Город, в котором нас прокляли

      Вот только на деле всё оказалось хуже, чем мог предположить Натаниэль. Пытаясь урегулировать потерянный среди бушующего океана плот с одной стороны, он не уследил за другим краем — и тот налетел на риф, расшибившись в дребезги. И облегчение от того, что Бартимеус остался — свернулось в один миг.        Растерзанный труп волка, вышвырнутый прямо на парадные ступени здания Парламента, стал переломным событием.        Звериные глаза Серых Спин сверкали в густом тумане мрачного утра, пока неестественно алая в этом монохроме кровь спекалась на мраморных ступенях. Несчастный даже не полностью обратился: его изломанное тело было лишь наполовину покрыто шерстью, а передние конечности застыли длинными человеческими пальцами, каждый из которых был вывернут. В теле, больше похожим на кусок мяса, не осталось целого места — гематомы и раны покрывали коченеющую шкуру, ребра вломлены внутрь. Не просто убили — замучили. Заживо.        И в этот момент, стоящий прямо над трупом Натаниэль понимает, что его надежды на мир истлели быстрее подкинутых в воду углей. Окончательно и бесповоротно.        Он стоял, молча глядя на по животному изуродованное тело, и пока лицо оставалось бесстрастно спокойным, внутри оглушительно бил набат. Как будто Натаниэля схватили и швырнули в самый эпицентр — в точку вот-вот взорвущегося вулкана.        Мир всегда был настолько гнилым и жестоким? Куда подевались светские вечера, идиотские чаепития, даже, прости Господи, театральные постановки, которые хоть и раздражали своим принципом добровольно-принудительной части жизни волшебников, но вызывали хоть какой-то мираж единства. Мираж власти и непоколебимой уверенности в силе. В завтрашнем дне.        Где всё это?..        Зачем люди это делают? Для чего несут войну, когда он пытается кричать о мире?        Или это вина волшебников, что люди осатанели хуже демонов? А Натаниэль наивно решил, что он способен переубедить целый город в том, что можно по-другому? Предположил, что сможет в одиночку этому противостоять? Как спасать то, что спасенным быть не хочет? Как тянуть руки тем, кто вытворяет такое?..        Джон Мэндрейк стоит над трупом волка. Из-под торчащего вывихнутого ребра до сих пор подтекает кровь — она тлеет паром над грязной шкурой, пока он чувствует клубы тумана, стелящиеся по ступеням, чувствует десятки глаз, мрачно глядящих на него и ждущих решения, чувствует, как незаметно жмется к боку пантера. И весь их облик всесилия и неуязвимости стремительно покрывается сеткой вот-вот готового рухнуть зеркального отражения, за которым — прячется он настоящий. Слабый. Жалкий. Дрожащий от ужаса мальчишка.        Натаниэль знает, что если отреагирует не правильно — его заживо растерзают прямо здесь же. Ему не надо смотреть на белое от злости лицо Грегори Астера, ему не надо обводить взглядом толпу волшебников — он кожей ощущает пронзающие иглы их суженных зрачков. Там нет разума — там чистая ярость, жажда мести. Ему страшно даже шевельнутся, чтобы это не обрушилось на него бездной безумия.        Это ведь он, Джон Мэндрейк, так упрямо настаивал на лояльности, на помощи, на том, чтобы наладить всё… сделать правильно.        Выдернутая челюсть волка с торчащим оттуда синим языком будто смеется ему окровавленной ухмылкой.        Натаниэль всецело ощущает, как падает — поскальзывается на дороге тех самых благих намерений, ведущей в ад. Он сам ее вымостил.        Он даже не успеет отослать Бартимеуса прочь. Их просто растерзают, обоих.        Сказать Натаниэль может, что угодно, но на самом деле — права выбора у него нет. Он не справился. Облажался по полной. И всем плевать кто это сделал, ведь это Джон Мэндрейк урегулировал взаимоотношения двух враждующих племен одной нации.        Джон Мэндрейк медленно прикрыл глаза и стиснул зубы, а потом отдал глухой приказ:        — Обыскать каждый квартал и каждый дом. Любого подозреваемого — в Тауэр, каждого уличенного в соучастии — казнить и вывесить на ворота. Восстановить все следящие шары и комендантский час с шести вечера. Любого, кто воспротивится или открыто протестует — вслед за преступниками. Мисс МакКейри, достаньте мне полный список артефактов и талисманов из хранилища. Кто может использовать демонов — начинайте вызывать, остальные — ко мне за распоряжением на использование магических предметов. Господин Уотсон, займитесь телом, пожалуйста.        Да простят его те, кто невиновны. И будь прокляты те, кто это сотворил.        Грегори Астер молча обернулся хищником — за ним еще несколько мужчин и юношей растворились в толпе серыми холками. Зашуршали одежды, расступились ряды, зашелестели тихие голоса. Стягивающее удавками кольцо на шее чуть ослабло, но все еще стоящий над трупом Натаниэль ощущал себя в удавке висельника. И понимал, что снять ее — у него уже не получится.        — Мы по уши в дерьме, Мэндрейк. Теперь даже бежать поздно — нас принципиально из-под земли достанут, — тихо выругалась пантера.        Натаниэль ничего не ответил. Он даже не заметил, как дрожат его пальцы под рукавом пальто, касаясь кончиками черной блестящей шерсти.              

