TALE OF A MARTYR IN XII PARTS

Константинополь 1570

IV

      Юлиан так устал прятаться.       Он не помнит, когда ему в последний раз разрешали выходить из дома.       Его мать говорит, что это для его же блага. Его отец говорит, что это для того, чтобы не попасться врагам. Юлиан знает, что это потому, они там никому не нужны.       Детство в стране, в которую вторглись и захватили враги еще до того, как он родился, не имеет много преимуществ, что удивительно.       Расти как сын одного из самых влиятельных людей на стороне проигравших явно хуже.       Отсюда и необходимость прятаться.       Его единственная надежда — Италия.       Это все, о чем его дядя может говорить.       «Это единственный способ», — говорит его дядя, как минимум, дважды во время каждого ужина. «Мы будем в безопасности в Италии. Они будут рады нам.»       «Ты этого не знаешь», — его мать отвечает каждый раз.       Его отец обычно не отвечает, так как он почти никогда не присутствует.       Юлиан не против этого. Он понял, что большинство вещей гораздо приятнее и менее опасны, когда его отца нет рядом, чтобы пролить кровь.       Итак, его дядя говорит об Италии и о Возрождении, охватившем Европу, и Юлиан не может не слушать, потому что: либо это, либо ничего не делать. А Юлиан не может сидеть сложа руки.       Иногда он думает, что если ничего не делать, он станет никем. Он просто перестанет существовать. И, конечно, темная частичка его шепчет ты и так ничто.       Он научился очень хорошо игнорировать этот голос.       Есть и другие вещи, которые иногда отвлекают его.       Когда Юлиану было 10 или 12 лет, он обнаружил трещину в одной из стен гостевой комнаты, которая тянулась сквозь стену к комнате, которая не была частью их дома. Он мучился из-за этого в течение нескольких дней, размышляя, куда она ведет и что было на той стороне, придумывая слишком много возмутительных планов побега, которые каким-то образом включали эту маленькую трещину в стене и заканчивались их возможным безопасным прибытием в Италию.       Это было до тех пор, пока он не понял, что кто-то есть на другой стороне. Кто-то, кто живет там.       Это началось, когда он начал оставлять вещи в трещине, просто безделушки на самом деле, все, что, как он думал, будет интересно оставить на позже, но потом, все, что он клал туда, исчезало.       Сначала его это взбесило, и Юлиан составил очень гневное письмо, написанное на нескольких листах бумаги, которую он стащил из кабинета отца, оставив его тем духам, которые крали его вещи.       Ответ, который он получил, был таким же агрессивным, если не более, говоря ему, что вор не перестанет воровать его вещи, потому что их единственной целью было разозлить его, и это сработало.       Это было шокирующе, но в основном потому, что он вообще не ожидал ответа.       Естественно, он написал ответ, а потом они ответили, и переписка продолжалась, пока он не узнал, что их имя на самом деле Элисон, и она была в такой же ловушке, как и он.       Если Италия — его единственная надежда, то Элисон — его единственная радость.       Она смешная и настолько откровенная, что ему хочется кричать, потому что в нем нет ни капли правды. Его мать позаботилась об этом.       Но Элисон восхитительно жестока и настолько реальна, даже на бумаге, что Юлиан почти сразу же привязывается к ней. И это вызывает тревогу.       Элисон в целом вызывает панику. Но тот факт, что когда Юлиан думает об этом, действительно думает об этом, что он позволяет себе делать только поздно ночью, он без сомнения знает, что он слишком привязан.       Это именно то, что его мать сказала ему не делать.       Но в действительности, его это не сильно беспокоит.       Когда Элисон пишет ему: «В другой жизни, мы бы все равно нашли друг друга и захватили бы мир», и он отвечает: «Ни в какой из реальностей я бы не нужен был тебе для этого», слова матери полностью покидают его мысли.       Элисон отвечает на это простым:«Это правда, но я все еще хочу, чтобы ты помог мне захватить мир», и Юлиану наплевать на все, кроме того факта, что в его груди разливается тепло, с которым он не знает, что делать. Поэтому он просто оставляет его, и оно продолжает расти.       Это заставляет его чувствовать себя немного потерянным. Но опять же, он не думает, что в его жизни было время, когда он не был потерян. Так что, он не возражает.       Только когда все необратимо катится к чертям, он действительно сожалеет об этом.       Видите ли, единственное, в чем его отец всегда был прав, что у них есть враги. — Юлиан! — зовет его дядя. Он останавливается по пути в свою комнату, чтобы проверить трещину в стене на наличие записей от Элисон. — Юлиан, иди сюда.       Юлиан ускоряется и поворачивает за угол, и оказывается лицом к лицу с женщиной и девочкой, которых он никогда раньше не встречал. Конечно это ничего не значит, поскольку он не встречал никого, кроме своей семьи и охранников, которых нанял его отец. Но все же.       Женщина разговаривает с его матерью шепотом, но девочка молчаливо осматривает комнату. В тот момент, когда она замечает Юлиана, ее глаза светятся, и злобная ухмылка тянется к ее губам. Юлиан сразу же насторожился. — Юлиан, — его дядя говорит, когда он тоже замечает Юлиана, входящего в комнату, и его мать замолкает. — Наконец-то.       Его мать протягивает ему руку, и он подбегает чтобы ее взять, его глаза мечутся между двумя незнакомцами. —Юлиан, дорогой, — говорит его мать, и он еле сдерживается, чтобы не вздрогнуть. Она никогда не называет его так. Ни Юлиан, ни дорогой. Только Абрам. — Познакомься с Валентиной Рейнольдс и ее дочерью Элисон.       Это все, что нужно, чтобы заставить поднять его взгляд к девочке. Элисон. Это Элисон.       Его выражение только заставляет Элисон улыбнуться шире, и она погружается в реверанс, говоря: — Очень приятно с тобой познакомиться.       