Город, в котором нас прокляли

       Туман стелился вокруг бесконечным ничего. Холодным, неприятным, отталкивающе плотным — Натаниэль бродил в нем уже целую вечность. Потерянный, забытый, одинокий и отчего-то очень напуганный. Он знал, что ему нужно выбраться отсюда, оттолкнуть эти безжизненные клубы забвения, и одновременно он чувствовал, что почему-то не хочет этого делать. Не хочет просыпаться. Но оставаться здесь, в тумане, где нет больше никого — ему еще страшнее. Поэтому он просыпается.        Запах стерильности врезается в нос внезапно. За ним — притупленная боль в теле и слабость. Уже в прорывающихся пикающих звуках, сопровождающих его сердцебиение, Натаниэль соображает, где находится. Он точно в больнице, в этом нет сомнений. Как же отвратительно слушаются мысли и будто слипшиеся веки. Натаниэль хмурится, пытаясь прогнать эти ужасные ощущения. Почему он в больнице?        Память услужливо подкидывает всё и сразу, без предупреждения.        Кровь. Кабинет. Телефон. Гудки. Боль. Дикие глаза… Бартимеус.        Лежащий на больничной кровати юноша резко распахнул веки.        Первое, что Натаниэль видит: много белого, как будто он до сих пор в тумане, а рядом силуэт. Линзы помутнели, подсохнув на глазах за то время, что волшебник был без сознания, но ему не нужны линзы, чтобы сразу понять, кто еще находится в палате.        Тело дергается на инстинктах.        На это движение силуэт, неподвижно застывший тенью возле кровати, оживает. Мальчишка-египтянин вскидывает голову. От его взгляда Натаниэля опускает в ледяную реку — сшибает навзничь, без предупреждения: боль прокатывается всполохами памяти по телу, руки вцепляются в одеяло. Он шарахается назад, буровя простыни, и врезается спиной в подушку — оплетающая изгиб локтя капельница тут же летит вниз.        Натаниэль этого не замечает. Его голос хриплый и рваный, но слова Отзыва в этот раз подстегивают язык быстрее мысли.        Тень оказывается быстрее — в один миг застывший облик джинна подскакивает не просто близко: он швыряется на волшебника, опрокидывая на кровать и зажимает Натаниэлю рот. Кошмарное дежавю охватывает дрожащего юношу, когда голова врезается в подушку. Он во все глаза глядит перед собой, не в состоянии даже вскрикнуть, не то, что позвать на помощь. Бартимеус застыл сверху, второй рукой ловя капельницу. Его ладонь дымиться от соприкосновения с железом. И хоть в этот раз Натаниэль совсем не чувствует веса джинна — от облика смуглолицего подростка, практически замершего у него на груди, его охватывает парализующий страх. Он копится в уголках глаз, дрожит суженными зрачками, колотится в груди вот-вот остановящемся сердцем и кричит в панике беспомощностью.        До Натаниэля не сразу доходит, что зависший над ним Бартимеус что-то говорит.        Он лежит, распластанный, обездвиженный, слабый — до омерзения уязвимый под вырвавшимся на свободу демоном, и в ушах остался только звон.        — …подери! Очнись!        Горячая ладонь, зажимающая рот, не отпускает, и вскоре Натаниэлю приходится невольно вдохнуть носом. До этого он просто не дышал. Кислород приливает к мозгу, с трудом возвращая крохи каких-то мыслей. Способность осознавать и думать сквозь зависшую над ним паническую атаку.        Невесомый силуэт мальчишки-египтянина не дает ни пошевелиться, ни сказать слова — до тех самых пор пока дыхание Натаниэля не выравнивается, а бешено скачущая на стоящем сбоку мониторе кардиограмма немного не затихает. Странно, что ее острые зубья, орущие в такт, не привлекли внимания персонала. Если он вообще есть. Натаниэль без понятия как он оказался в больнице и почему до сих пор жив — это за пределами. Гораздо страшнее то, что на нем сидит его самый жуткий кошмар.        