Город, в котором нас прокляли

       Труп выглядел отвратительно. В принципе, так можно сказать о любых трупах, но отгрызенная часть туловища с размотавшимися по ступеням кишками и кусочками селезенки заставили Натаниэля вытащить из кармана платок и прижать тот к носу — смрад мертвечины вкупе с подобным зрелищем вызывал приступ тошноты. Мертвецы преследовали его в кошмарах и продолжали наяву. Ему казалось, что даже от его одежды воняет разложением.        — Эк размотало, — прицокнул рядом голос. — Смотри-ка, еще как долго полз без ног-то!..        Натаниэль поглядел на присевшего на верхних ступеньках молодого человека без тени улыбки. От разорванного тела министра юмором и не пахло, но джинн с интересом разглядывал кишки и даже не морщился.        — Можно побыстрее? — приглушенным голосом через платок сказал Натаниэль.        — Да брось, чего ты такой нервный? Будто первый раз.        — Бартимеус.        — Ладно-ладно, — молодой человек прищурился, разглядывая труп. Затем он выпрямился и осмотрел остальное помещение.        Человек был на вид немного старше, чем сам Натаниэль: его чуть вьющиеся светлые волосы падали ему на лоб, под укороченным пальто виднелся до ужаса вычурный серый твидовый костюм и классические ботинки, из кармана торчала цепочка часов. Минуту назад он еще пытался нацепить типичную шляпу сыщика-детектива, но волшебник так на него поглядел, что джинн закатил глаза и убрал этот аксессуар.        — Там недавно разорвалась сущность. Судя по размерам — бес или что-то мелкое. — Он указал в сторону выжженого пятна на ковре.        На первом этаже туда-обратно сновали полицейские и вызванные дежурные работники скорой. Натаниэль перегнулся через перила. Через линзы он видел только лужу и рассыпанные сверху осколки вазы. Вывалившиеся оттуда цветы растоптали ботинки полисменов.        — А что с аурой? — повернулся обратно волшебник, стараясь не смотреть на ошметки внутренностей.               — Она почти исчезла — видать, он долго тут валялся. Но такая же мутная.        С этими словами прикидывающийся напарником в расследовании джинн опустил простыню обратно на тело, к заметному облегчению волшебника. Натаниэль аккуратно перешагнул труп и спустился. За порогом моросил мелкий дождь, но парень без колебаний вышел прямо под холодные капли, не задумываясь о зонте. Он хотел убраться отсюда скорее. Следующий по пятам джинн сунул руки в карманы.        «Так по-человечески», — почему-то пронеслось в голове волшебника. Он никогда не задумывался о том, что одежда на любом из обликов духов была тоже частью сущности — уж больно детально выглядели все эти ткани, складки, пуговицы и запонки.        — Кто это? — вдруг спросил Натаниэль. Зачем — он и сам не понял.        Молодой юноша в твидовом костюме вопросительно поднял светлую бровь.        — Этот человек, — волшебник кивнул на лицо незнакомца. — Кто это был?        — С каких это пор тебя интересуют мои облики? — прищурился джинн. В уголках его глаз скопились насмешливые морщинки. Не отличить от человека, абсолютно. До чего же идеально существа не от мира сего способны копировать то, чем не являются.        Натаниэль пожал плечами и отвернулся, уже пожалев, что спросил. В последнее время все эти разговоры… приобрели неловкий оттенок.        Он дошел до машины, ощущая, как по лицу стекает влага.        — Один забавный малый — работал шпионом на немцев в холодную войну. Спорил со всеми подряд на деньги, и однажды проспорил комиссару, что сможет выпить рюмку бензина и не сморщиться, в обмен на его золотые часы, — джинн ковырнул мизинцем в зубах. — Ну, в целом, спор он выиграл бы. Если бы не подавился и не закашлялся. Рядом оказался разожжённый камин.        Натаниэль поглядел через плечо на его лицо.       — Такое зрелище было, кстати говоря…       — Достаточно, Бартимеус.       — Сам спросил, — пожал плечами тот.        Волшебник молча отвернулся и сел в автомобиль. Немного погодя с другой стороны ввалился джинн. Натаниэль едва не поинтересовался, как его звали, но потом не стал — еще один мертвец ему ни к чему. Пусть даже погибший в другую эпоху и по собственной глупости.        Ему бы разобраться с теми, что преследовали его сейчас.                           