У Юлиана нет слов. — Элисон, — говорит Валентина.       Рука матери ложится ему на плечо, сжимая слишком сильно. — Они останутся с нами на некоторое время, — говорит она, и Юлиан смотрит на нее. — Что? — спрашивает он, прежде чем может остановить себя. — Возникли некоторые трудности, — говорит его мать, не смотря ему в глаза. — Маркуса Рейнольдса арестовали, и им нужно было где-то остановиться.       Юлиан смотрит на этих двух женщин, но ни одна из них даже не дергается при упоминании того, что он считает отцом Элисон.       Он теряется. — Юлиан, — его мать внезапно говорит. — Покажешь ли ты Элисон комнату напротив своей?       Юлиан моргает, а потом кивает, больше ничего не делая, а потом он поворачивает и выходит из комнаты в надежде, что Элисон поймет намек и последует за ним. Она понимает. — Юлиан, — говорит она, как только они отошли от взрослых. — Это я.       Он останавливается, поворачиваясь к ней лицом. — Я знаю, — говорит он. Элисон улыбается ему, несмотря на его спокойный ответ. — Не показывай свою радость так открыто, — говорит она, и Юлиан разворачивается и продолжает идти. — Я и не показываю, — говорит он. — Ты не рад?       Юлиан снова останавливается и она почти сталкивается с ним, когда он поворачивается. — Нет, — говорит он, и она поднимает бровь. — Вообще да, — Элисон ухмыляется. Она выше, чем он. Он старается не расстраиваться из-за этого. — Но нет. — Ты либо рад, либо нет, — говорит Элисон. — Это не так сложно.       Это заставляет Юлиан улыбнуться, отталкивая Эллисон он поворачивается обратно. — Ой, заткнись, — говорит он, и ее смех следует за ним из-за угла, прежде чем она успевает догнать. — Так что же? — спрашивает она, идя рядом с ним. — Я не рад, Элисон, — говорит он ей, хотя он улыбается как идиот, и он знает, что она не верит ему ни на секунду. — Что ты здесь делаешь? — Ты что, не слушал? — Не совсем. — Конечно нет, о чем я говорю? — Юлиан ведет их в комнату напротив своей и аккуратно закрывает за ними дверь. Элисон сразу же запрыгивает на кровать, как будто это место принадлежит ей. — Мой отец в тюрьме, — говорит она.       Юлиан смотрит на нее, пытаясь сопоставить образ который был у него в голове, с человеком прямо перед ним. Это не трудно, учитывая, что он не слишком задумывался о том, как она выглядела раньше. — Ты расстроена из-за этого? — спрашивает он, хотя он, вероятно, может угадать ответ.       Она даже не колеблется: — Нет, — она рассматривает потолок и немного хмурится. — Они могут убить его там, и мне будет все равно.       Юлиан должен быть шокирован. Наверное, он должен сказать ей, что ее отец не заслуживает смерти, или что она должна любить его в любом случае, потому что он ее отец. Но он молчит.       Он думает, что даже если бы он встретил всех людей в мире, она была бы одной из немногих, кто понимает его больше всего.       Он слишком хорошо знает, что значит ненавидеть собственную семью, бояться ее.       Он не скажет ей любить отца не смотря ни на что, потому что они оба не поверят этим словам. Им не нужны пустые чувства, когда их жизнь уже полна пустых домов и пустых залов, пустых надежд и пустых желаний. — Ты намного красивее, чем я себе представляла, — говорит Элисон, и Юлиан подпрыгивает от неожиданности, поднимая свой взгляд на нее. У нее опять появляется эта озорная улыбка. — Хм, — Юлиан говорит красноречиво. Элисон фыркает. — Что это за выражение? — спрашивает она, садясь на кровати, выглядя слишком довольной собой. — Тебе раньше никто не говорил, что ты красивый?       Юлиан покашливает. Он более чем уверен, что ему никогда не говорили, что он симпатичный. Ему говорили, что он слишком тихий, потом слишком громкий, что он стоит на пути, и никогда не там, где должен быть. Ему говорили, что он выглядит неуверенно. Но его никогда не называли симпатичным. — Иди сюда, идиот, — сказала Элисон, заталкивая его на кровать. — Я не кусаюсь, — он делает несколько неуверенных шагов вперед, и Элисон улыбается, не слишком ободряюще. — Если, конечно, ты этого не хочешь, — добавляет она, когда Юлиан присаживается на другую сторону кровати, — Не кусаться, — говорит он, прежде чем по-настоящему задуматься об этом, и Элисон снова смеется. — Ладно, красавчик, — говорит она с любовью, и тянется, чтобы взлохматить его волосы. — Как скажешь.       И вот так просто.       Как будто они знали друг друга всю свою жизнь, а не из-за того, что они передавали записки через стены.       Элисон просит поиграть с его волосами, и он позволяет ей, удивляясь ощущению чьих-то рук в его волосах без намерения причинить ему вред. Она начинает говорить, и он отвечает, смеется, расспрашивая в ответ, и это так просто, что почти не кажется реальным.       Никто не заходит, чтобы проверить как они.       Никто не зовет их на ужин, который не состоится.       И их это не волнует.       Они не спят всю ночь, придумывая все более нелепые секреты, чтобы рассказать друг другу о вещах, которые никогда с ними не случатся, но они все равно хотят представить. Чуть позже, когда осталось гореть всего несколько свечей, они начинают рассказывать друг другу истории, выдуманные или нет.       Юлиан рассказывает ей о кролике, который вынужден бежать из своего дома, но путешествует по миру, в попытках сохранить свою жизнь. Если она уловила метафору, она ничего не говорит.       Она рассказывает ему о принцессе с душой дракона, которая позволяет принцу пронзить её сердце, чтобы освободить её. Она говорит что это глупая история, но Юлиан обращает внимание на печаль в ее глазах.       