Бартимеус выглядит хмурым. Обманчиво-обеспокоенным и таким поразительно человечным, но его ладонь до сих пор не дает ни дернуться, ни закричать.        — Успокоился? — тихо поинтересовался он.        От голоса джинна у Натаниэля снова поднимается пульс. Ему кажется, что лицо мальчишки вот-вот исказится — и он швырнется на него, чтобы растерзать окончательно. Приходится собрать в себе всю ту жалкую пародию на самообладание, чтобы слабо кивнуть.        — Ты понимаешь, что я говорю?        Слова джинна эхом прокатились по внутренностям.        Бартимеус медленно приотнял ладонь от его лица.        Натаниэлю ничего не остается, кроме как кивнуть еще раз. На самом деле он понимает, что не контролирует ситуацию. Абсолютно. Он один на один с демоном, вырвавшимся из-под контроля — худшее, что может случится с волшебником. Хуже, чем потеря истинного имени. Хуже, потому что это всё еще Бартимеус.        Натаниэлю без разницы почему он еще дышит. Ему не до того по какой причине он, черт возьми, в больнице, а еще не лежит остывающим куском мяса — в колонне тех изуродованных трупов, которые не так давно разглядывал вместе с джинном. Ему всё равно. Он мелко дрожит, сдавливаемой невесомостью лже-мальчишки, и по ощущениям это тонны пресса, готовые вот-вот выломать грудную клетку.        — Мэнд… Нат, — совсем понизив голос, позвал джинн. — Я сейчас позову докторов, а ты не вздумаешь делать глупостей, ясно?        Ему приходится кивнуть сквозь усилие в третий раз. Потому что выбора все равно нет.        Мальчишка медленно отстранился, соскользнул с одеяла и, не сводя глаз с Натаниэля, чуть отошел.       Натаниэль не шелохнулся. Он так и лежал, будто до сих пор придавленный, не чувствуя обледеневших пальцев. И смотрел. Смотрел неотрывно на тонкие плечи мальчишки, отдаляющегося, но также смотрящего в ответ. Так, будто это Натаниэль из них двоих опасное существо, которое вздумает напасть.        Когда Бартимеус наполовину высунулся из палаты, волшебник не стал медлить.        Несмотря на то, что первые слова Натаниэль выпалил почти беззвучно джинн моментально услышал и рванул обратно. Но волшебник был готов к этому и тело больше не каменело в панике, несмотря на слабость. Железная стойка от капельницы, поддернутая за трубку, дает те крохи секунд, чтобы соскочить с кровати и отпрянуть к широкому подоконнику. Мальчишка-египтянин с шипением уворачивается. Его лицо на этот раз совсем не безумное, но облику демона верить уже горький урок. Преподанный не единожды.        Слова Отзыва слетают с потрескавшихся сухих губ как раз в тот момент, когда джинн оказывается почти вплотную.        — Стой! Я не!..        Исчезающие пальцы мальчишки едва коснулись скулы, а крик оборвался в тишину слишком резко. Подскочивший к лицу силуэт растворился в воздухе.        Стало тихо.                                    Когда на шум запоздало ворвался медперсонал, он не шелохнулся. Где-то возле кровати срывался в истерике тонкий писк монитора, потерявшего пульс пациента. Противный, непрекращающийся звук, означающий остановку сердца.        Несмотря на то, что сердце Натаниэля билось, он ощущал себя мертвым.        Он долго стоял, не двигаясь. Холодная стена палаты пробиралась мурашками под больничную пижаму, истерзанный бок горел в агонии, по руке стекала кровь от выдранной иглы капельницы.        Ничего этого Натаниэль не чувствовал. Он не слышал, о чем его спрашивали. Не отвечал. Он стоял, вжимаясь лопатками назад, а перед глазами остаточным мерцанием мерещился облик мальчика-египтянина. Мальчик исчез, но его пальцы будто до сих пор жалили кожу лица прикосновением.              