***

                     С тех пор, как переломанное и еле дышащее тело Джона Мэндрейка извлекли из-под обломков Хрустального Дворца, прошло полгода. Натаниэлю же казалось, что он пережил вечность. В свои семнадцать он ощущал себя на все восемьдесят и до восстания демонов в Лондоне — и эти последние дни царствования британской империи отзывались в нем отвращением и бесконечной усталостью, когда он вышел с посохом в руке против Ноуды.        Натаниэль до сих пор оглядывался назад и видел кого-то другого вместо себя. Кого-то мелочного, алчного, глупого и не достойного выжить в этом аду.        Он знал, что идет на смерть в тот день.        Но его разум был спокоен.        Его словно освободили от оков за минуты до неизбежного. И только точащее чувство одиночества разрывало душу.        Натаниэль остался один на один со своим концом, он видел последние строки своего эпилога — он сам читал их вслух, расплетая Узы, держащие последнее существо, что было с ним рядом до конца. Оказаться наедине с неумолимо надвигающимся на него чудовищем было ошарашивающе страшно — Натаниэль отчетливо помнил этот ужас, когда Бартимеус исчез из его тела. Словно он оказался брошен в хрупкой скорлупе, на которую вот-вот рухнет небесный свод. Однако он принял этот конец. Ради остальных. Ради своих ошибок, которые впопыхах пытался исправить. Ради Китти. И… ладно, чего уж там — ради Бартимеуса. Джинн заслужил покоя после всего, что произошло. Заслужил жить и продолжать существовать. Джон Мэндрейк заслужил лишь жалкую, никчемную смерть.        Вот только смерть не пришла — осмотрела скептично, плюнула и обошла стороной. Почему-то.        Его тело с переломанными обожжёнными руками, растерзанным боком, залитое кровью и грязью да исцарапанное осколками — вытащили. Вытащили, откачали, излечили — внешне. Практически. Кривоватый шрам, перечеркивающий скулу с левой стороны лица был малой платой за такие чудеса, а стянутая будто заплатками кожа на боку — сущей ерундой, раз внутренние органы остались целы. Так что да, можно было считать, что он выжил. Его вытащили и спасли, заштопали и заставили дышать.        Вот только один Натаниэль считал, что он до сих пор похоронен под тоннами битого стекла. И никто не мог его оттуда спасти.        Кроме Бартимеуса.        Но джинна рядом больше не было.                           