В конце концов, они затихают, свеча угасает. Только когда последняя наконец тухнет, Элисон снова говорит. — У меня есть еще одна, — говорит она тихо. Юлиан показывает рукой, чтобы она продолжала. — Моя мать рассказывала мне ее, — говорит она, не глядя на него. — Я не знаю, как я до сих пор это помню, потому что в последнее время у нее не было возможности рассказать мне что-то, — она даже не пытается сдержать горечь, которая наполняет ее голос. Юлиан не возражает. — Раньше это пугало меня, вообще-то, — она делает глубокий вдох, перетаскивая подушку на колени. — Ты знал, что Смерть не существовала?       Юлиан поднимает брови, и Элисон слегка улыбается. Она хороша в этом, в рассказах. — В самом начале времён была только Жизнь, большая буква Ж, — Элисон позволяет себе полностью улыбаться сейчас, и Юлиан зачарован. — Не было нужды в смерти, или в чем-то подобном, потому что мир был совершенно новым, и еще не совсем полным. — Но, конечно, в конце концов всё должно было измениться. Мир не оставался пустым вечно, и Жизнь вскоре поняла, что должен быть своего рода цикл. Конец и начало. Начало и конец. Итак, Жизнь искала повсюду, выискивая души каждого живого существа на земле в поисках идеального сосуда. Идеального аналога. — Жизнь нашла его, через пару тысяч лет, в душе человека. Время забыло его имя, ибо когда Жизнь предложила ему вечность, за плату, конечно, и он принял, он становился все меньше и больше, все одновременно. Он стал Смертью. Первой, по крайней мере, — Элисон затихает. Юлиан ждет. — И какое-то время это работало, — oна смотрит Юлиану в глаза. — Тогда человечность Смерти разрушила его. — Есть одна вещь, которая настолько человечна, что от нее почти нельзя избавиться, это жадность. Смерть был поглощен жадностью. Он не понимал, почему он должен делить свою власть с Жизнью. Он думал, что Жизнь правила достаточно долго, и настала его очередь. Жизнь устала, в конце концов. Он бы сделал ей одолжение, — улыбка Элисон превращается во что-то хмурое, что-то немного горькое. — Так Смерть использовал дар, который он получил от Жизни, для сохранения равновесие, и он поглотил душу Жизни, забрав ее себе.       Юлиан ждет, пока она продолжит. — Но он не смог удержать ее, — продолжает Элисон, ее глаза смотрят вдаль. — Это было слишком, и остатки его человечности сделали его слабее. Объединённые силы Жизни и Смерти разрушили его. Буквально. — Его душа раскололась на пятьдесят частей, рассеиваясь по всему миру и цепляясь за что угодно. Объекты, здания, реки, люди. Но дело было в том, что смерть все еще была необходима. Цикл все еще был необходим. Должен был быть конец, чтобы начать новую жизнь, так что эти части души всегда пытаются найти друг друга, пытаются воссоединиться. — И говорят, что тот, кто сможет собрать все 50 частей, станет следующей Смертью.       Элисон замолкает, и на мгновение, Юлиан может только затаить дыхание. — Ты веришь в это? — спрашивает он, спустя долгое время. Элисон вздыхает, отводит взгляд. — Я почти ни во что не верю, — говорит она, и Юлиан кивает. — Веришь ли ты? — спрашивает она.       Юлиан моргает, и перед глазами он видит снег. Он чувствует чьи-то руки вокруг его горла, и он думает, что, возможно, он чувствует свое сердцебиение в голове, стучащее в ушах. — Нет, — говорит он, чувствуя призрачную боль в груди. Он ее игнорирует. — Я думаю, что нет.       Элисон кивает, копируя его. Потом она улыбается. Он улыбается в ответ.       Они не хотят засыпать, но сон незаметно подкрадывается к ним, тянет их под себя, и Юлиан не очень то и против. В его груди разливается странное чувство, и он не может назвать его, но он думает, что оно близко к спокойствию.       Оно не длится долго.       Юлиан едва ли чувствует, как закрываются его глаза, прежде чем они снова открываются, но он не знает почему.       Он сидит, в полной готовности, не полностью проснувшись, но в комнате всё ещё тихо.       Что-то не так.       Он считает до десяти, сканирует комнату, а потом наконец-то видит это.       Окно открыто.       Юлиану никогда не разрешали открывать окна во всем доме. Они должны оставаться закрытыми все время. Даже когда внутри так жарко. Даже когда никого нет. Окна остаются закрытыми.       Юлиан открывает рот, чтобы позвать Элисон, тянется к ней, чтобы встряхнуть ее, когда рука в перчатке зажимает его рот, заставляя его замолчать и его сердце остановиться. — Прикоснись к ней, и вы оба умрете, — сказал нападающий, мягко, прямо рядом с ухом, и как будто его силой вытолкнули из тела в сон, который кажется слишком близким к воспоминаниям.       Он в яблочном саду, и вдалеке большие белые здания возвышаются над холмами, сады свисают с ослепляющих белых террас, когда солнечный свет распространяется по долине.       Опять потерялся? — говорит голос слева, и он поворачивает голову, чтобы увидеть мальчика, сидящего рядом с ним, со знакомой ухмылкой. — Куда ты пропадаешь, в своей милой маленькой головке?       Голос Элисон эхом звучит в его голове, как будто из-под воды.       Тебя раньше не называли красивым?       Чего ты хочешь? — он слышит себя, его голос резкий, но улыбка другого мальчика не колеблется.       То, что по праву моё, конечно же — отвечает он.       Сон, или воспоминание, или что бы это ни было, приобретает более четкий фокус, небо превращается из почти серого в ослепительный голубой; — И что же это? — спрашивает Юлиан.       Улыбка мальчика расползается по лицу, его темные глаза приобретают безумный блеск.       Это, — говорит мальчик, он тянется к Юлиану и стучит по его лбу двумя пальцами, прежде чем опустить их вниз и постучать по его груди. — И это.       Юлиан открывает рот, чтобы ответить, когда слышит чей-то крик, короткий и полон боли. Он встает на ноги в мгновение, имя на кончике его языка...       