***

                     Защитные чары вспыхивали алыми огнями, заставляя купол над особняком светиться в ночи. Сидящий в кабинете юноша с безразличием смотрел на это. В его руке неподвижно замер бокал с вином. Бокал был полон, но чуть покачивающаяся в нем жидкость уже давно выдохлась.        Еще одна вспышка озарила худое лицо с запавшими синяками под веками. Если отвернуться от окна, то можно представить, что где-то на улице идет праздник и взрываются фейерверки. Да только в особняке стояла поражающая, отчетливая, бесконечная тишина. Она оглушала.        — Вам невероятно везет, мистер Мэндрейк! Внутренние органы не пострадали — вы воистину счастливец судьбы…        Счастливец, да?..        Как же.        Натаниэль отставил бокал. Стеклянная ножка звякнула о пустую чашку кофе на краю. Одну из еще трех, захламляющих вместе с бумагами обычно всегда безупречно аккуратную поверхность рабочего места. Прислуги больше не было в особняке Джона Мэндрейка — ни человеческой, ни демонической, а потому, вернувшись из госпиталя, он застал дом ровно в том состоянии, в котором покинул против своей воли. Прибавилось разве что пыли. И запаха затхлости.        Наступая на до сих пор разбросанные бумаги и потемневшие пятна собственной крови, усеивающей выгравированные на полу пентакли, которые отныне были бесполезны, Натаниэль вышел из кабинета. Шаги гулко отдавались по этажу. Лампы отбрасывали тусклую тень его силуэта. Миновав стену со вспоротыми когтями обоями и выломанную дверь спальни, волшебник спустился вниз. В доме было холодно — пустой камин с разметавшимся оттуда пеплом не топился. В кухне тоже царила тишина. Натаниэль прошел мимо воткнутого в истерзанную доску ножа на столе и, взяв чистый стакан, налил себе воды. Апатичный взгляд упал на засохший расплющенный помидор возле ножек стола.        Влив в себя безвкусную жидкость, юноша отставил стакан.        Он мог самостоятельно и прибрать бардак, и разжечь камин, и приготовить еду. Мог, но не хотел. Сил будто не осталось. Несмотря на то, что он провел под присмотрами врачей почти две недели и большую часть времени просто спал или лежал, глядя в потолок, настолько усталым Натаниэль не чувствовал себя никогда.        Алое свечение полыхнуло кровожадными полосами из окон. Надоело.        Юноша прошелся по гостиной, задернув тяжелые портьеры. Дом опустился в полумрак. Хоть особняк Джона Мэндрейка был не самым большим в Уайтхолле, маленьким его тоже не назовешь — места в помещениях и комнатах было предостаточно, чтобы устроить в любом из них если не вечеринку, то вполне шумное чаепитие. Но Натаниэль еще никогда не ощущал себя настолько тесно в абсолютно пустом доме.        Сон превратился в один непрекращающийся кошмар, из-за чего с отражения зеркала на него глядела бледная тень. И дело даже не в синяках под глазами, тоне лица и впалых скулах. В глазах больше ничего не было. Тусклые, темные, они глядели на отражение с бездушием. Только привычка держать себя в порядке внешне заставляла Натаниэля смотреть на себя.        Он знал, что это глупо. Он знал, что всё так и закончится. Мальчишка, рискнувший вызвать джинна на чердаке когда-то еще стоявшего дома Андервудов, и то был разумнее. Он думал о своей безопасности. Самый молодой министр в истории Британии, герой, спасший Лондон от восстания демонов — словно дилетант-невежда на его фоне. Бестолковый волшебник, вздумавший поверить демону. Привязаться к нему.        Дурак.        Натаниэль накинул рубашку на плечи, покрывая кошмарные рубцы, испещряющие ребра. Там, где остались ожоги от Взрыва и Посоха, прямо поверх — розовели свежие отметины зубов. Они уже давно не кровоточили и не болели. Но при взгляде на них, внутри противно сжималось. Натаниэль уже свыкся с этим не покидающим его чувством. Лицо остается бесстрастным, пока он застегивает пуговицы. Потому что в тишине особняка поселяется кое-что кошмарнее гнетущего эха собственного дыхания.        Оно громкое, мерзко-веселое. Голос воспоминаний. Его голос.        Натаниэль застегивает последнюю пуговицу под воротником и поднимает глаза к зеркалу. За в отражении плечом стоит мальчишка.        — Что, снова отращиваешь патлы? Я же говорил, тебе не идет. Хотя, если ты хочешь потешить меня лишний раз — продолжай в том же духе.        Натаниэль прикрыл глаза, силой прогоняя это видение. Когда она снова открыл их, никакого мальчишки за спиной не было.       