***

                                  В Лондоне настали мрачные времена. Центр британской империи оказался на грани упадка. Разрушенный город пытался восстанавливаться, но двигалось всё это черепашьим шагом. Простолюдины учиняли один бунт за другим — им не пришлось по нраву, что после всего случившегося у власти до сих пор остаются волшебники, хотя угроза вторжения иностранных агентов была куда весомее для каждого гражданина Англии. А восстание разожгло в них агрессию и смелость, дало вкусить понимания, что волшебники ослабли.        Джон Мэндрейк не успел выйти из больницы с перевязанной рукой в гипсе на шее — как весь этот хаос свалился на него целиком и сразу.        Без начальства министерские посты выпали из слаженной системы: оставшиеся парламентские сотрудники потерянно хватались за все подряд, но не могли держать эту конструкцию без грамотного руководства. Большая часть ночной полиции оказалась уничтожена — выжившие волки еле-еле справлялись с беспорядками на улицах. Простолюдины требовали власти и равенства, но сами ничего не понимали в тонкостях управления и создавали еще больший хаос своей смутой — их представители только и делали, что подливали масла в огонь и разжигали новые конфликты. Волшебники терпели это, скрипя зубами, а Джон Мэндрейк всеми силами пытался погасить этот огонь с обоих сторон и выйти на компромиссы. Его дергали день и ночь, по поводу и без, он буквально тонул в бумагах, совещаниях, собраниях, встречах и разговорах, а едва вторая рука волшебника зажила до состояния держать в руках краски и мел, он тут же вызвал несколько мелких духов и отправил их помогать собирать город по кусочкам обратно. К физической и моральной истощенности добавилась истощенность магическая.        Люди вокруг менялись с хаотичной скоростью — у Натаниэля голова раскалывалась от лиц, имен, указаний и вопросов. Его помощница, Ребекка Пайпер, выглядела немногим лучше. Но, пожалуй, без нее волшебник бы не справился — как секретарю фактически временно занимающего пост премьер-министра, ей немного не хватало твердости и уверенности, но в остальном ее помощь оказалась неоценима. Она хотя бы осталась рядом.        А вот Китти отказалась в это лезть. Впрочем, Натаниэль мог ее понять. Без зрения джинна он больше не видел ее светящейся ауры, а потому ее постаревшее и осунувшееся лицо ошарашило его своей вымотанностью.        — Не смотри так. Я об этом не жалею.        Натаниэль не нашел в себе слов, чтобы сказать тогда всё, что он хотел. Он просто отпустил Китти жить своей жизнью. Он был рад, что она пережила эту ночь.        Но они все, все — кто был там, как будто проснулись другими людьми. Китти ушла, а он остался — один на один с рухнувшим серым небом разорённого Лондона.        Натаниэль чувствовал вину за тот кошмар, что повёл за собой план Хопкинса и Мейкписа, а потому взвалил на свои плечи эту могильную плиту ответственности.        Но оказался морально не готов жить, как раньше.       

      

            

***

                            Все люди-слуги сбежали от волшебников после роковых событий, и даже неплохо относившаяся к самому Джону Мэндрейку домработница больше не выходила на связь. Натаниэль понадеялся, что ее не сожрали. Вместо людей за домом смотрели Пурип и Фританг — фолиоты худо-бедно держали особняк в сносном состоянии. Периодически они отлынивали, тогда Натаниэль грозил им Раскалёнными Иглами.        В голове всё это время как будто до сих пор звучал знакомый голос — он едко поддевал волшебника на эту тему. Но рука всё равно больше не поднималась. Как будто Натаниэль всю сознательную жизнь верил, что духи — бездушные и ничего не чувствующие злобные создания, а потом до него вдруг дошло, что они живые. Оставалось затыкать уши на комментарии и терпеть. Правда, через пару месяцев угрозы работать перестали, и фолиотов пришлось приструнять заковыристыми сложными формулировками, на чтение которых уходила уйма времени.        Но, несмотря на наличие рядом хоть каких-то живых существ, дом стал неуютный. А когда Натаниэль в край уставал от фолиотов и отправлял их восвояси, то тишина в его стенах становилась и вовсе невыносимой. Она точила разум криками простолюдинов, кусала затылок шорохом сыпящегося на голову хрусталя и давила сердце видениями вывороченных конечностей бывших коллег. Натаниэль плохо спал. Самые яркие кошмары приходили, когда дом был окутан только защитными чарами — поэтому волшебник старался отпускать духов в Иное Место по очереди. Чтобы рядом был хоть кто-то.        Бартимеуса он не собирался вызывать — не после того, что произошло. Он просто… как будто чувствовал, что больше не имеет на это права. Натаниэль и так в долгу перед джинном. И вовек ему не заплатить — так стоит же оставить духа в покое.        Да только Натаниэль больше не чувствовал себя в безопасности. Никогда. Несколько раз на него пытались напасть — нападки были мелкие и несерьезные, волшебник справлялся с ними сам. Но покоя он больше не знал. Натаниэль вскакивал от малейшего шороха, ночами шарахался по темному дому и сидел за бумагами допоздна, нарочно выматывая себя так, чтобы усталость сама сражалась с этим чувством всепоглощающей вины и не оставляла места для кошмаров. Он одновременно будто всё понял и в тоже время заблудился в дремучем лесу. И в дебрях этих — никакого просвета.        В конце концов юноша не выдержал.                           