А потом он возращается в комнату, нападающий стащил его с кровати, его глаза прикованы к уязвимой спящей Элисон, и он понимает, что ему следует начать бороться. Нападающий шипит от боли, когда он вгоняет локоть тому в бок, но его хватка не ослабевает. Только когда Юлиан кидается, чтобы сбить ближайшую лампу, нападающий сжимает его еще крепче, и внезапно он чувствует нож прижатый к его ребрам. — Полегче, — говорит мужчина. — Есть несколько вариантов, но только в одном из них она остается жива, — Юлиан пытается укусить руку, зажимающую его рот, но перчатка слишком толстая, рука даже не дергается. — Если ты будешь слушать внимательно и делать в точности то, что я скажу, ты может тоже останешься в живых.       Это ложь. Конечно же. Точно ложь. — Не ври лжецу, — Юлиан шипит, хотя перчатка приглушает его голос. Человек не отвечает. Он вытаскивает Юлиана в коридор и закрывает за ним дверь с легким щелчком. — Так, — говорит мужчина спокойно. — Это очень просто, сделаешь это правильно в первый раз, и у нас не будет никаких проблем. Напортачишь, и все в этом доме умрут. Понял? — он не ждет ответа, толкая его без колебаний. — Есть кое-что, что мне нужно. В кабинете твоего отца.       Юлиану, наконец, удается отодвинуть руку от его рта, делая глубокий вдох: — Возьми это сам, — отвечает он. Ему наплевать на имущество отца.       Мужчина вздыхает: — Это не так просто, — говорит он. — Я не могу до этого дотронуться. — Как жаль, — говорит Юлиан, вздрагивая от ощущения ножа, который прижимается сильнее. — Но ты можешь, — продолжает мужчина.       Юлиан усмехается: — В этом нет никакого смысла. — Его ни в чем нет, — отвечает мужчина. — Я ищу кольцо. Ты мог видеть его раньше, — он толкает Юлиана вперед, пока он говорит, направляя их к кабинету его отца. — Оно лежит в шкатулке над его столом, что ужасно самонадеянно, по моему мнению.       Юлиан действительно видел это кольцо. Он спросил о нем однажды, любопытный, каким он был раньше, но вместо ответа он получил удар раскаленной кочергой из камина. После этого он очень быстро научился не задавать вопросы. — Все, что мне нужно, чтобы ты сделал, — продолжает мужчина, когда они доходят до двери в кабинет. — Это снять его с полки, вытащить его из шкатулки и отдать мне, — он обходит Юлиана и открывает дверь, запихивая его в комнату, но не следуя за ним, просто блокируя выход. — Видишь? — он спрашивает, разводя руками, его выражение лица, скрытое черной маской, которая скрывает все, кроме его глаз. — Просто.       Юлиан не двигается, его разум усердно работает пытаясь найти хоть какой-то выход из этой ситуации. Человек намного выше его, и он вооружен, так что у Юлиана нет шансов победить его в драке, но Юлиан, вероятно, быстрее, если бы только была лазейка. — Что, если я откажусь? — спрашивает он, оттягивая момент — Попробуй угадать, — отвечает мужчина. — Не усложняй это больше, чем нужно, — его голос почти напрягается под конец, что странно. По сравнению с его легкомысленной уверенностью, в чем Юлиан начинает сильно сомневаться, это звучит правдиво, как будто он действительно имел это в виду.       Юлиан хмурится, отталкивая мысль.       Он отступает, наблюдая за дверью и человеком на своем пути. Каждый план, который он может придумать, заканчивается неудачей.       Он понятия не имеет, один он или нет. Он понятия не имеет, есть ли в каждой комнате кто-то, кто ждет его сигнала, чтобы убить всех спящих. Ему некуда бежать.       Он оглядывается на кольцо, о котором идет речь. Тусклое под тенью, которая охватывает комнату.       Он понятия не имеет, почему это так важно, и, честно говоря, ему все равно. — Зачем тебе оно нужно? — он все равно спрашивает, пока он тащит отцовский стул, чтобы встать на него. И пусть человек косо на него смотрит, но он низкий и ему плевать. — Оно не для меня, — ответил мужчина через минуту, как будто думал отвечать вообще или нет. — А, — говорит Юлиан, залезает на стул и тянется к шкатулке. — Значит, ты просто пешка.       Человек фыркает, но Юлиан не смотрит на него, все его внимание на маленьком невзрачном кольце, которое виднеется через стекло шкатулки. Это либо золото, либо серебро, он не может отличить в темноте, и настолько маленькое, что выглядит так, будто оно только налезет на его мизинец.       Ему кажется, что человек отвечает что-то язвительное, но он едва слышит. Он думает, что сходит с ума, потому что клянется, что кольцо шепчет. Он думает, что, может быть, ничего из этого не реально, и ему это снится.       Стань мной, — кольцо, кажется, говорит, и Юлиан замирает на месте. — Это моя цена.       Он моргает, и видит яблочный сад который видел раньше. Паника, которая не кажется его, наполняет его вены.       Время вышло, — кольцо шепчет. — Эй, — голос пробивается сквозь туман в его голове, по тону понятно, что он сказал это уже несколько раз. Голова Юлиана раскалывается. — Идем, — сказал мужчина. — У меня нет на это времени.       А потом, внезапно, как удар молнии, Юлиан не может вынести мысль о передаче кольца ему. Он скорее отрубит себе руку, чем отдаст кольцо. Это так поразительно, такое абсурдное убеждение. Тем не менее, его руки сжимаются вокруг стекла. — Просто отдай мне кольцо, — сказал мужчина. Юлиан моргает.       Он встает со стула, ставя его обратно на законное место.       Шкатулка будто прожигает его руки. — Хорошо, — говорит мужчина, когда приближается. — Теперь открой ее и дай мне кольцо.       Юлиан смотрит на шкатулку, пытаясь пальцами найти застежку, крюк, что угодно, чтобы дать ему подсказку, как открыть его. Он ничего не находит.       Он приближается к мужчине и принимает решение.       Не задумываясь, он бросается вперёд, ударяя шкатулку о дверную раму так сильно, как только может, разбивая ее одним плавным движением. Момент спустя он засовывает свою руку в груду осколков, забирает кольцо и игнорирует острые куски, которые впиваются в его ладони, пролазит под рукой мужчины в коридор.       Он даже не пытается остановиться, врезаясь в противоположную стену и отталкиваясь от нее как можно быстрее. Мужчина кричит что-то вслед, но он не обращает на него внимания, кровь течет горячей струей по его руке.       