***

       Что началось после — не прекращающийся кошмарный сон.        Палач или приговоренный — так себе взаимозамещающие альтернативы под хищными взорами стервятников. Как будто вселенная ополчилась на плечи — вся и сразу. Рухнула ему на голову вечными тучами. Он пытался справится. Пытался извернуться так, чтобы не превратиться в тех, кого так яро презирал, но без ничего за спиной — это казалось невозможным. От Джона Мэндрейка как будто осталась последняя и наспех слепленная иллюзия обмана — ткни иголкой и развеется. И все увидят, что никакого героя там и в помине давно нет.        Чью бы позицию он не выслушивал, чью бы сторону не принимал — карта ложилась неверно. Сможет ли один человек вывезти такую ответственность? Сможет ли он обуздать эту вековую ненависть, построенную на крови?        В тот ужасный день Натаниэль смог вытащить из Тауэра лишь нескольких заключенных. Остальные же останутся еще одним рядом мертвецов на его совести. После крупной облавы преступников, среди которых затесались и невиновные, попавшие под озлобленные волчьи лапы, город совсем слетел с катушек. На Джона Мэндрейка начали нападать на улице прямо среди белого дня: пытались чем-то кинуть, сбить на машине или сбросить что-то сверху. По всему телу расцветали синяки — Бартимеус реагировал мгновенно, но не всегда вокруг было куда отпрянуть без последствий. Постепенно волшебник перестал выходить на улицу без крайней необходимости, ведя дела из дома, передвигаясь по городу только на машине. От усталости Натаниэль чуть ли не отключался на ходу — его лицо совсем осунулось, плечи сгорбились. Бартимеус выглядел не лучше. Вопросов о том, чтобы отослать джинна в Иное Место больше не поднималось. Они оба понимали, что при всем своем врожденном могуществе волшебник не справится с тем, что происходит сейчас. А происходило черти что.        Зудящая тревога за джинна тяготило сверху. Натаниэль больше не посылал его ни на какие задания сложнее покупки продуктов. Джинн держался относительно — его идиотские шутки перебивались на половине предложения, он становился дерганным от того, что вечно находился настороже. И еще сильнее начал зависать в каком-то трансе.        Иногда он пугал Натаниэля.        Нет, Бартимеус не делал ничего плохого, но… его поведение начало наводить смутную тревогу.        — Я могу отпустить тебя в любой момент, если…        — Мы, кажется, закрыли эту тему.        — Бартимеус…        — Я скажу, когда не смогу это выносить.        И вроде от этого было легче: ведь Натаниэль с холодеющими пальцами представлял то, как останется — пусть даже временно — один на один с этой роящейся тишиной, полной мертвецов, жажды его смерти и остального хаоса. Но потом оно начало принимать жуткие обороты.        Натаниэль не помнил, чтобы в прошлый раз, когда он держал Бартимеуса на Земле непозволительно долго, было так же.        Бартимеус начал на него смотреть. Наблюдать — но как-то не так, неправильно. Молча. Постоянно.        И если раньше это было ненавязчиво и мимолетно, то теперь это походило на наваждение. Его зрачки буквально вытачивали в волшебнике дыру — днем и ночью, в особняке и в Парламенте. Когда Натаниэль не выдерживал и спрашивал — джинн жал плечами и говорил, что просто задумался. Он отводил взгляд, даже исчезал из поля зрения… а потом Натаниэль отвлекался, чтобы через некоторое время вновь почувствовать на себе следящие зрачки.        Оно проникало под кожу. Неприятно, нагнетающе, у и Натаниэля было всецелое ощущение, что это далеко не беспокойство. Это что-то другое. Что-то, что он предчувствовал, но понять никак не мог…        Однажды ночью юноша соскочил от ощущения, что среди мертвецов вспыхнули золотые глаза. Прямо в изножье кровати — а вслед за ними к нему из густой черноты потянулись когти. Когда волшебник резко сел — в комнате никого не было. Лишь колыхались в сумерках занавески. Распахнутая форточка точно была закрыта вечером — Натаниэль отчетливо помнил это, перед тем, как заснуть, однако Бартимеус на следующее утро сказал, что он всю ночь провел в карауле на крыше и понятия не имеет чего там не так с форточками. У Натаниэля прокрались сомнения, что тот ему лжет. Но зачем бы Бартимеусу это делать? Ему не было смысла доводить волшебника — тот был готов отправить его домой в любой момент.        