***      

                                  Натаниэль думал, что при виде его лица в пентакле напротив Бартимеус разорется как обычно. Прошло слишком мало времени — волшебник не знал, сколько нужно дней, чтобы изношенная сущность подобного духа восстановилась полностью, но три месяца хотя бы должны были привести его в относительную норму. Натаниэль надеялся, что это так, хриплым голосом произнося заклинание.        Три месяца — ровно настолько хватило волшебника слушать невыносимую тишину опустевшего особняка.        А ведь он пытался обещать себе не трогать Бартимеуса больше никогда в жизни. Но, видимо, быть лжецом — его мерзкое качество, оставшееся вместе с отголосками Джона Мэндрейка.        Бартимеус явился в пентакле тихо. Слишком тихо для самого себя — ни яростных ветров, ни ураганов, ни пламени. Просто появился из воздуха и…        …и тут волшебник судорожно выдохнул.        В пентакле материализовался мальчик — лет двенадцати. Знакомые темные волосы, бледное лицо, холодный взгляд. Такое лицо он видел в отражениях зеркала, когда был учеником Андервуда.        Мальчик вскинул голову, а потом недоверчиво замер. Его пустые зрачки удивленно расширились, а лицо странно исказилось.        Натаниэль почувствовал, как пересохло у него во рту. Он заметил, что мальчик шагнул к самой границе круга, и ощущал странное, покалывающее желание — сделать такой же шаг навстречу.        Они оба очень долго молчали, разглядывая друг друга.        В конце концов его собственное отражение вздохнуло, склонив голову на бок, и абсолютно беззлобно сказало:        — Я от тебя никогда не отделаюсь, да?        Натаниэль облегченно опустил плечи. Во всей этой фразе отчетливо слышалось: «Я рад знать, что ты выжил» — и это было так... несвойственно и противоречиво всем когда-либо принятым обычаям взаимоотношений между волшебниками и демонами.        — Ну, и что тебе на этот раз понадобилось?        — Не знаю, — честно сказал Натаниэль.        Внутри противно съежилось. Волшебник опустил глаза в пол, ожидая, что джинн потребует его отпустить с каким-то затаенным страхом, и уже приготовился читать отсылающее заклинание.        Но на это заявление мальчишка напротив неожиданно хмыкнул:        — Так и быть, для начала сойдет.        И Бартимеус остался. Впервые, на памяти Натаниэля, по своей воле.                           