Он врывается в первую комнату, захлопывает за собой дверь и запирает её, зная, что это не остановит человека, просто замедлит.       Конечно, человек сталкивается с дверью, и она сильно дрожит от удара.       Юлиан отрывает глаза, фокусируясь на кровавом ужасе, который является его рукой.       Кольцо полностью покрыто кровью, которая капает с него, но ему все равно.        — Нил! — кричит мужчина, или, по крайней мере, Юлиан думает, что он кричит. — Не надо! Ты понятия не имеешь, что ты делаешь.       До Юлиана доходит, что это даже не его имя. Дверь снова дрожит и скрипит в знак протеста.       Они, вероятно, разбудили всю семью. Но Юлиану все равно.       Он подносит кольцо к лунному свету, который льётся сквозь окно. — Нил! — кричит мужчина. Дверь дрожит в последний раз и открывает, пуская человека внутрь. Он говорит что-то на языке, которого Юлиан не знает.       Юлиан надевает кольцо на мизинец правой руки.       И все вокруг замирает.       Мир делает глубокий вдох.       Вдох       Выдох       А затем ослепляющая боль наполняет его видение, сознание, его душу, как камень, брошенный в зеркало, и это отбирает все у Юлиана так внезапно, что он не может даже закричать.       Он думает, что падает на колени, его тело не может его удержать. Он думает, что мужчина достигает его, хватает его руку, говоря что-то, что Юлиан не слышит. Он думает, что слышит смех в голове, в груди, в кончиках пальцев. — Боже, Нил, нет, — сказал мужчина, держа Юлиана за руку. Он смотрит туда, куда смотрит мужчина, и обнаруживает, что кольцо исчезло, оставляя яркую красную линию вокруг пальца, где оно должно было быть. — Что же ты наделал? — Не трогай меня, — говорит Юлиан слабо. Человек не отпускает свою руку. — Я сказал, не трогай меня. — Что ты натворил? — спросил он снова, и он выглядит таким расстроенным, таким серьезным.       Юлиан не думает, он просто реагирует слепо, в попытке вырвать себя из рук другого человека, и в спешке мужчина реагирует, так же внезапно, так же слепо.       У него все еще есть нож в одной руке.       Ни один из них не мыслит здраво.       В тот же момент, когда Юлиан пытается вырваться, человек хватает его, и в одно ужасное мгновение, все останавливается.       Снова.       Снова, и снова, и снова.       Снова и снова.       Тепло растекается у него в боку.       Юлиан пытается вдохнуть и обнаруживает, что не может. — Нил? — спрашивает мужчина.       Юлиан хмурится: — Кто такой Нил? — шепчет.       Они оба смотрят вниз одновременно, и человек тихо матерится.       В бок Юлиана вонзен кинжал до рукоятки.       Ты уже проходил это раньше, — шепчет тишина. Ты уже был в этой ужасной, повторяющейся ситуации. — Юлиан? — кто-то зовет. Звучит как Элисон. Юлиан снова пытается вдохнуть, хоть чуть-чуть. Но его будто легкие перестали работать. Человек снова матерится.       Юлиан подавился чем-то, во рту вкус железа.       Человек смотрит на него, и Юлиан понимает, что его глаза зеленые. Зелёные, как украденные драгоценности, зелёные, как бесценный шёлк, зелёные, как забытые деревья в яблочном саду. — Мне жаль, — говорит мужчина. — Мне очень жаль.       В глазах у Юлиана темнеет. Когда он может видеть снова, человек исчезает. — Юлиан? — голос Элисон приближается. Он хочет позвать ее, но у него нет сил.       Его кости как будто сжимаются, превращаются в пыль внутри его тела, и он не может двигаться, не может дышать и не может думать.       Он видит яблочный сад перед глазами, каждый раз, когда закрывает их. — Снова ты — говорит голос.       Юлиан открывает глаза.       В какой-то момент кажется, что там никого нет, но потом тени движутся и извиваются приобретая форму человека.       Он видит в руке у тени косу и капюшон, скрывающий ее черты, и Юлиан чувствует, будто история повторяется.       Он был здесь раньше.       Он делал это раньше.       Он был.       Он был.       Он был.       Снова, снова, почему это происходит снова? — Я тебя знаю? — шепчет Юлиан.       Тень наклоняет голову: — Зависит, — говорит он.       Юлиан хмурится: — От чего? — От того, что ты помнишь, — говорит тень.       Снег, металл и тошнотворный вой, вне досягаемости. Обман наслаивается на ложь, на истории перерастая в плач под кожей, крик перед глазами. — Мне кажется, я много чего помню, — шепчет он. — Недостаточно, — говорит тень.       Юлиан пытается улыбнуться: — Возможно.       Тень фыркает в ответ.       Элисон врывается в комнату.       Она произносит его имя.              Тень говорит: — Удачи в следующий раз, — и он вдруг стал гораздо ближе, чем раньше, и поднимает руку Юлиана, как будто проверяет пульс.       И все погружается в ужасную темноту. Южная Каролина, настоящее время

Х

      Нил стоит перед зеркалом в мужской раздевалке, и пытается заново научиться дышать. У него не получается.       Он делает вдох, и отражение в зеркале слегка меняется. Вместо ламп раздевалки, он видит качающиеся фонари, в то время как медицинская палатка шатается под дуновением ветра. Кто-то стонет, плачет, но утешения нет.       Он вдыхает, и снова смена. Фонари заменяются факелами, и плач превращается в скучную музыку, которая слишком знакома.       Он вдыхает. И снова смена. Он видит витражи, слышит эхо шагов.       Он задыхается, и все меняется. Солнечный свет отражается от стали.       Дыши. Смена. Огонь бушует.       Вдох. Смена. Кто-то кричит его имя, но какое? Натаниэль, Стефан, Алекс, Крис, Феликс, Юлиан, Люк, Дилан, Финн, Нил, Абрам. Абрам. Абрам.       Выдох. Смена. Вдох. Смена. Выдох... — Абрам?       К его лодыжкам привязан груз, и поверхность отдаляется все дальше и дальше над ним. Солнце заходит так далеко. — Абрам, помоги мне       Вдох, вдох, вдох, перестань... — Скорее... — Нил?       Раздевалка возвращается в фокус, и его сердцебиение успокаивается. — Нил, ты уже готов?       