***

                     Натаниэль не знал, как сменилась обстановка за то время, что его не было, однако бросать на растерзание своего секретаря и дальше не позволяла совесть. Пусть теперь и такое простое дело, как идти на свою обыкновенную работу, являлось фактически игрой в самоубийство, Натаниэль надевал на себя маску Джона Мэндрейка и делал это.        Шепотки неслись за спиной без конца и края. Но все случайно пойманные взгляды спешно отводились. Пока что.        Джон Мэндрейк, явившийся в Парламент после таинственного нападения, вызвал тревожный мандраж.        Волшебники и волшебницы провожали юношу взглядами: заинтересованными, подозрительными. Впервые за долгое время Джон Мэндрейк явился в Парламент один. Черная блестящая пантера больше не сопровождала его возле ноги. Но подойти и спросить в лоб никто не решался. Додумывали сами. Пока Джон Мэндрейк отсутствовал слухи ходили самые разные. Кто-то шептался, что он всё-таки испугался своих демонов и отозвал их. Кто-то говорил, что это чушь. Кто-то с восторгом и страхом предполагал, что молодой волшебник отбился от сорвавшихся в бешенство слуг в одиночку. Кто-то с презрением хмыкал, что это невозможно. Кто-то поговаривал, что он призвал себе силы могущественнее и опаснее.        Сам Джон Мэндрейк никак не комментировал происходящее. Вел себя так, будто ничего не случилось. Так, словно даже не заметил, что его едва не убили, и смел появляться без защиты прямо в эпицентре этого хаоса. Возможно, только это непонятное бесстрашие заставляло опасаться юношу и помалкивать в лицо, оставляя сплетни по углам кабинетов.        Но отныне Джон Мэндрейк появлялся и уходил один.              

***

                     — Сэр?..        Натаниэль вскинул залегшее тенями лицо на секретаря.        — Вы опять задерживаетесь? — с тревогой спросила Ребекка Пайпер, глядя на начальника.        — Надо наверстать то, что я пропустил пока отсутствовал. Можете воспользоваться моим водителем, как обычно.        — Спасибо, сэр.        Натаниэль опустил голову обратно к документам. Волшебница потупилась на пороге кабинета. Она сжала тяжелые папки в своих руках.        — Что-то еще, Пайпер? — без интереса в голосе поинтересовался волшебник.        — Н-ничего, сэр. Доброй ночи.        — Доброй ночи, Пайпер.        Секретарь ушла, кинув на юношу неопределенный взгляд. Натаниэль не стал ее останавливать и уточнять. Он чувствовал, что после его возвращения девушку что-то беспокоило. Или ей что-то было от него нужно. Полгода назад он бы непременно разговорил ее, узнал в чем дело. Но сейчас ему было все равно. Он не хотел ни с кем разговаривать сверх необходимого. А Ребекка, скорее всего, хочет унять любопытство — просто, в отличии от коллег, ей этика и воспитание не позволяют шептать сплетни. Однако, по статусу она сейчас была ближе всего в Джону Мэндрейку, а потому не исключено, что на нее давят со стороны, подговаривая узнать, что случилось. Поэтому Натаниэль не собирался облегчать никому задачи. Ни Пайпер, ни другим. Но и врать он не собирался. Даже, если это его погубит, когда она спросит — он просто ответит. В последнее время юноша столько раз испытал дыхание смерти на своем лице, что перестал на него реагировать.        Но сколько такой волшебник, как он, сможет держать вокруг себя эту псевдо уверенность в силе? Хоть с него теперь и спало напряжение, которое истощает любого мага при удержании подле себя демонов, лучше чувствовать Натаниэль себя не стал. На плечи до сих пор давило так, словно в его услужении затерялся марид.        Натаниэль вновь и вновь повторял себе, что это глупо. Жалко. Что эта хандра — или чем бы ни было подобное паршивое состояние, до добра не доведет. У него страна разваливалась под носом, сотни людей желали ему смерти, коллеги жадно точили его взглядами, а он не может выкинуть из головы какого-то джинна. Демон есть демон. Желать смерти своим хозяевам — их смысл существования. Так было, есть и будет. А то, что он успел напридумывать себе какую-то чушь — скорее всего просто был план Бартимеуса. Втереться в доверие и потом отомстить за годы рабства. Разве джинн не всегда лоб говорил гадости, оскорбления и угрозы? Почему Натаниэль перестал воспринимать их серьезно?        