Иногда джинн куда-то пропадал. Ненадолго — максимум на час. Натаниэль ума не мог приложить, куда вообще мог отлучаться Бартимеус, не отвечая на зов. Делал он это исключительно, когда сам Натаниэль был в особняке, а возвращался каким-то странно-бодрым. На вопросы куда Бартимеус девался, тот очень ловко уходил от темы.        В одну из таких пропаж волшебник заметил у джинна по возвращению на краю набедренной повязки каплю, подозрительно напоминающую по цвету кровь. Но едва Натаниэль собрался спросить — его отвлек телефонный звонок. Когда же он обернулся, то капля уже исчезла, а джинн вел себя, как ни в чем не бывало. Натаниэль был уверен, что ему не привиделось. От этого по коже пробегались мурашки паранойи. Но, и правда — стоит ли ему опасаться духа, что добровольно согласился охранять его покой?        Казалось, всё окружающее покрылось призрачной дымкой, скрывая что-то по-настоящему страшное, но все как будто делали вид, что что-то еще под контролем.        Натаниэль без конца и края ставил искривившуюся подпись на жестокие указания и законы и чувствовал, как немеет его запястье от немного укора — это не его решения, не его политика, это не его мысли на них… не его указы. Пытаясь оправдывать происходящее тем, что по другому это просто не остановить, он чувствовал, как мостит всё теми же «благими» намерениями себе спуск всё ниже, на самое дно. Он отчаянно искал выход, но будто его и не было отныне. Натаниэль оказался зажат в угол — ни дать, ни взять марионетка, что запуталась в острой леске. Дернись неправильно — и разрежет на куски.        Но рядом хотя бы был Бартимеус. Был якорь хоть какой-то поддержки и защиты. И он держался за него, чувствуя, что еще может это вынести и отыскать выход…        …он был, ровно до того момента, пока измотанный и истерзанный отвращением к самому себе, Натаниэль брел ночью по особняку — ему жутко захотелось пить после очередного засиживания за бумагами до полуночи, и вдруг он услышал это.       Волосы на загривке Натаниэля стают дыбом — он резко останавливается.       Внизу что-то скребется. И поёт.       Это даже не песня — невнятное мелодичное мычание под нос.       Голос, издающий звуки — его собственный. Но уста Натаниэля сомкнуты.       Юноша осторожно спускается вниз и видит Бартимеуса — тот сидит на кухне и что-то нарезает. За неимением замены Натаниэль попросил его готовить ему еду, поэтому возящийся на кухне джинн, сон которому не нужен, не должен вызывать каких-то вопросов.        Вот только джинн в его облике. И Натаниэлю становится не по себе.        Бартимеус сидит на краю стула, почти в полной темноте, и болтает ногой — нога короткая, детская, до пола не достает. Облик поразительно тщателен. Мальчик в старой знакомой одежде — ее еще покупала миссис Андервуд, шесть лет назад — даже Натаниэль бы не вспомнил, если бы увидел похожий свитер в магазине. Но джинн помнил. Пугающе, каждую мелочь — и зацепки на рукавах, и чуть подвернутые брюки и даже мелкую ссадину на скуле — она была на Натаниэле, когда он неудачно споткнулся в саду накануне того, как первый раз вызвал Бартимеуса. Того мальчика давно нет, но сейчас он сидит, напевая что-то себе под нос, а его тонкие пальцы держат в руках нож.        Разделочная доска изрезана на куски и кроме пустоты на ней ничего.        Не разобранный пакет с продуктами стоит возле его плеча — оттуда вывалился помидор. Помидор шмякнулся на пол. Видимо, уже давно — от помидора неприятно пахло, но мальчик, увлеченно разделывающий воздух, не обращал на это никакого внимания. Свет луны тонко обрамлял его бледные черты лица и волосы.        Натаниэль медленно попятился.        Если это какая-то нехорошая шутка — то стоило окликнуть джинна и попросить прекратить это делать.        