Был ли я когда-нибудь? — он спрашивает себя рассеянно. — Иду, — говорит он.       Как раз перед тем, как он отводит взгляд от зеркала, оно снова меняется, но это не совсем правильный способ описать это. Оно содрогается. Оно искривляется. Оно поглощает себя целиком. В темноте сверкает коса.       Нил отрывает глаза, его сердце содрогается.       Он в порядке. Все хорошо. Все хорошо. — Хорошо, — говорит Эбби через дверь. — Я буду ждать в машине.       Ничего не в порядке. Ни капельки.       Нил игнорирует это и открывает дверь, выходя на парковку.       Он не помнит, что случилось накануне, после ухода Кевина. Всё расплывчато и запутанно, и он определённо снова потерял сознание в какой-то момент. Благодаря обезвоживанию и усталости.       Он помнит незаслуженную доброту Эбби, когда она заставила его выпить воды и отправила спать.       Он помнит, как она сказала ему, что отвезет его к себе домой на следующий день, и они могли бы решить каким будет следующий шаг, будто бы он будет. Он помнит, как согласился, а потом сразу пожалел об этом.       Эти люди больше не могут ему помочь.       Кевин больше не может ему помочь.       Он упал на самое дно, и земля открылась под ним, проглотив его целиком и оставив его со сломанными ребрами, разбитыми надеждами, разбитыми шансами.       Он обречён упасть и продолжить падать.       Они ничего не могут сделать, чтобы изменить это.       Но он также не знает, что делать дальше. Он просто не сдается. Пока.       Он приближается к машине Эбби, глядя на его отражение в пассажирском окне и пытаясь игнорировать тень на его плече. Он не поворачивается, зная, что ничего не будет, если он это сделает.       Эбби не пытается вовлечь его в разговор, за что он благодарен, и всего через несколько минут они подъезжают к очаровательному дому, расположенному в углу небольшого района. Нила тошнит от одного только вида. — Вот мы и здесь, — говорит Эбби, когда она открывает дверь и выходит, как будто это не очевидно. Нил держит рот на замке. — Большинство членов команды прибудут сегодня, — говорит она, отпирая входную дверь. — Мы все вместе поужинаем здесь, так что ты можешь остаться, — Нил ничего не говорит, совершенно не понимая, как на это реагировать. — До тех пор, — продолжает она. — Мы можем подготовить для тебя комнату. — Вам действительно не нужно..., — начинает Нил, но Эбби его перебивает. — Я знаю, — говорит она, повернувшись к нему лицом после того, как закрыла за ними дверь. — Я знаю, что нам не нужно ничего делать, и мы не будем заставлять тебя оставаться здесь, но Нил, — она говорит его имя, как будто знает его всю свою жизнь. Как будто это что-то значит для нее. Нил понятия не имеет, что делать со своими руками, или куда смотреть, как дышать. — Нил, тебе тоже не нужно уходить.       Нил почти смеется ей в лицо; он едва сдерживается. — Вы меня даже не знаете, — говорит он, потому что он не знает, что еще сказать, не звуча как мудак. — Нет, — соглашается Эбби. — Нет, — она отвернулась от него, идя дальше в дом, и у Нила нет другого выбора, кроме как следовать за ней. — Но Кевин знает.       В этот раз Нил действительно смеется. — Кевин, — говорит он. Он почти удивлен, сколько горечи и презрения он может вложить в это слово. Если Эбби заметила, она никак на это не отреагировала. — Так, — говорит она, как будто он ничего и не сказал. — Если только у тебя нет другого места, где тебе так срочно нужно быть, здесь есть комната для тебя, или у Ваймака, как тебе удобно.       Нил останавливается: — Подождите, — говорит он, как только они добираются до кухни. — Ваймак? — Да, — начала Эбби, но дверной звонок прерывает ее. — Вообще-то, он прямо здесь.       Нил качает головой. Это должно быть совпадение. Это не может быть... — Дэвид, — ругается Эбби. — Сколько раз я говорил тебе оставлять туфли у двери?       А потом Нил обернулся, и увидел Ваймака в дверях. И как, блять, Нил это упустил?       Ваймак встречает его глаза, и все, что он чувствует, это соль. Все, что он видит, это ослепляющий солнечный свет, танцующий через океанские волны, изгибающийся от морской пены к золоту.       Он не заметил этого сразу из-за головокружения и страха, ослепляющего гнева и боли. Он вообще не заметил. — У меня что-то на лице, парень? — спросил Ваймак, и Нил понял, что он пялится. — Нет, — говорит он, стараясь не звучать так напугано, как он себя чувствует. — Нет, все хорошо.       Ваймак продолжает смотреть на него еще несколько секунд, затем он кивает и поворачивается, чтобы сделать то, что Эбби попросила его.       Нилу кажется будто он проглотил пчелиный улей.       Какого черта он здесь делает? О чем он думал? — Хочешь помочь? — Эбби спрашивает из неоткуда, и Нил почти подпрыгивает. — Остальные должны быть здесь через пару часов.       И снова, Нил не знает, что делать, поэтому он соглашается.       Как только Ваймак возвращается, она тоже вовлекает его в готовку, и Нил всё время смотрит на него, пытаясь выполнить задание, которое ему поручила Эбби. Это не ужасно, слегка непривычно.       Ваймак и Эбби так легко вовлекают его в процесс, что заставляет его задуматься, сколько раз они делали это раньше. Приглашали в свой дом сломленного незнакомца, будто ему было здесь место.       Пара часов, которые обещала Эбби, пролетели в одно мгновение, и слишком скоро снова зазвонит дверной звонок.       Нил не готов. Ни в малейшей степени.       Почему я здесь? Он спрашивает себя в тысячный раз. Что я здесь делаю?       Он не знает. — Эбби! — кто-то кричит радостно, продолжая звать ее по пути на кухню. — Ты скучала по мне?       Нил чуть не уронил лазанью, которую держал. — Конечно, я скучала по тебе, Мэтт, — говорит Эбби. — Теперь иди накрывай на стол. — Я здесь всего две минуты, — говорит Мэтт, но он улыбается. Он даже не заметил Нила. — Две минуты, Эбби, — и он разворачивается, увидев Нила его улыбка растет. — Ну, привет, — говорит он. Нил просто смотрит на него. — Мэтт, — Эбби говорит. — Это Нил. Нил, это Мэтт Бойд. — Третий курс, центральный защитник — говорит Мэтт, протягивая руку. — Ты новенький?       