Натаниэль смотрит на пустой диванчик, на котором постоянно валялся пустынный кот. Потом переводит взгляд на окно. Широкий подоконник завален подушками — цветастыми и абсолютно выбивающимися из строго интерьера кабинета министра. Кажется, парочку Бартимеус умыкнул прямо из особняка, несмотря на возмущение волшебника. В редкие солнечные дни джинн любил валяться там под теплыми лучами света.        — Такой денек, а ты маринуешься в этой вонючей дыре. Выйди хоть раз на улицу, прогуляйся по парку, Мэндрейк. Ты скоро сольешься по цвету с бумажками своей рожей.        — Я занят, Бартимеус, сейчас нет времени на бесполезные прогулки.        Мальчишка, который мальчишкой не был, фыркнул.        — Повтори мне эти слова лет в сорок. Если сколиоз в семнадцать не нагонит.        — У меня нет никакого сколиоза.        — Будешь так крючиться над столом, поверь, будет. Тратишь свои итак жалкую человеческую жизнь на ерунду.        Натаниэль всегда следил за тем, как он сидит и работает, но от слов джинна почему-то все равно сел прямее.        — Британская империя не ерунда.        — Персы также думали про себя. И ассирийцы. И вавилонцы, и…        — Всё, хватит! Пойдем до Уайтхолла пешком, доволен? А теперь помолчи, пожалуйста, мне надо сосредоточиться.        — Хоть одна здравая идея за неделю, — не упустил возможности оставить за собой последнее слово джинн, но потом и правда замолчал, отвернувшись к окну. Полуденное солнце заиграло в волосах мальчишки, а глаза будто насмешливо улыбались. Натаниэль только секунд через десять опомнился о работе.        А погода в тот день и правда была хорошая.        Сейчас за окнами моросил удручающий ливень. Небо вновь заволокло тучами. Натаниэль силой заставил себя отвернуться от брошенных на подоконнике подушек.        Работа шла из рук вон плохо. Юноша никогда не страдал рассеянностью или отсутствием концентрации, но чем дольше он находился в кабинете один, тем меньше слова перед ним складывались в понятные предложения. Это пора прекращать. Как бы там ни было и несмотря на случившееся, он должен радоваться, что не стал инвалидом или калекой. Что выжил. Почему он вообще задается вопросами о том, как он смог выжить?.. Ведь никто из коллег не разделил его удачу, когда демоны развернулись на них. И ведь то были простые низкоуровневые твари, просто заставшие врасплох. Джон Мэндрейк умудрился пережить нападение джинна.        Так где же это паршивое счастье за своё везение? Где триумф над смертью?        Натаниэль всегда держал под контролем свои эмоции практически ежеминутно. Особенно, когда был Джоном Мэндрейком. Последний раз он плакал, когда умерла миссис Андервуд. В заброшенной библиотеке, на холодном полу, весь измазанный грязью и сажей — беглец, по чьей вине погиб дорогой ему человек. С тех пор мальчик не проронил ни слезинки за несколько лет. Даже, когда ему было плохо, паршиво и больно — он подавлял в себе всё...        ...Натаниэль тянет на себя следующий документ и замирает.        Внутри папки договора, официальные распоряжения и остальная чрезвычайно важная макулатура. Но прямо на первом листе бессовестно и вандально накалякан рисунок — карандашная рожица, похожая на чертика, ухмыльнулась ему с приказа о введении комендантского часа. Натаниэль вспоминает, что последний раз приказал джинну перебрать бумаги и отметить важные в списке отдельно.        «Очень, ну прямо ОЧЕНЬабсолютноне важная бумасшка» — написано под рожицей.        Волшебник смотрит на рисунок. Губы сжимаются в тонкую полоску.        «Бартимеус как обычно. Что-нибудь да испортит».        Как обычно…        Дурацкий джинн.        Рожица весело подмигивает ему корявыми глазами, а с подбородка медленно срывается соленая капля.        Сидящий за столом юноша сжал зубы до скрипа. Плечи его задрожали. Лицо упало в ладони, пальцы зарылись в волосы, больно сжимая у корней, чтобы прекратить это, но он не смог. В кабинете раздался тихий всхлип.