У Натаниэля язык примерз к нёбу сказать хоть слово. Он пятится назад, неотрывно глядя на вонзающийся в столешницу нож…        И случайно наступает на скрипучую половицу. Тело коченеет в один миг.        Мальчик поворачивает голову. От этого силуэт его головы полностью скрывается во мраке. Но в нем вспыхивают две светящиеся точки. Жуткая мелодия окутывает плечи Натаниэля ласковым ужасом.       Он думал, что кошмары были только в его голове, пока настоящий кошмар не обернулся к нему наяву. И будто лопнула та единственная нить, еще держащая на плаву.        Волшебник срывается с места, забыв о дыхании.        Нет…        Нет-нет-нет, пожалуйста!        Бежать от джинна — заведомо бесполезное занятие, но Натаниэль успевает взлететь на верхний этаж и добраться до кабинета, запирая дверь. Пальцы трясутся, сердце стучит.        Он смотрит на дверь, чувствуя, как капли холодного пота скользят по вискам и шее, как долбит по артериям паника и как молится внутри отчаянное: Проснись-проснись! Тебе показалось… Просто проснись! Он не мог, не мог… этого не могло случится. Это же Бартимеус!        Дом зловеще затих, в кабинете мерцает настольная лампа. Юноша неосознанно отступает назад, практически упираясь поясницей в стол и все еще глядя на дверь — он знает, что та не выдержит джинна. Но ей и не нужно.        — Натаниэль…        Шепот сбоку заставляет сердце рухнуть в ноги.        Натаниэль цепенеет. Кровь отхлынула от лица, пальцы прошибло морозом — первобытной паникой человека перед нечеловеческим.        Он не один в кабинете.        Сбоку что-то двигается. Подходит, неслышно… приближается, как бездна, глядящая безумием из темноты. Она потрясающе осязаема — запахом собственного страха и колотящих в барабанных перепонках ударах сердца.        Натаниэль заторможено поворачивает одеревеневшую шею. Позвонки в шее будто ржавые и поломанные. Он не хочет туда смотреть. Он боится это видеть, но вопреки — против воли, уже смотрит, на то, как две светящиеся точки вышагивают из мрака. Облик джинна рябит и плавится, через помехи проступают знакомые черты — как будто он не мог определиться, чем стать. Но вот бледная кожа сменяется загаром, волосы отрастают, черты лица искажаются в привычный образ — мальчишки-египтянина, в чьем тонком и изящном силуэте нет абсолютно ничего людского.        Натаниэль дрожит, как последний лист на полностью облетевшем дереве.        — Бартимеус… — еле слышно шепчет он, голова качается из стороны в сторону неосознанно, отрицая, отказываясь, противясь принимать то, что видят глаза.        Нет. Пожалуйста. Нет-нет-нет…        В голосе даже не мольба. Просящее отчаяние.        Только не ты. Только не твоими руками.        Джинн останавливается совсем рядом. Он не разглядывает — пронзает насквозь, ломает изнутри, иссушает последнюю каплю надежды, потому что на его лице нет и тени рассудка. Он подходит к волшебнику с грацией хищника, знающего, что добыче не удрать. Сквозит голодным взглядом и опускает глаза, глядя на что-то сбоку. Натаниэль переводит дрожащие зрачки туда же.       Одновременно с этим с края стола срывается капля крови — юноша не заметил, как напоролся на край ножа для вскрытия писем, когда врезался в стол. Тонкий порез расплылся алой лужей под ладонью. Голос джинна прошелестел отовсюду и одновременно будто только в голове Натаниэля:       — Вот это ты зря, хозяин…       Натаниэль не успел отдернуть руку на инстинктах — смуглые пальцы быстро перехватили бледное запястье. От прикосновения джинна кожу прошибло мурашками. Бартимеус схватил его обманчиво нежно. Душаще, как колючая проволока, вот-вот готовая вспороть кожу и вскрыть реки выступивших от напряжения вен.        Натаниэль еще никогда не испытывал такого режущего скальпелем на живую страха.        Он не почти не дышит, когда джинн медленно вскидывает его запястье, как кукольный шарнир — волшебник боится даже двинуться, сбрасывая это преувеличенное спокойствие, эту лживую имитацию неприкосновенности. Натаниэль помнит, как стремительно сменилась эта заторможенная растерянность бешенством в глазах Фританга. Он знает, что даже если попытается убежать — загонит себя в тупик, в котором никто не спасет.        