Нил переводит взгляд с лица, на протянутую руку и снова на лицо, все еще держа сковородку с лазаньей. — Эм, — он красноречиво говорит, и Мэтт смеется. — О вот, — он говорит. — Позволь мне забрать это у тебя, — он не стал ждать ответа от Нила, выхватив сковородку и понес ее к столу, напевая по пути.       Только спустя несколько минут Нил удается опустить руки.       Этого не может быть.       Этого не может, блять, быть.       Запах роз проникает в воздух, и Нил знает, что его здесь нет. Он знает, что это воспоминание. Это не делает его менее тошнотворным. — Нил? — Эбби спрашивает, и Нил вздрагивает. — Ты в порядке? — Я в порядке, — говорит Нил.       Каковы, блять, шансы?       Он знает, что теоретически, он может снова встретить людей, в разных жизнях, разных временах. Он знает, что жизнь похожа на гигантский цикл, и люди проживают его, снова и снова, и снова, не вспоминая, кем они были в последний раз, но он помнит.       Он помнит, и его история длится поколения. И вот два фрагмента этой истории в одном доме. Это невозможно, и все же. — Сколько тарелок нам нужно? — спрашивает Мэтт, возвращаясь на кухню, и Нил аккуратно отходит в сторону. — Семь, — ответила Эбби, не отводя взгляд от того, что помешивала на плите. — Только ты и девочки, верно? — Элисон не придет, она у друга, — сказал Мэтт. — Тогда, шесть, — Эбби просто кивает.       Мэтт приступает к работе, и Нил никогда в жизни не чувствовал себя более беспомощно.       Никто не просит его помочь, и он не предлагает. У него онемели руки.       Мэтт накрывает стол в комплекте с маленькой вазой с цветами, которую он стащил с пианино в гостиной, и мгновение спустя снова звонят в дверь. Нил клянется, что он теряет по крайней мере четыре года своей жизни из-за звука. — Мэтт, не мог бы ты их впустить? — спрашивает Эбби, когда она переносит последнюю тарелку с едой с кухни на стол. Мэтт практически бежит, и Нил слышит его радостный крик, когда он открывает дверь.       Нил считает до десяти в своей голове, морально готовясь к расспросам, но он доходит только до шести прежде, чем гости появляются у входа на кухню.       У него появляется абсурдное желание засмеяться, потом он хочет заплакать, потом закричать.       Он ничего этого не делает. — Девочки, это Нил, — говорит Эбби, после того, как она их обняла. — Нил... — она прерывается хмурясь. Она делает шаг ближе к нему, но он делает шаг назад, его бедро бьется о стол. — Нил? Что-то не так?       Нил отводит свой взгляд от девушек в проеме, встречаясь с обеспокоенным взглядом Эбби и через секунду это тоже становится слишком, и он отводит взгляд от нее. — Я в порядке, — шепчет он. — Нил... — Прощу меня извинить, — говорит он, отталкиваясь от стола и выбегая из комнаты. Он подходит к раздвижным стеклянным дверям за обеденным столом и раздвигает их, почти спотыкаясь и падая на лицо в отчаянном желании выбраться.       Задний двор Эбби становится полем битвы, всего на долю секунды, превращаясь в какое-то странное смешение окопов, пораженных кричащими снарядами и осадой ужасной древней крепости, обреченной на падение.       Он закрывает глаза, но он видит только паруса, верёвки и соль, постоянно лежащие на палубе корабля.       О Боже, он должен выбраться оттуда.       Он разворачивается, намереваясь выбраться из дома и уйти как можно дальше, но он замирает на месте.       Рене стоит в дверях, это должна быть Рене. Как это может быть кто-то другой?        — Привет, — говорит она, любезно, выйдя из дома и закрывая за собой дверь. Это как пощечина. Как будто прошло много лет с тех пор, как он увидел, как она исчезла в мгновение ока.       Глаза Нила скользят по отражению в стеклянных дверях позади нее, находя контур косы и снова возвращаются к Рене. — Нил, верно? — спрашивает она, не приближаясь к нему. Он не отвечает. — Я Рене.       Я знаю, он хочет сказать. Я знаю, знаю, знаю. — Все хотели пойти за тобой, но я сказала им не делать этого, — говорит она, и она звучит так же, держит себя так же, смотрит на него так же, будто она вечно знает что-то, чего он не знает. — И я знаю, что это, возможно, очень бесполезный совет, но дыхание очень полезно в большинстве ситуаций.       Дилан, — прошлое шепчет. — Дыши.       Нил делает глубокий вдох, и она улыбается. — Ну вот, — говорит она любезно.       Он делает другой вдох. Потом еще один. — Ты меня не знаешь, — говорит он, чувствуя себя заевшей пластинкой. Он не понимает их доброты. Ни в малейшей степени. Они никак с ним не связаны. Он просто имя и лицо, и они ведут себя так, будто это нормально — относиться к нему, как к чему-то большему. — Может и нет, — но потом она наклоняет голову в сторону, изучает его, и блеск в ее глазах стар. Мудр. Будто она видела слишком много и не способна это скрыть. — Но ты можешь быть удивлен.       Нил открывает рот, чтобы ответить, но останавливается, когда замечает движение с другой стороны стекла. Это Мэтт, подносит кувшин с водой к столу и ставит его посредине.       Рене следует за его взглядом. — Ты можешь остаться здесь подольше, если хочешь, — говорит она, поворачиваясь к нему. — Или, ты можешь вернуться, это твой выбор, — Нил просто смотрит на нее, не обращая внимания на слова. — Я могу сказать им, чтобы они не спрашивали. Ни о чем, — она предлагает. — Все в порядке, — говорит Нил, в конце концов. — Я вернусь. — Ладно, — сказала Рене, снова улыбается, и все.       Она придерживает для него дверь, и никто ничего не говорит о его внезапном исчезновении. Ваймак присоединяется к ним снова, и затем начинается ужин, и блюда распространяются по кругу. Нил обнаруживает, что он не может смотреть никому в глаза, но чем больше он отводит взгляд, тем больше он жаждет.       