***

                           Если бы не джинн — волшебник бы точно свихнулся. И даже периодические нападки на Джона Мэндрейка меркли на этом фоне.        Лондон больше не напоминал великий город, наполненный властью и магией. Больше — поле никак не утихающей битвы. Только уже не в масштабе вырвавшихся на волю гибридов. Слабые волшебники боялись соваться из Уайтхолла куда-то помимо своих домов — озлобленные группировки простолюдинов подстерегали в своих районах, как стаи голодных шакалов, и набрасывались, грабя и калеча «сильных мира сего». Из-за этого большая часть самих волшебников категорически отказывалась принимать сотрудничество с простыми людьми и игнорировала приказы помогать восстанавливать порядок в том числе и для обычного народа. Натаниэль пытался выискивать таких принципиальных и настаивал на мире, но уследить за всеми — не мог физически. Его будто заживо разрывало на мелкие кусочки.        — Зря тебя вытащили. Выглядишь еще хуже, чем после свиданки с наемником и Моровым Заклятием.        — Не преувеличивай, Бартимеус.        — Я приуменьшаю.       Натаниэлю казалось, что он слышал в голосе джинна неподдельное раздражение. Бартимеус ворчал на парня и иногда в прямом смысле за шкварник тащил его из-за стола немного поспать. Натаниэль был ему благодарен. Вслух он этого не говорил, но они давно умели понимать друг друга без слов.        Джинн тоже изменился.        Нет, конечно, он всё еще отпускал невыносимые комментарии по поводу и без, периодически доводил Натаниэля до нервного тика обоих глаз и вел себя в своем стиле, но теперь Натаниэль не чувствовал от Бартимеуса презрения и затаенной злобы в свою сторону, что он ловил на себе последние пару лет. Даже более того: джинн как будто теперь и сам был не прочь находиться на Земле. И хоть Натаниэль держал слово и отпускал его достаточно часто, он ловил на себе какую-то тревогу в его облике каждый раз, когда тот заходил в пентакль перед отсыланием.        Привычное нытье по поводу Иного Места, которое так раздражало Джона Мэндрейка и которого тот избегал всеми силами раньше, вдруг исчезло — джинн всё еще был не в лучшей форме, поэтому Натаниэль чувствовал себя очень странно, первым спрашивая, не хочет ли тот отдохнуть. Иногда волшебнику и вовсе мерещилось, что облик мальчика-египтянина нет-нет, да и откажется уходить, но вслух Бартимеус ничего такого не говорил. Он исчезал и появлялся, а еще больше никогда не принимал его собственный облик. О том, почему же джинн вообще вдруг принял его, юноша так и не собрался духом спросить.        Натаниэль не верил, что демоны способны чувствовать что-то вроде заботы — тем более о хозяевах. Как и до сих пор испытывал легкий страх, что так привязался к джинну. И поделать с этим ничего не мог.        Быть может, это всё одна большая уловка?        Разве есть смысл в том, чтобы добровольно терпеть боль от нахождения в реальном мире у духа? О, Натаниэлю удалось прочувствовать весь этот спектр эмоций на своей шкуре. И теперь он понимал — каково это, быть заточенным в границах и ощущать кошмарный зуд невероятной энергии, которую пытаются загнать в рамки. Поэтому Натаниэль дал Бартимеусу выбор в этот раз. И он не понимал, почему тот до сих пор добровольно находился рядом.        Почти добровольно.        — Что, не доверяешь мне даже после случившегося? — притворно оскорбился джинн, когда волшебник скороговоркой прочитал простейшее защитное, прежде чем покинуть круг.        Притворно ли?        Он не знал.        Натаниэль колебался, но недолго. В его голове всегда хранился образ той залитой солнцем комнаты, куда Андервуд послал его за очками. Цепи этого воспоминания обвивали шею ласковым ужасом даже спустя одиннадцать лет. Сражение бок о бок в одном теле не перекрыло этот страх в душе Натаниэля.        И вообще: он не должен испытывать стыд от того, что соблюдает банальнейшие нормы вызова духов. Пусть даже этот дух помог спасти империю и не сожрал тебя, когда была возможность. Но, кто знает — может, Бартимеус только вид сделал, что рад его видеть живым, а на самом деле решил изящно отомстить за всё и сразу, стоит только Натаниэлю ослабить бдительность?        Тогда у них всех было не особо много выбора — а еще ни времени, ни сил, ни альтернатив. Джон Мэндрейк оказался предан правительством, на которое положил треть своей жизни, практически убит теми, за чьи идеалы всегда сражался... да что там люди — его собственные принципы оказались стерты в руины. Он был загнан в угол, вокруг творился апокалипсис — какая там была разница: сожрет его Бартимеус или то, что завладело телом Мейкписа? А что сам Бартимеус? Да, он помог им всем, но ведь тоже — кто знает, чем обернулось бы это восстание? Бартимеус сразу категорично воспринял идею остаться навечно в теле человека, а значит, у него была своя мотивация помочь это предотвратить — вдруг бы однажды кто сделал подобное с ним?        Натаниэль много думал об этом, пока валялся на больничной койке, замотанный по самое горло.        Он давно не был наивен. Возможно, только благодаря этому он и дожил до своих лет.        Демо… духам нельзя доверять. И привязываться к ним — глупость в высшей степени. Они живут тысячи лет. Люди для них — лишь мелкое мгновение, отравляющее их сущность призывами. Не более. Бартимеус точно такой же, как и все другие. Поэтому Натаниэлю не стоит забывать, что перед ним такое на самом деле.        Или нет?        Эта загадка оставалась тем самым кончиком ножа, приставленным к горлу — поэтому, несмотря на вполне мирное воссоединение, Натаниэль так и не решился остаться без защиты пентакля, игнорируя мелькнувшее разочарование на дне золотистой радужки.        А потом начались убийства.