Глаза джинна переливаются всеми оттенками холодного янтаря, зрачки практически пропали — две вертикальные черты завороженно глядели на то, как сочилась кровь по ладони волшебника. Натаниэль видит тонкие дорожки, стекающие за рукав рубашки, но даже не чувствует, что ранен физически. Зато внутри — как молотком для отбивки мяса прошлись, той самой зазубренной стороной вдарили прямо под легкие, насквозь прошибая ребра. Это не реально, не реально, всё не по настоящему, пожалуйста!..        Бартимеус шагнул ближе. Сдвоенный язык коснулся бледных дрожащих пальцев, слизывая алые капли. Натаниэлю совсем дурно смотреть на это.        В голове пусто — там нет ни одного заклинания защиты, ни единого способа спасти себя, и даже воли это сделать… Шок, ужас и паника сковали разум, пустили по венам один лишь лютый ужас. Достучаться, окликнуть, отвлечь — надо сделать хоть что-то!.. Но Натаниэль не в состоянии пошевелиться. Лишь смотреть, как Бартимеус тянет на себя его окровавленную ладонь, а из-под верхней губы мальчишки-египтянина выдвигаются острые клыки.        От запаха свежей крови взгляд джинна мутнеет, хватка на запястье заставляет кости трещать. Кажется, он еле сдерживается, чтоб не вгрызться в запястье волшебника, отрывая кисть вместе с костями.       От этого осознания Натаниэль еле как заставил себя двигаться. Он незаметно вытянул вторую дрожащую руку за спину — там, на краю, стоял гадательный шар…        …в следующий момент Натаниэль схватил шар и со всего размаху врезал мальчишке по голове.       Шар разбился с громким треском, разрезая вторую ладонь, хватка джинна ослабла — юноша что есть сил оттолкнул его, отскакивая назад. Раздалось дикое рычание.        Ноги не держали, язык не слушался — Натаниэль всхлипнул, судорожно пытаясь совладать с собой: его локоть зацепил кресло — он схватился за обивку и опрокинул то между собой и Бартимеусом. Влетел дрожащей спиной в стену, глядя перед собой на свой самый жуткий страшный сон — на то, как в центре комнаты зеркально вытягивалась фигура мальчика, чьи глаза глядели на него с холодным бешенством. Теперь это происходило наяву.        — Не подходи!..        Джинн двинулся на него. Натаниэль попятился вбок, вжимаясь в навесной шкаф. Он наконец понял, что это было за предчувствие последние дни — он перестал ощущать давление Уз своей воли. Они рассыпались.        — Очнись, это же я! Бартимеус!..       Ты?.. А кто ты для демона, Натаниэль? Ты волшебник — вечный хозяин, лишающий свободы, ты враг, ты лишь кусок мяса для духа, чьи Узы разлетелись — так с чего ты взял, что был каким-то особенным, если всегда полагался на защиту этих оков? Стоило им опасть — и погляди, как всё встало на свои места…        Смуглокожий мальчишка легким движением руки отшвырнул кресло — Натаниэль бросился в сторону.        Он уже знал, что мертв. Ему не убежать. Некого позвать на помощь — в доме больше никого. Даже будучи с ослабевшим — Натаниэлю не справится с джинном. Не с Бартимеусом…        Мысли оборвались, не начавшись: когти впились в плечи неожиданно резко. Раздался треск ткани. Они падают на пол.        Натаниэль шваркается затылком о паркет, проезжаясь по пентаклям, со стола сыпятся бумаги, кружка кофе и еще что-то тяжелое — это он пытался схватиться, но не успел. Юноша развернулся и попытался оттолкнуть джинна, но вместо этого врезался в него нос к носу. Мертвая хватка, впившаяся в пиджак, ударила об пол затылком. Уголки глаз налились неконтролируемыми слезами, сердце билось погребальным звоном в ушах — словно падали колокола заупокойной мессы на его свежевырытую могилу, прямо сейчас… сделай же хоть что-нибудь!        Когда Натаниэль распахнул веки, то его собственные зрачки сжались в точки.        Мальчик-египтянин застыл прямо над ним. Его волосы касались скул волшебника от близости, мерцающие вертикальные зрачки гипнотизировали.        