Волосы Даниэль намного короче, чем в последний раз, когда он видел ее, примерно 400 лет назад. Ей идет. Она смеется так же, ярко и часто, и каждый раз ему кажется, что его вот-вот разорвет. Он боится, что если она заговорит с ним напрямую, он ошибется и назовет ее Денни, и он не хочет искать оправдание.       У Ваймака больше татуировок, и его волосы тоже короче. Он меньше улыбается, по крайней мере в этой обстановке, и единственный раз, когда Нилу удается поймать его улыбку, это будто пощечина. Если смех Дэн похож на лучик солнца, то улыбка Ваймака — это взгляд на солнечную систему через телескоп. Это заставляет вас переосмыслить свою точку зрения. Это то же небо, что и всегда, только ближе, и это кажется таким редким, хотя это и не так.       Мэтт громче, чем Нил помнит, но опять же, он действительно знал его только в профессиональной обстановке в первый раз. Он ведет разговор без усилий, заставляя всех смеяться, причиняя боль Нилу.       А вот Рене, кажется, совсем не изменилась, за исключением волос. Когда-то они были темно-коричневого цвета до плеч, теперь же она платиновая блондинка, а концы окрашены в чередующиеся пастельные цвета. Но она смотрит на него так, будто знает. Она смотрит на него, как будто они все еще незнакомцы, но связаны друг с другом невысказанным, невозможным обещанием заботиться друг о друге, вернуться, выжить в опустошенным войной Тихом океане.       Она единственная, кто ловит его, когда он пялится на нее, и в ответ она поднимает бровь.       Он отворачивается, не в силах выдержать ее взгляд.       В этот момент он понимает, что здесь не хватает Кевина. — Где Кевин? — спрашивает он. Он не может поверить, что не заметил этого раньше.       Все замолкают, и Эбби прочищает горло. — Он сказал, что у него дела, и... — Я здесь, — говорит Кевин, внезапно появившись в дверях. Мэтт чуть не упал со стула от неожиданности. — Твою мать, Дэй, — он выкрикивает, глядя на лазанью, которую он только что уронил себе на колени. — Не делай так.       Кевин не извиняется, его глаза прикованы к Нилу. — Мне нужно поговорить с Нилом, — говорит он.       Никто не двигается в течение нескольких секунд.       Затем Нил выходит из-за стола и встает, ужас окутывает его кости.       Он следует за Кевином и выходит на крыльцо, терпеливо ожидая, когда тот подберет слова.       Это занимает у него целую вечность, открывая и закрывая рот три раза, прежде чем он умудряется сказать последнее, что Нил ожидает от него: — Я не сказал им.       Нил уже открыл свой рот готовясь словесно уничтожить его в последний раз, и он останавливается. — Что? — он требует.       Кевин выглядит так, будто съел что-то ужасное. — Я им не сказал, — повторяет он. — Что ты им не сказал? — спрашивает Нил. — Ничего, — говорит Кевин. — Я достал свой телефон, в тот момент, когда Эбби сказала мне уйти вчера, и я чуть не позвонил им. Позвонил ему. — Но ты этого не сделал, — Нил заканчивает за него.       Кевин качает головой: — Не сделал.       Нил смотрит на него: — Почему нет? — спрашивает он почти шепотом. Он не уверен, что хочет знать. — Я не знаю, — говорит он, хмуря брови. — Мы свободны, Нил. По крайней мере, настолько насколько это возможно. За что ты все еще сражаешься?       Нил делает шаг назад, глядя на него. — Я не свободен, — говорит он. — Разве ты не хочешь хотя бы попытаться жить будто ты свободен? Хотя бы раз? — Нет, — отвечает Нил честно. — Почему... — Потому что они получили от тебя то, что хотели, — говорит Нил, прерывая его. — Они покончили с тобой, но кто-то всегда будет пытаться убить меня. — Так беги, — сказал Кевин. — Прячься. — Я не могу, Кевин, — говорит Нил, качая головой. — Я не могу этого сделать. И это не только моя свобода, я пообещал Эндрю, что вытащу нас отсюда. Я пообещал, что... — Подожди — Кевин прерывает его. — Подожди, что? Эндрю? Кто такой Эндрю?       Нил закрыл свой рот. — Кто такой Эндрю? — спрашивает Кевин. — Никто, — говорит Нил, сквозь зубы, но он сразу же хочет забрать слова обратно. Эндрю никогда не был никем. — Он такой же, как мы? — спрашивает Кевин, но Нил уже качает головой. Кевин, кажется, не замечает. — Его вообще ловили? Сколько раз он умирал? — Нет, Кевин, — говорит Нил, повышая голос.       Кевин резко прерывает себя: — Что ты имеешь в виду? — спрашивает он неуверенно. — Что? — Он не умирал, — говорит Нил.       Кевин смотрит на него: — Подожди, — он говорит. — Подожди, что? — Нил ждет. Кевин почти давится собственным языком. — Ты же не говоришь о... — Именно, — сказал Нил. — Смерть, — заканчивает Кевин, его лицо побледнело. — Да, — сказал Нил. — У него есть имя. — Да, — говорит Нил.       Кевин делает шаг назад. — Ты знаешь имя Смерти. — Да, знаю. — О Боже мой. — Кевин... — Нил, ты знаешь, что это значит? — Кевин спрашивает, отходя дальше, его лицо наполняется ужасом. — Ты станешь им. — Нет, не стану, — говорит Нил. Кевин качает головой, почти падая с крыльца, когда он продолжает отступать. — Я собираюсь освободить его. — Это невозможно. — Возможно, — шипит Нил. — Ты не обязан мне верить. Ты даже не обязан мне помогать. Это не твое обещание, которое ты должен сдержать. Но не смей ставать у меня на пути, — Кевин выглядит так, как будто его сейчас стошнит, но Нил срывается. — Я получу последний кусочек души, даже если это убьет меня. — Это убьет тебя, — говорит Кевин, и он звучит опустошенным. Нил хочет ударить его. Но он этого не делает.       Он не может жить во лжи, как хочет Кевин, несмотря на то, что в нем не осталось ни одной реальной частички.       Он не может жить, пока не выполнит свое обещание. Все, что он может - это попытаться.       Нил смотрит Кевину прямо в глаза, позволяя улыбке потянуть за уголки его губ. — Хорошо, что я так и не научился спокойно умирать.