководителя. Пути назад уже нет. Поэтому Шото кивнул. Айзава выжидательно смотрел на Кацуки. Тот еще немного сопротивлялся, а затем тоже согласился. — Без фокусов, я вас предупредил, — напоследок сказал сенсей, закрывая за ними дверь.       В классе не было темно, хотя свет заката уже пробрался в окно. От этого пол казался оранжевым, а от столов ярко били в глаза блики заходящего солнца. Бакуго прошел вперед и облокотился копчиком о свою парту. Тодороки тоже оставил позади дверь, но не спешил подходить близко. Начать сейчас разговор для Бакуго не представлялось возможным. Но он искоса глянул на неуверенную позу Шото и подумал, что тому, все-таки, есть, что сказать. — Бакуго, — начал он первым, — Ты правда считаешь, что я тебя кинул?       Кацуки обернулся посмотреть на него. В лучах заката его волосы и глаза стали совсем другого цвета. Но его лицу шла любая перемена. У Бакуго сжалось сердце, когда он в тысячный раз подумал, какой Шото красивый. Что толку от этих мыслей, они не помогут ему преодолеть их разрыв. — Называй это как хочешь, — ответил ему Бакуго, — Но результат один — ты оставил меня. — Я… Подумал, тебе так будет лучше, — пробормотал Шото, нервно теребя пальцы на руках. — Мне?! А схуяли ты думаешь за меня? — рыкнул Кацуки и оттолкнулся от парты, поворачиваясь корпусом к собеседнику. — И еще, — не отвечая на вопрос, продолжил Тодороки, — Я думал, что так будет лучше мне. Но я… Ошибся.       Бакуго ошеломленно смотрел, как Шото закрывает лицо руками. Он расстроен? Неужели собирается плакать? Что за черт творится в его голове? — Что значит ошибся? Эй, говори дальше, — потребовал Кацуки, подходя ближе.       Он увидел, как руки медленно сползают с лица, и как в гетерохромных глазах плещется страх и безысходность. Кацуки подавил желание коснуться мягкой кожи щёк, но продолжил стоять напротив, ожидая свой ответ. — Бакуго, я хочу кое-что тебе сказать.