Жалким всхлипом, еле слышным шепотом из глотки вырвалось:        — Бартимеус… п-пожалуйста…        На мгновение Натаниэлю показалось, что в одержимых глазах джинна мелькнул разум. Его облик мальчика-египтянина вдруг тяжело задышал, склоняя голову к шее — к самому горлу, к яремной вене, что пульсировала из-под распахнутого воротника, а когти с такой силой вонзились в пол по бокам от головы волшебника, что паркет взорвался щепками. Клыки замерли на самой коже — Натаниэль чувствовал их касание каждой частицей своего тела, слыша жуткий скрежет перемалываемого дерева.        — На-та… ни… эль…        Паркет крошился — Бартимеус завис сверху, процарапывая половицы, выламывая их кусками. Тяжесть джинна давила на грудную клетку сонным параличом, но это было в половину не так тяжело, как осознание того, кто это был.        Искореженная фигура мальчика-египтянина захрипела, щелкая зубами и утыкаясь в плечо. Его сущность тряслась, а сила, с которой он давил — заставляла ребра трещать.        Натаниэль глядел пустыми глазами в никуда — их поддернула соленая пелена разломанного отчаяния. Он боялся шелохнуться, боялся вдохнуть, он боялся принять, что это происходит.        А потом и это оборвалось.        Дикая боль, впивающаяся в бок, застигла врасплох — Натаниэль закричал в голос.       Горячая кровь брызнула во все стороны — перед глазами заплясали пятна агонии. Тело выгнулось, руки забарахтались, пытаясь сбросить с себя мертвую хватку — но куда человеку сопротивляться с безумием демона?        Крик сорвался в настоящий вопль, из глаз брызнули слезы — Натаниэлю показалось, ему выдрали ребра. Зубы вгрызлись глубже, перекрывая всё — он не знал, ничего не видел, только слышал свой крик и падал, кричал, тонул, захлебывался в этой невыносимой, раздирающей боли — она расцветала алыми ошметками, кровоточила изнутри под вот-вот прекратящим биться сердцем, что кричало вместе с ним, сгорая заживо…        Вдруг раздирающая тяжесть пропала.        Давящая к полу бездна отшатнулась.        Натаниэль не знал куда, в чем причина и почему — его сознание отключалось. Он уже не соображал. Мутным взглядом волшебник зацепил провод телефона.       Помощь… позвать на помощь… он всегда звал Бартимеуса… но теперь…        Натаниэль из последних сил перевернулся на бок, упираясь кровавыми ладонями одной руки в высеченные на полу линии пентаклей, а вторую вытянув в сторону провода.        Ничего не чувствующие пальцы подцепили его раза с десятого — и всё это ужасно бесконечное мгновение ему казалось, что его вот-вот раздавят, растерзают — просто всмятку, так, что от внутренних органов останется только месиво, а череп лопнет, как перезрелая ягода — это зудело шоком на краю штормящего потрясением сознания. Куда бы не пропал Бартимеус, он еще был где-то тут. Натаниэль это чувствовал. Он тянул пальцы, не зная даже зачем — ведь у него не хватит сил вспомнить хоть чей-нибудь номер, не хватит содранного горла издать хоть какой-то звук. У него больше не было надежды бороться — он ведь понимал это… а тело всё равно почему-то пыталось, на последних инстинктах…       Демонам нельзя доверять. Неужели ты так и не выучил этот урок, Натаниэль?       Истерзанный юноша лежит посреди пустого темного кабинета, но ему мерещится, что он свернулся калачиком в той залитой солнцем комнате: маленький, жалкий, дрожащий… Вместо бесов с ним там всего один демон. Он ухмыляется, и эта кривая улыбка на его лице выглядит как-то совсем по-человечески. Не так, как у других чудовищ. Этот демон странный: обещает, что будет рядом, что не оставит одного, что будет защищать, что всегда спасет — лишь поверь. И Натаниэль поверил.        Глупый ребенок.       Телефон брякнулся со стола, трубка укатилась куда-то следом. Натаниэль заплывающим взглядом уставился перед собой. Его вытянутая рука обессиленно упала, оставляя кровавые разводы. Голова покатилась с плеча, утыкаясь виском в пол. Боль истерзала до предела — взгляд Натаниэля потускнел, теряя блеск. Облегчающая пустота поволокла за собой.        Он перестал сопротивляться, сдаваясь ей.        В конце концов — теперь в этом не было никакого смысла.